Байгуш

– При-и-ве-ет! – налетаю на девку и чмок в щечку. Узнала, приняла, улыбается. Сердце от предвкушения сладострастия заколотилось у горла. Разговор краток; подполковник вот-вот вернётся с ужина; но очень содержательный. Любка соглашается прийти к обозначенному окну, когда стемнеет. Окрылённый несусь обратно и, громыхая оцинкованным железом и оставляя на стене вызывающие полосы от сапог, молнией забираюсь в оконный проем боевого поста. Полчаса спустя появляется старшой; от него изрядно разит спиртным. Ещё час спустя темнеет и начальник смены объявляет, что ложится отдыхать. Но сначала нудно читает длительную нотацию, как мне следует выполнять обязанности в его отдых и при этом обязательно, чтобы в надетых наушниках. Уверившись в моей порядочности, он закрывается в коморке и через пару минут оттуда доносится  богатырский храп.

       Я наушники в сторону и к окну; хрен с ним с этим сигналом. Отговорка найдется – частота у приёмника сама собою сбилась. Больше трех суток ареста за это не дадут, а сигнала может и не быть вовсе. К чему зря париться и мучить себя? Скоро темень стала непроницаемой, а вместе с тем и начала таять надежда. Сижу, задумался. Нет-нет шлепну комара на плече или шее. И вдруг голос: – «привет». Любка! от неожиданности аж вздрогнул. Как подошла зараза не услышал.

       Я ей – « говори шепотом». – «Боишься?»  – «Не-а,– шепчу, – нельзя разбудить начальника, а то всё прахом пойдет». А у самого уже план вызрел: если вниз от училища мимо собора с ней рвануть, там минуешь три квартала и вокзал, а справа импровизированный местный пляжик и пяток лодочек на воде покачиваюся; речка в один плевок – три минуты и на другом берегу; а там камыши стеной – примял пару охапок и ложе готово. Однажды вкусив любви на камышовой подстилке, мозг напрочь отказывается  рассматривать другие варианты. Ну, я девке задумку-то вышептываю, намекая, что проходили, мол, этот урок, а сам думаю: – «откажет ведь шельма и придется скучать до утра». Ха! не тут то было. Любаха не из неженок. Боевой товарищ, что та  Крупская по характеру, не меньше. Ей, что медные трубы, что огонь, а на камышах предаться десятиминутной страсти, так и вовсе пара пустяков. С такими революции варганить святое дело. – «Ну, идём, если не страшно» – шепчет ундина. Я пару минут тяну резину, прислушиваюсь, менжуюсь – «вдруг проснется подполковник?». Но за дверью капитальным образом обосновался стойкий храп, достойный художественного пера…

