Слеза Скорпиона

Он обвел их тяжелым взглядом.

– Ссора с варягом Эйнаром. Кто был рядом? Что именно варяг сказал Вратиславу?

Снова молчание. Дружинники переглядывались. Говорить против наемника-северянина, даже виновного, было опасно.

Тогда Лютобор обратился к тому, кто должен был знать больше всех. К Ратибору. Старый воевода, побратим Вратислава, сидел чуть в стороне, глядя в пол. Его лицо было серым от горя и бессонной ночи.

– Ратибор. Ты сидел с ним рядом. Ты был его тенью. Говори ты.

Ратибор медленно поднял на него тяжелые, воспаленные глаза.

– Ты спрашиваешь, Лютобор, будто сам там не был. Будто не пил тот же мед, не слушал те же песни.

– Я сидел в другом конце стола, – терпеливо ответил Лютобор. – С кем он говорил в последний час? Кто подходил к его столу? Кто наливал ему в чашу?

Ратибор криво усмехнулся, и усмешка эта была полна желчи.

– Кто наливал? Весь Киев ему наливал. Слуги, дружинники, купцы… Князь ему наливал! Хочешь всех пытать? Или ты ищешь одно имя, удобное для тебя?

– Я ищу правду, – отчеканил Лютобор, чувствуя, как внутри закипает злость.

– Правду? – Ратибор поднялся на ноги. Он был ниже Лютобора, но шире в плечах, и от него исходила аура застарелой, упрямой силы. – Ты хочешь имя? Я тебе дам имя. Твое.

Он сделал шаг вперед, и в гриднице стало совсем тихо.

– Да, Лютобор. Твое. Я видел твои глаза вчера, когда ты смотрел на его невесту. Такая ярость не гаснет за одну ночь. Ты сидел в тени, как тать, и пожирал ее взглядом. Ты ненавидел его. Ты ненавидел всех нас. Думаешь, никто не заметил?

– Ярость – это дело меча, – сквозь зубы процедил Лютобор, сжимая кулаки. – Если бы я хотел его убить, ты бы сейчас хоронил его с честной раной в груди. А здесь была крысиная отрава. Это не путь воина.

– О, не путь воина, – с издевкой протянул Ратибор, обводя взглядом остальных дружинников, ища и находя в их глазах поддержку. – А путь отвергнутого любовника – какой он? Может, именно такой? Тихий, подлый, в спину? Когда знаешь, что в честном бою тебе не светит ни девка, ни слава.

Он подошел почти вплотную, глядя Лютобору прямо в глаза.

– Любовь, дружок, страшная хворь. Она делает из воинов и зверей, и трусов. И никто не знает, в кого она превратила тебя этой ночью. Так что не спрашивай у нас имен. Загляни лучше в себя. Может, там и найдешь своего убийцу.

Сказав это, Ратибор резко развернулся и, ни на кого больше не глядя, направился к выходу. Остальные дружинники, помедлив, поднялись и молча последовали за ним, оставляя Лютобора одного посреди пустой гридницы.

Стена стала осязаемой.

Он был в изоляции. Они не были его помощниками. Они были его врагами, его обвинителями. Каждую крупицу информации, каждое слово ему придется вырывать у них с боем. И тень подозрения будет следовать за ним по пятам, отравляя каждый его шаг.

Его расследование началось с полного поражения.

Глава 12: Осколки на полу

После унизительного допроса Лютобор вернулся в покои Вратислава. На этот раз он был один. Княжеское слово оградило это место от любопытных. Теперь это было его поле битвы – тихое, холодное, полное безмолвных свидетелей, которые могли рассказать правду тому, кто сумеет их услышать.

Он заставил себя отбросить гнев и обиду. Эмоции – плохой советчик в охоте. Сейчас он не был ни отвергнутым влюбленным, ни подозреваемым. Он был следопытом, идущим по остывшему следу. Он заставил себя думать методично, холодно, как он привык делать это в лесу, выслеживая зверя.

Он начал с двери. Осмотрел засов – целый, не выломанный. Вошли либо свои, либо через окно.

Затем он подошел к ложу. Тела уже не было, но на медвежьей шкуре остался едва заметный отпечаток. Он внимательно осмотрел шкуры, постельное белье. Ни капли крови. Ни одного вырванного волоса. Ни клочка порванной ткани. Если здесь и была борьба, то она была безмолвной и бескровной. Либо ее не было вовсе.

