И то и другое. Книга первая: Счастье в поисках счастья

Алёна Сидорина

И то и другое. Книга первая: Счастье в поисках счастья

Глава 1. Страницы дневника Надори.

1.1.. Проводы Майка Ловкаса

Не видел ты, как шла я январским днём пешком от Белорусского вокзала, проводив тебя в Аэропорту Шереметьево. Шла я домой, было мне легко и страшно, как бывает в первый момент после расставания, когда ещё есть надежда на скорую встречу… Хотя, ускользающий взгляд из-под опущенных век, намекал на скрытое нечто, на подспудные мысли и планы… Но, пока я оставалась на берегу «ожидания», таком большом и бесконечном, как заснеженная льдина в Заполярье.

Кажется, я зашла в новый фирменный магазин «Алёнка» на Тверской улице, неподалёку от Белорусской. Или просто стояла у витрин, разглядывая улыбчивые личики «Алёнок»: «Алёнка, Алёнка, весёлая девчонка!». Удивлённый взгляд с картинки, платочек. Шла я по рыхлому снегу, западавшему за отворот короткого ботинка. Холодно и мокро. Навстречу мне нёсся маленький жёлтый бульдозер, грохоча и сотрясая мостовую. Вспомнилось, как мы ехали с тобой на машине, нас обгонял оранжевый грузовик, который ты назвал «взбесившейся помойкой», кажется, или «взбесившимся мусоровозом»… Потом я шла вперёд и вперёд, глядя на витрины, машины, серый снег… Пронизывающий сырой утренний воздух серого зимнего дня, зависшего между теплом и холодом, как и я. «Господи, милостивый Боже, молитв ради Пречистыя Твоея матери, помилуй и спаси нас! Аминь!»

Я вспоминаю те, первые дни, кажется, это был март, мы ехали куда-то на метро. Люди вокруг; нам было всё равно: мы хохотали безудержно, как в детстве!

Казалось тогда, что это всё «только между нами», только для меня: когда ты в позе «ласточки» стоял на улице Вольтер в Париже, а я снимала тебя своим телефоном Nokia . А помнишь, как мы стояли во дворе института Ленс Калчер? Накрапывал дождик, мимо сновали люди, мы волновались перед предстоящими собеседованиями с деятелями фотографических искусств… Как мы ездили в старом парижском метро, как ехали на двухэтажном поезде в Версаль, как ты фотографировал нас в отражении окон… Как я мёрзла в своём плащике из джинсы, как болели ноги в неудобных сапогах, как не было сил дожидаться, пока ты отснимешь все тысячи кадров на вечерних улицах Парижа, выпив свои граммы, дожидаясь следующих… Как я сердилась, а ты всё щёлкал фотоаппаратом, говоря: «Алёнушка, оглянись! Посмотри!».

И вот я оглядываюсь, спустя почти пять лет… Это был тринадцатый год. Пройдёт ли это? Смогу ли я заново начать жизнь? Снова? Опять? … Ты был рядом, я держала тебя под руку, касаясь вязанной поверхности длинной кофты-сюртука. Связанной мной с таким трудом: три вида чёрной пряжи, три тонких чёрных нити, соединённых в одну, плотно связанные вместе лён, хлопок и бамбук, создавшие такую фактуру, тяжёлые складки, ниспадающие к твоим смешным рокерским сапогам… «Кавалер Глюк», «Дроссельмейер» и «Архивариус Линдгорст» в одном лице. Я надеялась, что это только начало, что мои муки по перевозке тебя авиатранспортом, закончатся, что начнётся наша новая жизнь, где нам предстоит так много сделать… Такие мне виделись перспективы…

1.2 . Встречи как лекарство

«Ну вот и славно!», – старалась думать Олле Надори, понимая, что месяц ушёл «в никуда», на уборку дома, квартиры; на мытьё многочисленных окон и стирку занавесок, на борьбу с пылью и перемещение предметов – тщетные попытки вытравить воспоминания, изжить натяжение нити – связь, заполонившую и сознание, и быт.

Временами становилось немного легче: изначальная тактика борьбы с тоской давала свои плоды. Год назад, когда стало очевидным, что «герой её романа» не вернётся, вопреки всем надеждам и даже вопреки факту наличия билетов компании Аэрофлот «Москва-Брюссель» и «Брюссель-Москва», заказанные ею самой, даты полётов, вписанные чёрным по белому в распечатанные на принтере страницы, тоскливая пустота обрыва, просвечивающего сквозь ткань жизни, уничтожала бодрость и энергию. Тогда инстинкт выживания заставил осознать простую мысль: «встречаться с людьми – это спасение». Надо просто встречаться с людьми! Найти повод было проще простого – можно дарить каталог своей выставки. Замелькала переписка в столбиках чатов на страницах мессенджеров… Бывало, она одновременно строчила свои предложения встретиться для вручения каталога сразу нескольким претендентам или претенденткам… Тогда это было неважно. Важно было постоянно тащить пунктир встреч.

