Дикое Сердце Леса. История Нижнего Новгорода

Дорога в сердце леса была дорогой домой для него. Но станет ли этот дом крепостью или могилой для них всех, он не знал.

Глава 24: Один Очаг на Всех

Когда Александр наконец привёл их к своему жилищу, на лицах людей отразилось откровенное разочарование, смешанное с ужасом. Они, видимо, ожидали увидеть лесную заимку, скрытый сруб, что-то, хоть отдалённо напоминающее человеческое жилище.

Вместо этого они увидели дыру в земле.

Землянка, которая казалась Александру вершиной уюта и безопасности, для них была лишь норой, пригодной для зверя, но не для человека. Аккуратный вход, прикрытый плетёной дверью, очаг, источавший слабый запах дыма – всё это не могло скрыть главного. Это была крошечная подземная комната.

«Это… всё?» – сдавленно спросил Влас, с недоверием оглядывая скромное убежище. В его голосе не было упрёка, только голая, обескураженная констатация факта.

Александр ничего не ответил. Он просто откинул плетёную дверь и вошёл внутрь. За ним, как стадо овец, которое гонят в тёмный хлев, начали нерешительно заходить остальные.

Шок сменился тихой паникой.

Внутри землянка, казавшаяся просторной для одного, мгновенно превратилась в душный, тесный склеп. Двадцать один человек. Они стояли плечом к плечу, не в силах даже повернуться. Низкий потолок давил на голову. Единственный источник света, крошечный светильник с медвежьим жиром, выхватывал из полумрака испуганные, потные лица.

Воздух стал тяжёлым и спёртым в одно мгновение. Густая смесь запахов пота, грязной одежды, страха, немытых тел и специфического, кислого запаха маленьких детей заполнила всё пространство, забивая лёгкие.

Первая ночь стала настоящим испытанием.

Лечь было невозможно. Они сидели. На полу, на единственной лежанке из медвежьей шкуры, на которой теперь разместили самых маленьких детей, на корточках, прижавшись друг к другу. Теснота была невыносимой. Каждое движение соседа, каждый вздох отдавались по всему этому спрессованному человеческому месиву.

Кто-то тихо плакал в темноте – одна из женщин, потерявшая мужа. Её тихие, скорбные всхлипы действовали на нервы, заставляя остальных ёрзать и тяжело вздыхать. Один из младенцев, напуганный темнотой и теснотой, проснулся и залился пронзительным, требовательным криком. Его мать, пытаясь его успокоить, лишь усиливала общую суматоху.

Влас, сидевший у самого входа, тихо, но отчётливо ругался сквозь зубы. Радим, обнимая свою спящую дочь, смотрел на Александра тяжёлым, осуждающим взглядом. Женщины шептались, и в их шёпоте слышались страх и отчаяние.

Александр сидел в самом дальнем углу, в своём углу, который теперь перестал быть его. Он слушал эту какофонию человеческого горя и дискомфорта. Слышал урчание голодных животов – захваченной у кочевников еды на всех не хватило. Слышал покашливание, вздохи, скрежет зубов.

Он спас их от смерти. Но к какой жизни он их привёл? Эта нора не была спасением. Она была лишь отсрочкой. Временным укрытием, которое при малейшей проблеме – болезни, нехватке еды – могло стать для них общей могилой.

Он смотрел на тусклый огонёк своего жирника. Один очаг на всех. Один дом. Он вырвал этих людей из рабства, и теперь они были скованы новыми цепями – цепями общей беды, общей тесноты и общей неопределённости. И ключ от этих цепей был в его руках. Но он понятия не имел, к какой двери он подходит.

Глава 25: Расширяя Нору

Утро принесло не облегчение, а лишь более ясное осознание катастрофы. Когда измученные, невыспавшиеся люди выбрались из душной землянки на свежий воздух, они увидели свой новый мир при свете дня. И этот мир был диким лесом, а их дом – тесной норой. Отчаяние висело в воздухе, густое и осязаемое.

Александр не дал им утонуть в нём. Пока остальные приходили в себя, он уже действовал. Он собрал всё оружие, отнятое у кочевников. Несколько кривых сабель, кинжалы, наконечники копий.

«Влас! Радим!» – его голос прозвучал резко, обрывая гнетущую тишину.

Мужчины подошли. Остальные с любопытством и опаской наблюдали за ними.