От ложа он перешел к столу. Вот опрокинутый кубок. Лютобор осторожно взял его двумя пальцами. Обычный серебряный кубок, такие были у всех на пиру. Он принюхался. От кубка все еще исходил тот самый, странный, приторно-гнилостный запах, который он ощутил, войдя сюда впервые. Он аккуратно поставил кубок в стороне – это нужно будет показать волхву Велемудру, тот разбирался в травах и ядах лучше любого знахаря.

Он встал на колени и начал осматривать пол. Дюйм за дюймом. Старый, много раз мытый, но все равно хранящий в щелях следы сотен ног. Он разгребал мусор, пыль, соломинки. Это была кропотливая, почти унизительная работа для воина его ранга. Но он знал – дьявол кроется в мелочах.

И он его нашел.

Под столом, в самой тени, там, где почти не было света, что-то блеснуло. Не металл, не стекло. Блеск был матовый, тусклый. Лютобор осторожно подцепил находку кончиком ножа и вынес на свет.

Это был крохотный, не длиннее ногтя, осколок желтоватого, почти медового цвета. Он узнал материал – дорогой, привозной самшит, из которого делали лучшие женские гребни. Он узнал и сам предмет. Это был обломок зубца от гребня. И он узнал этот гребень.

Память услужливо подбросила ему картину: летний день, берег Почайны. Зоряна сидит на траве и расчесывает свои длинные, густые волосы после купания. Гребень из светлого самшита с резной спинкой в виде двух голубков. Подарок отца из Царьграда. Он помнил, как солнце играло на полированном дереве.

Его сердце на миг замерло. Это была ее вещь. Это был след.

Но что этот след означал? Он внимательно рассмотрел обломок. Край был неровный, зазубренный. Он не просто отломился от старости. Его сломали с силой. Может быть, в борьбе? Ее схватили, она вырывалась, гребень упал, и кто-то наступил на него? Это подтверждало версию о похищении.

Но было и другое объяснение. Простое и оттого еще более страшное. Что, если гребень был в ее руке? Что, если в момент ярости, или отчаяния, или страха она сжала его в кулаке с такой силой, что хрупкий зубец не выдержал и откололся? Тогда это след не борьбы. Это след присутствия. Добровольного.

Рядом с местом, где он нашел обломок, было еще кое-что. Почти незаметное темное пятнышко на полу. Лютобор коснулся его пальцем. Оно было твердым, но слегка липким. Воск. Он поднес палец к носу. Запах был резким, смолистым. Это был не тот чистый пчелиный воск, из которого делали свечи для княжеских покоев. Этот был темнее, с какой-то примесью, возможно, сосновой живицы или другого горючего состава. Такие свечи, дающие больше копоти, чем света, использовали бедняки. Или путешественники, чтобы разжечь костер. Или… убийцы, которым нужен был лишь короткий, надежный источник огня, чтобы осмотреться в темноте.

Он бережно завернул обломок гребня и соскобленный ножом воск в кусочек чистой ткани и спрятал за пазуху.

Две улики. Два крохотных осколка правды.

И обе были двусмысленны.

Они могли рассказать историю о жестоком похищении. О ночных убийцах, ворвавшихся в спальню, об отчаянной, но короткой борьбе, в которой Зоряна потеряла свой гребень.

Но они могли рассказать и совсем другую историю. О том, что Зоряна была здесь не только как жертва. О том, что кто-то – или она сама – принес сюда чужой, нездешний огонь.

Лютобор поднялся с колен. Туман в его голове начал рассеиваться. Он больше не был слеп. У него в руках появились первые нити. Но они не вели его из лабиринта. Наоборот, они лишь сильнее запутывали, показывая, что у этого лабиринта может быть несколько выходов. И один из них был страшнее другого.

Глава 13: Слова служанки

Покинув мертвую тишину покоев, Лютобор спустился в самое чрево княжеского терема – в людские и кухни. Здесь жизнь, пусть и пришибленная страхом, продолжалась. В воздухе стоял густой, едкий чад от очагов, смешанный с запахом кислой капусты, луковой шелухи и сырых дров. Слуги и челядь передвигались бесшумно, стараясь не попадаться на глаза, их лица были бледны и испуганы. Утром здесь царила паника. Сейчас – тяжелый, гнетущий страх. Они боялись всего: гнева князя, который мог обрушиться на любого, мести таинственных убийц, а теперь еще и Лютобора, который ходил среди них с печатью подозреваемого и одновременно облеченного властью следователя.

