Большая советская экономика. 1917–1991

В апреле 1919 года вводится бесплатное снабжение продовольствием детей всех рабочих и служащих в возрасте до 16 лет. На 1 января 1920 года снабжалось 3 млн детей.

Натурализация зарплаты расширялась. Летом 1919 года вводится запрет на повышение квартплаты сверх уровня, достигнутого на 1 июля, что в условиях гиперинфляции означало фактически ее упразднение. Также были заморожены цены на сахар, соль, спички для продажи по карточкам.

С декабря 1919 года рабочие бесплатно снабжались мылом, затем настала очередь спецодежды: было выделено 100 млн аршин сукна для пошива за счет государства рабочей одежды и отчасти нижнего белья для рабочих – по аналогии с тем, как это уже делалось для красноармейцев. Выдача одежды началась с января 1920 года.

Вокруг городов начинают создаваться подсобные хозяйства для прокорма работников, поставляющие продукты для заводских столовых. Такие хозяйства просуществовали весь период советской власти, являясь частью системы ОРСов – отделов рабочего снабжения. На станции метро «Арбатская» Филевской линии до сих пор для всех желающих работает столовая ОРСа Московского метрополитена, а подмосковный город Московский назван так потому, что расположен на землях бывшего совхоза Московский, принадлежавшего Московскому горсовету и снабжавшего Москву овощами. С марта 1920 года всем рабочим и служащим стали предоставляться бесплатные горячие обеды.

Не забывали и о нематериальных потребностях: местными советами начинают организовываться бесплатные театральные представления для рабочих [40, C. 50].

В середине 1920 года вышел декрет о едином трудовом пайке для всего трудоспособного населения. Паек должен был выдаваться только за фактически отработанные трудовые дни. Лозунг «кто не работает, тот не ест» стал реальностью.

По постановлению состоявшегося в апреле 1920 года IX съезда ВКП(б) стало развиваться натуральное премирование: сахаром, солью, тканями и тому подобными товарами. Система натурального премирования так же, как и подсобные овощные хозяйства, существовала довольно долго: и в 1930‑е, и даже в 1950‑е годы нередки были случаи премирования мотоциклами, сукном для пошива пальто и тому подобными дефицитными товарами, а «продуктовые наборы» ко всесоюзным и прочим праздникам выдавали гражданам СССР до конца 1980‑х годов.

Комиссия использования в основу исчисления потребностей гражданского населения (для Наркомпрода) и красноармейцев (для Главснабарма и Цусоснабарма) закладывала медицинские душевые нормы потребления, но обеспечить их всему населению не могла. В начале 1919 года потребление взрослого занятого ручным трудом рабочего в Москве составляло всего 78 % от нормы, а в Петрограде и вовсе только 53 % [40, C. 42]. Неудивительно, что рабочие бежали в деревню, где шансы раздобыть еду были выше. К этому времени относятся классические работы знаменитого советского экономиста и статистика С. Струмилина, который доказал, что производительность труда падает быстрее относительно падения калорийности пищи в сравнении с нормальным уровнем. Другими словами, один сытый человек работает лучше, чем два полуголодных. В результате при нехватке продовольствия государство пошло не по пути сокращения норм, а по пути сокращения количества людей, которым оно могло эту норму обеспечить.

Несмотря на все эти меры, в целом «средний» рабочий к 1920 году все же жил примерно на 30 % хуже, чем до войны (а без нормированного снабжения исходя из соотношения роста цен и роста зарплат он жил бы хуже на 80 %) [40, C. 54]. Органы снабжения обеспечивали только треть потребности горожан в продовольствии (а в деревне – вообще 11 %) [47, C. 139]. Свыше 60 % продуктов питания горожане покупали на нелегальных рынках, символом которых была Сухаревка (рынок близ Сухаревой башни в Москве). Во многом получаемые рабочими в счет натуральной оплаты труда промышленные товары предназначались для бартерного обмена на хлеб.

