Большая советская экономика. 1917–1991

Мобилизация рабочих и крестьян на фронт поставила ребром проблему рабочих рук. После Февральской революции рабочие в ультимативной форме добились повышения зарплаты и введения 8-часового рабочего дня. Это сократило размер выработки и доходы от производства в тех областях, где они еще были. Одновременно с сокращением рабочего дня на фоне революционных событий снизилась производительность труда. Заменить ручной труд оказалось нечем. У Гриневецкого приводятся данные, согласно которым к концу 1916 года контингент рабочих Донбасса вырос по сравнению с 1913 годом почти на 70 %, и только такой ценой удалось поднять добычу с довоенных 1,6 млрд пудов до 1,75 млрд пудов, причем производительность труда донецкого рабочего, несмотря на штурмовщину, была в три-четыре раза ниже американского и в 1,5 раза ниже германского или английского. После Февральской революции продолжать штурмовщину оказалось невозможным, многие свеженабранные работники разбежались по родным деревням, и добыча сразу рухнула.

Страна получила топливный и сырьевой кризис одновременно с изношенностью основного капитала транспорта и неспособностью машиностроения заменить падение интенсивности труда и производительности в промышленности. Отделение Польши (уголь, руда, шерсть) и оккупация части страны в Гражданскую войну довершили дело.

Война – это всегда дорого, очень дорого. Расстройство хозяйства снизило доходы бюджета, что вместе с ростом расходов привело к росту его дефицита: 39,1 % в 1914 году, 74,1 % в 1915‑м, 76 % в 1916‑м, 81,7 % в 1917‑м [22, C. 73]. Бюджет на новый 1917 год вообще не удалось утвердить. Царское правительство было вынуждено прибегнуть к эмиссии, то есть к печати денег, что вкупе с сокращением производства спровоцировало инфляцию. Фабрики не справлялись с заказами на печать новых денег, пришлось даже упростить технологию печати.

Со второго месяца после прихода к власти Временного правительства рост цен опережает рост эмиссии в два-три раза, а в июне – в четыре раза. В августе-сентябре в связи с реализацией урожая темп роста цен несколько отстает от темпа эмиссии, в октябре цены вновь поднялись в среднем на 37 %, эмиссия выросла на 11,4 % [23, C. 7].

Для защиты населения от роста цен еще царскому правительству пришлось ввести карточную систему, а чтобы было чем отоварить карточки – продуктовую разверстку, то есть принудительное изъятие определенных объемов хлеба. Правда, поначалу за изъятый хлеб платили «твердую» цену, однако инфляция делала денежную компенсацию все более и более бессмысленной.

1917 год добавил к этой картине политическую мобилизацию масс, которая не способствовала ни боевой, ни трудовой дисциплине. Кроме того, продолжалась война, а значит, все дисбалансы и дефициты усиливались.

Если подытожить, то экономика Российской империи к 1914 году была динамичной, но хрупкой и к тотальной многолетней войне определенно не готовой, а правительство не оказалось ни достаточно мудрым, чтобы избежать участия в ней, ни достаточно деятельным, чтобы преодолевать выявившиеся дисбалансы по ходу событий.

«Великая Октябрьская социалистическая революция» 1917 года и «революция Гайдара»[4] 1991–1992 годов (которую порой классифицируют как «пассивную» революцию) кое в чем похожи: и Ленин, и младореформаторы заявляли, что предыдущие правители поставили страну на грань голода, что как бы оправдывало самые резкие меры новых правительств: «Именно потому, что хлеба только на день, мы не можем ждать Учредительного собрания» [20, C. 397]. Но если Е. Гайдар считал первоочередным средством спасения «шоковую терапию», то Ленин в своей статье упирал на рабочий контроль.

Ленин перед революцией полагал, что разруху можно преодолеть за счет контроля со стороны государства над производством и распределением, то есть путем рационализации производства и потребления, что уже частично осуществлялось в воюющей Германии. Он считал, что технически для этого уже все готово, но такая рационализация сознательно саботируется капиталистами, которые хотят сохранить свои прибыли. Ленин акцентировал внимание на том, что речь идет не о бюрократическом контроле со стороны чиновничества, а о демократическом контроле, осуществляемом всеми рабочими и служащими. Рабочий контроль мыслился как первый шаг к социализму, а в качестве второго шага предполагался переход от контроля к рабочему регулированию производства [24, C. 185].