   Да, где наша не пропадала! сидеть, так сидеть, первый раз что ли!…  Стараясь не греметь, спрыгиваю и мы, взявшись за руки, тут же пускаемся в путь. Соборная площадь хорошо освещена, потому пересекаем её рысцой и дальше ныряем в потёмки. Десять минут и мы на пляже. Темно как в известном месте у негра, только на гладком полотне реки едва отсвечивают вокзальные фонари.  Сразу подвергаемся нападению комаров; здесь этой твари видимо невидимо. Подходящая лодка нашлась не сразу: та дырявая, та далеко от воды, иная на привязи. Но повезло и, извозюкав сапоги в иле, с помощью одного весла в неустойчивом челноке переправляю Любку на другой берег. В минуту изготовил приемлемые перины. – «Я испачкаюсь».  – «Да всё нормально, я много постелил».  – «Нет, испачкаюсь, там мокро».  Я с остервенением приминаю  еще пару охапок тростника. – «Теперь нормально?»  Любка молча устраивается на постилке.    Полпоцелуя даме для приличия и легли. Наваливаюсь на зазнобу и тут выходит некий камуфлет: гнуснейший, невиданный налет озверевших комаров – только спустил штаны, зад мой будто кипятком ошпарили, и я был вынужден немедленно свернуть боевые действия и в момент ока отказаться даже от мысли о возможности в это время явить голым участок тела свежему воздуху течением долее чем в секунду. Изверги – мама не горюй. То же самое пережила и «железная леди». Река Тузлов не расположена принимать  в своих берегах любвеобильные пары, тот раз эту аксиому я крепко запомнил на будущее. Маныч и то намного приветливее в этом плане. Уже без настроения мы переправились обратно и поплелись к училищу. Ну, думаю, не солоно хлебавши на губу загудел. Но, полная сочувствием ко мне, Любаха уже завелась приключением и предлагает пойти на компромисс. Она жила у тетки и пригласила зайти в гости. Спустя полчаса пыхтения в извилистых проулках добрались к месту предполагаемого греха. Перед нами глухой забор с крепкими воротами и непроницаемой калиткой. «Синий» – подумал я. Спутница усадила меня на лавочку, а сама растворилась в темноте. Жду Любку, а сердце не на месте: – «проснулся подполковник, в роте паника, меня разыскивают и прочая чепуха». Слышу: – «ты где там? входи».  Внутри двора от калитки дорожка к веранде, над нею шатром виноград. Видно, что в доме горит свет, на ступеньке Любка стоит. Забор оказался не синим, а зеленым. Зазноба шепчет: – «Мои не спят, иди за дом, там залезешь в окно». Повинуясь, крадусь и затем, отыскав нужное, проникаю в её комнату. Шепчемся, как, мол, и что делать будем; у Любки чисто и по-деревенски пахнет травами; в углу кровать, которая предательски скрипучая в маму дорогую.  – «Сожалею, но здесь ничего не получится, даже на полу» – грустно озвучиваю неприятный факт.  – «Ну и ладно, – шепчет затейница, – пошли тогда во двор». Выбираюсь тем же путем и под самой густой лозою дожидаюсь союзницы. Появившись, Любка тянет меня к летней кухне и указывает на приставленную к чердаку лестницу. – «Лезь наверх, я сейчас». Поднимаюсь и, медленно отворив плачущую дверцу, вползаю внутрь. Со стропил свисают луковичные косы, пол усеян прошлогодним грецким орехом, а там дальше, где окошко можно видеть несколько низок вялящихся фруктов.  До головокружения пахнет яблоками и пылью. Скоро вползает и Любаха. На расстеленной телогрейке милуемся до первых солнечных лучей, в перерывах головами задевая луковицы и аппетитно чавкаем, треща ореховой скорлупою. Комары жалят, но не так, чтобы отказаться от дармового лакомства и любви в чердаке. Как только страстью поостыли, уточняю у подруги дорогу к училищу и прощаюсь. Сопровождаем собачьим лаем и с пересохшим от съеденных орехов горлом, пробираюсь обратно. Надолго припадаю к первой же колонке с водой. Утолив жажду и помыв от высохшего ила сапоги, продолжаю опасный путь…

   До шести часов утра пятнадцать минут. Подхожу к покинутому ночью зданию. Окно по-прежнему открыто, под ним красуются оставленные мною следы. Цепляюсь за подоконник и осторожно заглядываю. Противогаз как оставил, так и лежит. Прислушиваюсь –  храпа за дверью нет. Очень осторожно заползаю внутрь. Только-только сел к радиоприемнику и надел наушники, выходит подполковник.

– Всё нормально?

– Так точно, товарищ подполковник! – сняв наушники и подскочив, бодро отвечаю.

– Журнал заполнили, товарищ курсант?

– Сейчас заполню.

– Заполняйте быстрее, мне нужно идти на доклад.

       От меня разит недавней любовью, вонючим илом и яблоками. Наспех вписываю придуманное в пустые графы, при этом чувствуя, как комната все гуще заполнятся Любкиным запахом.  «Быстрей бы в душ» – живу одной мыслью.

       Боженька милосерден безнравственной выходке – ни патруль не подослал, и особого сигнала не передавали.

       Февраль 1985 год.

       Почти полгода в первой должности. Не вылезаю из нарядов, отчего сознанием день зачастую путается с ночью. Питаюсь, как придется, сплю на чём и где попало. От руководства всех уровней кому я на глазах одни взыскания. От тех, кто постарше выслугой – насмешки вслед. Оказавшись в недолгой компании любой разговор начинается вопросом: – «Что, задрочили?», словно другого спросить нельзя. Всё курсантское содрано, как с апельсина кожура. Забыл приятную терпкость «Каберне», липкий аромат «Солнца в бокале», странный цвет с какими-то бурыми у низа хлопьями «Алжирского». Про легкие напитки: «Старый замок», «Черный доктор», «Алиготе», «Кагор»  и «Спотыкач» вообще промолчу. Пью, как все – исключительно «огненную воду». Остальной алкоголь здесь поднимается на смех.

