Багровое откровение. Исповедь алого генерала

Кабинет тонул в янтарном свете настольной лампы. Бумаги шелестели под пальцами, чернила оставляли на них аккуратные следы – будто капли чёрной крови. Я чувствовала его взгляд – тяжёлый, как свинцовый плащ.

Вальтер стоял у стены, словно тень, прикованный невидимыми цепями. Дыхание слишком ровное – словно боялся, что даже этот звук выдаст его страх.

– Вам не нужен перерыв? – спросила, не оборачиваясь. Голос прозвучал намеренно тихо, без угрозы. – Вы с утра на ногах.

– Нет, – ответ последовал слишком быстро, резко. Голос сухой, с едва ощутимой дрожью.

Я отложила перо, медленно повернула голову. Краем глаза заметила, как его пальцы судорожно сжались, будто готовясь к удару.

– Вы сегодня особенно напряжены. Может, стакан… воды?

– Спасибо, мне ничего не нужно.

Он пытался сохранить хладнокровие, но веки дёрнулись, когда я поднялась со стула. Он не отпрянул – дисциплина не позволяла, – но мускулы шеи напряглись, как тросы.

Я налила воды из графина, зная, что он следит за каждым движением. Стекло звонко стукнуло о поднос. Повернулась. Подошла ближе.

– Вчера ночное дежурство, а сегодня целый день со мной. Тяжело, наверное? – протянула ему стакан. Он не взял. Плечи подались назад, прижимаясь к стене. Зрачки сузились – инстинкт.

– Нет. Я выполняю приказ.

– Приказ не запрещает вам дышать, – поставила стакан на край стола, ближе к нему. – Или говорить.

Он промолчал. Капля пота скатилась по виску, хотя в кабинете было прохладно.

– Вальтер… – тяжёлый вздох. Я понимала всю сложность ситуации. Он боялся меня. Мучился, находясь рядом. – Ты не обязан молчать. Если тебя что-то беспокоит, скажи. Я не причиню зла.

Он резко поднял голову, губы сжались в белую нить.

– Я не… – голос сорвался. Он сглотнул, взгляд скользнул на стену с картой. – Мне не о чем доложить.

Я кивнула, не настаивая. Его руки дрожали – едва заметно.

– Хорошо. Но если захочешь поговорить – я здесь.

Тишина. Он не ответил. Только сглотнул снова. Когда я села, его пальцы разжались – медленно, будто оттаивая после холода. Но взгляд так и остался прикованным к моей спине. Будто ждал, когда обернусь и покажу клыки.

С каждым днём ситуация ухудшалась. Он не был трусом, старался взять себя в руки. Но польский кошмар не отпускал. В конце концов я устала наблюдать за его отчаянным метанием между страхом и долгом и лично попросила рейхсфюрера освободить его от обязанностей.

– Конечно, – он улыбнулся с ледяным спокойствием, словно уже подписал приговор. – Мы заботимся о каждом, – пальцы сложились в замок, а в глазах читалось: ещё одна пешка убрана.

Но настоящее испытание ждало впереди. Авель – его начальник – принципиальный, эгоистичный – больше не пытался разорвать ему горло, действовал хитрее. Руководствуясь принципом: если подчинённому что-то не нравится, но это не нарушает субординацию – просто игнорировал. С ухмылкой наслаждался «спектаклем». Его пальцы постукивали по столу, словно отсчитывали секунды до очередного унижения.

А Вальтер? Его челюсти сжимались до хруста, кулаки белели, ногти впивались в ладони, оставляя на коже полумесяцы боли. Но он молчал. Глотал слова, горькие, как желчь. Отводил взгляд, старался лишний раз не попадаться на пути.

✼✼✼

Уют кабинета и дома сменился на тусклые стены архивов. Бесконечные стеллажи тянулись вглубь – как коридоры забытого лабиринта. Холодный свет ламп дрожал над документами, отбрасывая на стол зыбкие тени.