«Только не позволять провиснуть этой ниточке… Только не попасть снова в яму тоски!», – настраивала себя Надори. Лица людей из прошлого, ещё вчера, ещё несколько лет назад, вероятно, вызвали бы бурю эмоций. Но нет, ничего такого не возникало, лёгкое волнение от встреч с посторонними теперь уже людьми… А внутреннее напряжение от натянутой на огромное расстояние тонкой стальной струны было иногда невыносимо. По струне предстояло ещё идти и идти…

Исключение составила вечеринка с несколькими, далеко разлетевшимися, а когда-то бывшими рядом, теми, кто был и работал в постановочной части «Маркома». С ними возникла, пусть ненадолго, та волшебная атмосфера тепла и веселья, которой был славен и дорог этот театр для всех, кто имел счастье работать в нём в конце 80-х. Может быть, Олле снова придумала и эту атмосферу, но пришедшие гости помогли ей, по крайней мере, в этом.

Подаренные сирень и сиреневые розы составили удивительный дуэт, драгоценный французский коньяк многолетней выдержки, моментально поднявший настроение до общего весёлого смеха, согрел и умножил огонь радости. Уверенность добившихся многого людей, их внимание, сделали своё дело, боль отступила. И ещё какое-то время хватало волн любви, чтобы держаться на плаву.

В юности Олле часто бывала таким оберегом и утешителем для тех, кто попал в беду или в полосу невезения. Теперь же приходилось искать в себе ресурсы памяти: с кем ещё можно повстречаться без ущерба для обеих сторон, с положительным результатом отвлечения от главной темы, – от синей полосы, в которую она нырнула зимой 2017 года, из которой пыталась вынырнуть, повторяя в трудные моменты два волшебных слова, пришедшие на ум когда-то давно, обладавшие силой заклинания, утверждавшего её в том, что всё хорошо: «Берег моря!».

Там, на берегу моря, Олле оказалась впервые, когда ей было два года от роду. Там она впервые ощутила родство с огромным миром волн, отражавшим солнечный свет, простиравшимся за горизонты видимого, дарившим ей покой и радостный трепет. Сродни пушкинскому Лукоморью. Только там был не «дуб зелёный», а сосна с голубыми иглами и золотистым стволом, светившемся в солнечных лучах.

И так продолжался этот заплыв: то в стремлении забыть и отключиться, без применения спецсредств – ни алкоголя, ни медикаментов, то в стремлении вспомнить всё в мельчайших деталях, продумать, взвесить и осознать. Вычислить в подробностях и штрихах сюжетной линии таинственный план Высших сил. Сама себе психолог-аналитик…

Ситуация осложнялась тем, что боль разветвилась: к натяжению «струн души» прибавились муки по поводу болезни кошки. Верный белый друг, такая независимая и самостоятельная умница Кошка, никогда не желавшая лежать вместе с хозяевами ни на диване, ни на кровати, вдруг стала приходить к ней сама, ложиться к ноге, прилипать как мягкий тёплый пластырь… Она забирала на себя тоску, нападавшую на Олле. А потом стала неистово лезть в шкаф, прятаться по углам… Страшно и больно вспоминать это время, затягивавшее петлю страданий на маленькой кошачьей шее… Точного диагноза никто из шести врачей так и не поставил. Взятая семь лет назад через сайт «В добрые руки», с гордым именем «Аспазия», данным ей кем-то из четырёх хозяев, передававших бедолагу туда-сюда из рук в руки. Когда она появилась у Олле, маленькая и несчастная, так обрадовавшаяся, что других животных в доме нет, привыкшая жить в лишениях и тревоге в большой семье со многими животными вокруг, оббежавшая квартиру, прильнувшая к ноге Надори с радостным «Мя!». Теперь же, пружина раскручивалась, невзирая на все попытки Надори вылечить зверька. Олле с сыном носили её в лечебницу, вызывали врачей, делали анализы и обследования, выполняли предписания. Надори научилась делать уколы, подавив в себе страх перед иглами шприцов… Но… А тогда ей казалось, что всё ещё может исправиться! Что «он приедет», и они вместе смогут помочь бедной кошечке, и «жизнь наладится».

