Багровое откровение. Исповедь алого генерала

– А ты полон сюрпризов! – Авель сделал шаг. Ещё. Его ухмылка напоминала неровное лезвие. – Что дальше? В дверь постучится… медведь с балалайкой?

Оскорбления сыпались, как осколки стекла, каждое острее предыдущего. Слова перестали иметь значение – они превратились в удары, вызов. И вот уже не ссора, а настоящая драка, где кулаки говорили громче любых аргументов.

Алексей оказался достойным противником. Каждый его удар был точным, движение – выверенным. Благодаря сыворотке, текущей по венам, он не уступал Авелю, чья жизнь растянулась на столетия, наполненные боями и кровью. Это было почти невероятно. Почти.

Наблюдать за дракой было забавно. Хотелось досмотреть, чем закончится «представление». Но… не в имперском директорате. Среди карт и секретных досье это выглядело вопиющим безумием. Один случайный свидетель – и скандал достигнет высшего командования. А эти драконы не любят шума.

Я сделала стремительный шаг – ворот Авеля хрустнул под сильным натиском. Резкий рывок – и его тело отлетело в сторону, подальше от «главной сцены». Левый бок встретился с углом стола. Хриплые стоны смешались с гулом крови в ушах. Руки схватились за живот, словно стараясь удержать внутренности. Колени резко ощутили холод паркета.

Алексей был следующим в очереди. Сильный удар. Подсечка – и вот он уже переваливается с боку на бок на спине. Пронзительные стоны смешались с острой болью. Я наклонилась, ткань ворота заскрипела под ледяными пальцами. Резкое движение – его ноги оторвались от пола. Он был словно провинившийся щенок, поднятый за шкирку.

– Прочь! – дыхание стало хриплым, прерывистым, но в глазах тлел огонь сопротивления. – Немедленно отпустите! – его рука вцепилась в моё запястье, пытаясь вырваться. – Я прикончу эту фашистскую тварь!

Авель перешёл границы дозволенного. Злость Алексея была почти осязаемой – она вибрировала в сжатых челюстях, дрожала в напряжённых плечах. Он не просто хотел проучить его – жаждал сломать, уничтожить, стереть в порошок. Каждое брошенное им слово било точнее пули.

Авель, – обычно холодный и расчётливый, – напоминал бочку с порохом. Его пальцы, белые от напряжения, вцепились в край стола, оставляя на полированной поверхности кровавые борозды – будто в последней попытке удержаться от рокового шага в бездну.

Он поднялся, движения медленные, неестественные, как у марионетки с перерезанными нитями. Но в глазах… О, в этих ледяных глазах пылал настоящий ад. Офицерская честь? Нет, это было глубже – первобытная ярость, требующая растерзать обидчика.

Два фанатика. Две религии, готовые сжечь мир ради своей правды. Они стояли друг против друга – бездны ненависти, готовые поглотить всё, даже самих себя. В их глазах читалась одна и та же мысль: «Дай мне только повод… любой…». Дуэль? Несчастный случай? Они бы продали душу за эту возможность.

Но этот цирк должен был закончиться. Авель оказался… умнее. Стоило встретиться с моим взглядом – покорно отступил. Не сразу. Плечи сотряслись в последнем резком протесте. Стычки? Да, были. Но утихали на уровне взаимных оскорблений. Драки? Он – не самоубийца, чтобы провоцировать генерала.

Алексей корчился от боли, тело дрожало, как в лихорадке, но всё ещё пытался вырваться. Пальцы царапали мою руку, оставляя кровавые дорожки. В глазах – слепая, бессмысленная ярость.

– Дёрнешься, – я сжала ворот сильнее, он захрипел, – умрёшь быстрее, чем секундная стрелка сделает полный оборот.

– Но я…! – не унимался. – Я лишь…

– Хватит! – осадила, голос звучал как пощёчина. – Ты на лезвии ножа! Ещё слово, и последнее, что услышишь – хруст собственной шеи.