Первоочередными мерами по установлению рабочего контроля Ленин считал следующие:

1. Объединение всех банков в один и государственный контроль над его операциями (национализация банков).

2. Национализация синдикатов, то есть крупнейших монополистических союзов капиталистов (сахарный, нефтяной, угольный, металлургический синдикаты и так далее).

3. Отмена коммерческой тайны.

4. Принудительное синдицирование (то есть объединение в отраслевые союзы) промышленников и торговцев.

5. Принудительное объединение населения в потребительные общества или поощрение такого объединения и контроль над ним [20, C. 161].

При этом Ленин был уверен, что национализация банков не скажется на их работе, так как не нарушит ни технику их деятельности, ни собственность вкладчиков. А рабочее государство в лице своих представителей постепенно разберется в тонкостях работы национализированной банковской системы и крупнейших предприятий и уже потом начнет аккуратно перестраивать эту деятельность в интересах всех граждан. Любая представительная (от 1000 человек) группа граждан получит доступ к любым документам любого предприятия для контроля за ходом его работы. Интересно, что при условии надлежащего контроля и увеличения производства Ленин предлагал передавать определенную долю прибыли в руки рабочих и служащих, которые будут осуществлять этот контроль [20, C. 170].

При этом ни изымать вклады мелких вкладчиков, ни национализировать собственность крестьян и малых предпринимателей большевики не собирались.

Ленин рассчитывал, что крупные капиталисты согласятся работать по указке всевозможных отраслевых союзов под страхом тюремного заключения и конфискации имущества, а мелкие хозяева объединятся добровольно, так как это в их экономических интересах. Отсюда – одно из ленинских определений социализма: «Социализм есть не что иное, как государственно-капиталистическая монополия, обращенная на пользу всего народа и постольку переставшая быть капиталистической монополией» [20, C. 192].

В целом и подобные планы, и первые мероприятия советской власти показывают, что большевики вовсе не собирались строить «командно-административную» или «административно-командную» систему. Считалось (в полном соответствии с марксистской теорией), что отжившие производственные отношения (то есть отношения между участниками производства, например между рабочим и владельцем фабрики) тормозят развитие производительных сил и сам факт изменения этих производственных отношений уже ускорит прогресс.

Второй Всероссийский съезд советов, открывшийся вечером 25 октября (7 ноября), одобрил действия большевиков по захвату власти и образовал правительство – Совет народных комиссаров, или Совнарком (СНК). Между всероссийскими съездами советов рабочих, крестьянских и прочих депутатов высшей властью был Всероссийский центральный исполнительный комитет (ВЦИК) советов, в его составе функционировал экономический отдел. Каждый народный комиссар был обязан раз в неделю отчитываться перед ВЦИКом.

К тому моменту на многих предприятиях уже действовали фабрично-заводские комитеты (фабзавкомы), объединенным руководящим органом которых был Центральный совет фабрично-заводских комитетов. 26 или 27 октября Ленин подготовил проект положения о рабочем контроле, который после обсуждения с Центральным советом фабзавкомов и доработки в СНК был утвержден ВЦИК 14 (27) ноября. Рабочие получали право доступа к любой управленческой документации, решения выборных представителей рабочих становились обязательными для владельцев предприятий, которым запрещалось останавливать производство под страхом тюремного заключения.

Положением о рабочем контроле также утверждалось, что «впредь до съезда советов рабочего контроля учреждается в Петрограде Всероссийский совет рабочего контроля». Последний успел провести два заседания и 5 декабря вошел в состав вновь образованного Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) [25, C. 75]– органа для выработки общих норм и плана регулирования экономической жизни страны. Вопрос о его создании был поставлен одновременно с разработкой декрета о рабочем контроле, так как деятельность предприятий надо было не только контролировать, но и направлять. «ВСНХ наделялся правом конфискации, реквизиции, секвестра, принудительного синдицирования различных отраслей промышленности и торговли. Все учреждения, осуществляющие регулирование хозяйства, подчинялись ВСНХ. Согласно ленинскому проекту, ВСНХ должен был стать таким же боевым органом в борьбе с капиталистами и помещиками в экономике, как СНК в политике» [26, C. 26]. Председателем ВСНХ стал Ленин, с 1918 года его сменил А. Рыков, а с начала 1924 года Ф. Дзержинский.