Пальцы перебирали страницы, пытаясь найти в них ответ на вопрос: как обыграть институт? Каждый лист шелестел, как шёпот свидетеля, готового замолчать в любой момент. Часы превращались в дни, недели – в месяцы. А единственное, что копилось – бессонница.

Гиммлер – мастер сокрытия информации. Даже приближённые не знали, чем он на самом деле занимается.

И лишь одна нить вела по лабиринту запутанных интриг – восьмой исследовательский отдел, входящий в структуру института.

Чем он занимался? Рылся в проклятых некрополях, охотился за реликвиями, которые должны были остаться легендами. Но ни имён, ни отчётов – только пара пустых строк на сгоревшем клочке бумаги.

– Ищете информацию о восьмом отделе? – раздался за спиной знакомый мужской голос.

Я медленно обернулась. Фридрих стоял у окна с книгой в чёрно-красном переплёте. В глазах – странное, почти детское любопытство.

– Вам что-то известно? – мой голос прозвучал устало, почти безразлично.

– Возможно, – уголки его губ дрогнули в лёгкой улыбке.

– Что ж, – папка с глухим шорохом опустилась на стол. Страницы зашуршали, словно опавшие листья. Шаг ближе. Холодный воздух между нами сгустился. – Я вас с радостью выслушаю.

– Прежде, мне любопытно… – книга легла на подоконник с глухим стуком. – Каково… это?

– Что? – голос выдал тревогу – на долю секунды став чуть выше, острее.

– Быть иным, который может контролировать других.

– О чём вы? – я приподняла бровь. Губы растянулись в холодной, выверенной улыбке. – Я такая же, как…

– Бросьте! – его рука взметнулась вверх, резко и решительно, словно прерывая разговор. – Я видел, что вы сделали с офицером. Жестокость, огонь гнева во взгляде… – пауза. Слишком неестественная. Гнетущая. – Вы наслаждались мучениями, – губы растянулись в ехидной улыбке. – Теперь ясно, за что вас прозвали… алым генералом.

Прозвище вонзилось в сознание острее лезвия. Я отвела взгляд – не из стыда, а чтобы скрыть ту тёмную искру, что вспыхнула внутри при этих словах.

Истязания, крики, смерть. Обращение стёрло в душе всё: мораль, жалость, вину. Оставило только – голод. Между жертвами не было разницы. Значение имела лишь тёплая кровь, стекающая по рукам, и страх – опьяняющий крепче алкоголя.

Но смертные – лишь часть моей коллекции. Иные… они становились особыми «экспонатами». В дни, когда чёрная меланхолия заползала под кожу, я специально выслеживала их в безликой толпе. Пытала, с наслаждением наблюдая за агонией – медленной, мучительной.

Шлейф смерти тянулся за мной столетиями. Вместо сострадания – садизм. Вместо раскаяния – жестокость. Я стала демоном в человеческом обличье. Мимолётное желание – и друг лежит с перерезанным горлом. А союзник, опрометчиво доверявший кровожадному убийце, отдан на растерзание врагам.

– Вы удивительно осведомлены… – мои губы растянулись в улыбке, но взгляд остался ледяным. – Признайтесь, кто снабжает вас… сплетнями? Авель проговорился?

– Это… секрет, – ответил он в игривом тоне.

– Вот как…

Фридрих вёл себя как «типичный нацист» – невыносимый, наглый, самоуверенный. Убеждённый в своей безнаказанности. Что ж… Вера его подвела.

Стремительный удар. Вдох свинцовой тяжестью застыл в лёгких. Он отлетел назад, как тряпичная кукла – справа стоящие стеллажи рухнули. Грохот смешался с пылью. Бумаги взметнулись в воздух, их страницы захлопали, словно крылья напуганных голубей.

Но, как и все паразиты, Фридрих оказался на редкость «живучим». Его сознание и тело не хотели сдаваться. Минута. Две. Веки дрогнули. Пальцы впились в полку, оставив алые следы. Он сжал зубы, с трудом поднялся, опираясь на стеллаж, который едва не рухнул вместе с ним.

