Молот и плеть. Где кончается Русь

Его слова, грубые и резкие, хлестнули их, как кнутом. Лада, окончательно перепугавшись, выронила свой узелок с лепешками и, всхлипнув, бросилась бежать. Зоряна, бросив на Ратибора последний испепеляющий взгляд, полный обиды и невысказанной угрозы, резко развернулась и зашагала прочь, гордо вскинув голову.

Осталась одна Милава. Она выдержала его взгляд, не дрогнув.

– Я принесла рукоять, как мы и договаривались, – спокойно сказала она, протягивая ему сверток.

Ратибор выхватил сверток из её рук.

– Оставь. Я посмотрю позже. А сейчас уходи и ты.

Он не стал дожидаться ответа, развернулся и вошел в спасительную темноту кузницы. Он схватил молот и с силой, вкладывая в удар всю свою злость и смятение, обрушил его на раскаленный обод.

БУМ!

А снаружи, под первыми тяжелыми каплями долгожданного дождя, на земле остался лежать маленький узелок, из которого выкатились и рассыпались по пыли никому не нужные медовые лепешки.

Глава 11: Ночь на Купалу

Приближался Купала – самый короткий, самый жаркий и самый пьянящий праздник в году. Сама ночь, когда граница между миром людей и миром духов истончалась, когда огонь очищал, а вода дарила силу, когда самые строгие запреты ослабевали под покровом темноты.

Атмосфера в деревне изменилась. Она наполнилась тайным предвкушением, стала плотной и наэлектризованной, как воздух перед грозой. Дни стали длиннее, ночи – короче, и казалось, само солнце не хотело уходить, подглядывая за приготовлениями.

Девушки с утра до вечера бродили по лугам и опушкам леса, собирая травы. Они пели тихие, тягучие песни, в которых переплетались просьбы о суженом, о плодородии и о защите от злых сил. Их корзины наполнялись горькой полынью, которую развешивали над дверями домов, чтобы отпугнуть нечисть; пахучим зверобоем, чьи желтые цветы, как говорили, хранили в себе частичку солнечного света; дурманящей сонной травой и таинственным иван-да-марьей. Воздух в избах пропитался терпким, пряным ароматом этих трав.

Парни и молодые мужики, в свою очередь, готовились к главной ночи. Они уходили в лес и валили самые большие сухие деревья, тащили их на холм у реки, складывая огромный костер, который должен был гореть до самого рассвета. Их смех и зычные крики разносились по всей округе. Работа эта была тяжелой, но радостной, и в их взглядах, которыми они обменивались с девушками, уже плясали предвкушающие, шальные огоньки.

Все знали, что будет этой ночью. Будут хороводы у костра, песни до хрипоты, прыжки через очищающее пламя, часто – взявшись за руки, парами. Будут венки, которые девушки, загадав желание, пустят по реке: чей венок уплывет далеко – та скоро выйдет замуж, чей прибьется к берегу – той сидеть в девках, а чей утонет – быть беде.

И все знали, что после полуночи, когда старые и малые разойдутся по домам, начнется самое главное. Молодежь разобьется на пары и разбредется по темному лесу. Искать мифический цветок папоротника. Все понимали, что цветок этот – лишь предлог. Предлог для того, что запрещалось в любую другую ночь в году. Предлог для горячих объятий на мягком мху, для жадных поцелуев под кронами деревьев, для первого, робкого или страстного, познания тайны слияния двух тел. Это была ночь вседозволенности, ночь, когда боги отворачивались и позволяли природе взять свое. Дети, зачатые в Купальскую ночь, считались самыми счастливыми и здоровыми.

И, конечно, в центре этого невидимого урагана страстей и ожиданий стоял Ратибор. Для трех девушек эта ночь должна была стать решающей.

Зоряна готовилась к ней, как к битве. Она выткала себе новую, тончайшую льняную рубаху, которая почти ничего не скрывала. Она знала, что в свете костра её тело будет выглядеть как изваяние богини. Она пойдет напролом. Она затащит его в хоровод, заставит прыгнуть с ней через костер и уведет в лес. Силой, страстью, обещанием такого наслаждения, от которого он потеряет свою хваленую волю.

Милава готовилась, как к шахматной партии. Она не собиралась кидаться ему на шею. Она сплела самый красивый венок, вплетая в него травы, которые, по поверьям, привораживали и туманили разум. Её план был тоньше. Она создаст ситуацию, где он сам подойдет к ней, где её спокойствие и загадочность на фоне всеобщего буйства покажутся ему спасительной гаванью.

