Амурская соната Чёрного Дракона

Максим поднял ладонь, останавливая её.

– Ловушка, – шепнул Максим. Он опустил клинок к полу: между плинтусом и циновкой тянулся тонкий бамбуковый волос. Нить уходила в щель к деревянному защёлку под потолочной балкой.

– Сорвёшь нить – отщелкнется задвижка, – продолжил он. – Сверху рухнет сеть. В узлах – речные камни. Их долго держали в русле. Камень «помнит» то, что видел поток. Коснётся кожи – пойдут картины утонувшего, как наяву, и они не отпустят.

Он плоско поддел шнур ножнами и приподнял на ширину пальца.

– Ступай здесь, ребром стопы. К стене ближе, – тихо сказал он.

Марина перенесла вес и шагнула через нить, не задевая её. Максим последовал за ней, всё ещё удерживая шнур ножнами. Когда оба оказались по ту сторону, он аккуратно опустил нить обратно. Сеть над головой осталась неподвижной.

Вдоль стены висели колокольчики из раковин. Они звенели едва слышно, хотя ветра не было. Максим достал из сумки тонкую ткань, пропитанную травами, и накрыл ряд колокольчиков. Звон стих.

– Этот звук слышит вода, – сказал он. – Поднимется всё, что под домом.

Марина отвела взгляд от узких окон, где блестела чёрная гладь.

Они поднялись на второй этаж по крутой лестнице. Было тихо. Где-то вдали мерно капала вода в каменную чашу. Запах ладана стал сильнее, к нему примешался дух сырой ткани.

Коридор освещали бумажные фонари с красными кистями. На рисовой бумаге от качки шли тени карпов и драконов – казалось, рыбы плывут, а чешуя шевелится.

– Здесь, – сказал Максим.

В конце коридора – дверь, обитая чёрным лаком. В середине – нефритовый медальон с волной.

Максим осторожно коснулся медальона клинком. По камню прошла слабая голубая искра.

– Печать воды, – прошептал он. – Кулон её снимет.

Марина приложила амулет. Камень в её ладони разогрелся, в нефрите проявился силуэт дракона. Он извился и исчез. Замок тихо щёлкнул.

Внутри было полутемно. На стенах висели длинные красные полотнища с иероглифами. В центре стояла низкая постель, застланная шёлком. На постели сидела Лиза.

Волосы – распущенные, длиннее, чем раньше, в прядях поблёскивали тонкие серебристые нити, похожие на высохшие водоросли. Кожа – прозрачная. В глазах отражалась вода: в самой глубине зрачков ходили тёмные волны и далёкий свет, словно она смотрела через толщу.

– Мама… – голос был тихий, с низким, тянущим отзвуком, как у глубины. – Ты пришла.

Марина шагнула, но Максим перехватил её за запястье.

– Осторожно, – жёстко сказал он. – Она наполовину там.

Лиза поднялась. На её запястьях – тонкие браслеты из чёрного нефрита, покрытые трещинами. От них к потолку поднималась едва заметная рябь, как от капли в воде.

– Тебе нельзя было приходить, – сказала Лиза. Смотрела не прямо в глаза, а чуть дальше. – Река ждёт меня. И теперь она ждёт тебя.

– Лиза, – тихо позвала Марина, – мы заберём тебя домой.

– Дом там, где слушают, – ответила она после паузы. – Но здесь меня тоже слушают.

Максим шагнул между ними на полкорпуса и опустил взгляд на браслеты.

– Это оковы памяти, – сказал он. – Их носят только на Восточном берегу. Они держат связь с водой и не отпускают. Если снять резко – вода рванёт.

– Их дали мне, когда начались шёпоты, – спокойно произнесла Лиза. – С ними легче. Без них я слышу слишком много.

Марина почувствовала, как кулон отвечает лёгким толчком, будто предлагает путь.

– Мы снимем, – сказал Максим. – Но не сейчас. Сначала – тишина.