    Офицеры части разделены в несколько кругов, которых границы четки. Кто при штабе все имеют партбилет, все заносчивы и высокомерны – белая кость. Не блещут начитанностью и правильностью построения речи, но при любом обращении ведут себя так, будто знают что-то особенное, чего тебе не дано знать. Наградные планки и погоны на их кителях новёхонькие и непременно с жесткою вставкой. Известно, что пьют. Но в расположении части грешат этим только в праздники и прилагают усилия к незаметности. Разговоры меж ними – тайна покрытая мраком. Их увидишь только утром на разводе подразделений. Куда потом они деваются на целый день непонятно. Даже сравнил их с привидениями. Всегда гладко выбриты и пользуются парфюмом от пяти рублей, а если образуется кружок курильщиков, то всегда один эффектно достанет перед собравшимися пачку "Marlboro" или "Kent". У большинства штабистов отчего то в моде совершенная дрянь – выращивать до невообразимых размеров ноготь на мизинце. Что они хотят этим обнаружить мне не понятно. А еще элита. Я их презираю.

       Другая каста малочисленна и представляют её покорные служаки. Это «чернорабочие».  Кажется, что говорить они вовсе не умеют и к пререканиям не склонны.  Половиной они коммунисты, а половиной нет. Даром, что училища за их плечами командные – на них всю «воду» в части возят. Скажут: «идёшь туда» – и он как телок идёт. Погоны у них волною и выгоревшие на солнце, а где укладывается портупея всегда темная полоса. Одеколон у них, что по 50-ти копеек, зачастую обросли щетиной и после них долго стоит запах крепкого пота, бензина или машинного масла. Эти голоса не имеют, и пить они тоже не умеют.  Потому пьют технический спирт. Пьют много. В канцеляриях это бывает редко, но вот краткие застолья в аппаратных полевого исполнения исчислению не подлежат. А, напиваясь в дупель, всегда болтаются по казармам. Пристают к солдатам и вымещают на них свои обиды. Порой затевают и драки, за что часто биты и всегда наказаны начальством. Пользуются «чернорабочие» самым дешевым табаком, какой только есть и обязательно три пальца на руке у них желтые от никотина. Хоть на их горбах и выезжает командование, они на плохом счету. Этих я люблю всем сердцем за их открытость и русскость. Кроме они вызывают у меня чувство глубокого сострадания. В них всё светло и настоящее. Это они безропотно будут сутками сидеть в окопах под градом пуль и с безмолвными проклятиями подонку генералу бросаться на амбразуры. Беспринципные деляги за их счет под шумок не преминут сделать себе неплохую карьеру. Из множества развлечений, присущих штабистам и «щёголям», для «чернорабочих» свыше отписано только одно и диаметральное – хорошо умереть…, при случае. Впрочем, это можно во внимание не брать: у меня есть привычка многому давать произвольное истолкование и в разрез общепринятому.

       Третий круг самый обширный и интересный в среде офицеров. Они ухожены и полны презрения к окружающим. Всегда держатся кучкой. Ко всему гордо носят звание "коммунист" или состоят в кандидатах. Редкий день их компания трезва, но пьют умело, что и сходит им с рук. На кителе у таких можно видеть отличительные значки только с цифрою «1», других они не носят. Парфюм эта каста пользует по три рубля, и он часто неплох букетом. Но пользуются они им совершенно без меры. Курят  лощеные товарищи сигареты с фильтром, особенно предпочитая марки болгарских фабрик. За ними всегда останется пустая пачка "Feniks"-а  на столе или смятая порожняя "Opal"-а  на полу. Эти довольно громко командуют, всегда правы, не пропускают ни одного построения, при строе могут унизить «чернорабочего». Но невозможные бездельники. Разговаривают они много и во всеуслышание. Более всего в их кругу удовольствие обсуждать карьеру и собственные "подвиги" – где и на кого наорал или как залепил в ухо солдату. Не без того, чтобы и перемыть косточки женщинам, впрочем, своим похабством определяя им только одну известную роль. Всё их занятие на разводе подрать горло, на планёрках четко доложить о проделанной мифической работе, уточнить пространный план, высмеять, кто попадет под руку и затем смыться компанией в каптерку: устроиться там, пить водку и часами расписывать "пулю". Их находят хорошими служаками и регулярно выдвигают достойными поощрения и повышению в должности. А копни поглубже – щёголи или просто балласт, где обнаруживается пустота, ложь и хамство, и тому более – ненужность Родине. Потому уже годом после назначения проносится известие о снятии с должности. Будь на дворе веку 18-му, так эти интриганы были бы зачинщиками большинства дуэлей. Противопоставить этим выскочкам можно только готовность дать немедленный и жесткий отпор. Перед тяжелым взглядом и физической силой они пасуют, тут же небрежно переводя течение возникшего противостояния на нечто отвлеченное, чтобы не оконфузится перед сотоварищами проигрышем. Душа к ним холодна и лишь есть место удивлению их театральным способностям.