Лада готовилась со страхом и надеждой. Она ничего не планировала. Она лишь молила всех известных ей богов, чтобы он хотя бы посмотрел в её сторону. Чтобы, когда она пустит свой венок по воде, он случайно поймал его. И может быть… может быть, когда все будут прыгать через костер, он подаст ей руку. Большего она и не смела желать.

Деревня замерла в ожидании. Воздух гудел, как натянутая тетива. И все чувствовали: грядущая Купальская ночь будет жаркой не только от костра.

Глава 12: Хоровод

Когда последний багряный отсвет заката растворился в чернильной воде реки, на высоком холме вспыхнул Купалец. Сначала робкий огонек, лизнувший сухие нижние ветки, а затем, с ревом и треском, вверх ударил огромный, яростный столб пламени, устремляясь прямо в бархатное, усыпанное звездами небо. Искры, словно тысячи огненных пчел, взвились в темноту, смешиваясь со звездами.

На холм стекалась вся деревня. Музыка – дикая, быстрая, завораживающая – лилась из нескольких рожков и трещоток, задавая рваный, первобытный ритм сердцам. Воздух стал плотным, пропитанным запахами дыма, смолы, полыни и разгоряченных человеческих тел.

Ратибор не хотел идти. Такие сборища он презирал, считая их пустой тратой времени и сил. Но отец настоял: «Это праздник рода. Нельзя отрываться от корней, сын. Даже самое крепкое дерево без корней – просто бревно». И он пошел, встав поодаль от всех, у старой сосны, откуда было видно и костер, и людей, но где он мог оставаться в спасительной тени. Он скрестил свои могучие руки на груди, превратившись в молчаливого, хмурого наблюдателя.

А зрелище разворачивалось завораживающее. Когда огонь разгорелся в полную силу, начались хороводы. И тогда он увидел их.

Девушки, как и положено по обычаю, сняли свои сарафаны и пояса. Они остались в одних длинных, до пят, рубахах из тонкого, почти прозрачного льна. Эта простая одежда не скрывала, а лишь дразняще подчеркивала все изгибы их юных, полных жизни тел.

Взявшись за руки, они закружились в медленном, тягучем хороводе вокруг костра. Их босые ноги ступали по траве, уже влажной от ночной росы. Длинные, распущенные волосы летали в такт движению, то скрывая лица, то открывая их пламени. Их песня, сначала тихая и плавная, становилась все громче и быстрее, сливаясь с треском огня и музыкой.

Отсветы пламени выхватывали из полумрака то одно, то другое тело, превращая их в живые, дышащие изваяния. Ратибор смотрел, и в его крови медленно поднималась тяжелая, горячая волна, против которой он был бессилен.

Вот в огненном круге света проплыла Зоряна. Ее новая, тончайшая рубаха от жара и пота стала почти прозрачной и облепила её тело, как вторая кожа. Огонь просвечивал сквозь ткань, очерчивая каждый изгиб её зрелой, совершенной фигуры. Высокая, упругая грудь с темными кругами сосков, которые затвердели от ночной прохлады и волнения, вызывающе колыхалась в такт хороводу. Упругий живот, округлые, мощные бедра и длинные, сильные ноги богини плодородия. Её лицо было запрокинуто вверх, к звездам, губы полуоткрыты, а в синих глазах, отражавших пламя, плясало дикое, неприкрытое желание. Она не просто танцевала. Она совершала ритуал соблазнения, и Ратибор чувствовал, что этот ритуал посвящен ему. Каждый ее поворот, каждый взмах волос был безмолвным, страстным призывом.

За ней двигалась Милава. Она была не так откровенно-соблазнительна, как Зоряна, но её прелесть была глубже, тоньше. Рубаха на ней была из более плотного льна, но и она намокла от росы и прилипла к телу, выдавая его мягкие, округлые линии. Ее грудь была не такой большой, но высокой и крепкой. Ее главная притягательность была в движении – бедра ее покачивались плавно, завораживающе, как у змеи, готовящейся к броску. Лицо её было спокойным, почти отрешенным, но в уголках губ играла едва заметная, всезнающая улыбка. Время от времени она бросала в его сторону быстрый, изучающий взгляд из-под полуопущенных ресниц. Она не кричала о своем желании, она нашептывала о нем, обещая не бурю, а тихий, глубокий омут наслаждений.