На 1 января 1917 года на территориях, которые к началу 1920 года были под контролем советской власти (без Дона, Украины, Кавказа, Сибири и Туркестана), насчитывалось 2,048 млн промышленных рабочих. На 1 августа 1918 года их осталось только 1,4 млн, к 1 марта 1919 года – 1,2 млн, а к 1 января 1920 года – только 1 млн человек [40, C. 39–41]. В целом количество работающих по найму за три года сократилось с 7,5 до 5 млн человек. Пролетарская партия рисковала остаться без класса, интересы которого она взялась отстаивать.

Нехватка рабочих рук привела к появлению «трудовых армий»: по мере улучшения ситуации на фронтах красноармейцев начинают привлекать к неквалифицированному труду без демобилизации. Постановление о первой революционной армии труда было подписано Лениным 15 января 1920 года, сразу же после победы над Деникиным, когда почти на всей европейской части страны гражданская война окончилась.

Для руководства распределением рабочей силы в том же 1920 году был создан Главный комитет труда. С его появлением система военного коммунизма обрела окончательную стройность. Теперь государство определяло, где и как должен был работать рабочий, что он за это получал, а вся произведенная им продукция поступала в распоряжение распределительных органов, члены которых решали, как ее использовать.

Сложившаяся система действительно кое-чем отдаленно напоминала ленинские теоретические конструкции времен «Очередных задач советской власти» (весна 1918 года) и дооктябрьского периода. Однако вместо добровольной ассоциации трудовых коллективов, которые делегируют своих представителей в ВСНХ, существующий для координации их деятельности и продуктообмена, система была построена «сверху» для борьбы с голодом и снабжения армии в условиях нехватки практически всех видов сырья, материалов, топлива и продовольствия. Вместо добровольного самоограничения коммунистически сознательных тружеников пришлось вводить нормированное снабжение. Вместо продуктообмена с деревней пришлось отбирать у крестьян хлеб силой: промышленность работала на армию и предложить крестьянам почти ничего не могла.

Наконец, социалистические методы хозяйствования (продуктообмен и централизованно составляемые планы) из-за гражданской войны пришлось распространить и на мелкую промышленность и индивидуальное крестьянство, которые экономически были к этому совершенно не готовы. Это не только привело к сбоям и бюрократизму, но сделало всю экономическую систему внутренне противоречивой: черный рынок и «мешочники» были ей столь же необходимы, сколь и противны.

Ликвидация финансовой системы и проблема учета при социализме

Замена продажи промышленной продукции ее распределением, гиперинфляция, натурализация зарплаты рабочих и продразверстка все более широкого круга сельхопродукции для крестьян приводили ко все большему сворачиванию товарно-денежных отношений. Расчеты между предприятиями производились в основном без физической пересылки денежных знаков, путем бухгалтерских записей в Государственном казначействе, которое стало единым расчетным аппаратом Советской республики.

Резолюция состоявшегося в декабре 1918 года II Всероссийского съезда совнархозов о финансовой политике требовала в конечном итоге устранить всякое влияние денег на соотношение хозяйственных элементов. Народному банку отводилась роль расчетно-кассового аппарата при ВСНХ. С 1 января 1919 года государственные предприятия освобождались от каких бы то ни было налогов и сборов. Денежные средства выдавались предприятиям главным образом для выплаты заработной платы.

4 марта 1919 года СНК принял декрет о финансировании промышленности, которым предприятия полностью лишались собственных средств. Все денежные поступления они были обязаны сдавать в казну. Ассигнования из бюджета становились единственным источником финансирования предприятий. Сметы предприятий утверждались главками (главными комитетами) ВСНХ, то есть его производственными отделами. У местных властей, таким образом, не оставалось никаких рычагов для влияния на экономическую политику.

В июне 1920 года ВЦИКом были отменены все денежные налоги и сборы (кроме налога на «самостоятельные частные хозяйства»), в июле отменены плата за проезд рабочих и служащих в общественном транспорте и оплата перевозки грузов государственных учреждений. Бесплатной стала и посылка писем.

