Багровое откровение. Исповедь алого генерала

Карл вздохнул, будто устал объяснять очевидное детям, и попросил карту. Его пальцы – покрытые старыми ожогами – дрожали, когда указал на точку у границы с Аушвицем.

– И что мы должны увидеть? – фыркнул Вальтер, глядя на указанное место. – Тут сплошной лес!

– Вам не знакомо слово «Секретно», – Карл медленно поднял взгляд. Его улыбка растянулась, обнажив зубы – слишком белые, будто кожа натянута на чужой череп, – герр Шульц?

– Ты мне тут пошути ещё, – ладонь Вальтера легла на пистолет с театральной медлительностью, будто давал Карлу время осознать роковую ошибку. – Мигом на тот свет отправишься!

Карл был непоколебим, как старый дуб в лесу – отказывающийся падать под ударами топора. Он повторял, словно заученный текст:

– Аненербе проводят эксперименты в отдалённом районе. Его территория частично прилегает к границам Аушвица. Уже пропали больше десятка солдат и офицеров. Но все списали на партизан. Смешно, правда?

– Пропали солдаты и… офицеры? – я искренне удивилась, чувствуя, как брови ползут вверх. Информация была новой. В отчётах упоминались только Энгельс и Лехнер. – О чём вы говорите?

Карл наклонился вперёд, и свет лампы выхватил из теней его лицо – бледное, с голубоватыми прожилками у висков.

– Бросьте, – он посмотрел на меня, как на маленького и глупого ребёнка. – Вы же не настолько наивны, фрау Розенкрофт? Этим тварям нужна кровь. Одинокие патрули – прекрасная возможность её получить.

Логика в его словах была очевидна. Аушвиц прилегал к обширному многокилометровому лесному массиву. Но кроме диких зверей, опасность там представляли, разве что… партизаны – отличавшиеся особой жестокостью к врагам.

– Хорошо, мы проверим ваши слова, а пока, – я встала и повернулась к выходу, – отдыхайте. Вы здесь надолго.

Дверь захлопнулась за нами с глухим стуком, но обрывки разговора, словно назойливые осы, продолжали жужжать в ушах. Они пульсировали в висках, смешиваясь с ритмом собственного сердцебиения.

Улица встретила приглушённой симфонией вечернего города. Закат окрашивал фасады в медно-красные тона – будто кисть невидимого художника выписывала кровавые мазки.

Пахло гарью и мокрым камнем – как после невидимого пожара. Редкие прохожие, сгорбленные под тяжестью собственных забот, брели мимо. Старались не замечать нашу форму. Где-то вдалеке скрипела вывеска, ритмично постукивая цепью – звук, похожий на звон кандалов.

– Вы ему верите? – голос Вальтера прозвучал, как струна, готовящаяся к разрыву. Пальцы нервно сжались в кулаки. Он был убеждён: все слова Карла – фарс, уловка для спасения собственной жизни.

Так ли это? Сложно сказать. Имперский директорат давно превратился в место, где люди ломались, как сухие ветки. Мужья сдавали жён, матери – детей, в пустой надежде на «спасение». Совесть там умирала первой, признания вырывались клещами, а истина терялась в лабиринте страха и боли.

Но Карл… Его спокойствие было неестественным – как тишина перед бурей. Дыхание ровное, словно медитировал, а не сидел в филиале ада на земле. Ни трепета в веках, ни дрожи в пальцах. И этот странный момент с Цорном…

Мои пальцы непроизвольно сжали портупею. Что, если это не гипноз? Не отработанный годами трюк иллюзиониста? Тогда почему он позволил арестовать себя? Вести по коридорам, где крики и кровь навсегда въелись в стены? Держу пари – мог в любой момент сбежать, но намеренно остался в опасности. Словно рассчитывал – игра пойдёт по его правилам.

– Хотите поехать в Польшу? – Вальтер словно прочитал мысли. Его голос прозвучал резко, заставив вздрогнуть.

Я медленно выдохнула, наблюдая, как пар от дыхания растворяется в холодном воздухе. Сомнения цеплялись, как колючки. Взгляд скользнул по площади: брусчатка, отполированная тысячами сапог до зеркального блеска, деревья, подстриженные с математической точностью. Идеальная маска порядка…

А там, за границей… сырые неприветливые леса, в которых ветви цепляются за одежду, как пальцы утопленников. Грязь. Холод. И эта навязчивая мысль – что мы гоняемся за собственным хвостом…

Но беседа с Карлом оставила в сознании острый шип, за который цеплялись десятки вопросов, требуя невозможного – правды.