И среди них, почти теряясь в этом буйстве плоти, кружилась Лада. Она казалась прозрачным, трепетным мотыльком, случайно залетевшим в это царство огня. Её тонкая, ещё по-девичьи угловатая фигурка под влажной рубахой выглядела невероятно хрупкой и беззащитной. Простые очертания маленькой груди, узких бедер… В ней не было обещания греха. В ней было обещание чистоты. Она танцевала неуверенно, сбиваясь с ритма, и её огромные васильковые глаза были полны испуга и восторга одновременно. Она не смотрела на него. Она боялась. Но всё её существо, каждый её робкий шаг, каждый испуганный вздох были безмолвной молитвой, обращенной к нему.

Хоровод становился всё быстрее. Песня превратилась в громкий, экстатический клич. Девичьи тела, разгоряченные танцем, покрылись потом, который блестел в свете костра, как драгоценное масло. Мокрая ткань полностью перестала что-либо скрывать, превратив танец в откровенное, языческое празднество плоти. Парни, стоявшие вокруг, кричали, хлопали в ладоши, их глаза горели голодным огнем. Воздух звенел от необузданной энергии, от первобытного зова природы, от древнего, как мир, ритуала, где мужчина и женщина праздновали жизнь и продолжение рода.

Ратибор стоял, вцепившись пальцами в ствол сосны, и тяжело дышал. Стена, которую он так старательно выстраивал вокруг себя, давала трещину за трещиной. Он больше не был просто наблюдателем. Этот хоровод, этот огонь, эти полуобнаженные, манящие тела втягивали его в свой водоворот. Он чувствовал, как внизу живота сворачивается тугой, горячий узел. Его кровь, густая и горячая, как расплавленный металл, шумела в ушах, заглушая музыку.

Он видел перед собой не просто трех девок. Он видел три судьбы, три обещания, три пути.

Огонь Зоряны, который обещал сжечь его дотла, но подарить мгновения высшего, звериного наслаждения.

Омут Милавы, который сулил покой и сытую жизнь, но грозил поглотить его свободу.

И робкий трепет Лады, который взывал к его защите и доброте, но грозил наложить на него путы ответственности, возможно, самые крепкие из всех.

Хоровод распался. Тяжело дыша, смеясь, девушки разбежались по поляне. Ночь на Купалу только начиналась. И Ратибор понял с пугающей ясностью – сегодня ему не укрыться в своей тени. Сегодня огонь доберется и до него.

Глава 13: Прыжок через костер

Когда хороводы закончились, началось самое веселое и опасное игрище ночи – прыжки через Купалец. Огромный костер уже немного прогорел и осел, превратившись в широкую, полыхающую жаром гору углей, над которой плясали низкие, яростные языки пламени.

Старые и женатые прыгали в одиночку, очищаясь от хворей и сглаза. Но вся суть обряда была в прыжке парном. Парень и девушка, крепко взявшись за руки, должны были с разбега перелететь через огненную преграду. Если в полете их руки не расцепятся – быть им вместе, жить в любви и согласии. Если же руки разойдутся – разойдутся и их пути. Это было и игрой, и гаданием, и публичным заявлением о своих чувствах.

Вокруг костра стоял возбужденный гул. Молодые парни, раззадоренные пивом и зрелищем полуобнаженных девичьих тел, хватали понравившихся им девушек и с громкими криками и смехом неслись к огню. Кто-то перелетал легко, как птица, вызывая всеобщие одобрительные крики. Кто-то, не рассчитав разбег, падал на той стороне, вызывая взрыв хохота.

Ратибор по-прежнему стоял у своей сосны, чувствуя себя чужим на этом празднике жизни. Он смотрел на это буйство с привычным хмурым неодобрением, но внутри у него всё клокотало. Вид разгоряченных, смеющихся пар, их переплетенные руки, блестящие глаза – все это будило в нем глухую, почти болезненную тоску по тому, чего он сам себя лишал.

И в этот момент он почувствовал на себе её взгляд. Зоряна стояла на другой стороне огненного круга, и её синие, как ночное небо, глаза горели недобрым, решительным огнем. Она искала его, нашла и теперь не сводила с него взгляда. Это был не призыв, а вызов. Безмолвный приказ.