Первоначально ВСНХ задумывался не как орган партийного диктата, а как медиатор, организатор согласованной деятельности советов народного хозяйства, которые должны были стать основными хозяйственными органами на определенной территории. Это выражалось в том числе в порядке утверждения президиума ВСНХ, который избирался съездом совнархозов по предложенному Всероссийским центральным советом профессиональных союзов (ВЦСПС) списку, а уже затем утверждался ВЦИК, получая тем самым права и функции государственной власти [27, C. 56].

Таким образом, рабочие, организованные в профсоюзы, должны были сначала наладить контроль за деятельностью своих предприятий, затем в территориальных советах народного хозяйства – совнархозах (экономических отделах местных советов) решить, как лучше перестроить деятельность предприятий на наиболее рациональных началах, и через своих представителей в президиуме ВСНХ согласовать эти планы, что стоит очень близко к анархо-синдикалистским идеям в области экономики. Выступая на Первом съезде совнархозов в мае 1918 года, Ленин говорил, что по мере того, как трудящиеся научатся сами организовывать социалистическое производство, чисто управленческий аппарат, представленный служащими государственных учреждений, будет отмирать за ненадобностью и рано или поздно вовсе исчезнет, а сохранится один только ВСНХ с сетью местных совнархозов [28, C. 377].

Что касается сельского хозяйства, то здесь первоначально планировалось применять те же методы, что и в передаче промышленных предприятий под контроль рабочих. 5 ноября 1917 года вышло разъяснение Ленина, что советы крестьянских депутатов являются высшей властью на местах, в их распоряжение поступают конфискуемые помещичьи земли, а как ими распорядиться – крестьяне пусть решают сами. Рабочие крестьян в случае чего поддержат, «наладят производство машин и орудий, просят крестьян помочь подвозом хлеба».

Первоначальный проект ВСНХ вообще не предполагал никаких хозяйственных наркоматов. ВСНХ должен был состоять из четырех советов: экономической политики, труда и производства, кооперации (обмена) и рабочего контроля – и быть единым (и единственным) хозяйственным центром. Само создание обособленных наркоматов уже было уступкой реальности, которая диктовала необходимость немедленного решения ряда особо острых вопросов, например вопроса продовольственного снабжения [29, C. 22].

Кроме того, если ВСНХ начал свою деятельность с конца 1917 года, то первый съезд совнархозов смог собраться только в мае 1918‑го, так что до «светлого будущего» президиуму ВСНХ надо было выполнять в первую очередь чисто управленческие, распорядительные, а не согласовательные функции. Помимо организационных трудностей, подобная система порождала определенный дуализм: руководство хозяйственных наркоматов (например, наркомата финансов) назначал СНК, а руководителей ВСНХ избирали съезды совнархозов по предложению профсоюзов. Дуализм этот ушел с началом НЭПа: основной задачей профсоюзов стала защита трудящихся, в том числе «защита труда против государственных хозяйственных органов», и право назначать руководство ВСНХ они потеряли [27, C. 56].

В действительности же ВСНХ оказался наркоматом промышленности, поскольку он был не в состоянии управлять всеми отраслями народного хозяйства, что привело к неизбежной специализации управления экономикой. Так появились – а точнее, были восстановлены по образцу прежних министерств – наркомат земледелия, наркомат путей сообщения и так далее. Взаимодействие между ВСНХ и наркоматами до образования Совета труда и обороны в 1920 году осуществлялось посредством межведомственных комиссий (всего их на начало 1920 года было «59 или больше») [27, C. 15].