ОКОВЫ ПРАВДЫ

Вальтер сбросил плащ на крюк – резкое движение – будто стряхивая с себя уличную грязь – и шагнул в просторное купе первого класса.

Полированные панели стен поглощали свет, оставляя в углах сизые тени. Запах кожи и молодого дерева смешивался с едва уловимым ароматом лаванды – будто кто-то недавно протирал полки. Две кровати, утопленные в бархатистые подушки, стояли друг против друга – немые свидетели предстоящего разговора. Между ними, у окна, застыл резной стол с выдвижными ящиками. Стоящая на нём лампа отбрасывала на радио овальное пятно света.

– Наша следующая цель? – Вальтер опустился на край кровати. Пружины едва вздохнули под его весом. Пальцы барабанили по колену – нетерпение, прикрытое показной расслабленностью.

– Для начала осмотрим тела и поговорим с детективами польской полиции, – я села на противоположную кровать, ощущая, как прохлада шелковистого покрывала просачивается сквозь ткань одежды. – Потом побеседуем с комендантом лагеря, разузнаем подробности исчезновений солдат.

– Говорят… – он слегка поёжился, словно вспомнив что-то личное, – он тот ещё человек. Слышал, его прозвали дьяволом за чрезмерную жестокость…

– Да хоть самим Аидом из преисподней, – я провела рукой по холодному металлу пистолета на поясе, вспоминая десятки таких же «дьяволов» за решёткой. – Его личность – пустое. Главное – показания.

Темнота за окном сгустилась окончательно – с момента отхода поезда прошёл час. Ритмичный стук колёс, – монотонный, как биение усталого сердца, – настойчиво клонил в сон.

Я откинулась на спинку – веки налились свинцом. Вагонный шум постепенно затихал, растворяясь в тишине, уступая место вспышкам памяти: разорванные досье, пустые глаза. Кулаки сжались – ногти впились в ладони, словно цепляясь за край пропасти между сном и кошмаром.

Вальтер сидел напротив, увлечённо читая книгу. Мой взгляд украдкой скользнул по темно-зелёному корешку с золотыми буквами: «Гениальность и помешательство» за авторством Чезаре Ломброзо.6 Страницы шелестели под его пальцами. Заметив тень беспокойства, он поднял взгляд.

– Много неприятных событий для одного дня? – корешок книги глухо стукнул о стол. – Я заметил: вы не можете уснуть. Вас… что-то беспокоит?

– Профессиональные… издержки, – я прикрыла лицо фуражкой, прячась от его внимательного взгляда. – Преступлений становится всё больше, а преступники – хитрее. Теперь ещё серийные убийства…

Причин для беспокойства накопилось неприятное множество. Берлин – бушующий котёл – даже в мирное время не был тихим и спокойным. А с началом войны, когда опытных полицейских и детективов призвали на фронт, улицы стали зверинцем, где хищники тестируют границы клетки.

Все департаменты работали на пределе сил. Каждое утро в коридорах мелькали одни и те же взгляды – остекленевшие от бессонницы и перегруженные видениями очередного дела «об исчезновении».

Я тоже почти забыла теплоту и мягкость настоящего сна – только короткий дрём в кресле, когда голова беспомощно падала на груду бумаг, а в ушах ещё долго звенели крики допрашиваемых. Два часа забытья – и снова в бой, этот смрадный водоворот, где каждый миг кто-то пропадает без следа.

– Поездка… предстоит долгой, – голос Вальтера ворвался в мысли, как луч фонаря в тёмную комнату. Он замолчал, заметив, как мои пальцы бессознательно теребят край одежды. – Раз сон отказался от встречи, предлагаю компромисс: сходим в вагон-ресторан, – губы дрогнули в лёгкой улыбке. – Слышал, у них хорошее меню.

✼✼✼

Окна ресторана украшали занавески цвета старинного пергамента – их бахрома по краям напоминала иссохшие пальцы. Столы, расставленные с пугающей геометрической точностью, окружали диваны с бархатистой обивкой. Слишком мягкой, словно они вот-вот разверзнутся, поглотив неосторожного гостя.

В дальнем конце, за стойкой, словно часовой этого царства, стоял бармен. Белоснежная рубашка и чёрный жилет сливались с общим стилем. Завидев нас, он улыбнулся и вежливо поздоровался.