Она начала двигаться. Неспешно, уверенно, она обошла полыхающий костер, и толпа расступалась перед ней, как вода перед носом ладьи. Она шла прямо к нему. Её влажная рубаха облепляла тело, не скрывая ничего. Распущенные волосы, растрепанные после хоровода, огненной волной разметались по плечам. Она была похожа на валькирию, спустившуюся на поле битвы, чтобы выбрать себе лучшего воина.

Ратибор напрягся. Он понял, что сейчас произойдет, и всё его существо восстало против этого. Против этого публичного насилия над его волей.

– Что стоишь в тени, кузнец, как нелюдь лесной? – её голос прозвучал низко и хрипло, перекрывая шум толпы. Она остановилась прямо перед ним, так близко, что он чувствовал жар её тела и сладкий, дурманящий запах трав в её волосах. – Или боишься огня? Странно для того, кто с ним каждый день живет.

– Я не боюсь огня. Я не люблю пустых игрищ, – отрезал он, не двигаясь с места. Его руки оставались скрещенными на груди, создавая барьер.

– Пустых? – она рассмеялась, запрокинув голову. Её смех был дерзким и соблазнительным. – Очистить душу от скверны, погадать на судьбу, показать свою удаль – это, по-твоему, пустое? Нет, Ратибор. Пустое – это стоять в стороне от жизни, пока она проходит мимо.

Не дожидаясь ответа, она сделала то, чего он ожидал и боялся больше всего. Она шагнула вперед и властно, сильно схватила его за руку. Её пальцы были горячими и цепкими.

– Пойдем!

Это была не просьба. Это был приказ. Она потянула его за собой, к костру.

Вокруг них на мгновение стих шум. Все повернулись в их сторону. Первая красавица деревни и самый сильный, самый неприступный парень. Все затаили дыхание в ожидании развязки. Для Зоряны это был момент триумфа. Она публично заявляла на него свои права. Еще немного – и он будет её.

Но Ратибор не сдвинулся с места. Его ноги будто вросли в землю. Её силы, силы крепкой деревенской девушки, не хватило, чтобы сдвинуть его с места. Он стоял, как скала.

– Я не пойду, – сказал он тихо, но в ночной тишине его слова прозвучали, как удар молота.

Её рука, державшая его, дрогнула.

– Что? – переспросила она, не веря своим ушам.

– Я сказал, я не пойду, – повторил он громче, глядя ей прямо в глаза. И в его взгляде была холодная, непреклонная ярость.

Он попытался высвободить свою руку, но она вцепилась в него с отчаянной силой.

– Ты пойдешь! – прошипела она, её красивое лицо исказилось от злости и унижения. Она понимала, что проигрывает. На глазах у всей деревни. – Все прыгают! Ты что, лучше других? Или ты боишься, что руки наши в полете разойдутся? Боишься правды?

Это был последний, отчаянный удар. Она пыталась уязвить его, выставить трусом.

Но он лишь качнул головой. И тогда он сделал то, что окончательно уничтожило её.

Он спокойно, без рывка, второй рукой взял её запястье и медленно, палец за пальцем, разжал её хватку на своей руке. Он сделал это с такой неотвратимой силой, что всякое сопротивление было бессмысленно. Он освободился.

– Кто-то должен следить за костром, чтобы такие, как ты, не свалились в него по глупости, – сказал он холодно и громко, чтобы слышали все. – Это дело поважнее ваших прыжков.

Это было публичное унижение. Худшее из всех возможных. Он не просто отказал ей. Он назвал её глупой, а её действия – ребячеством, и противопоставил этому свою взрослую, мужскую ответственность. Он выставил её пустышкой.

На её лице сменялись эмоции – от неверия и ярости до глубочайшей, смертельной обиды. Вокруг послышались смешки. Кто-то из мужиков, ставивших на неё, разочарованно сплюнул.

Она стояла перед ним, поверженная. Её план рухнул. Её гордость была растоптана на глазах у всех. Она ничего не сказала. Она лишь бросила на него взгляд, полный такой ненависти, что, если бы взгляды могли убивать, он бы упал замертво.

А потом она резко развернулась и, расталкивая толпу, почти побежала прочь с холма, в спасительную темноту леса.

Ратибор остался стоять у сосны. Он победил. Но победа не принесла ему радости. Он чувствовал лишь опустошение и неприятный привкус во рту. Он не хотел её унижать. Он лишь защищал свою свободу. Но, защищая её, он, возможно, сломал что-то важное в этой гордой, огненной девушке.

