РУС.СТРИПТИЗ

Если не боишься, значит, не чувствуешь.

А если чувствуешь, значит, живёшь.

И сейчас то же самое.

Сердце где-то между горлом и животом, ладони влажные, мысли путаются, но я не хочу, чтобы это закончилось.

Как будто внутри всё кричит – ещё! Ещё раз!

Только теперь никакого аттракциона нет.

Есть свет, запах алкоголя и человек, который посмотрел на меня так, будто знает, как я дышу.

Может, это и есть тот самый момент, когда жизнь снова предлагает испытание – сесть в вагончик, не зная, где будет поворот.

Я делаю вдох, чувствую, как шампанское в бокале теряет пузырьки.

Воздух стал плотнее, тяжелее.

Сквозь музыку доносится чей-то смех, фраза, звон стекла, но всё звучит как из-под воды.

И мне кажется, если сейчас закрыть глаза, я снова окажусь там – над городом, в петле горок, с раскрытыми ладонями, на грани страха и восторга.

Только теперь вниз летит не тело, а душа.

Музыка уже играет. Не громко – ровно настолько, чтобы гости могли говорить, но клуб звучит, живёт.

Я смотрю на танцовщиц – кто-то уже на сцене, кто-то смеётся у зеркала. Всё идёт своим ходом.

Но внутри у меня – странная неровность. После разговора с Иваном я чувствую себя будто слабо под током: вроде бы ничего не происходит, но всё тело помнит, что было напряжение.

Я оглядываюсь – Вити за пультом нет. Звук идёт, значит, он где-то рядом.

Надо бы пройтись, посмотреть, как работают официанты, кто где задержался.

Я выхожу из-за стойки и направляюсь к гримёрке. По пути вижу – парочка девчонок действительно сидят с телефонами.

Вот же, как всегда.

– Девочки, – говорю я, не громко, но так, чтобы услышали, – если Жанна увидит, вам опять будет выговор.

Одна поднимает глаза, делает виноватое лицо, вторая быстро прячет телефон.

– Всё, поняли, – бормочет она.

– Отлично, – киваю. – Через пять минут старт следующего сета. Не тяните.

Выдох.

Иногда я забываю, что вообще-то я не просто девочка на подхвате. Я теперь должна следить за всем этим – чтобы всё дышало ровно, не сбивалось.

Возвращаюсь обратно к бару – и сталкиваюсь с Витей.

Он идёт из-за сцены, держит в руках планшет с плейлистом.

Останавливается напротив, кивает.

– Проверяешь порядок? – говорит спокойно.

– Да. Девочки расслабились. – Я усмехаюсь. – Думают, если вечер пошёл, можно отдохнуть.

Он смотрит внимательно, с лёгкой тенью улыбки.

– А ты не расслабляешься, да? Всё в работе.

Я чувствую – под этим спокойствием что-то есть. Не вопрос, не укол, просто заметка, но с подтекстом.

– Работа должна быть сделана, – отвечаю, чуть пожав плечами. – Разве не в этом смысл?

– В смысле, да. Только иногда смотришь на людей – и видно, что они уже давно делают что-то не ради работы.

Я смотрю на него.

– Ты сейчас про кого?

– Про никого. – Он делает паузу, чуть прищуривается. – Или, может, про одну.

Он говорит мягко, но взгляд цепкий, с каким-то теплом, которое он, кажется, не успевает спрятать.

– Ты чего, Вить? – спрашиваю тихо. – Ревнуешь?

Он усмехается, будто старается отвести разговор в сторону.

– Ревную? Кому? К гостю, который даже имени твоего не запомнил?

Я чуть прикусываю губу, стараясь не улыбнуться.

– А ты откуда знаешь, запомнил он или нет?

– Потому что видел, как он смотрел.

– А как он смотрел?

– Так, – отвечает он после короткой паузы. – Как будто ты для него – не человек, а вопрос, на который он хочет найти ответ.

Я молчу.

Не потому что нечего сказать, а потому что в его голосе вдруг слышится не насмешка, а что-то другое.

Честное, неловкое.

И в этот момент свет из неона сбоку падает ему на лицо – на скулы, щетину, уголок рта, и он вдруг кажется ближе, чем обычно.

Моложе, мягче.

– Ты странный, Витя, – говорю я.

– Зато настоящий, – отвечает он и, будто оправдываясь, добавляет: – Просто не люблю смотреть, как люди играют. Особенно если это ты.

Он уходит, не дожидаясь ответа.

Я стою, глядя ему вслед, и чувствую, как внутри медленно накатывает то самое чувство – как в начале вечернего дождя:

сначала лёгкая прохлада, потом тёплая влага, а потом уже не разобрать, где небо, а где ты.

Клуб жил уже своим ритмом. Свет и тени резали зал пополам – как два мира, существующих рядом, но не касающихся друг друга.

Сцена переливалась пурпурным, потом – холодным голубым. Пластинки отражались в зеркале, создавая иллюзию бесконечного движения.

Где-то у входа смеялись гости, в дальнем углу вспыхивали бокалы, официантки скользили между столами, как тени в шелке.

Я наблюдала за девушками: они смеялись, подмигивали гостям, танцевали в свете прожекторов.

Но когда свет чуть смещался, открывая угол, где неон не достаёт, – на лицах появлялись тени. Настоящие.