Своеобразным пиком этой тенденции стала ликвидация летом 1920 года всех банков. Экономическая система царской России окончательно прекратила свое существование.

Новая, практически безденежная система хозяйствования сразу же поставила вопрос о том, как теперь измерять эффективность работы. Для действующих производств задача решалась сравнительно легко: были известны технологические нормы расхода сырья, материалов и топлива, а также необходимое количество рабочих каждой профессии. Надо было стремиться их соблюдать. Однако при проектировании новых производств вставал вопрос сопоставления вариантов, и было неясно, по каким критериям следует их отбирать. Один вариант требовал относительно больше одних ресурсов, другой – других. Прежде сравнение шло в деньгах, а теперь сравнивать стало не в чем.

Неслучайно именно к 1920 году относится появление знаменитой работы Людвига фон Мизеса «Экономический расчет в социалистическом обществе», в которой он впервые выдвигает так называемый «калькуляционный аргумент» о принципиальной невозможности социализма.

Калькуляционный аргумент постулирует, что на рынке постоянно происходит сравнение затрат на производство определенного товара и его полезности для потребителя. Товар, в который вложили слишком много труда и который из-за этого стоит чрезмерно дорого, просто не купят. Рынок, таким образом, позволяет сравнивать индивидуальные затраты со средними. Предприниматель, который научился делать товары быстрее и проще, а следовательно, дешевле, получает сверхприбыль, и это двигает вперед технический прогресс. Если рынка больше нет, то нет и денежной оценки товара, так что производитель просто не знает, хорошо он поработал или плохо, работает он лучше или хуже других производителей. Следовательно, исчезает объективная основа для составления любых планов, так как нет ориентиров, на которые следует опираться.

В ответ на «калькуляционный аргумент» социалисты, в первую очередь немецкий экономист Отто Лейхтер, указали, что раз цена является отражением общественно необходимых затрат труда, то результат работы отдельных производителей можно сравнивать без рынка и без денег – непосредственно через их затраты труда. Так или иначе существует тарифная сетка, через которую можно привести затраты труда квалифицированных рабочих к затратам труда неквалифицированных и выразить стоимость продукции в часах труда неквалифицированного рабочего.

Среди вариантов безденежного учета, выдвигавшихся в годы военного коммунизма, преобладали проекты организации прямого учета стоимости товаров в рабочем времени. Наиболее подробно система трудового учета была разработана С. Струмилиным, предложившим в качестве единицы учета тред – трудовую единицу: продукт одного часа труда рабочего первого разряда при выполнении нормы выработки на 100 %. Отдел фабрично-заводской статистики ВСНХ выработал систему показателей, характеризующих качественную сторону работы предприятий («показательные числа», или, по выражению экономиста А. Вайнштейна, «технические модули»). Этими показателями были трудоемкость и материалоемкость единицы продукции, расход топлива на единицу продукции и на одного работающего и другое.

Однако в конкретных условиях 1920‑х годов разработать такие ставки было крайне затруднительно. Пока речь шла о работе уже существующих производств, можно было ориентироваться на довоенные нормы выработки и расхода сырья в натуре, но вопрос неизбежно должен был обостриться с началом нового строительства.

Общие итоги военного коммунизма

И сейчас в исторической литературе нередко встречаются оценки, что военный коммунизм был не чрезвычайщиной, а реализацией изначального замысла большевиков, от которого они «открестились» лишь постфактум, когда довели своими утопическими идеями экономику страны до полного краха.

Однако даже Л. Крицман, который написал, наверное, самую восторженную книгу о военном коммунизме («Героический период Русской революции», первое издание вышло в 1925 году), признавал, что экономическое развитие страны было не подготовлено к коммунистическим методам хозяйствования, однако их пришлось вводить под воздействием гражданской войны, из-за чего эти тенденции «неизбежно должны были осуществиться не в чистом виде, а с известными извращениями» [47, C. 71]. Он прямо пишет, что с точки зрения развития производительных сил регрессом были как «социализация земли» по Декрету о земле, так и запрет частной торговли в ноябре 1918 года, но обе меры были абсолютно необходимы политически. Таким образом, уже в начале 1920‑х годов советскими экономистами было отрефлексировано то, что некоторые политически необходимые преобразования могут в кратко- или среднесрочной перспективе приводить к экономическому спаду, если в соответствии с условиями политического момента их приходится проводить без достаточной подготовки.

