И то и другое. Книга первая: Счастье в поисках счастья

3.10. Ленинградские гастроли Надори

Приехав в Питер, встреченная сыном маминой подруги, поселенная этой гостеприимной подругой в их квартире, она снова оказалась на улице Чайковского. Но вместо того, чтобы гулять по любимым набережным и Летнему Саду, Олле подобралась к телефону и стала звонить в справочную службу, выяснять телефоны и адреса. Ещё идучи по улице Чернышевского, направляясь от метро к квартире друзей, она увидела афишу, где был указан адрес Дома Культуры, где проходили гастроли славного театра «Амфитрион». С замиранием сердца набрала она телефон гостиницы, и почему-то, от испуга, назвала имя сокурсника своего героя, а потом уже и его имя. Получив заветные циферки, Надори с робостью и трепетом позвонила в гостиничный номер, крутя телефонный пластиковый диск подрагивающей рукой. Ей ответил приветливый голос с хрипотцой, знакомый, но не тот. Она «выдохнула». Спросила, как дела, что да как. Аркадий Мироненко, а это был он, талантливый выходец из Ростова-на-Дону, певец «казачьих» песен Розенбаума. Тогда, во время выпускных спектаклей, именно он играл на гитаре и пел, а Олле вторила ему вместе с другими актёрами. И тогда, в те времена, был он приветлив и мил. (Это теперь, спустя почти тридцать пять лет, столкнувшись с Надори напротив родного МХАТа в Камергерском, когда десятки выпускников шли на юбилейный вечер, а Надори, увидев его, бросилась радостно навстречу к старому приятелю по пению, шедшему под руку с тонкой дамой, (оба в чёрных пальто, в вечерних парадных одеждах), Аркадий, уже увенчанный лаврами и пальмами в Каннах, шарахнулся в сторону, словно благородный олень в лесу. Он замер, держа под локоток спутницу. А Олле пролепетала что-то про свою книжку, которую мечтала подарить всем старым друзьям. Тогда это был каталог выставки со статьями о художниках. Очень ей хотелось поделиться с ними своей радостью. Но, Аркадий напряжённо сказал, что ему не удобно брать книгу, двинувшись к театру. Не стал делать над собой усилие, не стал сдавать книгу в гардероб. Да и «привет», когда-то раньше звучавший тепло и весело, как будто застрял у него в горле. Олле была обескуражена. Это именно тот случай, когда слово, неизвестное большинству людей по нынешним временам, само просится в завершение мини-сюжета). А тогда, давно, в Ленинграде, имено он, Аркадий, назначил ей время встречи у Дома Культуры перед репитицией. И она приехала, встретила его, улыбающегося, в скверике. А Миша подошёл позже. Едва появившись на дорожке между вереницей стриженных кустов, уходящих в перспективу сквера, он озарил осенний прохладный день такой лучезарной улыбкой, что радость целиком поглотила Олле, которую он подхватил и закружил на перекрёстке тропинок. Аркадий наблюдал за этой сценой и тоже улыбался. А потом, договорившись о встрече вечером, они расстались. Спустя несколько часов они встретились у метро, и Миша Натансон повел её к каким-то своим знакомым. Там было довольно много народу. В нескольких комнатах звучали голоса. Олле, которая уже успела вручить деньрожденнику заветную кассету, ничего не подозревала. А Миша, достал кассету, поставил в магнитофон и с улыбкой пригласил друга послушать, сказав, что Олле очень талантлива. Она была смущена, но обрадована его гордостью за неё, которая была очевидна. (Много лет спустя, когда июльским днём все принялись поздравлять её с юбилеем, оказалось, что он хранил все эти годы картинку с букетом земляники, акварельные непритязательные почти детские линии рисунка выпрыгнули на неё со страницы соцсети. Она помнила, только не помнила в какой именно момент подарила эту картинку. А вот про песни помнила. Потом, спустя деситялетия, она записала на диск несколько песен, в том числе и эти). А тогда, «Всю нежность ветра» записала она на кассету, так как боялась петь её живьём, чтобы не захлебнуться этой нежностью ветра и моря, которую она увидела в Саулкрастах, сидя на песке в дюнах, вдыхая родные с детства запахи подсыхающих на солнце водорослей в полосе прибоя, смешанном с ароматом шиповника и чем-то ещё неуловимым, морским.

Всю нежность ветра, и пены моря,

Весь блеск Луны, всю прелесть дня

Возьми себе, а тяжесть горя

Оставь в ладони у меня.

Всю колкость трав, в сю бездну неба

И шум листвы, и гроз раскаты.

Возьми себе и солнц закаты,

Но не оставь меня одну…

Но радость длилась недолго: буквально на следующий день гоерой её первого романа пригласил Надори на спектакль в театр «Амфитрион». Олле, затаив дыхание, заняла место в первом ряду. Полспектакля она ждала, когда же появятся ребята. И вот она увидела их, таких талантливых, игравших в выпускных спектаклях главные роли. Увидела их в группе, исполнявшей энергичный танец на втором плане. И заплакала. Заплакала, вспоминая, как они с Мишей обсуждали его литературную чтецкую программу. Как он брал у неё синий том Пастернака, одну из книг родительской библиотеки. После спектакля Олле ждала его у служебного входа. Встреча продлилась минуту: он подошёл, взглянул на её заплаканное лицо, повернулся на сто восемьдесят градусов и ушёл.

Медленно шла Надори к метро. Села в поезд. Слёзы клокотали где-то внутри, закипая в горячей голове. Звенящая пустота накрыла гулким колоколом, внутри которого она оказалась. Раз за разом проезжала она свою остановку, переходила на другую сторону платформы и ехала обратно. Снова проезжала мимо до конечной. И так несколько раз, пока, наконец, не вышла на станции «Проспект ветеранов», где её давно дожидались в доме других маминых друзей. Тётя Люля, увидев Олле на пороге сразу сообразила, что надо померить температуру. Температура была 38,5. Олле сидела на уютной кухне, где заботливая мамина подруга грела молоко. А потом, дочь маминой подруги сидела с ней рядом, тихо улыбаясь. Такой Олле и запомнила её: в широком клетчатом платьице, ожидающей рождения сына. Наутро Олле вернулась в Москву, слыша строки новых стихов. В вагоне метро, когда поезд вышел из тоннеля, и показалось небо в узких верхних окошках, возникли стихи «Я умерла в начале октября», которые она записала, едва войдя домой.