Что-то дрогнуло в его взгляде – осознание поражения наконец пробилось сквозь пелену ярости.

– Ваша… взяла… – тихий выдох горечи. Слова вырвались через стиснутые зубы.

– Мудрое решение.

Я отпустила его. Алексей неуклюже поднялся на ноги, небрежно отряхнул плащ. Взгляд впился в Авеля, намекая: «Это ещё не конец!». В нём кипела злость и полное пренебрежение к последствиям.

А второй клоун? Ответил оскалом – губы растянулись в улыбке, в которой не было ни капли веселья— только обещание возмездия. Но ноги оставались на месте – умение вовремя остановиться всегда было его сильной стороной.

– Какого чёрта вы тут устроили? – мой голос звучал грозно, неумолимо. – Не хватает проблем? Захотели поднять на уши весь Берлин?! – резкий разворот к Авелю, он инстинктивно отпрянул. – Ты, кажется, забыл, что стоишь на краю пропасти? – палец указал на Алексея. – Хочешь составить ему компанию в ад? Я вас мигом туда отправлю!

Ответом стала цепенеющая тишина. Своими импульсивными выходками они порочили всю армию – и это касалось не только Авеля.

– Простите, фрау Розенкрофт… – Алексей виновато опустил голову. Взгляд метался по паркету, но в голосе тлели угли непокорности. – Я… не хотел доставлять вам проблем… но этот…

– Молись, – перебила я, – чтобы этого больше не повторилось, – палец, указывающий на Авеля, дрогнул от сдерживаемой ярости. – Ты, в отличие от него, почти на дне пропасти. Ещё один неверный шаг – и твоя жизнь оборвётся под залп расстрельной команды.

✼✼✼

Советский аванпост стоял как неприступная крепость: ряды колючей проволоки, оружие, военная техника, танки. Штурмовать эту цитадель без артиллерийской поддержки – чистейшее безумие.

Но в глазах Алексея мерцала хитрая искорка – та самая, что всегда появлялась перед рискованными авантюрами.

Последние недели лагерь напоминал раненого зверя – грозного снаружи, истекающего кровью внутри. Полевой госпиталь, где ещё недавно спасали жизни, превратился в склеп: тихий, пропитанный карболкой и йодом. Старшие врачи исчезли – не в дыму сражений, а тихо, будто их стёрли с этого участка фронта.

Каждый час приносил новые вызовы. Медсёстры с тёмными кругами под глазами метались между коек. Их руки дрожали от бессилия, а без опытных хирургов даже простые ранения становились смертными приговорами.

Но умирали не только от пуль и осколков, оставляющих глубокие раны. Солдат косил неведомый недуг – ползущий по лагерю, как туман над болотом.

– Неизвестная… болезнь? – Авель вскинул бровь. Пальцы сжали ручку кресла. – Ты… – комок в горле мешал говорить, – что имеешь в виду?

Алексей медленно провёл ладонью по лицу, словно стирая паутину усталости. Рассказ лился монотонно – заученный доклад:

– Начинается как сезонная хворь. Температура под сорок. Озноб – больные трясутся так, что зубы выбивают дробь по каскам, – пауза, взгляд уперся в потолок, где кружилась муха, застрявшая в паутине. – Потом… кожа. Будто кто-то изнутри рисует багровые карты неизвестных стран. Спазмы… – рука дернулась, изображая конвульсии, – будто током бьёт, только без перерыва.

Вскоре начиналась рвота – выворачивала наизнанку. Несчастные извивались в агонии, харкали сгустками почти чёрного цвета. Иногда захлёбывались собственной кровью.

А врачи? Командование бросило в лагерь лучших – тех, кто вытаскивал с того света даже самых безнадёжных. Но они подозрительно быстро заболели и отправились на тот свет, один за другим, в течение первой недели.