– Прошу… подождите! – поднялся на ноги, пошатнулся. Дрожащая ладонь взметнулась в умиротворяющем жесте. – Мы с вами…

– Не враги, – я сделала шаг. Ещё один. Каблук раздавил протокол, оставив грязный след на гербовой печати. – Да, уже слышала.

Фридрих… Такой наивный. Непростительно. Даже когда клыки впились в его шею, он продолжал верить, что не посмею убить товарища «по службе».

В глубине души мелькнула тень сожаления – редкий отблеск человечности, который я давно позабыла. Ах, какая досада… А ведь он был красив: высокий, широкоплечий, статный. Голубые глаза, волосы цвета спелой пшеницы… Мне почти было жаль… Почти.

Но беспринципность шептала: «Враги уже выстроились в очередь – что значит ещё одна жертва в этом бесконечном списке?»

Он выгнулся в последнем отчаянном сопротивлении. Его пальцы судорожно сжались в кулаки, оставляя на ладонях кровавые следы. Сознание ускользало, но тело продолжало бороться – мышцы напрягались до дрожи.

Стоны смешались с прерывистым дыханием, разжигая порочное желание. Непокорный, сильный. Кровь соответствовала хозяину – густая, с горьковатым послевкусием. Словно редкое выдержанное вино. Едва ощутив её на губах, я позабыла обо всём. Мир сузился до этого мгновения – пульсации в висках.

– А вы… – шёпот коснулся его уха, – полны сюрпризов, – язык провёл по алым губам. – В отличие от характера, ваша кровь… превосходна. Ваша смерть станет… приятным дополнением…

– Вы… не понимаете, что… делаете… – его голос сорвался в прерывистый шёпот. Грудь судорожно вздымалась. Взгляд, – мутный от боли, – всё ещё пытался найти во мне что-то человеческое. – Я вам… – судорожный вдох, – не… враг…

– Неважно, – воздух наполнился резким запахом железа и пыли, словно предвестник надвигающейся бури. – Вскоре наши отношения – закончатся.

Жажда требовала продолжения, но в этот момент здание – содрогнулось. С улицы донёсся грохот – сначала глухой, как отдалённый гром, затем перешёл в оглушительный рёв. Стены затряслись, с потолка осыпалась штукатурка, оседая на плечах мелкой пылью.

– Быстрее! – голоса охраны прорезали коридор, смешиваясь с лязгом оружия. – Они уже здесь!

Солдаты бросились навстречу хаосу, сапоги глухо стучали по полу. Я отпустила Фридриха. Он осел у стены. Шаг. Остановилась у окна. Внизу, в клубах чёрной гари, плясали языки пламени. Охрана металась в клубах густого дыма, словно призраки в хаосе. Солдаты махали руками, перекрикивались, пытались спасти уцелевшие бумаги.

Взгляд скользнул к пожарной лестнице в отделении. Силуэты. Чёрная форма. Охрана? Нет. Ни шевронов, ни погон. А движения… Слишком быстрые. Резкие. Агрессивные.

Авангард из нескольких полицейских преградил им путь. Во главе – Авель. Он пытался остановить нападавших, но враги напоминали живую стену. Щит. Прикрывали товарища с папкой в руках. Убивали всех, кто приблизится к нему.

– Проклятье! – Фридрих выругался. Глухой шаг. Другой. И вот он рядом. Рука прижала платок к окровавленной шее. Ткань мгновенно стала алой. Голос был хриплым, но взгляд… В нём читалась холодная ярость. – Я думал, они не осмелятся…

– А вы мне начинаете… нравиться, – я усмехнулась, проводя пальцем по губам, влажным от его крови. – Даже убежать не пытаетесь. Может, продолжим наше веселье в более… спокойном месте? Пусть солдаты сами разберутся.