В следующий раз проблема выбора между политически необходимым и экономически целесообразным обострилась при принятии решения об ускоренной коллективизации. Тогда в среде экономистов развернулась большая дискуссия о принципах планирования (полемика между «генетиками» и «телеологами», речь о ней пойдет в следующих главах), где одним из аргументов «телеологов» был как раз тезис о том, что нужен не любой рост производительных сил, а только тот, который приближает советское общество к желаемой классовой структуре.

В третий раз проблема выбора между политической и экономической целесообразностью остро встала перед реформаторами уже в 1990‑е годы. А. Чубайс откровенно заявлял в своих интервью, что главная цель приватизации была политическая: сформировать класс крупных капиталистов, которые не допустят коммунистического реванша на выборах президента в 1996 году, и ради ее достижения он счел возможным поступиться экономической обоснованностью тех форм приватизации, которые были тогда выбраны.

Этот довольно подробный рассказ о принципах работы промышленности в 1918–1920 годах, надеюсь, достаточно убеждает, что военный коммунизм просто не мог быть сколько-нибудь долгосрочной экономической моделью, и руководители советского правительства понимали это не хуже нас. Главной интригой военного коммунизма был вопрос, что кончится быстрее: наличные ресурсы или гражданская война? В 1920 году в стране производилось на душу населения всего 8 кг угля, 1 кг чугуна, 300 г цемента [48, C. 48]. К моменту победы красных на Урале, где сохранялись с довоенных времен крупные запасы чугуна, в Центральной России чугуна оставалось всего 0,5 млн пудов (для сравнения, за один 1913 год было выплавлено 257 млн пудов) [40, C. 65]. Крупная промышленность сократилась по сравнению с довоенным уровнем больше, чем в 5,5 раза, а по товарам ширпотреба так и вообще в 7 раз; мелкая – в два с лишним раза [47, C. 57].

При этом главную стратегическую задачу военный коммунизм выполнил. Численность Красной армии на конец 1918 года составляла 400 тысяч бойцов, к середине 1919 года она возросла до полутора миллионов, а в 1920 году под ружьем состояло уже 5 млн человек [46, C. 77]. Вся эта армия была обеспечена патронами и винтовками лучше, чем царская армия времен Первой мировой войны. Производительность труда на военных заводах была в среднем такой же, как в мирное время. Месячное среднее производство патронов увеличилось в России с января 1919 по июнь 1920 года почти в четыре раза. За один 1919 год государство изготовило для армии 3 млн шинелей, 1,9 млн суконных и 1,75 млн теплых рубах, 6 млн пар обуви, 2 млн гимнастерок, 8 млн комплектов нижнего белья. [40, C. 76]. Это экономически обеспечило победу красных в гражданской войне.

Выше в разделе о нормированном снабжении речь шла исключительно о рабочих и служащих, число которых неуклонно сокращалось. Абсолютное большинство населения было предоставлено само себе и должно было выживать самостоятельно. Продразверстка лишала крестьян стимулов выращивать что-либо сверх необходимого им самим для пропитания объема. Нехватка продовольствия для рабочих ограничивала возможности производства предметов потребления, а сформированный из осколков кооперативной сети снабженческий аппарат даже предметы первой необходимости распределял со сбоями. Пока сохранялась опасность возвращения помещиков, крестьяне из «двух зол» (красные или белые) все же выбирали красных, но чем глуше становились выстрелы заканчивающейся гражданской войны, тем ярче вспыхивали огни крестьянских восстаний. Восстание моряков в Кронштадте, известное как Кронштадтский мятеж, в начале 1921 года и массовые крестьянские восстания в Черноземье показали совершенную политическую невозможность сохранения системы военного коммунизма.