Он достал из сумки узкую полоску ткани, намотал на ладонь и прикрыл ближайший фонарь – свет стал мягче. Затем разложил на полу короткий узор из трав: полынь, сушёный лотос, стебель риса. Лёгкая горечь уже знакомым образом выровняла воздух.

– Дыши вместе со мной, – сказал он Лизе. – Три коротких, один длинный.

Лиза послушалась. С каждым вдохом рябь от браслетов заметно слабела.

– Что от нас хотят? – спросила Марина.

– Чтобы она осталась, – ответил Максим. – И чтобы ты осталась вместе с ней. Тогда дверь в ваш берег будет закрыта для других.

Лиза перевела взгляд на кулон у груди матери.

– Он зовёт, – сказала она. – И он боится.

– Кулоны тоже знают страх, – кивнул Максим. – Но могут идти вперёд.

Он подошёл ближе и провёл клинком по воздухам над браслетами, не касаясь камня. В воздухе на миг вспыхнули тонкие линии, как трещинки на льду.

– Печать держится на трёх узлах, – сказал он. – Первый – слушает воду. Второй – держит память. Третий – зовёт берег.

– С какой начинать? – спросила Марина.

– Со «слушает воду», – ответил Максим. – Его можно приглушить без рывка.

Марина приложила кулон к первому браслету. Камень едва слышно звякнул – звук отдался в зубах, как тонкая струна. Лиза вздрогнула, но не отпрянула. Рябь стала тише.

– Хорошо, – сказал Максим. – Теперь второй узел трогать нельзя. Он удерживает всё, что она уже слышала. С него начнутся голоса.

Он повернулся к двери и коротко прислушался.

– Нас заметили, – сказал он тихо. – Внизу звенит вода.

Марина пересчитала вдохи и выдохи, как учили на мосту. Кулон пульсировал ровно.

– У нас есть время? – спросила она.

– Несколько минут, – ответил Максим. – Хватит, чтобы вывести Лизу из «половины».

Он достал тонкую медную нить-кольцо.

– Надень на кулон. Медь «перевешивает» зов.

Марина надела. Звук камня стал теплее.

– Лиза, – сказала она, – пойдём с нами на первый пролет лестницы. Там меньше воды.

– Там суше, – согласилась Лиза. – Там я слышу хуже.

– Именно, – кивнул Максим.

Они двинулись к выходу. Марина шла рядом с дочерью, не касаясь, но держась на шаг. Максим прикрывал тыл. В коридоре фонари едва качнулись, на рисовой бумаге драконы замерли.

На лестнице под самым потолком дрогнул на нитке раковинный колокольчик – один короткий удар. Максим поднял взгляд.

– Не вниз, – сказал он. – Вдоль стены и на галерею.

Они прошли по узкому балкону над водной галереей, где под настилом шевелилась чёрная гладь. На нижнем уровне тихо прошёл сторож с копьём и пропал в тени. Ни один колокольчик больше не звякнул.

У выхода Максим остановился и посмотрел на браслеты.

– Последний шаг, – сказал он. – Снимем первый узел до конца и оставим остальные спящими. Дальше – уже на мосту.

Марина приложила кулон ещё раз. Нефрит на запястье Лизы легко щёлкнул, будто отпустил тонкий волосок. Рябь исчезла. Лиза вдохнула глубже и впервые за всё время посмотрела прямо – без слоя воды между.

– Мама, – сказала она уже обычным голосом. – Я пойду. Но медленно.

– Медленно – можно, – ответил Максим. – Быстро – нельзя.

Они вышли на наружную галерею. Ночь стояла ровная и холодная. На воде мерцали огни фонарей. Где-то внизу по настилу прошёл тот же лёгкий шорох – не угрозой, а напоминанием, что здесь слушают не уши.

– Вниз по трапу, – сказал Максим. – И к задней пристани. У моста стражи помнят нас.