1.3. Синяя полоса

«Синяя полоса» началась в тот ясный апрельский день, когда река боли, вызванная диссонансом искренности и лжи, мощно хлынула на Олле из монитора: «Мне снова дали безвыездную визу: тут какие-то сложности, юристы разбираются, нужно время! В апреле я не смогу приехать, наверное осенью!», – прошелестел торопливо тревожный голос Ловкаса, назначившего краткий сеанс компьютерной связи через Скайп. Боль означала одно: ждать придётся долго. Сколько? Неизвестно. Месяц-три-полгода: интервал увеличивался, грозя бесконечностью мук. Боль пришла, отвлекая от страха. Спасительная боль, заставляющая предпринимать действия. От этого апрельского дня 2017 года пошёл обратный отсчёт, который она стала осознавать много позже. А пока просто назвала его «Синяя полоса». Так было легче. Главное усилие теперь заключалось в выстраивании чёткой цепочки событий. А позже пришло осознание, что воспоминания требуют выстраивания иной структуры. Новые бусы нанизывались. Надо было только понять их смысл, ощутить ритм. Пересобрать структуру во времени не просто: приходится прибегнуть к повторяющимся «виткам воспоминаний», которые стремятся выскользнуть из поля зрения, обмануть и подсунуть одно воспоминание вместо другого, смещая фокус и сдвигая кадр. (Надеюсь, читатель будет благосклонен, и вытерпит повторы, кажущиеся повторы, возвраты и перескоки сюжетных обрывков, которые как ворох осенних листьев, всё же, создают определённую картину, несмотря на очевидный хаос их перемещения в порывах ветра).

Тогда, после казавшихся бесконечными трёх месяцев ожидания обещанного воссоединения, выяснилось: силы исчерпаны. По прошествии одного месяца с момента отъезда Майка, Надори стало тяжко, необъяснимо плохо, хотелось лежать и смотреть в потолок, а ещё лучше просто заснуть, уйти под воду, как подводная лодка. Подсознание Надори работало как глушилка, отключало на время сознание, не давая понять, с чем это было связано. Теперь только до её сознания дошла простая истина: это было время переключения контактов в электрической цепи – Майка на Мадам Манон, о котором она узнала спустя месяцы, пребывая в гипнотическом сне, между письмами и звонками Ловкаса. Компьютер стал сказочным «блюдечком с наливным яблочком» – онлайн волшебством поддерживал натяжение нити, связующей их.

Иногда Майк «ловил» её на выходе из дома, быстро расспрашивал о чём-то, пристально вглядывался в лицо, как будто искал изменения или старался лучше запомнить впрок. А потом резко обрывал разговор, говоря: «Ну, пойду покурю», – так что у неё оставалось постоянное чувство недоумения от оборванной фразы, недосказанности на полуслове, какой-то надрыв, после которого надо было бежать на улицу к людям, спасаться, чтобы не разрыдаться… Мука эта продолжалась, и могла бы продолжаться бесконечно, так как им всегда было о чём поговорить: оба творили что-то постоянно, придумывая новые и новые повороты в своём движении к неведомым фантазиям. Майк очень поддерживал Олле во всех её начинаниях. А когда неожиданно, как спасательный круг, возникла работа (Олле предложили сделать спектакль для антрепризы), он так вдохновился, что стал писать ей большие письма: поток образов без труда прочитывался за фразами на экране. Обрадованная его участием, Надори попросила позволения использовать фотоработы Майка для сценографии, что получилось весьма успешно. Эскизы и макет были приняты. Продюсером антрепризы было сказано много хвалебных слов как в адрес сценографии Надори, так и в адрес фотографий Ловкаса. Попадание в театральный коллектив всегда несёт с собой момент отрыва от всего остального, так как это – нырок в неизведанный новый мир, в своеобразное сообщество, на изучение которого времени почти не было, и тем рискованней был заплыв. Десятки раз можно было сорваться с каната и «получить по шапке»: в театре все готовы высказать своё «верное» мнение, а уж «дружить» против новичка – дело нехитрое и приятное, как бокал шампанского на премьере. Приглашённый художник, неизвестный в широких актёрских кругах – хорошая мишень. Так и получилось.