       Обо мне интересного совсем немного. Впрочем, в офицерской среде я стараюсь держаться особняком и, в силу вредности нрава, склонен подчас поиздеваться в ситуации. Подобное занятие меня забавляет. Это особенно проявляется в часы, когда часть переживает состояние, именуемое на кораблях командою «Полундра!». Нечто схожее случайному свидетелю предстаёт, когда присутствующие воровского схода на "малине" сначала слышат продолжительный свист, а затем к ним врывается "шестёрка" с неестественно выпученными глазами, неутомимо несшая вахту на шухере, и благим матом орёт: – "Ата-а-с!".

     Самое занимательное происходит при отказе оборудования у одного из маститых картёжников. Так как найти «хозяина» в такую минуту не представляется возможным, к нему на боевой пост непременно нагонят целую толпу, среди которой, как правило, его дружки  и присовокупленный на всякий случай к ним специалист. Зная наперёд, что будет комедия, я принимаю самое дурашливое выражение на лице и устраиваюсь в стороне получить удовольствие от действия: или возле окна или в дальнем углу. Естественно, под горячую руку начальства попадает молчаливый специалист из «чернорабочих» – капитан или "старлей". Пока таковой, забравшись в технический шкаф, пыхтит и глотает там пыль, «щёголи» дружной стайкой трутся у двери и какой-нибудь из них при старшем офицере обязательно разовьет бурную деятельность. Он начинает орать на единственного в этом представлении солдата: – Товарищ солдат, где документация? Встань, как положено! Где журнал? Застегнись! Почему грязно на посту, почему не заполнены графы? Будто если что-то здесь и не по нему, то это имеет отношение к поломке или исправит дело. Остальные, для приличия выдержав пару минут, скоро проговаривают начальнику дежурное, словно у них совсем вылетело из головы: «мне нужно тому-то срочно сказать, я мигом» или же «я только тем-то отдам распоряжение и вернусь» тут же безвозвратно испаряются со сцены.

     Когда же усилиями солдата наведён порядок и обнаружилась вся документация, неугомонный деятель тут же, изобретя предлог, исчезнет вслед своим дружкам, словно его миссия выполнена сполна и Родина может спать спокойно.

     Копающийся в оборудовании угрюмый офицер каждую минуту вызволяется начальником на свет Божий и вынужден рапортовать неопределенное на бестолковые расспросы: «ну что там?», «через сколько восстановите?», «вы нашли неисправность?», «долго вы там ещё будете копаться?» и прочее. Понятно, что при таких условиях сделать ремонт не представляется возможным, потому спустя пару часов старший офицер закатывает истерику, из которой все окружающие выходят безмозглыми тунеядцами, которым нечего делать в армии. И в этом он, как ни странно, прав.

Если такое приключается, я всегда обожду ночных часов: утомленное начальство наконец распустит офицеров и помещение с неисправным оборудованием опустеет. Затем в присутствии бедного солдата я, а зачастую вдвоем с тем капитаном или "старлеем", принимаюсь(-мся) за дело. Иной раз причина найдется сразу: что чаще бывает – крыса перегрызла провода; реже – слиплись контакты у реле или «высох» конденсатор. Тогда исправив положение, включаю оборудование, а солдату настрого приказываю на вопрос: – «Что там было, и почему вдруг заработала станция?» отвечать – «Не знаю, я просто решил переключить выключатель, а она заработала». На это солдат, как правило, улыбается, а я ухожу искать спальное место в казарме. Конечно, по прошествии срока правда всё-таки вылезет и за то, что я посмел дурачить руководство на меня точат зуб и не любят.