Он собрал их в просторной кухне, у остывшей печи. Поварихи, ключницы, конюхи, молодые служки. Их было не меньше дюжины. Когда он вошел, разговоры смолкли, и на него уставились десятки испуганных глаз.

На его вопросы они отвечали неохотно, односложно. Большинство, как попугаи, повторяли версию о степняках, которую уже успели разнести по всему Киеву дружинники. Это было просто и безопасно – свалить вину на безликих, далеких врагов.

– Кто относил вчера еду и питье в покои новобрачных после того, как они ушли?

– Никто, воевода. У них все было на столе. Князь приказал не беспокоить до утра.

– Слышал ли кто-нибудь ночью шум? Крики, звуки борьбы?

– Что ты, батюшка! После такого пира все спали как убитые. Да и музыка гремела до полуночи…

Ответы были пустыми. Он отпускал их одного за другим, оставляя напоследок ту, с которой все и началось.

Горислава. Молоденькая, худенькая девушка, почти девочка, с огромными, полными ужаса глазами. Она сидела в углу, съежившись, и ее трясло мелкой дрожью, хотя у печи было тепло. Именно она принесла утром квас и первой увидела мертвого Вратислава.

Когда они остались одни, Лютобор не стал нависать над ней. Он присел на лавку напротив, стараясь, чтобы его голос звучал как можно мягче.

– Горислава. Я знаю, тебе страшно. Но ты должна мне помочь. Ты мои глаза и уши. Ты видела то, чего не видел никто.

Девушка лишь всхлипнула и сильнее втянула голову в плечи.

– Я… я ничего не видела… там было темно… и он… он…

– Я знаю, что ты видела Вратислава, – перебил он ее, не давая снова скатиться в истерику. – Я хочу, чтобы ты забыла об этом на миг. Закрой глаза. Вспомни ту самую секунду, когда ты толкнула дверь. До того, как увидела его. Что было не так в самой комнате?

Он видел, как тяжело ей это дается. Она зажмурилась, ее лицо сморщилось.

– Подумай. Что было не так, когда ты вошла?

– Все было не так! – прошептала она срывающимся голосом. – Он… он был мертв… а ее не было…

– Помимо этого, – мягко, но настойчиво повторил Лютобор. – Помимо главного. Какая-то мелочь. Запах. Звук. Предмет не на своем месте. Ты заходишь в эти покои каждый день, ты знаешь их как свои пять пальцев. Что было иначе?

Она молчала так долго, что Лютобор уже решил, что ничего не добьется. Но потом она медленно, неуверенно заговорила, все еще не открывая глаз.

– Запах… Да! Пахло странно.

– Чем?

– Не вином, не медом… и не потом… А… – она наморщила нос, пытаясь подобрать слово, – как болото весной. Когда снег только сошел, и прелая трава начинает пахнуть… сладко и… гнило. Такой запах. Я еще подумала, что госпожа, верно, какие-то свои травы заваривала…

Лютобор замер. Это было оно. Первая ниточка. Тот самый сладковато-гнилостный аромат, который он и сам уловил, но не смог опознать.

– Что еще? – тихо спросил он, боясь спугнуть ее память.

– Еще… – она открыла глаза, и в них промелькнуло недоумение. – Кубок. Серебряный кубок, что лежал на полу. Когда я уронила поднос, я ведь совсем рядом с ним на колени упала…

– Что с ним было не так?

– Он был пуст. Совсем пуст, будто его вылизали. Это странно, воевода. Когда вино проливают, на дне всегда хоть капля, да остается. А там было сухо. И пятно на полу было маленькое совсем, не на целый кубок…

Она посмотрела на него, не понимая, важны ли ее слова.

Но Лютобор понимал.

Пустой кубок. Это было не просто странно. Это шло вразрез со всем. Если бы Вратислава отравили, подмешав яд в вино, он вряд ли бы допил его до дна. Яды, как правило, горькие, едкие. Он бы отпил глоток и отшвырнул чашу. Значит… значит, яд был не в вине? Или его там было так мало, что он не изменил вкус? Или… Вратислав выпил все сам, добровольно, до последней капли?

Мысли вихрем проносились в его голове, одна запутаннее другой. Но две вещи он теперь знал точно. Запах и пустой кубок. Это были первые реальные улики в деле, где до сих пор были лишь слухи и обвинения.

– Спасибо, Горислава, – сказал он, поднимаясь. – Ты мне очень помогла. Теперь иди. И никому ни слова о нашем разговоре. Ни единой душе. Поняла?