– С радостью, – его губы дрогнули в ехидной улыбке, но свободная рука подозрительно лежала на рукояти кортика. – Только ваши угрозы убить меня… очень больно похожи на правду.

– Досадно, – мой взгляд упал на царящий внизу хаос. – Может, скажете, что происходит?

– Нет времени, – он резко повернулся, шагнул к выходу, – сейчас нужно помочь Авелю.

Мы поспешили на улицу. Нападавшие выглядели как обычные люди. Но смертные не двигаются так – без раздумий, пауз, словно их мышцы не знают усталости. Миг – и очередной полицейский падает, истекая кровью. Ещё удар – и Авель почти загнан в угол.

– Фридрих! – он резко обернулся в нашу сторону. Голос резал слух. – Сыворотка! Они забрали всё, что мы нашли по ней! Нельзя позволить им уйти!

– Сыворотка? – я с подозрением посмотрела на Фридриха, но вопрос предсказуемо остался висеть в воздухе.

Он рванул вперёд, его фигура мелькнула между солдатами. Я последовала за ним. Но мы потерпели – поражение. Враги действовали как безжалостный механизм – точные, слаженные, неумолимые. Последний выстрел, крик отчаяния – и они растворились в дыму. Оставили после себя лишь трупы и горький привкус поражения.

✼✼✼

Директорату пришлось нелегко – цифры потерь давили безжалостностью: тридцать семь убитых – двадцать восемь солдат, три офицера, шестеро гражданских, попавших под перекрёстный огонь.

Воздух был густым от едкого дыма – смесь пороха и горелой плоти. Под ногами хрустело битое стекло, перемешанное с обугленными документами и пожухлыми кленовыми листьями. Будто сама природа хоронила эту бойню.

Я стояла у покорёженной пожарной лестницы – и вдруг взгляд выхватил среди обломков потрёпанный клочок бумаги – фотография: пожелтевшая, с надломленным углом. На ней – Фридрих, но совсем другой: молодой, в советской форме, с искренней улыбкой. Она казалась почти чуждой ему сейчас. За спиной – нидерландский Фоккер, а вокруг – такие же молодые парни в гимнастёрках.

– «Тайная подготовка рейхсвера?» – промелькнула мысль.

Я вспомнила: после поражения в Первой мировой, Германии запрещалось иметь полноценную армию. Но СССР тайно нарушал Версальский договор, обучая немецких новобранцев. Призывник? Бегло говоришь на русском? Добро пожаловать в «специальные отряды».

Новобранцы служили на территории Советского Союза, носили его форму, пользовались его оружием. Советские командиры обучали их новым тактикам ведения войны. Инженеры и танкисты делились чертежами, схемами ремонта, планами постройки оборонительных сооружений.

Фридрих, как старший офицер в начале своей военной карьеры, вполне мог быть членом одного из таких отрядов. Но что-то было не так.

Сомнения исчезли, стоило перевернуть фотографию. На обороте – несколько надписей чёрной ручкой:

«Алексею.

От лучших друзей.

Смерть фашистским оккупантам!»

Последние слова привели в замешательство: зачем майору СС носить с собой подобную фотографию? И имя на обороте…

Авель и Фридрих сидели на ступенях у входа. Дрожащие пальцы с трудом держали тлеющие сигареты. В глазах – смесь холодной ярости и бессилия. А вокруг суетились фельдшеры экстренной помощи – простой протокол: осмотр тела, носилки, погрузка в машину и конечная станция – морг.

– Фридрих, да…? – я подняла и показала ему фотографию. – Не хотите объяснить?

Он медленно перевёл взгляд, зрачки расширились, мышцы напряглись. Затем – взрыв эмоций: сигарета упала на землю, резкий рывок на ноги. Дрожащие руки судорожно искали что-то в карманах.

– Откуда она у вас?! – голос сорвался на грозный рык. Губы застыли в гневном оскале, глаза налились кровью. – Отдайте! Немедленно!