      Не в моих правилах быть над кем-то или чьей-то воле позволить мною управлять, но стараюсь оставаться при этом в тени. В силу мужания начал формироваться характер. Офицер не должен посылать в бой, он должен вести подчиненных в бой. Мне нравится этот принцип, и в своей службе постараюсь не изменить ему. Со штабом нахожусь в состоянии негласной войны. По чьей-то прихоти наряды и хозработы среди офицеров распределяются откровенно неравномерно. Есть деятели, которых за полгода я ни разу не видел в наряде или ответственными, а чтобы представить старшим машины возить почту или воду для столовой, так и вовсе на ум не приходит. Высказал наболевшее начальнику штаба, чем сильно озлобил его. Теперь мы тихо ненавидим друг друга.

       Интересно на фронте тоже так же расписано? – один офицер в окопе наступление сдерживает или у пушки потеет, а другой занят чем-то более важным боя.

       9 мая года 1987-го. Золотые рыбки.

       Многочисленными плакатами, нитями разноцветных вымпелов и гирляндами огней между уличными фонарями майские праздники надолго угнездились в центральных улицах и на площадях города.  Нынче запланирован поход в кинотеатр компанией: после обеда встречаюсь с девушками в общежитии.

       Всему своё время. Так и со мною. К этому периоду я, наконец, отличил работу на производстве от службы; в заводе, пусть и недолго, я работал.  Стал разбирать, когда должно находиться в части безвылазно, а когда довольно лишь посетить развод  и поставить задачи подчиненным. Этим появилось свободное время, порой в излишестве, отчего и перестал тяготиться службой. И выпало это как раз, когда кошелек переживал финансовый бум. Офицерскою судьбой так заведено: проиграешься холостяком в пулю, подловленным на мизере или в американку, гоняя шары – кризис пережидаешь в казарме и солдатской столовой; рассчитаешься с долгами и к тому ещё приладится денежное довольствие – от души покуролесишь в городе.  Лишняя монета пробуждает в офицере гусарское начало, а выпадает она не обязательно в выходной или праздник: офицера в настроении запросто можно видеть в ресторации вечером в понедельник.

       В моем характере также подобных нот обнаруживается немало. Могу не пить в праздник, когда все вповалку, но запросто позволяю при случае нажраться водки в будний день и пропустить службу. Иной раз трезв и без подарка втиснусь кому в день рождения, а пройди время заберусь к нему же в гости достаточно пьян и одарю без причины на то занятной и недешевой штучкою.

       Из драгоценностей на Наташе я замечал только тонюсенькое золотое колечко с блестящим стёклышком и на капроновой ленточке алюминиевый крестик. В эти праздники гусар моей души пожелал памятного постамента, решив огорошить девушку неожиданной приятностию.  Этому можно не верить, но задней мысли, как то купить девичью душу, я не имел. Более того, моя задумка могла и напортить мне – большинство женщин дорогой подарок расценивают на свой счет неправильно. Но пережить удовлетворение без риска не так интересно, не те ощущения.

     Потому ко времени  открытия не на шутку разошедшийся во мне мот приволок меня к магазину «Бирюза», где был небольшой выбор золотых изделий. Советское государство прилагало значительные усилия в содержании военных, почему офицер без особых усилий мог преподнести достойный подарок даме, не уронив при этом чести. В залу вместе со мною просочилось всего два – три покупателя. Выбор пал на цепочку и кулон к ней. К тонкому колечку толстую цепь носить не приличествует. Потому пошлые видом украшения я и не перебирал. Но покоящееся на прилавке не соответствовало моему запросу. Продавщица, видя мои искания, решилась оказать посильную помощь. Я рассказал, как вижу подарок даме сердца. Из всех камней лучшим считаю александрит, хотя ему приписывают дурное и называют вдовьим.  Дарить его девушкам не принято. Но в одиночестве я трагизма не вижу, а любовь к этому камню привила мне мама. Украшений с александритом не имелось даже под прилавком. Всё же снизойдя моим грёзам, продавец попросила подождать и растворилась в проеме, ведущим в святые ювелирторга. Через минут пять верная служительница теневого рынка вынесла из подсобки изящного плетения цепочку и кулон – две кружащиеся рыбки; с камушками к сожалению ничего не было.