Кулон у Марины пульсировал в такт шагам, ровно и уверенно. В этот ритм легко встали и сердце, и дыхание. Река рядом вздохнула – не громко, как живое существо, которое отметило их выбор и отступило на полшага.

Глава 12. Дом, что слушает реку

Восточный берег дышал глухо и ровно. Под домами на сваях шуршала вода, будто огромный зверь переворачивался во сне. Лунный свет ложился на чёрную гладь так ярко, словно река пыталась заглянуть в окна.

Лиза стояла в центре комнаты – неподвижная, как фарфоровая статуэтка. Тёмные глаза с серебряными отблесками глядели на Марину, но взгляд уходил «сквозь» – дальше, чем стены. Максим держал ладонь на рукояти клинка и не приближался.

– Мы заберём её, – тихо сказала Марина.

– Осторожно, – ответил Максим, не сводя глаз с Лизы. – Это не просто дом. Он «слушает» реку и повторяет её волю. Если вода злится – дом запирает гостей, если успокаивается – отпускает.

Снизу, из-под пола, поднялся гул. Сначала едва слышный, затем – вязкий, низкий. От шёлковых занавесей потянуло сыростью и прелыми травами.

– Мама… – Лиза сделала шаг. На шелковом ковре остались мокрые следы, будто она только что вышла из воды. – Здесь безопасно. А там… всё равно придёт она.

Максим коротко качнул головой:

– Уходим сейчас.

Он шагнул вперёд – и фонари в комнате дрогнули. Свет завертелся, тени на стенах отделились и поползли к полу.

Первая тень поднялась. В ней проявился карп с человеческими чертами лица. Губы раскрывались и закрывались, но вместо слов по комнате прокатился плеск. Максим выхватил клинок; лезвие блеснуло и рассекло тень. Та рассыпалась на капли и ушла в пол. Из углов уже тянулись другие – женские силуэты с водорослями вместо волос, змеиные тела с лицами людей.

– Держи её, – крикнул Максим. – И не отпускай кулон!

Марина подбежала к Лизе и схватила её за руки. Кожа у дочери была ледяной, но Марина не разжала пальцев. Кулон у неё на груди вспыхнул, и под ногами проступил тонкий светящийся круг – волны, лотосы, драконьи чешуйки, сложенные в узор. Тени отпрянули, но остались кружить вокруг.

Сквозь щели в полу прорвалась вода. Она разлилась по доскам тонкими струйками, поднялась и зашумела, как будто в доме открыли невидимые шлюзы. Внутри воды сверкали крошечные серебряные «чешуйки» – не рыбы, а отражённый свет, который вода оживляла.

– Дом «поднимает уровень», – коротко объяснил Максим. – Если вода дойдёт до потолка, комнаты станут колодцами. Оттуда не выходят – остаются в памяти реки. (Здесь дом действует как ловушка: он связан с водой и усиливает её.)

Максим рванулся к двери – та захлопнулась. На лакированной поверхности поднялись резные волны, из них высунулась драконья голова. Она шевельнула усами и раскрыла пасть; изо рта тонкой струёй полилась вода.

– Окно, – сказала Марина.

Максим оттолкнул бумажную перегородку, но за ней была не улица, а темнота воды. В толще плавали карпы с жёлтыми глазами. Они смотрели слишком осмысленно и двигались, как стражи.

– Дом окружён, – тихо сказал Максим. – Выходим через низ.

Они двинулись к лестнице. Ступени уже заливало. Тени скользили следом – неторопливо, но целенаправленно. Одна – с женским лицом и змеиным телом – потянулась к Лизе. Кулон горячо вспыхнул; тень зашипела и рассыпалась на брызги.

– Держи её за правую руку, – скомандовал Максим. – Левой прикрой кулон, чтобы он светил вниз, а не в стороны. Так тени не «схватят» луч.