«Так жить нельзя,» – Александр кивнул в сторону землянки. – «Это не дом, а могила. Будем копать».

Он протянул Власу тяжёлую кривую сабли. «Это – твоя кирка».

Затем повернулся к Радиму, вручив ему другую. «А это – твоя».

Влас взвесил саблю в руке. Его губы тронула кривая, мрачная усмешка. «Воевать этим – только позориться. А землю грызть – в самый раз». Он понял замысел.

Радим же посмотрел на оружие с сомнением. Он был пахарем, а не землекопом. Но, увидев стальную решимость в глазах Александра, он лишь вздохнул и крепче сжал рукоять.

Началась работа. Александр, как человек, знавший эту землю, выбрал место для расширения – вбок от основного входа, туда, где глина была мягче и содержала меньше камней. Он первым вонзил свою импровизированную кирку в стену склона. За ним последовали Влас и Радим.

Остальные люди наблюдали молча. Но недолго.

«Чего сидите? Ждёте, пока за вас всё сделают?» – рявкнул Влас на нескольких женщин, которые кучковались в стороне. Те вздрогнули, но одна из них, та самая черноволосая Лада, с вызовом посмотрела на него, потом на Александра. Она подошла и без слов взяла в руки короткий кочевнический кинжал. Она не умела копать, но могла оттаскивать землю.

Её пример оказался заразительным. Другие женщины, отбросив сомнения, присоединились. Они использовали куски коры, собственные подолы, просто ладони, чтобы выносить землю, которую выбивали мужчины. Дети, видя, что взрослые заняты делом, тоже включились в игру, таская мелкие камешки.

Работа закипела. Это был муравейник. Хаотичный, неорганизованный, но полный жизни и цели. Смех смешивался с руганью. Стоны усталости – с криками одобрения, когда из земли удавалось вывернуть особенно большой камень.

Александр руководил всем этим. Его обрывочные знания из кузницы и воинской жизни внезапно оказались бесценными. Он показывал, как лучше бить, чтобы не сломать саблю, как укреплять своды тонкими стволами молодых деревьев, чтобы землянка не обвалилась им на головы.

К вечеру они не просто расширили старую нору. Они прорыли начало нового, бокового туннеля, который в будущем должен был стать отдельной «комнатой». Это было жалкое подобие того, что требовалось, но это было начало.

Вечером, сидя у костра, они были измотаны, покрыты грязью с ног до головы, но в их глазах больше не было безнадёжного отчаяния. Была усталость. Была боль в натруженных мышцах. Но была и цель. Они строили свой дом. Не один человек, а все вместе.

Александр сидел чуть поодаль, наблюдая за ними. Он слушал их разговоры, споры о том, как лучше копать завтра. Он смотрел, как Радим показывает сыну Власа, как правильно плести корзину из ивовых прутьев для выноса земли. Смотрел, как Зоряна и Лада, забыв о соперничестве, вместе делят скудный ужин.

Одинокая нора в лесу начинала превращаться в подземное убежище. И он, сам того не желая, становился сердцем этого муравейника. Вождём своего подземного племени.

Глава 25.5: Нора становится Домом

К вечеру, когда первые звезды пронзили темнеющий купол неба, работа прекратилась. Двадцать три измученных человека собрались вокруг костра. Это был их первый совместный очаг. Воздух был наполнен запахом пота, земли и жареного на углях мяса – то немногое, что осталось от припасов кочевников и что Александр разделил на всех поровну.

Физическая усталость смыла дневное отчаяние. Люди, целый день работавшие плечом к плечу, начали разговаривать. Не шепотом, как напуганные мыши, а вполголоса, как уставшие, но равные люди.

Первым заговорил Радим. Крестьянин, чьи руки привыкли к рукояти плуга, а не сабли.

«Радим я,» – сказал он, глядя в огонь. – «Из села Вербники, что у самого Порубежья. Жили мы, не тужили. А потом пришла весть – князь наш, Всеволод, со своим братом за престол сцепился. Всю дружину с собой увёл. Оставил нам с десяток воев для защиты…» Он горько усмехнулся. «Когда кочевники пришли, этих воев и след простыл. Нас брали, как кур в курятнике. Жену мою убили, когда заступиться пыталась. Осталась вот, Аленка…» Он прижал к себе дочку, которая уже спала у него на коленях.

Его рассказ, простой и страшный, развязал языки другим.

Заговорил Влас. Его голос был хриплым и злым.