– Добро пожаловать, – лёгкий кивок головой. – Прошу, – плавно провёл рукой в сторону столов. Пальцы на мгновение задержались в воздухе – будто рисуя невидимый узор. – Располагайтесь.

Меню лежало перед нами, как книга сокровищ. Красочное описание с лёгкостью могло заинтересовать даже самого искушённого посетителя.

– Как всё аппетитно! – Вальтер перелистывал страницы с детским любопытством. Пальцы слегка дрожали от возбуждения. Он отвлёкся на миг, посмотрел на меня. – Вы что-то выбрали?

– Я… не голодна, – губы дрогнули в лёгкой, но фальшивой улыбке, скрывающей усталость и тревогу, – бокал Шато.

Бармен терпеливо дождался, когда мы определимся с выбором. Записал заказ, повторил его вслух, затем удалился, оставив после себя лёгкий запах миндаля – горького, как цианистый калий.

Я откинулась на спинку дивана, пытаясь прогнать навязчивую дремоту. Взгляд лениво блуждал по залу.

В дальнем углу сидел мужчина в безупречной форме майора СС. Перед ним – чашка цвета слоновой кости с золотой каймой. Пар клубился, поднимаясь тонкими линиями. Справа – тарелка с десертами, нетронутыми, будто выставленными для украшения.

Его длинные пальцы с бледными ногтями медленно перелистывали страницы: «По ту сторону добра и зла». Но глаза, – острые и пронизывающие, – не задерживались на словах. Казалось, они выискивали в тексте скрытые смыслы, что Ницше не осмелился озвучить вслух.

Иногда губы шевелились, беззвучно повторяя особенно понравившиеся фразы. В этот момент в уголках глаз появлялись морщинки – не от смеха, а от какого-то внутреннего озарения, понятного лишь ему одному.

Сбоку от нас двое мужчин в гражданской одежде склонились над шахматной доской. Их пальцы замирали над фигурами, взвешивая каждое возможное последствие. Вальтер смотрел на них с нескрываемым любопытством.

– Сыграем? – спросила я, уловив искренний интерес в его глазах.

– С удовольствием, – он улыбнулся, но в глазах мелькнула тень сомнения. – Правда, я не очень хороший игрок…

– Неважно, – ответила я мягко и повернулась к мужчинам у шахматной доски. – Извините, одолжите нам шахматы после партии?

Один из них оторвался от доски. Пальцы замерли над королём. Отвлекшись, указал на невысокий квадратный шкафчик рядом с баром, добавив: «Там можно взять ещё».

Я поблагодарила кивком, привстала. Шаг. Ещё. Дверцы тихо скрипнули. Несколько потёртых от частого использования коробок лежали аккуратно друг на друге. Взяв самую верхнюю и вернувшись, поставила её на середину стола.

– Начнём? – обратилась к Вальтеру. Уголки губ дрогнули в лёгкой улыбке.

– Вам будет скучно со мной, – он с досадой отвёл взгляд. – Я знаю только, как ходят фигуры…

– Этого достаточно.

Фигуры высыпались на стол с сухим перезвоном. Я перевернула доску – чёрно-белые клетки разбежались ровными рядами. Быстро расставив комплекты, взяла по пешке в каждую руку. Их деревянные бока упруго давили на ладони. Спрятав за спину, перемешала.

– Выбирайте, – протянула сжатые кулаки Вальтеру.

Секунда. Две. Он указал на правую руку. И в следующее мгновение пешки вернулись на законные места.

– Ваши белые, – я открытой ладонью указала на доску. – Прошу, начинайте.

✼✼✼

Первая партия рассыпалась, как карточный домик под дуновением ветра. Вальтер играл с осторожностью человека, впервые держащего в руках шахматы – пальцы задерживались над каждой фигурой, будто боясь оставить отпечатки на полированном дереве.

Стратегия напоминала попытку удержать воду в решете: каждый мой ход размывал его неуверенные построения. Лицо было открытой книгой – брови взлетали к линии волос, когда он осознавал угрозу, затем смыкались в болезненной гримасе, когда очередная задумка превращалась в прах.

– Шах и мат! – мой слон пересёк диагональ, как тюремная решётка.

– Быстро вы меня обыграли! – его руки поднялись в странном жесте – одновременно капитуляция и защита. – Может, реванш?

Я согласилась, повторила манипуляции с пешками, и вновь Вальтеру выпало право первого хода. Но он не спешил. Указательный палец дрожал над пешкой, словно компасная стрелка. В движениях появилась новая, осторожная расчётливость. Игра приобрела глубину – словно вдруг увидел не отдельные фигуры, а всю доску целиком.