Он повернулся и подошел к костру. Взял длинный шест и начал ворошить угли, подгребая их к центру. Он и впрямь стал хранителем огня. Одиноким хранителем посреди чужого, бурного веселья.

Глава 14: Венок для суженого

После публичного унижения Зоряны шум на поляне немного поутих. Прыжки через костер продолжались, но в них уже не было прежнего безудержного веселья. В воздухе повисло неловкое напряжение, словно прохладный ветерок пробежал по разгоряченным телам. Ратибор, как и обещал, занялся костром, вороша бревна вместе с другими мужиками, и его мощная спина, обращенная к толпе, была красноречивее любых слов. Он отгородился от них стеной огня и работы.

Настало время другого обряда, более тихого и таинственного – гадания на венках. Девушки, собравшись на берегу реки, стали опускать на темную, мерцающую в свете звезд воду свои творения. Река, медленная и ленивая, подхватывала их, и цветочные круги, подталкиваемые едва заметным течением, плыли, унося с собой девичьи мечты и тайные надежды.

Милава опустила свой венок – искусно сплетенный, плотный, – и он уверенно поплыл к середине реки, обгоняя другие. Она смотрела ему вслед со спокойной, чуть загадочной улыбкой, словно точно зная, куда и зачем он плывет. Она сделала всё правильно, прошептав нужные заговоры и вплетя нужные травы. Её судьба, как она верила, была в её собственных руках.

Последней к воде подошла Лада. Сердце её колотилось так сильно, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. В руках она держала свой венок. Он не был таким пышным, как у Милавы, или таким ярким, как у других девок. Он был скромным, сплетенным из простых полевых васильков, ромашек и нескольких веточек горькой полыни, чтобы отогнать злых духов от её мечты. А в центре, как маленькое сердечко, она вплела цветок дикой гвоздики, найденный у самой кузницы Ратибора.

Она закрыла глаза, её длинные темные ресницы легли на бледные щеки. Она не шептала заговоров. Она просто молилась. Всем своим существом, всей своей чистой, юной душой она просила реку, богов, саму ночь об одном – чтобы он обернулся. Чтобы он её заметил. Чтобы судьба дала ей хотя бы крошечный знак.

Наклонившись над водой, она увидела в темном зеркале реки свое отражение – испуганное бледное лицо и огромные, полные мольбы глаза. Её пальцы дрожали, когда она бережно, словно опуская в колыбель младенца, положила венок на воду.

В этот момент Ратибор, уставший от жара костра и людских пересудов, отошел от огня и спустился к самой кромке воды, чтобы умыть лицо и остудить пылающую кожу. Он не смотрел на девушек, не интересовался их гаданиями. Он просто хотел на мгновение побыть в тишине, послушать плеск воды.

Ладин венок качнулся на волне и, вместо того чтобы поплыть по течению вслед за остальными, попал в небольшое обратное завихрение у самого берега. Медленно кружась, он отклонился от общего потока и, словно живой, целеустремленно поплыл прямо к тому месту, где стоял Ратибор. Легко ткнувшись в его сапог, он остановился.

На берегу на мгновение воцарилась тишина. Все, кто видел это, затаили дыхание. Это было больше чем совпадение. Это был знак. Сама река, сама судьба указала на него.

Ратибор опустил взгляд и увидел у своих ног маленький, скромный венок. Он поднял глаза и встретился взглядом с Ладой.

Она стояла на том же месте, не в силах сдвинуться, прижав руки к груди. Всё её существо превратилось в один-единственный взгляд. Огромные, полные надежды и страха глаза были прикованы к его лицу. В них плескалось столько невысказанной мольбы, столько отчаянной, робкой любви, что Ратибору стало не по себе. В этом взгляде не было игры, не было вызова. В нем была вся её беззащитная, открытая душа, которую она протягивала ему на ладонях. Она ждала. Ждала, что он сейчас улыбнется, возьмет венок и подойдет к ней. Это был бы ответ богов, исполнение всех её желаний.

Он видел, как трепещет её ресницы, как дрожат её губы. И сердце его, жесткое и закаленное, на миг дрогнуло от жалости. Он не хотел причинять ей боль. Она была единственной, кто не вызывал в нем раздражения этой ночью. Но дать ей надежду, которой не было, было бы еще большей жестокостью.