– Прислали троих из московского НИИ, – Алексей горько усмехнулся. – Первый сгорел за ночь. Второй успел написать полстраницы наблюдений, – показал размер пальцами, – прежде чем у него хлынула кровь из ушей. Третий… – голос сорвался, словно разум отказывался озвучивать ужасы.

Он выдержал паузу, позволив осмыслить сказанное, затем озвучил план: наш статус старших хирургов городского госпиталя должен был стать билетом в этот ад. Предлагал сыграть роль прибывших из главного штаба врачей – для оказания: «Посильной помощи и спасения защитников красного фронта». Благородно… и цинично.

– Вы прикинетесь светилами медицины, – голос приобрёл сладкие нотки партийного агитатора, – а я тем временем стащу документы из штаба.

Нервный смех разрезал тишину, как трещина в стекле, готовая разойтись в любой момент. Алексей моргнул, брови поползли вверх, словно пытались скрыться в волосах. В глазах читалось: это не входило в сценарий…

– Господи… – Авель выдавил между приступами, вытирая слёзы, не вызванные весельем. – Русские ещё глупее, чем я думал… Такими темпами война окончится до следующего урожая!

Насчет войны он, конечно, ошибался. Но остальное… Чистокровные немцы в роли московских профессоров медицины? Вот так цирк! Отвратительный акцент, манера поведения… Нас раскроют быстрее, чем успеют произнести: «Здравствуйте, товарищи!»

– Что смешного…? – голос Алексея дрогнул, пальцы сжали край стола, оставив влажные отпечатки на полированной поверхности. – План же… идеален. Прикрытие…

Авель резко поднялся, его тень накрыла Алексея, как крыло хищной птицы.

– Ты издеваешься? Всерьёз предлагаешь нам, – сжал кулаки, дыхание участилось, глаза блестели от гнева и отвращения. Каждое слово остро, как скальпель. Недоверие витало в воздухе, густое, как запах дезинфекции. Всё это казалось слишком удобным спектаклем. – лечить вражеских солдат?!

– Разве это не ваша… обязанность? – Алексей отступил на шаг, спина упёрлась в книжный шкаф. – Вы же врачи! – плечи дёрнулись в намёке на гнев. – Вы давали клятву спасать жизни!

– Клятву? – Авель откинулся в кресле с театральной медлительностью. – Твоя наивность – клинический случай, – ехидно прищурился. – Как тебя только взяли в разведку? – снисходительно покачал головой. – Ты же самых простых вещей не знаешь…

– А? – Алексей растерянно наклонил голову. – Ты о чём?

Глубокий вдох, Авель наклонился вперёд, свет от окна косой полосой упал на скулы:

– Наши «врачи», – изобразил ядовитые кавычки, подчеркивая иронию, голос стал тише, наглая ухмылка не сходила с лица, – проводят… эксперименты. В Дахау. Освенциме, – каждое название падало, как гильотина. – Ты, правда, веришь, они там… спасают?

Алексей замер. Зрачки расширились, вбирая ужас невысказанного.

– Но… – голос сорвался на полутоне, – наши медики… ваших раненых…

– Так! – мой кулак обрушился на стол с грохотом – в углу посыпались бумаги с полки. – Хватит бессмысленных дискуссий! Пусть этим занимаются политики на трибунах!

Они мгновенно замолчали, будто я перерезала невидимую нить. Головы опустились – как провинившиеся ученики перед строгим учителем.

Алексей – упрямый, как осёл в окопе, – всё ещё цеплялся за жалкую иллюзию – «медицинскую этику». Будто в мире, где дети горят заживо в бомбёжках, осталось место для таких понятий.

А Авель… Его злорадство было как ржавый гвоздь в ботинке – терпеть можно, но с каждым шагом боль становится невыносимее. Но он прав. Врачи СС и клятва – вещи несовместимые. Они были не спасителями, – бездушными садистами: резали без наркоза, стерилизовали, препарировали. Менгеле – «ангел смерти», – любил напевать оперные арии Моцарта, пока его «пациенты» захлёбывались отравленной кровью в лазарете Освенцима.