Тем временем, бармен принёс заказы – бокал с вином, чашку кофе и несколько десертов – ровно в тот момент, когда игра стала напоминать минное поле.

– Вы учитесь на лету, – я взяла бокал. Вино оставило на губах терпкий след. – Но в обороне не простоишь вечно.

– Что…? – он удивлённо поднял голову, глаза сузились. – Разве оборона… не лучшая стратегия?

– Оборона – лишь пауза в поиске возможности атаки или, в вашем случае – контратаки.

– Что вы хотите сказать?

– Посмотрите, – я указала на фигуры в связке. – У вас отличный шанс забрать в следующем ходе мою ладью, совершив атаку конём.

– Зачем… вы мне помогаете? – голос сорвался на полтона выше, выдавая смесь подозрения и любопытства.

– Не помогаю, – я покачала головой, чувствуя, как растёт уважение к его упорству. – Учу. Победа не имеет смысла, если противник уступает по силам. Смотрите, – вновь указала на фигуры, – ваш конь – кинжал, направленный сразу в два сердца. Но атаковать его опасно и… бессмысленно.

– Почему?

– Он под защитой слона, составляя с ним пару. В шахматах это называется вилкой.

– Как ей противостоять?

– Хитростью, – я подняла взгляд, губы дрогнули в ехидной улыбке, – на которой и построена вся эта… благородная игра.

Способность Вальтера учиться была поразительна. Шестому отделу повезло. Его ум работал, как швейцарский механизм – шестерёнки мыслей вращались всё быстрее. Каждый ход становился изощреннее, фигуры двигались в странной гармонии, будто подчиняясь незримому дирижёру. Но…

– Вам не повезло. Снова, – мой ферзь опустился на последнюю клетку с тихим стуком – звук захлопывающейся ловушки. – Шах и мат!

– Да как… ?! – голос Вальтера оборвался, словно перерезанный лезвием. Пальцы впились в край стола, оставляя на полированной поверхности бледные следы. Веки дрогнули, прикрывая вспышку ярости. Но я успела заметить, как зрачки сузились в чёрные точки – оскорблённое самолюбие хищника, впервые укусившего собственный хвост. – Я же… я почти…

Он был раздосадован поражением. Вены на шее напряглись, в глазах мелькали искры гнева и раздражения, которые тщетно пытался скрыть. Не стоило оставлять его с этим горьким послевкусием.

– Последняя партия, – я поправила сбившуюся пешку. – Покажите, на что способен ваш ум без скидок на новичка.

Вальтер принял вызов с пугающим энтузиазмом. Игра преобразилась – каждая фигура стала оружием, каждый ход бил точно в цель. В середине партии он выстроил оборону, от которой веяло почти безупречной расчётливостью. Но…

– Похоже… – задержал взгляд на доске, голос упал до шёпота, когда мой слон перекрыл последнюю линию отступления, – и здесь мне не уйти…

– Не принимайте поражение на свой счёт, – я поспешила подбодрить. – У вас неравный противник с большим опытом, – ладья остановилась рядом с поверженным королём. – Шах… и мат!

Партия закончилась. Вальтер сложил шахматы в коробку, отодвинул её в сторону, затем принялся за остывший кофе. Я взяла бокал и облокотилась на спинку дивана. Победа подняла настроение, но…

Всё наслаждение омрачала откровенная наглость офицера за крайним столом. Во время последней партии он неотрывно следил за мной, словно читал тайное досье. Его взгляд скользил к Вальтеру, затем снова возвращался ко мне, вызывая тревогу.

Я медленно повернула голову в его сторону. Голос был холоден, но сдержан:

– Вам стоит ознакомиться с правилами хорошего тона, а не только с Ницше. Пристальное внимание к незнакомцам – грубость.

Он приподнял бровь, не отводя взгляда.

– Прошу прощения, фрау, – голос звучал приглушённо, настороженно. – Просто ваша игра заставила меня вспомнить, как сам когда-то начинал – с неуверенных ходов и сомнений. Но именно так рождается мастерство.

Его пальцы нервно провели по корешку книги. Я заметила тёмную полоску под ногтем – не то чернила, не то старая кровь. Молча кивнула, не желая разжигать конфликт, но в воздухе повисло напряжение – словно перед грозой.