Теперь было необходимо ответить на вопросы о направлениях восстановления и развития промышленности и об экономической системе, которая позволила бы это восстановление провести.

Политэкономическое резюме

Если идеи социалистов о «строе цивилизованных кооператоров» применить к экономике, испытывающей острую нехватку всех видов ресурсов, работа которой подчинена одной цели – победить в войне, цели, означающей, что основной объем промышленной продукции просто уничтожается на полях сражений, – то получится именно военный коммунизм 1918–1920 годов. Большевики столкнулись с ситуацией, когда военная и политическая необходимость диктуют меры, объективно усугубляющие экономический спад: неэквивалентное изъятие хлеба у крестьян; вознаграждение рабочих исходя из норм потребления, а не результатов работы; запрет частной торговли при неготовности государственного снабженческого аппарата ее заменить и тому подобное.

Необходимость централизации ресурсов диктовала необходимость централизации политической власти. Местные инициатива и самостоятельность, которые по первоначальному замыслу должны были выступать основой системы производственно-потребительских коммун, из которых состоит социалистическое общество, теперь подавлялись. Недостаток материального вознаграждения и политического участия компенсировался идеологической накачкой, пропаганда становилась самостоятельным элементом политики. Таким образом практически вынужденно формировалась централизованная система политической власти, которую потом так и не удалось децентрализовать.

Эта проблема так или иначе существовала весь период советской власти и сохраняется до сих пор: чрезмерная централизация ведет к бюрократизму и зажиму низовой инициативы; чрезмерная децентрализация ведет к распылению ресурсов, невозможности их концентрации на ключевых направлениях, местничеству вплоть до распада страны. По всей видимости, идеальный уровень централизма можно определить только эмпирическим путем.

Вероятно, наиболее неприятным «открытием» этого периода стала ведомственность. Оказалось, что ликвидация частной собственности сама по себе не приводит к тому, что работники начинают действовать исходя из общественного блага. Новые главки и наркоматы демонстрировали те же групповые – корпоративные – интересы, что и старые капиталистические фирмы. Проблема ликвидации товарного характера производства, то есть экономической обособленности производителей, чтобы они работали не на свое, а на общественное благо, оказалась для идеи советского социализма более фатальной, чем «калькуляционный аргумент» Мизеса.

Глава 4

ГОЭЛРО (план электрификации России) и создание Госплана

Дискуссия о едином плане

Стихийно сложившийся аппарат управления хозяйством периода военного коммунизма с самого начала подвергался критике за чрезмерный бюрократизм. Множественность центров принятия решений (ВЦИК; СНК; ВСНХ; СТО; Промвоенсовет; наркоматы), наличие на местах конкурирующих представителей большинства из них (местные советы; совнархозы; экономические совещания (ЭКОСО), состоявшие из уполномоченных наркоматов на местах; продовольственные комитеты Наркомпрода, Совтрудармы и так далее), сложная система снабжения главков сырьем, топливом и рабочей силой приводили к волоките, несогласованности, замыкании в себе и автономизации отдельных частей хозяйственного механизма.

Кроме того, единого хозяйственного плана просто не существовало. С одной стороны, у каждого главка был план – производственная программа. С другой, производственные программы главков не были увязаны друг с другом, возникающие дисбалансы снимались «по факту выявления». Множественность «частных» планов как раз и означала бесплановость хозяйства в целом.

Работник ВСНХ А. Кактынь писал, что органы, призванные проводить межведомственное урегулирование (комиссия использования, комиссии цен, топлива, производственная комиссия), в лучшем случае были равны по аппаратному весу согласуемым между собой инстанциям, что давало последним возможность делать все по-своему [29, C. 24].

Л. Крицман приводил не политическую, а военную причину неувязок: Брестский мир и гражданская война разрубили по-живому единый хозяйственный организм страны, к тому же размер контролируемой новой властью территории постоянно менялся, повинуясь победам и поражениям на фронтах, поэтому главки составляли и переделывали свои производственные программы ситуативно, исходя из контролируемых на настоящий момент ресурсов, а не какого-либо единого замысла.