– Мы не будем играть в ангелов, спасая вражеский гарнизон, – я полностью поддержала Авеля. – Но и документы… – глаза сузились, выхватывая испуганный взгляд Алексея, – заберём.

✼✼✼

Предрассветную тишину разорвал грохот – земля содрогнулась, как живое существо. Артиллерийская канонада прокатилась волнами, раскрашивая небо алыми всполохами.

Сигнал командиров. Солдаты поднялись из окопов – бледные лица, глаза, красные от бессонницы и страха – на мгновение замерли перед прыжком в ад. А потом бросились вперёд под пронзительный визг пуль, будто сама смерть свистела им вслед.

Бой вспыхнул яростно, беспощадно. Люди падали, как скошенные колосья – их крики, – короткие, обрывистые, – тонули в рёве разрывов: кто-то звал мать, другие захлёбывались кровью. Но земля жадно впитывала все звуки, оставляя только глухой стон.

К полудню наступила тишина – не та, что была перед атакой, живая и напряжённая, – густая, тяжёлая, как свинцовое одеяло. Орудия смолкли, оставив после себя лунный пейзаж: изрытые воронками поля, перепаханные снарядами, сотни тел, застывших в неестественных позах. Воздух пропитался сладковато-горьким запахом пороха и чем-то тёплым, металлическим – от чего сводило зубы.

В двух километрах за линией фронта, в уютно обустроенном немецком лагере, штабная палатка наполнялась ароматом кофе и дорогого табака. На столе – фарфоровая чашка с позолотой. В ней – тёмная жидкость, оставляющая на блюдце кольца, как следы от слёз.

– Почему остановили наступление?! – голос офицера прозвучал резко, как щелчок затвора. Его палец вдавился в карту, оставив вмятину там, где час назад погибла рота новобранцев. – Противник на грани! Продолжать атаку!

Он тыкал в аккуратные флажки, скрывающие изуродованные тела, и еще живых солдат, погребённых в окопах, сходивших с ума от боли. Но не видел этого. Не хотел видеть. Рядовые для таких – разменная монета. Потери – лишь цифры. Одна сотня здесь, другая там. Разве это катастрофа? Главное – не забывать печатать похоронки:

– «…погиб как герой!»

– «…был истинным патриотом своей страны!»

– «…пал смертью храбрых в неравной борьбе с беспощадным врагом…»

Слова. Пустые. Лицемерные. Не счесть, сколько таких «благодарностей» слышали безутешные матери. Их дрожащие руки сжимали эти бумажки, а глаза, полные слёз, спрашивали в тишине: «Почему их мальчишки остались гнить в изрытой снарядами холодной земле? В чужом и далёком от родного дома краю…»

Но в ответ – тишина, в которой всё теряет смысл. Идеалы? Убеждения? Пустое. Награды? Бесполезный кусок металла. Слова утешения, произнесённые лично главой государства? Лицемерная комедия. С последним ударом сердца – остается только непроглядная и холодная тьма могилы.

– Умерьте пыл, – голос Авеля звучал грозно, как приказ обученному псу. Он вошёл медленно, давая форме с шевронами особого отдела на петлицах произвести нужный эффект. – Солдаты устали. Им нужен отдых. Уверен, у нас еще будет… шанс.

Капитан резко обернулся. Глаза расширились, метнулись от нашивок к погонам.

– Генерал… Полковник… – голос сорвался в шёпот. Рука дрогнула у виска в нерешительном приветствии. – Приветствую!

Мы прошли мимо, оставив его в немом ужасе. На столе была развёрнута карта с множественными пометками – синие стрелы наших войск, красные – клинья врага.