Она испуганно кивнула и выскользнула из кухни. А Лютобор остался стоять у остывшей печи, и в его голове уже рождался новый, самый важный вопрос: что это был за яд, который не имеет ни вкуса, ни запаха, кроме аромата весеннего болота?

Глава 14: Горе и расчет купца

Терем купца Твердислава на Подоле встретил Лютобора показным, шумным трауром и нескрываемой деловой суетой. Ворота были распахнуты, во дворе стоял плач причитальщиц – нанятых женщин, профессионально изображавших скорбь. Но сквозь их показные рыдания доносились совсем другие звуки: скрип телег, которые продолжали подвозить товар, зычные голоса приказчиков, отмерявших пеньку и зерно, перебранка грузчиков. Смерть зятя и исчезновение дочери стали для дома Твердислава трагедией, но не поводом останавливать торг. Деловая машина, заведенная купцом, продолжала работать без сбоев.

Сам Твердислав принял его в большой горнице, где пахло дорогим привозным воском и мехом. Купец был одет в темное, но на пальцах его по-прежнему сверкали тяжелые перстни. Он сидел за столом, заваленным счетными дощечками-церами, и делал вид, что не замечает вошедшего. Его лицо было одутловатым от слез или бессонницы, но глаза оставались такими же цепкими и злыми.

Лютобор не стал ждать приглашения. Он подошел и остановился у стола, глядя на купца сверху вниз.

– Мне нужно задать тебе несколько вопросов.

Твердислав медленно поднял голову. В его взгляде плескалась чистая, незамутненная ненависть.

– Вопросов? – прошипел он. – У меня к тебе лишь один вопрос, отравитель. Когда ты сгниешь на плахе?

– Князь дал мне слово и срок. И я ищу убийцу, – ровно ответил Лютобор, не реагируя на оскорбление. – Искать его нужно везде. В том числе и среди твоих врагов, купец. Подумай. Кто мог желать тебе зла?

Твердислав злобно рассмеялся, откинувшись на спинку резного стула.

– Моих врагов? Ты хочешь свалить свою вину на моих врагов? Да, у меня их много! Весь Киев завидует моему богатству! Любой купец на торгу был бы рад пустить мне кровь! Но никто из них не стал бы убивать Вратислава. Зачем им убивать курицу, которая вот-вот должна была начать нести для меня золотые яйца?

Лютобор оперся руками о стол, нависая над купцом. Он смотрел ему прямо в глаза, пытаясь пробить броню его ненависти.

– Вратислав был щитом твоему товару. Зоряна – скрепой с князем. Теперь у тебя нет ни того, ни другого. Ты ослаб. Ты стал уязвим. Кому была выгодна твоя слабость, купе-ец?

Он произнес последнее слово с нажимом, как клеймо. Твердислав на миг смешался, его бегающие глазки испуганно метнулись в сторону. Лютобор нащупал его больное место. Но купец был тертым калачом. Он тут же оправился, и его лицо исказила ядовитая усмешка.

– Моя слабость? Мне выгодно одно: чтобы убийцу моей кровиночки нашли и вздернули. И он стоит прямо передо мной.

Он поднялся, обходя стол, и подошел к Лютобору почти вплотную, задрав подбородок.

– Думаешь, я не знаю, что ты ей дарил свои безделушки? Думаешь, я слеп? – зашипел он ему прямо в лицо, обдав запахом вина и страха. – Я все видел. Я все знаю. Я знал, что ты крутишься возле нее, нищий пес, у которого за душой лишь меч да княжеская милость. Она была не для тебя. Она была частью большого дела.

Его голос сорвался, и в нем на миг прозвучала неподдельная, яростная боль обиды. Но не за дочь. За сорванную сделку.

– Я бы отдал ее за печенежского хана, если бы это принесло мне прибыль! Я бы отдал ее за старого грека, если бы он открыл мне путь в Царьград! Она была моя! Мой товар! Мое вложение! А ты… ты просто грязь под ногами! Ты все испортил!

Он почти кричал, брызжа слюной. Лютобор слушал его молча. И в этом потоке злобы и цинизма он ясно увидел то, что искал.

Этот человек не горевал по дочери. Он не любил ее. Он оплакивал не ее исчезновение, а потерю ценного актива. Он был способен на все ради прибыли, даже на брак по расчету с жестоким дружинником. А способен ли он на убийство, если этот актив вдруг решит взбунтоваться или найдется покупатель повыгоднее?

Мысль была страшной. Но теперь, глядя в это перекошенное от ярости лицо, Лютобор уже не мог ее отбросить. Твердислав тоже был подозреваемым. С таким же сильным мотивом, как и у него самого.