1.4. Спасение в работе

Работу предложили в конце мая. Было по-летнему тепло, Олле, ни о чём не подозревая, поехала на дачу. Ходила по новому дому, который два года назад они так весело и увлечённо обживали с Майком. Предложенная пьеса А. Арбузова «Мой бедный Марат» зазвучала зеркально отражённым сюжетом: в пьесе между двумя мужчинами совершала свой танец – полёт маятника – девушка, в жизни же… Да, так и возник этот маятник, рушащий маленький игрушечный домик детских воспоминаний, который, казалось, был дорог обоим. Маятник под звук метронома блокадного Ленинграда. И тени прошлого в размытых фотографиях на нависших стенах двора-колодца, склонившегося, нависшего над фигурами персонажей, как неизбежность. Она сразу увидела их: Лика, Марат, Леонидик. Лица на старой полу-засвеченной плёнке, возникающие под лучами на просвет, между сценами блокадной реальности. Ей понравились актёры, игравшие троицу персонажей, работать было легко. Быстро возник мотив: уверенно, точно, как в решении простой задачки.

Ловкас в своих письмах напустил тумана, снега, чёрного и белого, создал привычным манером заманчивое состояние, «среду» и «эстетику», как он любил говорить, рассуждая о театре… Спектакль возник, состоялся, продлив иллюзию присутствия Майка в жизни Надори. Режиссёр, Родион Баранников, пришедший из прошлой жизни в театре «Марком», своим вниманием, мастерством, тонким умом, и талантом смягчил все тяготы Надори во время воплощения их общего замысла. И маятник-лампа, и стены-неизбежность, и окна, которые вели свою партию игры в «Крестики и нолики» – перекрестьями заклеенных бумажными лентами стёкол, вращавшихся вокруг своей оси как старая грифельная школьная доска, – всё звенело в ушах Олле аккордами натянутых металлических струн, как в безумных вариациях Пако де Луссии, испанского гитариста, извлекавшего из своей гитары звуки, напоминавшие вскрики и лязг клинков.

Второй спектакль, предложенный вдогонку первому, оказался «ловушкой для слонопотама», как говаривал Винни Пух. Но, что поделаешь, дуализм мира не отпускает. Не может быть всё успешно и гладко, во всяком случае, так никогда не бывало в её удивительной театральной жизни. После радости удачи за поворотом таился сюрприз.

Надори ехала в такси. Отделённость от мира была очевидной: за окном двигались дома с деревьями, залитые потоками дождевой воды. Надори плыла сквозь потоки воды, сквозь потоки мыслей.

1.5. Фон размышлений

Почему так пронзила меня сказка «Золотой горшок» Гофмана? С первых слов … про день Вознесения, про куст бузины, реку, перезвон колокольчиков… Какая-то тревога и чувство, что всё это уже было когда-то… Что эта невинная лёгкость слога, наивный сюжет про молодого студента и его неудачи… приведут к чему-то – и точно, приводят- к стеклянной банке, к состоянию запертого в прозрачном сосуде существа, томящегося за стеклянной твердью как бабочка на булавке… И хочет исправить он свою оплошность, и не может, не может прорваться сквозь прозрачную стенку, отделяющую его от людей…

Или – две девушки, обе с голубыми глазами. Обе прекрасны. Какую из них предпочесть? Какая – настоящая?

Или – сами «злоключения», эти злые приключения, «ключения» – ключи – злые… Эти злоключения начинаются с корзины, опрокинутой порывистым движением, нечаянной оплошностью, а оборачиваются злобой старухи-колдуньи. Она, брызгая слюной и скрежеща зубами, изрыгает свои проклятья… Почему? Потому что Ансельм передавил её «деток», эти странные плоды, упавшие из корзины на мостовую? Нечаянно уничтожил чью-то злобу?..

Вот и сегодня день начался с подобной встречи. Солнце светило пронзительно ярко. Небо звенело синевой. Гул городских улиц врывался в щель окна. Всего лишь собиралась на почту – получить письмо, чтобы оплатить налог на дачу. Маленький листок с квитанцией на маленькую сумму…