В течение следующих двух десятилетий общая схема развития советских хозяйственных органов выглядела так: с развитием отраслей промышленности наркоматы специализируются и дробятся, их становится все больше и больше, а чтобы между ними сохранялось взаимодействие, создаются разнообразные межведомственные «мостики» в виде комиссий или совещаний. По мере дальнейшего дробления прежние «мостики» утрачивали свой межотраслевой статус, и над ними приходилось надстраивать новые, более широкие.

Доработка проекта положения о рабочем контроле в СНК была поручена двум весьма примечательным товарищам – Владимиру Милютину и Юрию Ларину [28, C. 447]. В. Милютин был по образованию юристом и «профессиональным большевиком». С ноября 1917 по март 1918 года он руководил экономическим отделом ВЦИК, с марта 1918 по май 1921 года был заместителем председателя (а одно время даже председателем) ВСНХ. С началом НЭПа Милютин резко потерял влияние, работал на малозначимых должностях до начала первой пятилетки, затем поднялся до заместителя председателя Госплана СССР (1929–1934), в годы репрессий был расстрелян.

Юрий Ларин (Михаил Залманович Лурье) – личность еще более выдающаяся. Он не был большевиком до осени 1917 года, однако именно ему было поручено доработать документ о рабочем контроле, а с созданием ВСНХ он стал членом его президиума и оставался им до 1921 года, то есть, опять-таки, до начала НЭПа. Не удовлетворившись этим, Ларин предложил свою кандидатуру от большевиков для выборов в Учредительное собрание, но получил отпор от Ленина: «Совершенно недопустимо также непомерное число кандидатов из малоиспытанных лиц, совсем недавно примкнувших к нашей партии (вроде Ларина)» [20, C. 344]. Как же вышло, что политически «малоиспытанного» человека сразу поставили на крайне ответственную экономическую позицию?

По словам племянника Ларина М. Рабиновича, «еще в эмиграции во время Германской войны он [Ларин] написал книгу о том, как капитализм создает в военных условиях такие формы управления хозяйством страны, которые могут быть использованы и пролетариатом, когда он возьмет власть и понадобится наладить хозяйство, одновременно ведя войну[5]. На эту брошюру обратил внимание Ленин. После революции он призвал Мику и сказал: “Ну, Ларин, теперь социализируйте!”» [30].

Только этим пренебрежением к делам экономическим во время политического шторма можно объяснить то, что Ленин «забраковал» кандидатуру Ларина для выборов в Учредительное собрание, но не был против, чтобы небольшевистский экономист-теоретик через два месяца после вхождения в партию начал «рулить» в хозорганах. Кадровый голод был такой, что «при учреждении в декабре 1917 года Высшего совета народного хозяйства в нем был всего один инженер – старый большевик тов. П.Г. Смидович» [31, C. 12].

Готовность Ларина к решительным действиям и ленинские симпатии к нему характеризует такой факт: в первые месяцы новой власти он регулярно сочинял законы и постановления Совнаркома, подписывал их именем Ленина и посылал председателю Петросовета Г. Зиновьеву в официальное издание СНК – газету «Известия», где тот их аккуратно публиковал. Ленин, таким образом, узнавал о ларинском «креативе» из печати. Более того, мы знаем об этом из книг самого Ларина, который считал это нормальным и хвастался этим спустя много лет [31, C. 8].

Уже 18 ноября 1917 года Ларин выступает в «Известиях» со своей экономической программой:

1. Принудительное трестирование (объединение) предприятий большинства отраслей промышленности.

2. Сосредоточение производства каждого вида продукции на небольшом числе наиболее крупных и технически совершенных заводов.

3. Конверсия, переход на выпуск мирной продукции.

4. Контроль над куплей-продажей акций сливаемых в трест предприятий, но с сохранением доходности для их нынешних владельцев.

5. Для проведения общегосударственного хозяйственного плана учредить рабочий контроль.

6. Местным властям объединить под своим началом (синдицировать) розничную торговлю, бытовые и жилищно-коммунальные услуги.

7. Земствам в каждой волости синдицировать (объединить) крестьян для организованной закупки у них государством сельскохозяйственных продуктов и для организованной закупки и распределения среди них сельхозорудий, мануфактуры и прочих промышленных товаров [32].