– Прежде, – снимок исчез за спиной. – Ответьте на пару вопросов…

Фридрих подался вперёд – был готов кинуться, насильно отнять реликвию. Но вдруг перед его взором появилась рука.

– Угомонись, – Авель привстал, отряхнул плащ с холодной решимостью. Наши взгляды встретились. – Тише, Эл. Не здесь.

Мы вернулись в здание директората, поднялись на второй этаж. Ровно пять шагов по коридору.

Кабинет встретил тяжёлой тишиной, нарушаемой лишь мерным тиканьем настенных часов. Дверь закрылась с глухим щелчком – словно отсекая внешний мир.

Я медленно провела взглядом: серые стены без украшений, лишь схема структуры директората в строгой чёрной рамке. Тяжёлые шторы плотно закрывали окна, пропуская лишь неуверенный луч. Рядом с окном – широкий дубовый стол с резными краями. Его полированная поверхность отражала свет единственной лампы с матовым абажуром.

Воздух был насыщен запахом кожи, металла и горького табака. Под ногами – тёмный дубовый паркет, сохранивший следы немногочисленных визитов: царапины от сапог.

Авель молча прошёл к своему чёрному кожаному креслу. На столе перед ним – аккуратные стопки документов, рассортированные по цветным меткам. Рядом чугунная пепельница, доверху заполненная окурками.

Фридрих прошёл следом, встал позади. Его силуэт сливался с книжным шкафом, за которым прятался сейф, искусно замаскированный под часть мебели.

Я опустилась на жёсткий гостевой стул, ощущая его неудобство – явный намёк: здесь не принято задерживаться.

– Итак, – фотография легла на стол, словно вызов. – Что вы оба скрываете?

– Всё… – Авель резко поднял голову. Его пальцы впились в подлокотники, оставляя белые царапины на мягкой обивке. – Не так, как ты думаешь…

– Не так? Интересно… – я подняла снимок, повернула его к свету, указала на надпись. – Герр Фридрих, объясните?

В ответ тишина – лишь демонстративная поза выдавала напряжение. Сказать ему было нечего.

– Повторяю вопрос, – ногти провели по столу, оставив длинные царапины на лакированной поверхности. Голос стал ниже, холоднее. – Кто вы? Почему на этой фотографии в советской форме? И имя… Алексей… – зрачки сузились. – Что-то подсказывает, вы не из директората…

Его молчание говорило больше, чем громкие марши. Может, в первый раз удалось всех обмануть – сыграть роль наглого офицера. Но теперь сомнений нет: Фридрих не тот, за кого пытался себя выдать.

– Вы правы, – он неожиданно шагнул вперёд, поправил фуражку и мундир. – Позвольте представиться, – голос звучал без привычной насмешки, чётко, по-военному. Рука резко поднялась к виску. – Майор НКВД Алексей Краснов. Специальный отдел.

В солнечное сплетение будто ударили молотом, и тело на мгновение парализовало. Я не сомневалась: у всех в СС есть мрачные секреты. Но офицер Комитета Государственной Безопасности Советского Союза? В рядах Вермахта? Вот так «сюрприз»!

– Офицер… контрразведки?! – голос почти сорвался на крик. Я посмотрела на Авеля, чувствуя, как адреналин разливается по венам. – Ты понимаешь, чем это грозит?

В ответ – краткий кивок. Лишь пальцы нервно постукивали по столу, выдавая внутреннее напряжение.

– Пришлось пойти на крайние… меры, – голос прозвучал слишком спокойно для человека, стоящего на краю пропасти.

– На крайние… меры? – я резко вскочила на ноги. Ладони обрушились на стол – документы съехали в сторону, пепельница подпрыгнула. – Авель, ты сошёл с ума?! – палец дрожал, указывая на Алексея. – Этот человек – враг! Возможно, он и есть причина сегодняшней бойни!