«А я был одним из тех самых воев,» – процедил он, и все посмотрели на него с интересом. – «Не сбежал я. Мы бой приняли. Десятеро против сотни. Нас предали. Купец один, чтоб добро своё спасти, показал им брод через реку, нам в тыл зашли. Порубили всех. Меня, раненого, в колодки заковали. Думал, сдохну от злости». Он сплюнул в костёр.

Свою историю рассказала одна из женщин, Милава, вдова средних лет. Она была знахаркой в своей деревне. Её взяли в плен, потому что кочевники верили, что женщина, умеющая лечить, может и порчу навести, и ценили таких рабынь за их страх.

Так, один за другим, они рассказывали. Знахарка, крестьянин, ткачиха. Истории были разными, но суть одна – война князей наверху обернулась адом для простых людей внизу. Набеги, грабежи, смерть, рабство. Русь, о которой они говорили, казалась землёй, пожираемой хаосом.

Александр слушал молча, и с каждой историей его собственные обрывочные воспоминания – тренировочный плац, кузница – становились более чёткими, вплетаясь в общую канву этого разорённого мира.

В этой атмосфере общей беды и рождающегося товарищества он стал центром внимания, особенно для двух молодых женщин.

Зоряна, первая спасённая им, сидела ближе всех. Она больше не смотрела на него с ужасом. Теперь в её взгляде читалась почти собачья преданность. Когда он потянулся за веткой, чтобы поправить угли, она, опередив его, сама нашла нужную и протянула ему, опустив глаза. Когда он закашлялся от дыма, она тут же поднесла ему флягу с водой. Это были маленькие, почти незаметные жесты служения и благодарности. Она видела в нём не просто спасителя, а полубога, сошедшего с небес этого страшного леса.

Совсем иначе вела себя Лада, черноволосая охотница. Она сидела напротив, поджав под себя ноги, и не сводила с него своих тёмных, дерзких глаз. В её взгляде не было благоговения. Было любопытство хищника к хищнику. Она не прислуживала. Она бросала вызов. Когда он рассказывал Власу, как лучше выследить оленя, она вставила своё веское слово, поправив его. Когда он показывал, как лучше заточить кинжал, она забрала у него оружие и показала свой, более эффективный способ, которому её научил отец. Она не пыталась ему понравиться. Она демонстрировала, что она ему ровня. Что она такая же – дикая, сильная и способная выжить.

И эти два взгляда – один полный поклонения, другой полного равенства – заставили Александра почувствовать себя неуютно. Он, привыкший к одиночеству, внезапно оказался в центре человеческих эмоций, желаний и ожиданий.

Нора, которую они расширяли днём, вечером, у огня, тоже расширялась, наполняясь историями, судьбами и едва зарождающимися чувствами. Она переставала быть просто убежищем. Она становилась домом. И он, сам того не осознавая, становился его хозяином.

Глава 26: Подарок, что не Пришёл

За сотни вёрст от лесной землянки, там, где выжженная солнцем степь простиралась до самого горизонта, воздух дрожал от жара, криков и запаха жареного мяса. Великий хан Тогрул праздновал свой сорок пятый день рождения.

Его становище раскинулось на многие сотни шагов. Десятки богато украшенных юрт стояли кругами, как ряды грибов после дождя. В центре, у огромного ханского шатра из белого войлока, горели костры. На вертелах, шипя и сочась жиром, жарились целые бараны и молодые жеребята. В огромных котлах кипела шурпа.

Гости – вожди вассальных кланов, знатные воины, богатые торговцы – сидели на коврах и подушках, пили хмельной кумыс из расписных пиал и громко славили хана. Их жёны, разодетые в яркие шелка и увешанные золотом и серебром, перешёптывались в стороне.

Сам Тогрул, грузный, но всё ещё могучий мужчина с жёстким, властным лицом и редкой бородой, восседал на резном деревянном троне, покрытом медвежьей шкурой. Он принимал дары. Ему дарили скакунов арабской крови, чьи ноги были тоньше девичьего запястья. Несли мечи из дамасской стали, чей узор был похож на речную воду. Подносили рулоны китайского шёлка, которые были так легки, что их мог унести ветер.

Хан принимал всё с благосклонной, но немного скучающей улыбкой. Он ждал. Ждал главного подарка.