– Скажите, – спросил Алексей, – где сосредоточены основные силы противника?

Капитан медленно перевёл взгляд. Его палец прыгал по карте. Раз. Два. Три. Как очаги болезни. Наконец остановился на крупной отметке.

– Здесь… предположительно в северной части леса, – голос дрожал, – укреплённый лагерь.

Алексей выпрямился во весь рост. Его тень покрывала половину карты, словно предвестник грядущей бури.

– Это он, – задумчиво постучал пальцем по знакомой метке. – Там документы. – Нужно идти туда.

– Вы… – капитан отшатнулся, щёки вспыхнули неестественным румянцем. – Это безумие! Там усиленная охрана! Мины!

– Отставить панику! – Авель ударил кулаком по столу, заставив вздрогнуть флаконы с чернилами. – У нас особый приказ, – пауза. – Сколько боеспособных в вашем лагере?

– Три… тридцать пять человек, – капитан проглотил комок в горле. Его зрачки сузились, будто уже видел в нас призраков. – Еще танковый взвод… и разведгруппа…

– Гарнизон врага втрое больше, – мои пальцы скользнули вдоль красной линии, пересекающей нужную местность. – Лес кишит патрулями. Большой отряд – самоубийство.

Алексей скрестил руки на груди, его пальцы впились в предплечья:

– Согласен, – в голосе прозвучал тот самый вызов, благодаря которому мы оказались здесь. – Как обманем судьбу?

– Налегке, – я повернулась к капитану, ловя его взгляд – ошеломлённый, как у человека, запертого в клетке с волком. – Прикажите диверсионному отряду ждать на границе. Пусть возьмут всё необходимое. Выступаем на закате.

Отряд состоял из пяти теней – самых опытных и бесстрашных. Пять призраков войны: трое разведчиков с глазами, научившимися видеть даже в кромешной тьме – их зрачки расширялись, как у ночных хищников, впитывая каждый лучик света. Инженер, чьи пальцы читали взрывчатку, как слепой Брайль – каждую зазубрину, каждый шов. И командир – живое оружие без лица, способное в мгновение стать кем угодно: снайпером, подрывником, палачом.

Эти солдаты из «Бранденбурга»14 – элитного подразделения разведки – ещё в первые недели войны научили красноармейцев бояться ночи. Их имена не значились в официальных отчётах. Но в штабах шептались: «Если эти призраки вышли на охоту – утром кто-то не досчитается целых отрядов».

Но сейчас тень недоверия – даже страха – ползла по лицам других офицеров: они перешёптывались, пальцы нервно барабанили по кобурам:

– Восемь человек против целого гарнизона? – донеслось из-за угла. – Они сумасшедшие… Это же…

Голос оборвался, словно сам воздух перерезал ему горло. Я невольно усмехнулась. Да, мы играли с огнём, шли, практически, на добровольное самоубийство. Но был ли выбор?

✼✼✼

Лес застыл кошмаром – чёрные стволы деревьев, скрюченные в предсмертном спазме, пронзали низкое небо. Их голые ветви смыкались над головой – мрачная паутина, сплетённая из страхов. Воздух пропитался запахом гниющей хвои и чем-то ещё – сладковатым, металлическим, будто земля впитывала не дождь, а кровь. Тени шевелились, не от ветра – его не было, лишь холодная тишина, давящая на барабанные перепонки.

Мы двигались по вражеской территории – как по тонкому весеннему льду – тихо, аккуратно. Каждый шаг отдавался хрустом под ногами – слишком тревожным, пугающим. Время от времени в глубине раздавался треск – или зверь, или чудовище, встретиться с которым не хотелось.

Впереди зашевелилась тьма. Из лесной мглы материализовались фигуры – вооружённый патруль. Двое. Мы задержали дыхание. Шаг. Ещё. Солдаты остановились в пяти метрах от нашего укрытия. Винтовки скользнули с плеч, упёрлись прикладом в мёрзлую землю.