– Позвольте объяснить… – Алексей вклинился в разговор, плечи напряглись. – Понимаю ваше недовольство, но…

– Понимаете моё недовольство? – мой голос прозвучал резко, как хлыст. – Вы смеете открывать рот в присутствии старшего по званию? Без разрешения? Хотите продолжение того, что было в архиве?!

– Я такой же офицер, как и вы…

– Офицер? Знайте своё место! Я – генерал-инспектор Имперского Департамента Порядка. Вы – шпион! Одно моё слово, – острые клыки обнажились в холодном оскале, – и ваша миссия окончится пулей в затылок! Без суда. Без свидетелей!

Угроза полоснула, как нож по открытой ране. В его взгляде плескался гнев: кулаки сжались, костяшки побелели, ногти впились в ладони. Он хотел ответить, возразить… В своей стране, за тысячи километров от Берлина – пожалуйста. Но здесь, в этих коридорах, пропитанных страхом, правила устанавливала – я.

– Эл, – Авель осторожно протянул руку. Его губы дрогнули в подобии улыбки. – Я понимаю… – взгляд метнулся к Алексею, – он тебе… приглянулся. Но дай нам шанс всё объяснить. Его…

– Закрой рот, Авель! – моя рука потянулась к пистолету на поясе. Миг – и дуло взметнулось в воздух, глядя прямо ему в лицо. – Дёрнешься, и охрана быстро доставит тебя и твоего… – ствол резко развернулся в сторону Алексея, – «товарища» в камеру.

Дыхание сорвалось, пальцы дрожали от гнева, сжимая рукоять. Я тяжело опустилась на стул.

– «Как он мог пасть так… низко?» – крутилось в голове, не находя ответа. – «Авель – полковник полиции, опытный ищейка, способный учуять измену за версту, мог опуститься до такого гнусного предательства? Покрывать врага?!»

А предложения выслушать… В первое мгновение – абсурд. Алексей – не простой рядовой, а офицер вражеской армии. Больше – разведчик НКВД. Его место – в подвале директората, на допросах с «особыми методами». И Авеля отправить следом.

Но… Спешить было некуда.

– Хорошо, – я медленно положила пистолет на стол. Металл глухо стукнул о дерево. – Говорите. Но малейшая ложь… – взгляд впился в Авеля. – Ты умрёшь. Первым.

✼✼✼

Восьмой отдел родился из навязчивого кошмара рейхсфюрера – идеи «совершенного» солдата, – что мерещилась в душных кабинетах Берлина, – не люди – оружие: без страха, без боли, без человеческих слабостей. Настоящие машины для войны – сильные, выносливые, – способные переломить ход истории.

Эти больные фантазии обрели плоть в проекте «Возмездие». Учёных отбирали лично – не за гениальность, а готовность ступить за грань морали. Им дали неограниченный бюджет и полномочия, которые не снились отъявленным психопатам. «Мечта», а не работа.

Первые опыты оставили после себя тихие комнаты с запахом формалина и – жестокими, бесчеловечными – криками. Но дали поразительные результаты. Профессор Клаус Кёхлер – глава австрийских учёных, и мясник похлеще Менгеле – создал уникальную сыворотку.

Алексей, описывая её действие, говорил тот же бред, что и Карл: тела подопытных менялись. Они поднимали взрослых мужчин, как пустые пальто. Зрачки расширялись в темноте, поглощая свет, которого не было. В ушах звенело от биения чужих сердец за стеной.

Но думаете, это конец истории? Как же… Немцы не первые, кто продал душу за власть. За несколько лет до Берлина в подвалах Лубянки уже шептали о – Тринадцатом отделе.

«Нечистый» – так называли его те, кто боялся даже произносить это вслух. Место, где наука цепенела перед тем, чего не могла объяснить. Охотники за призраками. Их работа не знала границ: Вена – сегодня, Стамбул – завтра, к утру – Шанхай. В чемоданах – пожелтевшие манускрипты и «артефакты», купленные за пачку валюты у дрожащих антикваров.