Подарок этот был обещан ему от младшего, но дерзкого хана Ботая, чьи земли примыкали к лесам русичей. Ботай, чтобы выслужиться, поклялся пригнать к дню рождения Тогрула особый дар: два десятка отборных славянских рабов. Не просто пленных, а молодых, здоровых, светловолосых и голубоглазых «лесных людей», которые так ценились на невольничьих рынках далёкого Юга. Это был не просто дар. Это был символ власти, символ того, что степь побеждает лес, а воля ханов – непокорность русичей.

Но солнце уже клонилось к закату, тени становились длиннее, а каравана Ботая всё не было.

«Где Ботай со своими воинами?» – лениво поинтересовался Тогрул у своего советника, старика с хитрыми, как у лисы, глазами.

«В пути, о великий,» – поклонился тот. – «Степь велика. Возможно, задержались у колодца или дали отдых конюхам».

Тогрул хмыкнул, но его настроение начало портиться. Гости заметили это. Смех стал тише, разговоры – сдержаннее. Все знали о вспыльчивом нраве хана и его нелюбви к тем, кто не держит слова.

Они видели, как он то и дело бросает взгляд на восток, откуда должен был прийти караван. Как его пальцы нервно теребят рукоять плети. Улыбка сползла с его лица, оставив лишь жёсткую, недовольную гримасу.

Перешёптывания пошли по рядам.

«Ботай осмелился оскорбить хана…»

«Говорят, его воины слишком много пьют. Могли сбиться с пути…»

«А может, на них напали волки? Или лесные шайтаны?»

С каждым часом напряжение росло. Пир терял свою весёлость, превращаясь в мучительное ожидание. Подарок, что не пришёл, стал важнее всех тех сокровищ, что уже лежали у ног Тогрула. Это стало делом чести.

Когда последние лучи солнца утонули в степной пыли, а на небе зажглись первые звёзды, хан поднялся.

«Хватит!» – проревел он, и пир мгновенно затих. – «Этот щенок Ботай решил, что его слово ничего не стоит! Он заплатит за это оскорбление!»

Он махнул рукой начальнику своей личной гвардии.

«Собери отряд. И шамана Октая с собой возьмите. Отправляйтесь на рассвете. Найдите мне этих дармоедов. И если они не везут мой подарок, то пусть привезут мне голову Ботая!»

Ярость великого хана была страшнее степного пожара. И эта ярость, рождённая неявкой маленького каравана, уже искала выхода. Круги по воде, пущенные рукой Александра на далёкой лесной опушке, только начинали расходиться. И они обещали превратиться в шторм.

Глава 27: Соколиный Взор Шамана

Отряд покинул стойбище хана Тогрула с первыми признаками рассвета. Это был не просто карательный отряд. Это были лучшие из лучших. Десяток отборных воинов из личной гвардии хана, одетых в чешуйчатую кожаную броню, вооружённых композитными луками и острыми саблями. Возглавлял их Батый – суровый и молчаливый следопыт, который, как говорили, мог прочитать следы на камне и услышать шёпот травы.

Но главной силой этого отряда был не он.

Вместе с ними ехал Октай, великий шаман степи. Он не был похож на воина. Сухой, жилистый старик с лицом, похожим на печёное яблоко, и глазами, которые, казалось, видели не то, что было перед ними, а что-то за гранью этого мира. Он не носил оружия, лишь свой бубен, испещрённый таинственными знаками, и посох, увенчанный черепом волка.

Они скакали весь день, и к вечеру достигли земель хана Ботая. Его стойбище было охвачено страхом. Сам Ботай, бледный и трясущийся, пал ниц перед посланниками Тогрула.

«Я отправил их! Клянусь духами предков!» – лепетал он. – «Семерых лучших воинов! Они вышли много дней назад! Они уже сами должны были вернуться!»

Батый, следопыт, осмотрел следы. Он подтвердил – караван действительно ушёл в сторону земель Тогрула, по торговому пути. Но дальше их след терялся. Будто они растворились в степном мареве.

И тогда пришёл черёд Октая.

Когда луна поднялась над степью, шаман приказал развести костёр из особого, дымного кустарника – полыни. Он снял с себя верхнюю одежду, оставшись в одних штанах. Его морщинистое тело было покрыто татуировками – змеями, волками, спиралями.

Он начал свой камлание.

Сначала он просто бил в бубен. Глухие, размеренные удары отзывались в ночной тишине, заставляя сердца воинов биться в унисон. Затем он запел. Это была не песня, а гортанный, воющий речитатив на древнем языке духов. Он обращался к ветру, к земле, к небу. Он просил их показать ему то, что скрыто от глаз смертных.