Один – сгорбленный, как старик – потянулся в верхний карман кителя. Серебряный портсигар блеснул в полумраке. Спичка чиркнула. Пламя озарило бледные лица – измождённые: ввалившиеся щёки, синяки под глазами, потрескавшиеся губы. Они затянулись жадно – будто это был не никотин, а глоток жизни.

– Будьте осторожны… – Адриан сузил глаза, присмотрелся. Его голос звучал тише шуршания мёртвого листа на ветру. – С ними что-то… не так…

Солдаты напоминали живые трупы – измученные болезнью, что медленно пожирала их изнутри. Руки дрожали, как у заядлых пьяниц. Переминаясь с ноги на ногу, они обменивались короткими фразами. Взгляды метались. Плечи вздрагивали от малейшего шороха и звука.

Авель провёл языком по губам – рука медленно скользнула к рукояти кортика. Во взгляде вспыхнуло хищное свечение.

– Нам несказанно везёт, – тихо произнёс в предвкушении. – Ягнята добровольно пришли на заклание…

– Нет! – осадила я. Шёпот прозвучал резко, привлекая внимание. – Наша цель – впереди. Некогда тратить время на лишние жертвы.

– Лишние? – он ядовито усмехнулся, едва не обнажив клыки. – Тридцать секунд, максимум – и никто даже не заметит.

Он не слушал. Солдаты, подавленные и ослабленные нескончаемой борьбой за жизнь, были для него не людьми – просто источник крови – аккумуляторы, от которых можно «подзарядиться».

Но убийство не входило в планы. Не из-за жалости или внезапно «проснувшейся» совести – чушь. Обширная территория вокруг лагеря кишела патрулями. Даже если эти двое исчезнут бесследно, их отсутствие станет сигнальной ракетой для всего гарнизона. А мы уже балансировали на лезвии ножа – один неверный шаг, и операция превратится в кровавую баню.

– Посмотри на них! – я резко схватила Авеля за запястье, чувствуя, как под пальцами стучит пульс. – Они уже мертвы. Ты готов рискнуть всей операцией из-за… жажды? – взглянула на Адриана и его людей, замерших в ожидании. – Они пойдут за нами – в ад. Но стоит ли этот миг того?

Он замер – взгляд метался между мной и солдатами. Внутри разгоралась борьба – искушение и разум сталкивались в жестокой схватке. Их страх, кровь… Они были так близко – только протяни руку.

Ветер донёс обрывки их разговора:

– Снова повышение температуры…

– … запретили пить воду из колодца…

Один вдруг закашлялся – судорожно, с хрипотой, будто в лёгких – битое стекло.

– Чёрт… – Авель выдохнул сквозь стиснутые зубы. Губы искривились в гримасе раздражения. Рука на рукояти дрожала, всё ещё не отпуская. – Нет. Ты права.

Опасность миновала – но ненадолго. Патрульные, будто почувствовав незримую угрозу, резко вскинули винтовки. Их движения – нервные, порывистые. Один даже оглянулся через плечо, вглядываясь в темноту деревьев. Затем они развернулись и поспешили продолжить ночное патрулирование.

✼✼✼

Советский лагерь прятался в самой глубине лесной чащи – словно заразный нарыв, который боялись вскрыть.

Колючая проволока обвивала периметр, сверкая в лунном свете – нити гигантской паутины, уже впившиеся в плоть жертвы. За ней – силуэты. Часовые. Они раскачивались, будто пьяные матросы во время шторма. Винтовки висели на плечах ненужным грузом – стволы волочились по земле, оставляя змеевидные следы в грязи.

Но самое пугающее – танки, замершие в тени. Они напоминали спящих зверей. Но мы знали: одно тихое рычание двигателя – и охота начнётся.