Открывая стремительно дверь, увидела соседку… Когда-то милая и приветливая женщина с говорящим сочетанием имени и отчества Надежда Константиновна, улыбчивая и всегда готовая помочь, превратилась в одночасье в пышущую злом старуху… почему? На всё свои причины. Но – всё же жаль, что так. Исправить это – невозможно? Обиженная светом моего окна, отражением лампочек в сдвоенных стёклах новых оконных рам, она уже не может остановиться, воздвигая глыбу вражды между нами… Ей начинает казаться, что я умышленно разрушила стену в её кухне, разобрала кирпичи и поставила гнилой гипсокартон, в который она стучит каждый день, выкрикивая ругательства… Она угрожает мне, что пришлёт электриков заменить мою люстру, что пришлёт комиссию проверить, кто живёт у меня в квартире… Бог знает, что ещё она бы придумала, будь у неё возможность доступа к власти… Будь она колдуньей… Ах, лучше и не задумываться… Иначе можно было бы быстро присоединиться к несчастному Ансельму. И я быстро спряталась за дверь, ожидая, когда милая дама уедет вниз на лифте. Глазок-перископ даёт мне возможность из-за задраенных люков смотреть на врага… Кто бы мог подумать? Ещё совсем недавно я думала, что мы будем друзьями, когда я закончу ремонт, переехав сюда. Да… Дождавшись ухода злопыхательницы, я медленно спускаюсь по лестнице, выглядывая в окна – и хорошо – она говорит с соседом около подъезда. Ну, наконец-то, путь свободен, и я – на всякий случай иду к потайной лесенке в проходной двор, чтобы избежать встречи.

1.6. Дом на Страстном

Дом на Страстном – действующее лицо старой пьесы, в которой и Надори досталась роль. Как выяснилось, роль небольшая, недолгая. А грезилась долгая счастливая жизнь в старом семейном гнезде! Большие окна. Огромные, все разных размеров, о чём она узнала в процессе ремонта. Новые рамы из лиственницы. Широкие подоконники. Вместе с родителями ездили заказывать. Мечта! Олле так любила с детства эти окна. Теперь же они обрели роскошные рамы с толстыми стёклами, которые она так радостно намывала после ремонта. А сразу после переезда, какими счастливыми были часы, проведённые на больших широких подоконниках: здесь можно было сидеть, опираясь спиной о стену, смотреть вдаль, наблюдать жизнь города и неба с облаками…

В тот день, раздвинув шторы и выглянув в одно из этих окон дома на Страстном бульваре, Надори, видя вдали многоплановые «декорации», написанные нежной акварелью неизвестным художником-импрессионистом, включила музыку и села перед окном-полотном, вглядываясь в оттенки цвета у горизонта. Предстоял нелёгкий день встреч и репетиций в антрепризе. Надо было набраться сил, создать себе настроение. Ту самую «среду и эстетику». Пальцы побежали по клавиатуре ноутбука:

Если поставить круглый стол и плетёное кресло напротив окна так, чтобы видеть дальнюю восточную перспективу, которая открывает взгляду ясные силуэты домов, сочетания красного кирпича и белых стен в свете солнца и в голубой тени, выныривающие из золотых кружевных веточек деревьев бульвара, с надеждой глядящих в голубое, до слёз голубое небо, которого обычно почти никогда не видно из-за туч, из-за лиловых ночных облаков и дымов городской зимы, которая так скоро накроет окончательно своим тёмным колпаком всех нас, как тряпка накрывает птичку в клетке, .... то, быть может, удастся взмыть в это голубое небо вместе со звуками голоса, со звуками, например, «Баркаролы» из «Сказок Гофмана» Жака Оффенбаха в исполнении Джесси Норманн. И тогда, тогда – разговор голосов по радио о Венеции покажется пустотелым, как шоколадный Дед Мороз. А этот полёт в прозрачном, таком светлом, таком мимолётном небе – окажется реальностью, огромной, бесконечной реальностью, дающей силу духа как дар.

Июнь в то лето выдался на редкость холодным, не летним месяцем. Шли дожди, такие сильные, что зонтик не справлялся с долгой защитой. Поэтому на репетиции Олле ездила на такси, пользуясь установленным сыном популярным приложением на смартфоне. Это было своего рода приключением, небольшим дополнительным отвлечением от своих мыслей, от натянутых струн. Синее льняное платье-плащ (тут выплыл откуда-то из школьного времени Александр Блок со строкой «Ты в синий плащ печально завернулась», когда-то давно, в школьном детстве, Надори сочинила песню на стихи Блока, пела потом несколько лет, завораживая слушателей и себя заклинаниями про синий плащ и сырую ночь), дополнило компанию синих сшитых вещей, подытожив впечатление от проживаемого времени: синяя полоса!