Они начали спуск. Вода поднялась до колен. Между ног путались длинные стебли, цеплялись, как тонкие пальцы. Под потолком висели связки сухих трав. Запах стал резким, как вдох соли.

Первый этаж уже плавал. Из несущих балок поднимались резные драконьи головы. В их глазах загорелся зелёный свет, из пастей потекли струи – и слились в мощные потоки. (Пояснение: это «жила» дома. Резьба не украшение, а часть механики – через неё вода входит и направляется.)

Холод входил в кости. Лиза шла рядом, но взгляд её уплывал. Она смотрела в воду, как в зеркало, и будто видела там не тьму, а знакомую дорогу.

– Она зовёт меня, – прошептала Лиза. – Мама, это… красиво.

Марина сжала руку сильнее:

– Это не «красиво», это смерть. Идём домой.

Они добрались до задней двери. Щель была приоткрыта, но за ней – всё та же тёмная вода. Максим вынул Камень Звезды Дракона. В зелёной глубине камня вспыхнули золотые искры – как дыхание. Вода у порога дрогнула, отступила и разошлась узким сухим «коридором».

– Быстро, – сказал он. – Камень держит память реки. На миг он «помнит» здесь берег и расступается.

Они выскользнули на деревянную дорожку между домами. За спиной гулко вздохнуло строение, и вода рванула наружу – уже как живое, тянущееся щупальце. Максим прикрыл отход, развернулся с клинком.

Из реки поднялась огромная тень. На долю секунды Марина увидела длинное тело, два холодных огня глаз и усы, которые почти коснулись её лица.

– Хэй Лун, – выдохнул Максим. – Не тело – взгляд. Он заметил нас.

С реки налетел резкий порыв. Несколько фонарей сорвало, красные шары покатились по настилу и гасли один за другим, оставляя пятна тёплого света. Тень исчезла. Вода схлынула, дом остался стоять, хотя из окон всё ещё стекали ручьи.

Они бежали по узким мосткам, перепрыгивая через лужи. Дыхание рвалось на хрип. Лишь когда отступили на безопасное расстояние, Максим остановился. Лиза стояла рядом – бледная, тихая. В её глазах всё ещё плескались волны, но зрачки стали «человеческими».

Марина поняла: река отпустила их не из-за победы. Ей так было нужно – она отметила их и дала дорогу.

– Дальше не здесь, – сказал Максим ровно. – Дом запомнил нас. Возвращаться нельзя. Ночью пересидим у кухни мастера Юй-линь. Утром – к мосту. Кулон поведёт.

Марина кивнула. Она поднесла ладонь к груди: камень под тканью пульсировал уже не жаром, а ровным теплом – как сердце, которое вошло в один ритм с её шагом.

Глава 13. Тени Зеркального Хабаровска

Ночной ветер с Амура резал кожу тонкими лезвиями холода. За спиной, в «обычном» городе, оставались сияющие витрины, редкие трамвайные огни и звук шин по мокрому асфальту. Но стоило им шагнуть через почти невидимую щель в воздухе, как мир качнулся, цвета потускнели, и Хабаровск стал другим – вывернутым, будто отражённым в старом, чуть потускневшем зеркале. Здесь свет фонарей не разгонял мрак, а сгущал его; тени не прятались за спиной, а шли рядом, настойчиво касаясь локтя. Где-то в глубине, за домами, шумела вода – но не та, привычная, а вязкая, как густая тушь.

– Быстрее, – тихо сказал Максим Логинов. – Здесь нельзя задерживаться на открытом месте.

Голос у него был ровный, почти спокойный, но Марина уже научилась различать, как в этом спокойствии дрожит натянутая струна. Лишь едва заметное: вдох – выдох – и взгляд, который резал туман, как нож.

– Ты обещал безопасное место, – вырвалось у неё.

– Я обещал путь, – поправил он. – Безопасность – это цена. Её придётся платить.