Сердце лагеря – двухэтажный штаб – окружали палатки, чахлые, пропитанные влагой и страхом. Солдаты корчились в немых судорогах. Спины выгибались дугой, пальцы впивались в землю. Хриплый кровавый кашель разрывал тишину.

Один из часовых вдруг замер – руки судорожно обхватили живот. Винтовка с громким лязгом упала в грязь. Он скрючился – пальцы впились в виски, будто пытались вырвать невыносимую боль, сверлящую череп. Рот открылся в беззвучном крике.

– Генерал… – Адриан приглушил голос до шёпота. – Часовые… Они чем-то больны… – в его глазах читалось беспокойство. – Убить… их?

– Нет, – мой взгляд скользнул по периметру. – Неизвестно, сколько ещё таких. Безопаснее отвлечь внимание, – палец указал в дальний конец лагеря, где темнели склады. – Устройте им то, что умеете лучше всего.

– Так точно! – разведчики едва заметно усмехнулись и вскоре их тени растворились в ночной тишине.

Эти люди не зря носили прозвище призраков войны. Их методы – тоньше ножа и страшнее артобстрела. Химия, механика, инженерия и психология – они превращали сам воздух вокруг в оружие. Играли на человеческих страхах, словно дирижёры в оркестре.

Десять минут тишины – и ночь взорвалась алым пламенем. Огонь взметнулся к небу – языки лизали стены сарая с ненасытной жадностью. Дерево трещало, как кости под пытками, выбрасывая в воздух яркие искры.

Лагерь вздрогнул – испуганный дракон. Крики. Матерная ругань. Топот сапог. Крыша рухнула с оглушительным рёвом, погребая под обломками трёх солдат. Их последние вопли оборвались внезапно, будто кто-то выключил радио во время передачи.

Воспользовавшись суматохой, мы незаметно проскользнули мимо охраны в штаб. Но там…

Первый этаж был воплощением ада – запах гниения, стоны и кашель. Ряды коек, сбитых вплотную – гробы в братской могиле. На них – живые трупы. Кожа пациентов, натянутая на рёбра, отливала мертвенной синевой. Лица… Боже… Губы почернели, вокруг глаз – багровые узоры, похожие на паутину.

Густой воздух смешался с гнилым привкусом рвоты. Тишину разрывал громкий прерывистый кашель. Один из солдат судорожно сделал глоток воды – через секунду тело выгнулось в немой судороге. Жидкость хлынула обратно, смешиваясь с кровью.

Больные метались в горячечном бреду – запавшие глазницы отражали нечеловеческие муки. Тела, ещё сохранявшие признаки жизни, изгибались в неестественных позах. Пальцы скрючивались, впивались в матрасы, оставляя кровавые полосы на простынях. А те, кто ещё сохранил остатки рассудка, шептали одно слово:

– Смерть… – как молитву.

Медсёстры метались между кроватей – движения механические, в глазах пустота. Одна, – не старше двадцати, – безуспешно пыталась удержать бьющегося в конвульсиях солдата. Халат покрывали бурые подтёки, смесь лекарств и телесных жидкостей.

– Ого… – даже Авель, видевший ужасы, замер на пороге. Пальцы непроизвольно сжали дверной косяк. – Это… сплошной ад, – широко открытые глаза метнулись к Алексею. – К рассвету здесь не останется ни одного живого…

– Ты прав, – я провела ладонью по стене. Штукатурка крошилась под пальцами, оставляя на коже белый налёт. – Всё здесь заражено: воздух, вода, даже пыль. Слишком неестественные симптомы, быстрое распространение. Это не болезнь, а что-то тщательно спланированное.

Хаос. Муки. Даже Господь отвернулся от этого проклятого места. Солдаты… Нет. Это были даже не люди – мешки гнилой плоти, доживающие последние часы до рассвета.

– Идёмте, – повернулась в сторону лестницы. – Уверена… – голос сорвался, выдавая дрожь. – Медсёстры облегчат их последние минуты.