Из той программы в первые месяцы не удалось реализовать почти ничего, но «звездный час» Ларина был еще впереди.

Глава 2

1918: падение в военный коммунизм

Коллапс финансовой системы

Новой власти требовались деньги, но деньги были в банках, а банки ответили на революцию саботажем. Временный заместитель наркома финансов В. Менжинский пытался возвращать служащих госбанка к работе приказами, водил к ним солдат с музыкой, предъявлял мандаты на получение средств – все тщетно. Госбанк спешно выводил активы, перечислял средства Подпольному комитету, созданному из оставшихся на свободе членов Временного правительства, а большевикам денег не давал. Попытка договориться со старым Министерством финансов тоже оказалась тщетной.

11 (24) ноября СНК начинает увольнять саботажников из Госбанка и Минфина. Служащие в ответ заперли сейфы и скрылись с ключами и банковскими документами [23, C. 18]. Забастовку возглавил профсоюз банковских работников – Банксоюз. Ключи от сейфов пришлось захватывать силой. Только после этого 17 (30) ноября Совнарком наконец получил первые деньги.

Большевики старались опереться в борьбе со стачкой банкиров на низших служащих, предлагали им вернуться к работе с повышением, старались привлечь к работе ранее уволенных на пенсию и мобилизованных в армию работников. Это позволило с декабря постепенно начать восстановление ссудных операций, но снизило общий профессиональный уровень сотрудников Госбанка.

С частными банками большевики поначалу пытались договориться: весь ноябрь банки работали по часу-двум в день, так как население спешно снимало вклады, а пополнений не было. 1 (14) декабря была достигнута договоренность, что Госбанк выделяет частным банкам средства в обмен на предоставление отчетов по операциям. Соглашение продержалось всего две недели: частные банки предоставляли липовую отчетность, спонсировали контрреволюцию (например, антибольшевистский мятеж в Архангельске) [23, C. 25] и лихорадочно выводили активы из страны. Если на 1 октября в банковской системе было вкладов на 16 млрд рублей, то к 14 декабря – уже только на 6,5–7 млрд [23, C. 32]. Через две недели после упомянутого соглашения Совнарком признал, что договориться не получилось, и издал декрет о национализации частных банков.

«Захват частных банков, начавшийся в 7 часов утра 14 (27) декабря 1917 года, носил характер боевой операции. Вооруженные отряды оцепили банки. Телефонная связь между ними была прервана. К 12 часам все банки оказались в руках вооруженных красногвардейцев. В первую очередь большевики потребовали от членов правлений ключей от касс и кладовых. В случае сопротивления директоров и членов правлений арестовывали и доставляли в Смольный. 15 (28) декабря таким же образом были заняты частные банки в Москве. В провинции захват банков происходил в январе 1918 года» [23, C. 27].

В ответ к забастовке служащих Госбанка присоединились служащие коммерческих банков. Банковская система страны оказалась парализованной.

Часть служащих вернулась на работу в январе, но в целом забастовка продолжалась до конца апреля. Нечем было платить зарплату, некому было посылать наличность в регионы. Идея, что национализацию банков достаточно декретировать, а дальше служащие сами возьмут их под свой контроль, не ломая тонкий банковский аппарат, потерпела крах.

Уже известный нам Юрий Ларин, не видя другого способа решить проблему нехватки средств, весной 1918 года послал на места телеграммы, «в которых от имени общесоветского правительства предоставил право Уралу и Туркестану печатать собственные деньги» [31, C. 6]. В регионах России свои валюты стали появляться еще с декабря 1917 года, правда, поначалу «явочным порядком», из-за невозможности получить наличность из центра. 12 февраля 1918 года Совнарком скрепя сердце утвердил декрет о выпуске облигаций «Займа свободы» (выпущенного еще Временным правительством) в качестве платежного средства [23, C. 46].

29 января (3 февраля) вышел декрет ВЦИК об аннулировании всех займов, благодаря которому советское правительство освободилось от 60 млрд рублей долгов, в том числе 44 млрд внутренних и 16 млрд внешних [23, C. 39]. Эти меры снизили расходы, но не снимали проблему доходов бюджета. А налоговые доходы в бюджет поступать фактически перестали.