– Убирайся из моего дома, – прохрипел купец, выдохшись. – Убирайся, пока я не позвал своих людей и они не вышвырнули тебя на улицу, как падаль. Твое место в яме, отравитель. И я доживу до того дня, когда увижу тебя там.

Лютобор молча выпрямился, окинул его последним долгим, холодным взглядом и, развернувшись, направился к выходу. Он не получил ответов. Но он получил нечто большее. Нового врага. И нового подозреваемого.

Паутина становилась все сложнее.

Глава 15: Вердикт Велемудра

Отравленный ненавистью воздух купеческого терема сменился чистым, морозным покоем священной рощи. Здесь, на высоком холме над Днепром, где вековые дубы тянули к низкому серому небу свои узловатые ветви, стояло капище Перуна. Деревянный идол, вытесанный из цельного ствола, хмуро взирал на город своими пустыми глазницами. У его подножия тлел неугасимый жертвенный огонь, и тонкая струйка сизого дыма, пахнущего можжевельником и смолой, тянулась к облакам.

Здесь, вдали от городской суеты, жил Велемудр, старый волхв, чьи знания простирались далеко за пределы мира людей. К нему приходили, когда бессильны были и меч воеводы, и слово князя.

Лютобор нашел его сидящим на медвежьей шкуре у самого огня. Велемудр был стар, как сами эти дубы. Его лицо – сеть глубоких морщин, борода – как зимний иней. Но глаза его были молодыми. Ясные, пронзительные, цвета чистого льда, они, казалось, видели не то, что было снаружи, а то, что скрывалось внутри – и в человеке, и в камне, и в ветке дерева.

Лютобор молча подошел и протянул ему небольшой кусок чистой ткани. В нее был завернут соскоб с того места на столе, где разлилось содержимое кубка Вратислава, и темная капля воска, найденная рядом. Он не сказал ни слова. С Велемудром не нужно было говорить. Он сам должен был увидеть.

Волхв принял сверток, не спрашивая. Его длинные, сухие пальцы, похожие на корни дерева, осторожно развернули ткань. Он поднес соскоб к лицу, но не стал его нюхать. Он просто закрыл глаза и замер, держа его на ладони. Лютобор ждал. В этой роще время текло иначе, и он знал, что спешка – это язык людей, а не богов.

Тишину нарушал лишь треск огня да тихое бормотание старца. Он раскачивался из стороны в сторону, его губы шевелились, произнося древние, забытые слова. Затем он взял щепотку порошка со стола, бросил ее в огонь и глубоко вдохнул взвившийся ароматный дым. Потом то же самое он проделал с каплей воска. Ритуал был прост и непонятен. Велемудр не использовал логику, не делал выводов. Он «слушал». Слушал голоса предметов, запахов, духов, которые незримо присутствовали здесь.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он открыл глаза. Но смотрел он не на Лютобора. Его нездешний, отрешенный взгляд был устремлен в самое сердце огня, в его пляшущие языки.

– В этой чаше была смерть, – произнес он наконец, и его голос был тихим, шелестящим, как листва на ветру. – Но не наша. Не лесная.

Лютобор затаил дыхание.

– Это не волчий корень, не белена, не мухомор, что растут в наших чащах. Их яд кричит, рвет нутро, заставляет тело биться в судорогах. Этот яд молчит. Эта смерть пришла из-за реки Борисфен, с южного, сухого ветра, из выжженных солнцем земель, где песок вместо почвы. Трава, что убила дружинника, не растет в наших лесах. Ее корень горек, как слезы матери, а цвет ее обманчив, как улыбка змеи.

Он сделал паузу, прислушиваясь к огню.

– Тело не боролось. Дух ушел из него тихо, как уходит вода в сухой песок. Он просто уснул и не проснулся. Так убивает не тот, кто жаждет мести в открытую. Месть воина – это звон меча и алая кровь. Так убивает тот, кто ходит тайными тропами. Это не мужская работа, воин. И не женская. Это работа того, кто знает, как сплетены нити жизни и смерти. Того, для кого яд – не оружие, а искусство.

Велемудр замолчал. Он протянул Лютобору его сверток. Вердикт был вынесен.

Лютобор принял его, и его рука слегка дрогнула.

Слова волхва были и помощью, и новой загадкой. Они официально подтвердили: это было отравление. Они отмели прочь простую, удобную версию о степняках – те не знали таких тонких ядов и не стали бы их использовать. Но вместе с этим они направили его по совершенно новому, туманному следу.