✼✼✼

Поезд остановился с тихим стоном тормозов – точно по расписанию. Вальтер вышел из вагона, поставив кожаный саквояж на перрон. Его пальцы – с тонкими шрамами между суставами, привыкшие к точным движениям – неспешно обыскали верхний карман кителя.

В помятой пачке «Atikah»7 оставалось три сигареты – торчали, как патроны в обойме. Спичка чиркнула с сухим треском, высветив резкие скулы и тени под глазами. Дым, втянутый глубоко в лёгкие, выходил медленно, клубясь в холодном воздухе.

– Давно… курите? – спросила я, прерывая неловкое молчание.

Он перевёл на меня взгляд – в нём читалась усталость старика, хотя ему не могло быть больше тридцати. Медленно затянулся, словно пытаясь собрать мысли, прежде чем ответить:

– С тех пор, как снаряд… превратил командира на моих глазах в алый туман, – сигарета дрожала в пальцах, пепел осыпался, как прах с алтаря. – На фронте только это и спасает…

– Через многое пришлось пройти?

Его зрачки сузились – будто от внезапной вспышки.

– Вы знаете эти сны? – голос дрогнул, сорвавшись на полушёпот. – Просыпаешься весь в поту – и кажется, что кто-то кричит… а потом понимаешь, что это ты, – он замолчал, с силой затягиваясь сигаретой, словно пытаясь прогнать видение. – Война… это не то, что пишут в книгах. Это… когда кишки наматываются на колючую проволоку – и ты ничего не можешь сделать. Сегодня смеёшься, пьёшь шнапс, а завтра… – слова застыли в горле, словно тяжесть воспоминаний превратилась в удавку. – Кто знает…

В его движении читалась невысказанная ярость тех, кто видел, как благородные идеи гниют в окопах вместе с мертвыми телами. Он не хотел возвращаться к воспоминаниям, что сидели в сознании, как осколки. Их не вырезать, не залить алкоголем, не заговорить цитатами из Ницше.

Я не стала настаивать, чувствуя, как между нами нарастает стена молчания. Дым от сигареты закрутился в воздухе – тошнотворный, до боли знакомый.

Он словно тянул меня назад, в 1916-й, при Сомме… Запах гари и крови, белый халат на плечах вместо генеральских погон – всё всплыло в голове, как призрак, преследующий до сих пор.

Полевой госпиталь № 37. Не место – чистилище, где хирурги в три смены пытались зашить то, что артиллерия рвала на части за секунды.

Но особенно запомнился один случай. Однажды в палатку доставили тяжелораненого солдата – совсем юнца. Восемнадцать лет. Возраст, когда ещё веришь, что первая любовь – навсегда, а смерть – это что-то про стариков.

Его принесли на носилках – весь чёрный от крови. Там, где должны были быть руки, торчали обрубки, обмотанные бинтами. Они уже не кровоточили, будто тело сдалось. Лицо – обугленная восковая маска. Один глаз смотрел в потолок, другой… в душу, умоляя о невозможном.

– Снаряд, – пробормотал санитар, даже не глядя на меня. – Нашли в воронке. Живёт пока только потому, что не понимает, что уже мёртв.

Его крики – хриплые, отчаянные – казалось, слышала вся округа. Они разрывали тишину, были наполнены такой первобытной болью и животным страхом, что даже мы, привыкшие к страданиям, на мгновение замирали.

Таких было сотни, тысячи. Молодые юноши, обманутые лживой пропагандой кайзера, мечтали о славе, подвигах. С гордостью отправляясь на фронт, уже видели себя героями. Хотели защитить страну, честь офицерского мундира. Но находили лишь страдания и смерть.

А тот юнец? Он умер на рассвете. После долгих часов агонии тело наконец обмякло – и в палатке воцарилась странная тишина. Та, что всегда наступает после последнего вздоха.

Санитары небрежно положили его на носилки, накрыли грубой тканью, поспешили унести. Но прежде, чем скрылись из поля зрения, из кармана изорванной формы выпала маленькая фотография. Бесшумно – будто боялась потревожить смерть.

На снимке была девочка. Её платье – кружевное и нарядное – казалось кощунственно белым на фоне грязи палатки. В руках – пушистый щенок, радость, которую война разорвала в клочья.

Но больше всего запомнилась надпись на обороте – чернила расплылись от капель. Неясно, слёзы ли это, или кровь:

«Альфреду.

От любящей сестры.

Пусть свет Господа освещает твой путь…»

Война всегда оставляла после себя такие артефакты – фотографии, письма, заветные безделушки. Их находили в карманах убитых, аккуратно сложенными у груди – будто последний щит против смерти.