Его тело начало раскачиваться, глаза закатились, изо рта пошла пена. Он входил в транс. Удары бубна становились всё чаще, всё яростнее. И вдруг он замер. Бросил бубен на землю. Его тело выгнулось дугой, и из его горла вырвался резкий, пронзительный крик.

Но это был не крик человека. Это был клекот сокола.

Воины в ужасе отшатнулись. Они видели, как дух шамана покидает его тело. А над их головами, из ниоткуда, возникла тень. Огромный степной сокол закружил над костром, сделал прощальный круг и, взмахнув могучими крыльями, устремился на восток.

Октай, теперь уже птица, летел над ночной степью. Мир под ним был картой, сотканной из теней и лунного света. Он видел всё: стада сайгаков, спящие у костра караваны, волчью стаю на охоте. Он летел, ведомый вопросом своего хана: где дар?

Его соколиный взор пронзал тьму. Он облетел торговый путь, но не нашёл ни следа. И тогда некая сила, некая интуиция духа, потянула его на север, к тёмной, зубчатой полосе на горизонте. К Великому Лесу.

Он поднялся выше, под самые звёзды, и начал осматривать границу, где степь встречалась с лесом. Долгое время он не видел ничего, кроме бесконечной череды деревьев. Но потом, когда его зрение уже начало уставать, он заметил её.

Деталь. Незначительная, почти невидимая для человеческого глаза, но не для него.

На самой опушке, у старой, разлапистой ели, была сломана ветка. Не старый сухой сук, отломившийся от ветра. Нет. Это была живая, толстая ветка, и она была сломана недавно, о чём говорил свежий, светлый излом. И сломана она была не молнией и не медведем. Слишком ровный, неестественный излом. Её сломал вес человека.

Это была ничтожная улика. Почти ничего. Но для Октая это было всё. Он развернулся и полетел обратно, неся в своём соколином сознании образ этой сломанной ветки. Он нашёл след. Первый, но самый важный.

Глава 28: Сломанная Ветка

Тело шамана Октая безвольно лежало у догорающего костра, холодное и неподвижное, как у мертвеца. Воины сидели поодаль, не смея приблизиться или издать звук, терпеливо ожидая возвращения духа своего предводителя.

Спустя час, который показался им вечностью, над лагерем снова пронёсся соколиный клекот. Тень метнулась вниз. Тело старика на земле содрогнулось, выгнулось дугой, и он сел, сделав глубокий, хриплый вздох. В его глаза возвращалась жизнь, но они всё ещё смотрели куда-то за грань видимого мира.

«Туда,» – прохрипел он, не приходя в себя до конца, и указал костлявым пальцем на север, в сторону тёмной полосы леса. – «На опушку. Где старая ель раскинула свои лапы, как ведьма».

Батый, следопыт, подошёл и почтительно склонил голову.

«Что ты видел, о великий?»

«След,» – ответил Октай, его голос крепчал с каждой секундой. – «Сломанная ветка. Там что-то было. Что-то, что не хотело, чтобы его видели со степи».

Этого было достаточно. Приказ был отдан. Отряд, оставив хана Ботая трястись от страха в своей юрте, на рассвете двинулся на север. Они скакали не быстро, Батый ехал впереди, внимательно изучая землю, а Октай, закутанный в свой плащ, дремал в седле, восстанавливая силы после ночного путешествия духа.

К полудню они достигли места, указанного шаманом. Огромная, древняя ель действительно раскинула свои нижние ветви, словно когтистые лапы, почти касаясь земли. Найти её было нетрудно.

Батый спешился и, как ищейка, начал обследовать землю.

«Здесь были лошади,» – констатировал он через некоторое время, указывая на едва заметные примятости в траве. – «Две. Стояли долго».

Он пошёл дальше, его взгляд был прикован к земле.

«И люди. Двое. Вошли в лес».

Затем он поднял голову и посмотрел на ель. Его опытный глаз сразу нашёл то, что увидел Октай.

«А вот и она,» – сказал он, указывая на сломанную ветку. – «Точно. Сломана недавно. И не зверем. Кто-то лазил на дерево. Прятался».

Картина начала складываться, мрачная и тревожная. Две лошади. Двое воинов, вошедших в лес. И кто-то третий, прятавшийся на дереве в засаде.