Но большинство «находок» – подделки: искусные, ядовито красивые, созданные для кошельков богатых безумцев. Но однажды…

Они нашли их – «…не совсем обычных людей», которые не старели. Чьи пальцы сжимались в кулак быстрее, чем успевал щёлкнуть курок. Их жизнь измерялась столетиями, продлевая существование чужой кровью, словно вампиры из дешёвых романов. Только правда оказалась – страшнее.

Учёные Тринадцатого отдела не верили в сказки. Иные стали лабораторными крысами. Обречённых пытали, вскрывали без наркоза, погружали в ледяную воду, засекая время до последнего вздоха. Делали их живыми мишенями для оружия, и вводили большие дозы цианида.

Результаты? Трупы. Много трупов. Командование скрипело зубами: «Закроем этот цирк уродов!» Но судьба – эта любительница жестоких шуток – подбросила «подарок»: шпиона Аненербе.

На допросе, который длился неделю – или, правильнее, под пытками «бравых красных командиров» – он рассказал о достижениях немецких учёных: «неизвестной доселе науке сыворотке, дающей людям невероятные способности». Профессор Кёхлер создал её из крови тайного заключённого под кодовым именем «генерал».

– Сначала думали – бредит, – Алексей упёрся в край стола, достал из верхнего кармана кителя пачку сигарет, протянул одну Авелю. Миг и воздух наполнил горький привкус дыма. – Но приказ есть приказ.

Разведка постаралась на славу: самоотверженно бросившись в самое пекло, они нашли и освободили пленника. Но советские учёные поступили иначе. Немцы ломали – они предложили сделку. И только выиграли.

Тринадцатый отдел добился поразительного результата: воссоздал сыворотку и усилил эффект. Теперь она не просто повышала физические способности – силу, слух, реакцию. Подопытные – пленные, добровольцы, предатели – обретали дар, который делал самый жуткий кошмар реальностью.

Алексей оказался среди немногих «счастливчиков» – сыворотка текла в его венах, превращая кровь в продолжение воли. Мог сплести её в прочные нити или – больше – вскипятить чужую прямо в жилах врага.

Но за каждым даром – горы трупов. Кровь генерала – почти чистый яд для смертного. Из ста подопытных выживал один. И тот – ненадолго. Тела не выдерживали. Мышцы и органы рвались на части. Пульс учащался до предела – боль становилась невыносимой.

А потом начинался последний акт смертельного представления: появлялась жажда крови. Неестественная. Сжигающая вены и артерии. Люди становились одержимы тем, что организм не мог принять. Агония пугала: рвота, отравление, мышечная слабость, потеря рассудка. И это – лишь малая часть последствий чудовищных амбиций красного террора.

Только Алексей – исключение из череды провалов – не сошёл с ума. Не умер. Не стал чудовищем. Почему? Никто не знал.

И вот, учёные, дрожа от страха перед очередным расстрелом за некомпетентность, вновь приползли к новоиспечённому «союзнику».

– Как из смертного сделать хладнокровного убийцу с жаждой насилия? – генерал улыбнулся и рассказал про инициацию.

Как это происходит? О… больно. Очень больно. Вначале – острое прикосновение на шее, будто вогнали раскалённые иглы. Затем тело бросает в жар – но он быстро сменяется ледяным холодом, пробирающим до костей. Ноги и руки дрожат, разум поглощает страх и хаос. Мир перед глазами плывёт и мерцает – каждый вдох борьба за жизнь.

И вдруг… на губах обжигающий вкус крови мастера. На хрупкое мгновение она дарит блаженство, покой. Но через миг тишину разрывает – крик. Собственный. От боли – нестерпимой, мучительной агонии, рвущей каждый нерв. Повезёт, если обращение продлится пару часов, а не дней. И если жертва откроет глаза. Ах да… И не превратится в чудовище вроде меня. Но вернёмся к подопытным.