Но большинство из этих вещиц так и не доходили до адресатов, оседая в ящиках штабных писарей или сгорали в печах вместе с телами.

А Сомма… до неё так и не добрался свет Господа.

✼✼✼

Призрачный свет фар разрезал ночную тьму, выхватывая из черноты клочья тумана над дорогой, словно дым от невидимого пожара. Машина остановилась с приглушённым стоном тормозов. Из салона вышли двое – их силуэты, искажённые игрой света и теней, казались огромными, будто сама земля породила этих стражей.

– Генерал-инспектор Розенкрофт, – голос прозвучал из темноты раньше, чем я разглядела говорящего. Его тень, искажённая светом фар, растянулась по земле – словно живая. Когда он шагнул вперёд, мундир полиции на мгновение отразил свет – слишком ярко для ночи. – Кристоф Вайс. Отдел охраны. Вы прибыли вовремя. В городе… произошло убийство.

– Убийство…? – я замерла, глаза округлились от неожиданности и тревоги, – сказанное застало врасплох. Собираясь в поездку, мы с Вальтером не ожидали новых происшествий. – Объясните. Немедленно!

– Прошу, пройдёмте в машину, – он слегка наклонился в сторону двери, затем быстро распахнул её, не желая терять ни минуты. В салоне вспыхнул жёлтый свет – выхватил из темноты его бледное, усталое лицо. – Вы всё узнаете на месте.

Дорога заняла десять минут – ровно столько, чтобы трижды проверить обойму и почувствовать, как холод металла просачивается сквозь перчатки.

Вольский лес встретил нас тишиной – но не природной, а той, что бывает в склепах. Воздух был густым, пропитанным запахом хвои и… чего-то сладковатого, как испорченный мёд.

Фонари жандармов дрожали, будто боялись осветить то, что пряталось за их спинами. Лучи обрывались резко, словно упирались в невидимые стены, созданные не столько тьмой, сколько страхом, нависшим над этим местом.

Южнее, у обочины, двое в штатском склонились над телом жертвы. Первый – Генрих Франц – комиссар IV отдела криминальной полиции и легенда берлинского сыска – присел на корточки. Его пальцы, несмотря на усталость, двигались с хирургической точностью, перебирая траву и мелкие ветки. Взгляд, привыкший к самым мрачным тайнам, блуждал в тени, пытаясь ухватить невидимое.

Второй – молодой помощник – застыв в полупоклоне, напоминал грифа, вынюхивающего добычу. В его руках дрожал блокнот, взгляд метался, а пальцы делали короткие пометки.

Мы подошли ближе. Вальтер шагнул вперёд:

– Здравствуйте, – его голос слегка дрожал от волнения. – Капитан СС Вальтер Шульц. Рядом…

– Мы с комиссаром знакомы, – перебила я, не сводя взгляда с Генриха. – Что здесь произошло?

– Очередной акт безумия, – тихо произнёс он. Лицо, обычно спокойное и уверенное, слегка помрачнело. В глазах мелькнуло сомнение – словно тень, которую пытался прогнать, но безуспешно. – Восьмая жертва.

– Кто он? – Вальтер присел на корточки, взгляд пробежался по истерзанному лицу – точнее, тому, что от него осталось.

Молодой помощник, бледный как мел, пробормотал:

– Мирослав Марцевич. Поляк. Убит… – его плечи дёрнулись в тревожном спазме, словно хотел стереть из памяти ужасную картину, – вместе с женой.

– Женой? – Вальтер нахмурился, голос слегка дрогнул, но он старался не показывать волнения. – Где она?

Помощник молча указал на брезент чуть поодаль. Под ним темнело пятно – слишком правильной формы, чтобы быть случайным.

– Уже… в морге.

– Улики? – спросила я, стараясь скрыть дрожь в голосе. Пальцы непроизвольно сжали край плаща, ощущая сырость ночного воздуха.

– Нет, – Генрих провёл ладонью по лицу, словно смывая с себя тяжесть увиденного. – Ни отпечатков, ни борьбы, ни следов волочения, – тяжело вздохнул. – Я привык к жестокости, но это… Убийца словно призрак, который оставляет после себя лишь пустоту, – он опустил взгляд. В глазах мелькнула усталость и страх, который не мог себе позволить показать.

– Может, что-то пропало?

– Нет. Деньги и украшения на месте. Кроме… – неожиданно замер. Наши глаза встретились. – Крови.