С детских лет Олле ощущала, как важен для неё был костюм. Только в новом одеянии, насыщенном восторгом и ожиданием прекрасного, она могла сыграть новую для себя роль, что-то начать, погрузиться в новый поворот жизненного сюжета. Так, когда-то мама и бабушка шили ей новые платья, каждый раз раздвигая её горизонты, приближая мечту о неведомом радостном будущем. Так она когда-то шила себе малиново-красную юбку, восхитившую друга-иностранца, в которой она ощущала себя уверенной и сильной. Олле не хватало уверенности. Получить её, казалось, помогали новые наряды или детали костюма, дававшие порцию новых сил, переключавшие с одной роли на другую …

Уходы на репетиции были спасением: во-первых, не надо было ежечасно ждать звуков звонка или сообщения от ирреального Ловкаса, во-вторых, можно было хоть ненадолго убежать от страдающего маленького зверька, от белой кошечки с тёмным пятнышком, напоминавшем берет, сдвинутый набекрень… Да, так и пролетело два летних месяца.

1.7. Выставка в Суздале

В августе была поездка с выставкой в Суздаль, на Международный фестиваль лоскутного шитья. Сборы рамок и тюков с текстильными работами, заказ большой машины для перевозки, продумывание экспозиции. Всё было очень напряжённо. Тогда Надори казалось, что всё идёт в гору: работа, перспектива новых знакомств, ожидание встречи. Ловкас «держал руку на пульсе», звонил или писал ежедневно, проявлял интерес ко всем событиям её жизни.

Оживился и другой «друг издалёка»: их общий бывший сокурсник, Яша Андреев, тоже часто писал Олле в те дни, создавая некое равновесие, подобие баланса в её переписке.

Поездка была сильным впечатлением, и это тоже работало «в плюс», хотя и имело много своих минусов. Жизнь в гостевом доме «под старину» с очень мощным и интересным новым человеком – знакомой, появившейся через интернет-общение, прибывшей из Читы, с восточной окраины необъятной Родины, казалось, заполнившей своими решительными манерами и определённостью характера пространство их жизни на десять дней…

Выставка Надори имела успех. Приходили посетители, разбирали каталог, задавали вопросы, просили сфотографироваться вместе на фоне работ. Приходилось подолгу стоять в душном помещении выставочного зала с закрытыми наглухо окнами, где не было стульев. Дохлые мухи лежали рядом с погнувшимися деревянными рамами на полу. Олле старалась отрешиться от минусов и найти плюсы: «Зато, окна большие!». И за окнами был древний город Суздаль. Почти не было света от старых электрических ламп времён «Брежневского застоя», но Солнце работало на неё. Закат заливал золотым светом зал через квадраты старых стёкол. В общем, три дня упорного монтажа, лазание по кривой алюминиевой лесенке, болящие ступни и отёкшие от жары ноги, бутылка кефира на обед, как у маляра из советских фильмов, жаркий дворик между старинными одноэтажными торговыми рядами с зарослями крапивы и лопуха, засыпанными мусором, загаженными зверьём и людьми… Хорошо! Однако, выйди вон, пройди на другую сторону торговых рядов, и окажешься на извилистом берегу с видом на монастыри и церквушки, где изгиб речки, где небо голубое, где цветы и такое счастье, что всё остальное – нипочём!

Надори спасали поездки в древние монастыри, поход с новой подругой в Храм Покрова на Нерли через большое поле на закате дня под звук молитв и стук сердца. Незабываемый вечер. Были и посиделки в маленьких кафе старого Суздаля с устроителями фестиваля. Были походы вдоль реки с завораживающими видами на окрестности. Волшебные каникулы, приключение с песнями и смехом, с массой новых знакомств и общения. Мастер-классы, занятия в шатрах на лоне природы. Свершилась даже продажа одной из больших текстильных птиц. (Конечно, купили золотую. Радостную птицу. Как в песне Окуджавы про весёлых и грустных солдат. Синяя задумчивая птица-ночь осталась у Надори). Прекрасное подспорье! Да десяток авторских бус был продан увлечённым красотой рукодельного творчества женщинам из разных городов и весей. Подруга из Читы подзадоривала Олле, их общим облаком был «кураж». Шагая широко в лоскутной юбке в оборки, конечно же, синей, вдоль пригорков с мальвой и золотыми шарами, мимо домиков с резными наличниками, вдыхая свежий воздух, Надори была счастлива: её приняли в новом большом сообществе, виделись новые горизонты и перспективы. Так всё было тогда, в 2017 году, жарким ярким летом. Однако, в том состоянии «натянутых струн», в котором пребывала душа Надори, никакая радость или встреча не могла удержать её на вершине долго: резкое падение наступало неизбежно. От «падения напряжения в сети» надо было спасаться. Олле, хватавшаяся за любую соломинку, стала писать короткие эссе.