«Смерть, пришедшая с юга». Это могли быть хазары. Греки. Арабские купцы. Кто угодно. «Работа того, кто знает тайные тропы». Знахарь? Колдун? Иноземный лекарь?

И самое главное – воск. Темный воск с примесью смолы. Не из здешних ульев. Привозной. Для свечей, которыми пользуются чужаки, молящиеся своим богам. Или… для запечатывания сосудов с тайным, смертоносным товаром.

Дело становилось все сложнее. Убийца был не просто разбойником, не ревнивцем и не мстителем. Он был умным, хладнокровным и, скорее всего, пришлым. Он был тенью в толпе, которую теперь предстояло найти в огромном, многоликом Киеве.

Глава 16: Ночные гости

Солнце уже давно скрылось за горизонтом, когда Лютобор покинул священную рощу. Киев погрузился в холодную, вязкую декабрьскую темень. Город готовился ко сну. Улицы были почти пусты, лишь редкий патруль стражи проходил, стуча по мерзлой земле окованными сапогами, да изредка из-за высокого частокола доносился приглушенный собачий лай. Тучи разошлись, и на чернильном небе ярко, по-зимнему, горели холодные, колючие звезды.

Лютобор спускался с холма, возвращаясь на Подол. Слова Велемудра гудели в его голове, как пчелиный рой. «Смерть с юга… работа того, кто знает тайные тропы…» Эти образы были туманны, но они пробуждали в нем инстинкт охотника. Он больше не искал слепую месть ревнивца. Он искал хитрого, нездешнего зверя.

Он шел, погруженный в свои мысли, и не сразу это заметил. Не сразу понял, что тишина вокруг него стала иной. Более плотной. Более напряженной.

Это было знакомое ему чувство. То самое, что возникает в лесу, когда ты еще не видишь волка, но уже знаешь, что он рядом, следит за тобой из-за деревьев. Так звенит натянутая тетива за миг до того, как запоет стрела. Его затылок вдруг обдало ледяным холодком.

Он не остановился и не обернулся. Он лишь чуть замедлил шаг, превратившись из задумчивого пешехода во внимательного хищника. Его рука привычно легла на рукоять меча, большой палец ощутил холодный металл. Уши, натренированные слышать треск ветки под ногой врага за сотню шагов, начали вслушиваться в ночную тишину.

Вот оно. Не звук. Отсутствие звука. Легкая, почти неслышная задержка эха его собственных шагов. Когда ты идешь один, звук твоих шагов, отражаясь от стен, возвращается сразу. Когда за тобой кто-то идет, эхо запаздывает на долю мгновения. Их было как минимум двое. И они были профессионалами. Они двигались не как грузные стражники, чьи доспехи тихо бряцают, и не как пьяные дружинники. Они двигались, как тени. Тихо, в ногу, растворяясь в темноте.

Лютобор свернул в узкий, кривой переулок, который вел мимо складов и ремесленных мастерских. Здесь было еще темнее, свет звезд сюда почти не проникал. Он ускорил шаг, делая вид, что спешит. Он слышал, как за углом его преследователи тоже ускорились, стараясь не отстать. Их шаги – мягкий, едва уловимый шорох кожаной обуви по мерзлой грязи.

У стены одного из сараев он резко остановился и прижался к шершавым, пахнущим дегтем бревнам, сливаясь с тенью. Он выждал, затаив дыхание. Из-за угла показалась первая тень. Невысокая, плотно сбитая фигура в темном плаще с надвинутым на лицо капюшоном. Мгновение – и за ней вторая, такая же. Они остановились, вглядываясь в темноту переулка, куда он должен был уйти.

Он видел лишь их силуэты. Но он понял одно: это были не люди князя. И не дружинники Ратибора, жаждущие мести. Те действовали бы открыто и шумно. Эти же были другими. Их движения были плавными, выверенными, хищными. Это были охотники.

Он напряг мышцы, готовясь к броску. Но в тот момент, когда он собирался выскочить из своего укрытия, первая тень подняла руку, показывая какой-то знак. И они оба, так же беззвучно, как и появились, отступили назад и растворились во тьме. Они почувствовали ловушку. Поняли, что он их заметил.

Лютобор выждал еще минуту, вслушиваясь в ночь. Тишина. Они ушли.

Он медленно вышел из тени, его сердце тяжело стучало в груди. Он осмотрел пустой переулок. Никого. Но ощущение их присутствия – холодного, оценивающего, опасного – осталось.