Он оглянулся. Лицо – городское, привычное: тёмная шерстяная куртка, коротко стриженные виски, узкие перчатки. Только глаза выдавали, что «городской» – маска: в них было что-то нездешнее, глубокое, как омут, и если смотреть слишком долго, начинало казаться, что где-то в зрачках блеснёт изломанная чешуя. Максим коротко улыбнулся – и добавил уже так, как будто снимая второй слой кожи:

– Моё имя – Улун. Здесь его слышат лучше.

– Улун, – повторила Марина, и слово странно легло на язык – как горячий чай и первый мороз одновременно.

Она сжала сильнее руку Лизы. Дочь шла молча. Тонкая, высокая, в тёмном пальто, с неубранными волосами, в которых застрял серебристый иней этого странного ветра. Лиза не сразу узнала мать, когда та буквально выдернула её из чужого дома на набережной – дома, что дышал водой и шептал голосами ржавых труб. С тех пор Лиза будто стала легче – не в весе, в самом присутствии: иногда Марина ловила себя на том, что пальцы держат её за запястье, но взгляд натыкается на пустое место, и только через мгновение фигура дочери «появлялась», как после сбоя картинки. Улун говорил: связь с рекой не разорвана. Не сразу отпускает, если девушка была «названа».

– Мы почти пришли, – сказал Улун.

Переулок, в который он их завёл, был узким, словно выдолбленным в камне. Дома нависали, крыши почти сходились, и между ними тянулась узкая полоска тусклого света. Снега не было – и всё же под ботинками хрустело, как по льду. Марина глянула вниз – под тончайшей стеклянной плёнкой вместо асфальта текла вода. Она видела отражение своей руки, и оно двигалось с еле заметной задержкой.

– Не смотри под ноги, – сказал Улун, – здесь отражение всегда хочет договорить за тебя.

Он коснулся ладонью кирпича, и на кирпиче проступили тусклые штрихи – будто на секунду выступили невидимые раньше знаки. Марина рассмотрела: узкие, вязкие иероглифы, похожие на ветки и воду; меж ними – знакомые ей из детских гаданий палочки гексаграммы. Три быстрых движения – и стена ушла вглубь, открывая низкую круглую дверь, обитую бронзовыми шляпками.

– Проходите.

Внутри пахло мокрым камнем, железом и чем-то немного сладким – то ли чаем, то ли сухими травами, оставленными на горячем воздухе. Зал оказался круглый, с высоким, теряющимся в полумраке куполом. Стены здесь были не просто влажные – живые: вода текла по ним тонкими струйками, замирала, сворачивалась в знак, распрямлялась, уходила вверх.

В центре стоял низкий стол из чёрного камня, матовый, как ночь. Марина провела пальцами – поверхность отдавалась холодом, но в глубине камня мелькало что-то, похожее на движение: будто там, внутри, кто-то проходил мимо, оставляя завитки пара. По краю стола вилась резьба: облака, волны, драконьи когти – и в каждом изгибе резчика чувствовалась рука, умеющая не просто украшать, а удерживать.

Улун положил на стол тонкую кисть из беличьего меха и длинный узкий футляр, знакомый Марине с первого взгляда – футляр её скрипки. Он забрал его, когда они бежали, чтобы руки у неё были свободны.

– Возьми, – сказал он. – Здесь звук важнее слова.

– Ты хочешь, чтобы я играла? – Марина даже не заметила, как голос сорвался на смешок. – Сейчас?

– Тебя слышит вода. А вода помнит музыку лучше крови.

Лиза до сих пор молчала. Теперь она подняла глаза на мать – глаза, в которых отражался не зал, а нечто, похожее на шевелящуюся гладь. Марина почувствовала укол страха и злости – на кого? На дом, на реку, на город, на себя – за то, что опоздала.

– Лиза, – мягко сказала она, – сядь, отдохни.