       «С вас по кругу двести пятьдесят рублей» – шепнула она. Убедившись, что ни один любопытствующий взор не нарушит конфиденциальности операции, я сунул услужливой спекулянтке деньги, поблагодарил и вышел из магазина.

       Сейчас же появиться на встречу было довольно рано и я, в обузу прихватив торт «Наполеон», забрался в трамвай, чтобы немного оттянуть время.

       Особая пытка дарить девушке первый раз дорогое украшение. А если дарение проходит в присутствии её подруги особенно. Сцена выглядела так неловко, что уши мои загорелись, а сам я готов был провалиться сквозь землю. Наташа тоже была смущена до крайности, и было заметно, что ей неудобно принимать дорогой предмет. Выручила неугомонная Марина. – Ой, можно я померяю?  – и, не дождавшись разрешения обладательницы подарка, начала примерять цепочку у зеркала. Её бойкая болтовня в минуту развеяла неловкость момента. Ах! Марина, Марина! что бы я без тебя делал?

     Наташа пусть ненадолго, но засветилась скромною улыбкой, а я, обрадованный редким впечатлением девушки, разумно отвлекся разрезанием торта к чаепитию, предоставив подружкам пошептаться. Вне сомнений, что подарок тронул девушку. Одного не мог я понять, почему Наташино лицо даже в минуту радости не избавилось от печали, и было видно, что она переживает страдание. Девушку явно что-то мучило, а что я никак не мог распознать. Странная тень непростых раздумий никогда не оставляла её облика.

       Стеснение не позволило Наташе в этот вечер надеть украшение, но впоследствии кулон всегда был на ней, и я мог удовлетвориться её довольством от подарка, потому как мои глаза не находили более на её шее православного крестика.

        Октябрь 1983 год. Надя.

        Что касается моего характера, предвзятость к любому проявлению жизни во мне находит мало отражения, равно и любое загадывание наперёд. Мой принцип существования заключен всего в два, но ёмких слова – как покатит. В этот раз октябрь выдался настолько хорошими погодами, что оказавшись в парке можно было видеть в некоторых уголках его болдинскую осень. У ворот частных подворий заголубели сентябринки и кое-где можно заметить свисающую со столба покрытую пылью тощую гроздь черного винограда.  Деревья оделись в золото, редкие клены полыхнули кострами, а трава оставалась зеленой и в клумбах буйствовали цветы, особенно выпячивая разноцветье астр. Воздух стал прозрачен, а небо, наконец, проявило над головами чистую лазурь в редких по горизонту облаках.

        Перед началом семестра одну из рот батальона расформировали.  По мнению командиров состояние воинской дисциплины уже не поддавалось никакой критике, потому и приняли этакое каверзное решение. Хотя, на мой взгляд, когда я поближе познакомился с шантропой из-за которой всё и началось, их нарушения в сравнении с тем, что выдавал на гора я казались невинными детскими шалостями. Беда проказников заключалась лишь в патологическом упрямстве, схожем с коровьей тупостью стада, бредущего поперек оживленной трассы. Если для меня самовольная отлучка представляла выверенную операцию, где было предусмотрено множество мелочей способствовавших всячески скрыть отсутствие или, по крайней мере, умалить вес нарушения, то эти обормоты перелазили через забор не считаясь ни с чем и с настырностью свойственною идиотам из дурдома.

        Тем не менее, впервые за всю историю училища расформирование состоялось. Личный состав батальона бесталанно перетасовали. Взамен бывшей была создана сборная рота, одному из взводов которой вверили мою персону для перевоспитания. Сентябрь прошел довольно тихо. Курсанты осваивались в новых коллективах – устанавливалась негласная иерархия.

        В ноябрьские праздники училище всегда принимало участие в параде, который проводился в Ростове-на-Дону. За месяц до важного политического мероприятия из курсантских батальонов сформировали парадные коробки, и училище впало в ту пору, когда все свободное время от занятий протекало на плацу в изнурительных тренировках, потому неведомо как образовавшийся просвет многих свихнул с ума. Не минул этой участи и я.