К концу военного коммунизма явочным порядком сложились три группировки хозяйственных органов: производственная (ВСНХ, Наркомзем, отчасти НКПС и Наркомфин), потребительская (Наркомпрод, Наркомвнешторг, отдел местного хозяйства Наркомвнудела), трудовая (Наркомтруд, Наркомсобез, Наркомздрав) [29, C. 25]. Задача заключалась в том, чтобы заставить их работать согласованно. Обстановка с бюрократизацией аппарата была столь острой, что Ленин требовал тайно подготовить «террор» против расплодившихся бюрократов [49, C. 416]. Действительность входила в драматическое противоречие с его идеями периода «Государства и революции».

В апреле 1920 года состоялся IX съезд РКП(б). К съезду простой рядовой партиец С.И. Гусев выпустил брошюру, в которой сформулировал задачу догоняющего развития и принцип ведущего звена, которые съезд поддержал. Гусев писал, что для преодоления отсталости надо заимствовать и внедрять сразу самые передовые технологии, минуя промежуточные ступени, а для этого деятельность всех производств должна вестись на основе единого плана и подчиняться единой задаче. Передовой технологией тех лет была электрификация.

Съезд поручил перестроить взаимоотношения между хозяйственными органами «с целью обеспечения полного единства в проведении хозяйственного плана, утвержденного съездом партии» [50, C. 459]. Это решение дало начало дискуссии о принципах построения и реализации единого хозяйственного плана, которая шла больше года.

Со своими проектами организации управления экономикой выступили Л. Троцкий, Ю. Ларин, С. Гусев, Л. Крицман и другие политики и экономисты [51]. В основном их идеи вращались вокруг изобретения такой комбинации хозяйственных органов и такой схемы их взаимного подчинения, которые бы минимизировали бюрократизм и обеспечивали единство плановой работы. Самому характеру планов, принципам их составления уделялось относительно мало внимания. У Ленина было другое видение этого вопроса: сначала разработать хотя бы в общих чертах внутренне цельный план реконструкции хозяйства, а уже под него менять дизайн административных органов. При этом такой план должен был решить целый ряд проблем – не только хозяйственных, но и политических и идеологических. Все эти задачи с честью выполнил ГОсударственный план ЭЛектрификации РОссии, или план ГОЭЛРО.

Как план ГОЭЛРО повлиял на создание плановой экономики

Главную роль в разработке плана ГОЭЛРО сыграл Глеб Максимилианович Кржижановский, старейший соратник В.И. Ленина, с которым они начинали революционную агитацию среди рабочих Санкт-Петербурга еще до образования РСДРП. Вместе они были арестованы, вместе осуждены, вместе отбывали ссылку в Сибири, дружили домами. Кржижановский после поражения первой русской революции отошел на время от революционной деятельности (но не от большевистских взглядов) и, будучи грамотным инженером, сделал карьеру в электроэнергетике – был представителем немецкой фирмы «Сименс» в России и директором первой российской районной электростанции «Электропередача» в Москве. Кржижановский одновременно обладал знаниями в области энергетики и хозяйства страны, авторитетом в большевистской партии и уважением «старых» технических специалистов, многие из которых большевиков в целом недолюбливали.

В декабре 1919 года Ленин потребовал от Кржижановского написать статью о торфе как сырье для электростанций (Донецкий угольный бассейн и железнодорожный транспорт для доставки угля из Донбасса в Центральный промышленный район были разрушены гражданской войной) и уже 23 января, прочтя ее первый вариант, расширил задачу: теперь Кржижановскому нужно «дать сейчас» проект государственного плана электрификации. Спустя две недели, на сессии ВЦИК 2 февраля 1920 года, Ленин проводит решение о начале работ над таким планом. Для этого 11 февраля была образована Комиссия по электрификации, к работе которой Кржижановский привлек ведущие технические кадры страны.