Дочь послушно села на низкую скамью у стены. Руки сложила на коленях, пальцы сухие, холодные. Танцующие блики скользили по её коже, оставляя влажные тени.

Улун тем временем раскрыл небольшой свиток – рисовая бумага, тонкая, как дыхание. На ней знакомая Марине графика, но здесь линии иероглифов тоньше, чем в учебнике, и строже, как струны. Он обмакнул кисть в прозрачную каплю – не тушь, вода – и быстро вывел знак, который Марина не знала. В ту же секунду где-то за стенами гулко ударило, будто в каменный гонг. Тонкий звон растёкся по залу, приглушая шорох воды.

– Это дом смотрителей, – сказал Улун. – Старое место, где раньше хранили ключи от набережных, когда река ещё считалась рекой. Теперь здесь хранится другое.

– Слушатели? – спросила Марина.

– Смотрители, – повторил он, и улыбнулся так, что стало тепло. – Слушатели – это мы.

Он обошёл стол, остановился перед узкой дверцей с круглыми бронзовыми гвоздями – и провёл по ней ногтем. Бронза ответила коротким, сухим «дзынь», и дверь сама отошла в сторону. В проёме открылся маленький зал, похожий на шахматную клетку: чёрные и белые плиты пола были полупрозрачны, и под каждой – медленно вращались волны. Над плитами на невидимых нитях висели круглые фонари, такие, какие Марина видела однажды на китайском фестивале: бумага, каркас бамбука, мягкий желтоватый свет. Но эти светильники не освещали – они слушали. Марина чувствовала, как звуки её шагов отдают в хрупких каркасах.

– Здесь безопасно? – спросила она.

– Здесь сносно, – поправил Улун. – До тех пор, пока не назовёшь вслух то, что не готов потерять.

Марина невольно сжала пальцы на футляре. Он был единственным, что оставалось от прежней, понятной жизни, где ноты заменяли слова, а сцена – суд. Луны, маски, тени – всё это было бы красивой страшилкой, если бы не Лиза, сидящая рядом, будто наполовину здесь, наполовину – в той холодной воде. «Не готов потерять» – как это сказать, если уже потеряно?

– Я не назову, – сказала она. – Ни одного слова.

– Хорошо, – сказал Улун. – Но играть всё равно придётся.

Он поставил на плиту небольшой чайник – чернёная глина, круглый, гладкий, будто отполированный сотнями рук. Лёгким движением расплескал над крышкой влагу, и чайник задышал. Из носика, совсем немного, пошёл пар. Запах – свежей травы под дождём, нежно-дымной кожуры сушёного апельсина и чего-то, похожего на водоросли на берегу.

– Улун, – сказала Марина, не удержавшись.

– Имя – как чай, – улыбнулся он. – Его нужно раскрывать.

Они сидели втроём вокруг чёрного стола, пили маленькими глотками слишком горячий чай, который почему-то не обжигал. Вода шептала по стенам, и Марина поймала себя на том, что начинает слышать в этом шёпоте ритм. Не слов – тактов. Как если бы из хаоса кто-то аккуратно выстраивал мелодию.

– Слушай, – сказал Улун, кивнув на струи. – Сегодня город звучит на «гун». Завтра может перейти в «шан». Мы должны пройти, пока ядро не сменилось, иначе дорога закроется.

– Переведи, – попросила Марина.

– Сейчас Зеркальный Хабаровск держит себя на одной ноте. Это значит, что он собран, – пояснил он. – Когда он начнёт переливаться – нас будет сносить.

– Нас уже сносит, – буркнула Марина, глядя на руки Лизы.

Лиза подняла взгляд – и впервые за все эти часы в нём мелькнуло узнавание, человеческое, родное. Марина хотела что-то сказать – но в этот момент в двери, через которую они вошли, что-то мягко царапнуло. Как будто кто-то провёл мокрой щеколдой по камню.

– Они нашли нас, – тихо сказал Улун.