Он медленно наклонился и поднял венок с воды. Цветы пахли полем и речной прохладой. Несколько мгновений он держал его в своих огромных, покрытых сажей руках. Венок казался в них хрупким, нереальным.

А потом он сделал несколько шагов к ней. Лада замерла, её сердце перестало биться. Неужели?..

Он остановился перед ней и протянул ей венок.

– Это твое, Лада. Ты его уронила, – его голос был тихим и, как ему казалось, добрым. Но для нее эти слова прозвучали как удар грома. Он не принял знак. Он вернул ей её судьбу.

Она не двигалась, не в силах взять венок.

Он мягко вложил его в её безвольно опущенные руки.

– Твоя судьба еще найдет тебя, – добавил он, пытаясь её утешить. – Но она поплывет по течению, а не против него. Не теряй свой венок зря.

Он смотрел на неё, ожидая, что она что-то ответит. Но она молчала. Он видел, как медленно гаснет свет в её огромных глазах, словно кто-то задул две свечи. Надежда умерла, и на её место пришла бездонная, холодная пустота. Он видел, как по её щеке медленно поползла одна-единственная слеза.

Ратибору стало невыносимо тяжело. Он хотел что-то еще сказать, но понял, что любые слова будут фальшивыми. Он просто кивнул и, развернувшись, пошел прочь от реки, обратно, в тень деревьев, подальше от этих взглядов, от этих чужих надежд и разочарований.

А Лада осталась стоять на берегу, держа в руках свой мокрый, ненужный венок. Мир сузился до этого маленького, пахнущего травой круга. Он не утонул. Он не уплыл. Он вернулся к ней. Самый страшный знак из всех. Она посмотрела на темную, равнодушную воду, и её хрупкие плечи затряслись от беззвучных рыданий. Её сердце было разбито. Окончательно и бесповоротно. И эта боль была намного страшнее и глубже, чем унижение, которое испытала Зоряна. Потому что у Зоряны отняли победу. А у Лады отняли мечту.

Глава 15: Ночной лес

Ночь перевалила за полночь. Большой костер на холме прогорел и теперь тлел огромным, дышащим жаром красным сердцем. Старики и дети давно разошлись по домам, унеся с собой в сон отголоски песен и запах дыма. На поляне остались только молодые – те, чья кровь была горячее углей, а желания – острее крапивы.

Праздник перешел в свою самую тайную, самую дикую фазу. То тут, то там из общего круга выделялись пары и, смеясь шепотом, исчезали в манящей, пахнущей влажной землей и хвоей темноте леса. Они шли "искать цветок папоротника". Искать свое короткое, на одну ночь, счастье, свою языческую магию.

Ратибор покинул свое убежище в тени деревьев. Оставаться там было невыносимо. Воздух стал плотным от несдерживаемого желания, пьяного шепота и обещаний. Он чувствовал себя чужим на этом празднике плоти, одиноким волком в центре шумной, празднующей деревни. Он решил уйти домой, обойдя поляну по самой кромке леса, чтобы ни с кем не столкнуться.

Он уже почти миновал последнее скопление людей, когда тихий голос окликнул его из темноты.

– Уходишь, кузнец? Неужели самая волшебная ночь в году прошла для тебя впустую?

Из тени старого дуба шагнула Милава. Она была одна. На её голове остался венок, который, как говорили, успешно проплыл своё гадание. Она смотрела на него спокойно, её зелено-карие глаза в полумраке казались почти черными, и в их глубине таилась усмешка.

– Эта ночь для других, Милава, – ответил он, останавливаясь. – Моя магия осталась в кузнице.

Она тихо рассмеялась. Её смех не был ни дерзким, как у Зоряны, ни счастливым, как у других девушек. Он был умным и понимающим.

– Ты не прав, Ратибор. Самая сильная магия творится не в кузнице, а здесь, сегодня. Магия жизни. Продолжения рода. Когда мужчина и женщина становятся чем-то большим, чем просто двое. Когда они на миг сливаются с богами. Неужели тебе совсем не любопытно её познать?

Она подошла ближе. Она не пыталась его коснуться. Её оружием были слова, и она владела им мастерски.

– Посмотри, – она обвела рукой темный, полный шорохов и вздохов лес. – Все ищут цветок папоротника. Глупцы. Они думают, что он принесет им богатство или удачу. А ведь настоящий цветок папоротника – это то, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они остаются одни под звездами. Это миг, когда мир исчезает, и остаются только двое.