«Идем внутрь,» – приказал Батый.

Они спешились, оставив пару воинов охранять коней. Осторожно, выставив вперёд сабли, отряд углубился под сень леса. Здесь было сумрачно и тихо. Степные воины, привыкшие к простору, чувствовали себя неуютно. Деревья, казалось, давили на них, а тишина была гнетущей.

Они нашли то, что искали, довольно быстро. Батый, чьи глаза видели то, что скрыто от других, указал на тёмные пятна на мху.

«Кровь,» – коротко бросил он. – «Старая, уже почти чёрная. Здесь был бой».

Он пошёл дальше по едва заметным следам борьбы. Примятая трава, сломанные кусты. И вот он остановился снова, указывая на два места, где земля была чуть рыхлее, чем вокруг.

«Их закопали,» – вынес он вердикт. – «Двоих. Здесь».

Один из воинов начал ковырять землю саблей, и вскоре лезвие наткнулось на что-то мягкое. Запах разложения, хоть и слабый, ударил в нос.

Всё стало ясно. Их воинов заманили в ловушку и убили.

«Но кто?» – прорычал один из кез`иков. – «Разбойники? Или эти лесные свиньи-русичи?»

Октай, до этого молчавший, подошёл к месту, где была пролита кровь. Он закрыл глаза и простёр над землёй свои сухие, морщинистые руки. Он не читал заклинаний, он слушал. Слушал память этого места.

«Здесь был один,» – прошептал он через мгновение, и его глаза распахнулись. В них плескался холод. – «Один. И он был силён. Он пахнет зверем и лесом. Дух этого места… он на его стороне».

Воины переглянулись. Сражаться с разбойниками или даже с отрядом русичей было одно. Но сражаться с тем, кого защищает сам дух леса – совсем другое.

«Что будем делать, Батый?» – спросил один из воинов.

Следопыт посмотрел на шамана, потом в тёмную, безмолвную глубь леса.

«Хан приказал найти караван или его убийц. Караван мёртв. Теперь ищем убийцу. Прочесать лес!»

Они двинулись вглубь. Но это был уже не их мир. И они очень скоро это почувствовали.

Глава 29: Морок Хозяина Леса

Батый отдал приказ, и отряд, подчиняясь железной дисциплине, двинулся вглубь леса. Они шли цепью, прочёсывая чащу, их глаза внимательно сканировали каждый куст, каждую тень. Батый шёл впереди, его взгляд был прикован к земле, он искал малейший след – сломанную ветку, примятый мох, оброненную нитку. Октай-шаман шёл чуть позади, его посох с волчьим черепом тихо постукивал о землю. Он смотрел не на землю, а в воздух, в пространство между деревьями, пытаясь уловить движение духов, эхо чужой воли.

Поначалу всё шло как обычно. Лес был просто лесом – тёмным, тихим, но материальным. Но чем глубже они заходили, тем сильнее становилось странное, давящее ощущение. Воздух, казалось, сгустился, тишина стала почти осязаемой, а тени под деревьями – неестественно глубокими.

Вмешался Он.

Леший, Хозяин этого леса, не любил чужаков. Он терпел Александра, потому что тот показал уважение, принёс дар и жил в гармонии с его владениями. Но эти – пахнущие железом, конским потом и чужой, степной волей – были для него занозой, инородным телом. Он не хотел нападать. Это было шумно, грязно, оставляло следы. Он решил просто выпроводить их.

Первым это почувствовал Батый. Тропа, по которой он, казалось, уверенно шёл, вдруг исчезла. Просто растворилась, будто её никогда и не было. Он остановился, растерянно оглядываясь. Деревья вокруг выглядели одинаково, как братья-близнецы. Он повернул назад, но путь, которым они пришли, тоже пропал, сменившись непроходимым буреломом.

«Стойте!» – приказал он. Отряд замер.

Затем начали обманывать звуки. Справа им послышался треск сучьев, и они развернулись, готовые к бою, но там была лишь тишина. Слева раздался тихий человеческий кашель – они ринулись туда, но нашли лишь поросший мхом валун. Им казалось, что кто-то ходит вокруг них, дышит им в затылок, но каждый раз, когда они оборачивались, там была лишь пустота.

Лес играл с ними. Он водил их по кругу, показывал им ложные пути, обманывал их слух и зрение. Это был морок. Могущественное колдовство, сотканное из тумана, теней и самого воздуха.