– Кто они? – Марина почти знала ответ, но спросила, чтобы услышать чужой голос, не свой.

– Охотники воды. Не люди. И не совсем река. Они становятся тем, что вы показали в воде. Любой тенью, любой ошибкой. Если войдут – заговорят твоими голосами.

Марина почувствовала, как в животе холодеет. Она не боялась выстрела, не боялась ножа – такие страхи понятны и распознаваемы. Но «заговорят твоими голосами» – это было о другом, о внутреннем.

– Что делать? – спросила она.

– Играй, – ответил Улун. – Пускай слышат другое.

Он раскрыл футляр – знакомый запах лака, смолы, старой сосны. Марина взяла инструмент – пальцы нашли гриф, как возвращаются домой. Смычок скользнул по струнам, и зал вздохнул. Звук родился тонкий, прозрачный, как та самая плёнка льда под ногами, на которой они шли сюда; на нём не было vibrato – только чистая линия, по которой, как по натянутой нитке, может двигаться свет.

Тени за дверью замерли. Потом шорох повторился – ближе. Под порог пролилась тонкая струйка воды; она не потекла по полу, как положено воде, а ползла, как живое насекомое, выбирая путь между плитами. На миг Марине показалось, что в капле отразилось знакомое лицо – её собственное, только с детской, нетерпеливой улыбкой. Она усилием воли держала ноту.

– Не останавливайся, – сказал Улун. – Музыка – мост. Пока он звучит, дом не меняет планировку.

– Дом меняет планировку? – хрипло спросила Марина.

– Этот – да, – отозвался он. – И город тоже.

Он поднялся, достал из рукава узкий металлический диск с выгравированным драконьим силуэтом, повернул его – и в стене, где раньше была ровная кладка, открылся новый проход. Не дверь – щель, как на прорези старого иероглифа «вода». За щелью – коридор, подсвеченный синими бликами, будто свет приходит с глубины.

– Лиза, – Марина остановила мелодию на крошечной каденции, – держись за меня.

– Я слышу, – спокойно сказала Лиза, – что они зовут меня по имени, которого у меня не было. Но оно красивое. И мокрое.

– Уходить, – резко сказал Улун. – Сейчас.

Они двинулись в коридор. Пол слегка пружинил; воздух был густым, как настоянный на травах пар. Марина шла, едва касаясь каблуками плит, радуясь, что в другой жизни её ноги привыкли к сценическим доскам, рельеф которых иногда предательски выпирает под черным балетным сукном. Здесь рельефом был сам воздух – почти материальный, обволакивающий, с запахом реки, железа и чайной глины.

За спиной снова зашуршало – уже громче. Тонкая струйка под порогом разрослась в ладонь шириной и не молчала больше: в ней клокотали отдельные слоги, складываясь в слова. «Ма-ри-на», – услышала она. – «Ма-ри-на, открой». Голос был её. Тот самый, которым она с детства звала кошку и мать, которым ругалась на сцепившийся клапан кофеварки. Мутная вода, перепрыгивая через порог, шарила по плитам, вытягивая тонкие усики.

– Не слушай, – сказал Улун. – Там – только отголосок.

Он шёл ровно, не ускоряясь, и от этого становилось легче. Марина поймала этот ритм и заставила дыхание синхронизироваться. «Раз – вдох, два – шаг, три – выдох». Лиза ступала между ними, как по натянутой струне.

Коридор вывел их в зал, широкий, как вокзал, и такой же пустой. Только вместо табло – круглая чаша в центре, полная непотревоженной воды; вместо лавок – низкие каменные блоки, на которых лепились соляные корочки. На стены неторопливо сползали узкие каскады – вода стекала, как время.

– Присядем, – предложил Улун. – Дальше – путь к Саду. Но идти сейчас – значит вывесить фонарь над нами. Пусть охотники пройдут мимо.

– А если не пройдут? – Марина старалась говорить тоже ровно.