Рабочие и особенно крестьяне восприняли революцию очень просто: власть – наша, значит, мы ей ничего не должны. Крестьяне сразу перестали платить налоги, ибо «так они понимали свободу» [23, C. 43]. Ленин с ноября 1917 года обращался к народу, СНК выпускал декреты, в которых даже разрешал местным советам использовать для сбора налогов Красную гвардию и милицию, но все было тщетно [23, C. 42].

Совнарком дважды (в феврале и апреле 1918 года) пытался провести через ВЦИК декреты об увеличении налогообложения, но оба раза делегаты с возмущением эти идеи отклоняли. При этом местные советы заваливали центр паническими телеграммами о том, что рабочим нечем платить, нет средств на поддержание работы промышленности, без денег советская власть висит на волоске.

В такой ситуации правительству не оставалось ничего другого, кроме как разрешить местным советам самостоятельно проводить реквизиции у «имущих классов», то есть самим определять, сколько материальных ценностей можно изъять, и самим же проводить эти изъятия. Реквизиции позволили на какое-то время обеспечить приток средств на нужды местных советов, но вызвали огромный разнобой в тяжести обложения и волну протестов. Такой порядок вообще уничтожал само понятие налоговой политики. «Сколько брать», каждый совет решал самостоятельно. На 1 апреля 1918 года, по неполным данным, было взыскано 380 млн рублей [23, C. 53]. Изъятия средств проводились с привлечением сотрудников НКВД, а как-то урегулировать процесс старались сотрудники Наркомфина. В провинции сложилось два финансовых центра: «старые» финансовые учреждения были подчинены Наркомфину, а финансовые отделы советов – НКВД как основной ударной силе по выбиванию средств из «классово чуждых элементов». Из-за этого между двумя ведомствами началась борьба за влияние. Местные советы, разумеется, поддерживали НКВД и требовали у Совнаркома отменять распоряжения Наркомфина, который пытался ограничить самодеятельность советов в проведении реквизиций.

21 марта 1918 года Наркомфин разослал циркуляр о запрещении реквизиций, но уже 9 апреля президиум ВЦИК этот циркуляр отменил [23, C. 61]. До ноября местные советы самостоятельно добыли 816,5 млн рублей [23, C. 62], правда, уже с весны 1919 года этот источник стал иссякать.

Возможность иметь собственные источники дохода давала местным советам полную бесконтрольность в их использовании. Советы не отчитывались перед центром, сколько денег они собрали самостоятельно, только требовали присылки им все новых и новых сумм. Принцип «единства кассы», прописанный и в ныне действующем российском Бюджетном кодексе, появился именно тогда, по декрету от 2 мая 1918 года. Он обязывал местные советы хранить все денежные средства и ценности в отделениях Народного банка или Государственного казначейства, чтобы правительство имело представление, сколько средств есть на местах.

Как общий итог всех этих явлений, к составлению бюджета на первое полугодие 1918 года Совнарком приступил только в июне (!), а утвержден бюджет на первое полугодие был лишь 11 июля, то есть постфактум [33, C. 6]. Бюджетной системы как целого не существовало.

Авральная национализация

Паралич банковской и налоговой систем, развал денежного обращения и ничем не регулируемые реквизиции со стороны местных властей создавали ситуацию, в которой даже владельцы предприятий, не принадлежавшие к числу идейных противников советской власти, предпочитали их закрывать или останавливать. Еще в декрете о рабочем контроле было записано, что попытки остановить работу стратегических предприятий запрещаются, но не было указано, что делать, если такое происходит. На практике основным ответом на перебои в работе предприятий (в том числе вызванные объективными обстоятельствами) становилась национализация, которая, таким образом, носила не столько экономический, сколько карательный характер (70 % предприятий было национализировано из-за неисполнения владельцами декрета о рабочем контроле или их попыток закрыть предприятие [34, C. 88]). Поэтому с самого начала она стала более стремительной, чем предполагалось.