Такие, что не подкрашены хайлайтером и не спрятаны под помадой.

Кто-то просто устал. Кто-то уже мысленно дома.

А кто-то глядит в никуда, но глазами, будто в них вспыхивают чужие огни.

Свет был обманчивым.

Он делал из нас других людей.

Кто-то казался красивее, кто-то – увереннее.

Но я поняла, что за каждой этой вспышкой – та же тень, которую никто не хочет показывать.

Жанна когда-то сказала:

“В клубе все играют, Маша. Даже если думают, что просто живут.”

И теперь я видела это ясно.

Бармен улыбается – и я вижу, как у него дрожат руки, когда он не на публике.

Танцовщица смеётся – и через секунду, пока гости отворачиваются, она замирает с пустыми глазами, будто выключили ток.

Витя делает громче басы – и я понимаю, что он так прячет тишину.

Ту самую, где остаётся только он и его мысли.

Неон менял цвет каждые пару секунд – красный, фиолетовый, голубой.

И я ловила себя на том, что каждый оттенок будто окрашивает меня изнутри.

Свет – в кожу. Тень – под рёбра.

Я чувствовала, что постепенно становлюсь частью этого дыхания.

Когда последняя песня закончилась, я не сразу поняла, что ночь уже закончилась.

Музыка стихла, но эхо ещё жило в теле, как сердце после бега.

Бармены закрывали бутылки, девушки расходились в гримёрку.

В зале пахло усталостью, сладким потом, духами и чем-то металлическим – запахом прожекторов, нагретых до предела.

Жанна подошла ко мне, записывая что-то в блокнот.

– Я займусь кассой, – сказала она. – Иди, отдохни. Завтра разбор.

Я хотела возразить, но она добавила мягче:

– Ты хорошо справилась. Для первой ночи – даже слишком хорошо.

Я кивнула.

Руки слегка дрожали, будто я только что сдала экзамен, сама того не осознав.

Из гримёрки вышли девчонки – шумные, смеющиеся, с размазанной помадой и светом в глазах.

Одна из них, Алёна, махнула мне рукой:

– Маша, пошли с нами! Мы в «Бургер-хаус», через дорогу! Классный кофе и вафли по утрам!

– Да ладно, вы ж после смены всегда падаете спать.

– Ага, но сегодня особый случай! – вмешалась Лиза. – Ты теперь настоящая!

Я не успела ничего ответить – Витя уже стоял у двери, закинув рюкзак на плечо.

– Ну что, идёшь? – спросил он, не глядя прямо, но с той полуулыбкой, которую нельзя игнорировать.

Я пожала плечами:

– Пошли.

Сзади шли девчонки – кто в толстовках поверх блестящих платьев, кто босиком, неся каблуки в руках. У всех – лёгкая усталость и то странное послесвечение после ночи, когда ты вроде бы жив, но изнутри как будто светишься от прожитых часов.

Через дорогу – вывеска кафе. Красные буквы горели ровно, но с лёгким гулом трансформатора. Над входом висел огромный неоновый бургер с подтаявшим краем, и от него на тротуар падала розовая тень.

Внутри всё выглядело так, будто мы шагнули в старый американский фильм: широкие окна с жалюзи, красные кожаные диванчики, хромированные стойки, блестящие солонки и сахарницы, старый винил из динамиков. Из кухни тянуло запахом ванили, масла и поджаренного хлеба.

Мы заняли большой стол у окна. Лиза сразу скинула кроссовки, закинув ноги на сиденье.

Бармен – мужчина лет сорока в клетчатой рубашке – кивнул нам, как старым знакомым.

– Девочки, кофе как обычно? – спросил он.

– Ага, и вафли! Две порции! – крикнула Алёна.

Я села рядом с Лизой, прислонилась к мягкой спинке диванчика.

От усталости кружилась голова. Но усталость была приятная, как после моря, когда всё тело немного звенит.

На зеркале напротив отражалась вывеска – слова «ОТКРЫТО 24 ЧАСА» мигали ритмично, как пульс.

Я смотрела на это отражение и ловила себя на мысли, что не могу понять, утро это или всё ещё ночь.

На столе дымился кофе – густой, с кремовой пенкой. Запах будил сильнее, чем слова.

Рядом щёлкнула лампа, и в полусвете лица девчонок выглядели мягче: без косметики, без масок. Просто живые.

Кто-то рассказывал, как один клиент спутал её с певицей, кто-то смеялся над тем, как сорвал каблук прямо перед выходом на сцену.

Смех звенел искренне, звонко, почти детски.

Я смотрела на них и думала, что днём они – самые обычные девушки.

Кто-то из посёлка под Ростовом, кто-то студентка заочного.

Но ночью – каждая из них превращается в историю.

Чьё-то желание или память.

Витя сел на край дивана, поставив рядом чашку.

– Ну что, новенькая, – сказал он тихо, – как ощущения после первой ночи?

Я усмехнулась:

– Как будто пробежала марафон босиком.

– Привыкнешь, – ответил он. – Потом даже захочешь обратно.

Он посмотрел в окно – там начинал бледнеть рассвет, и отражение света вывески кафе вдруг стало тусклым, почти бледным.

Свет нового дня медленно вытеснял искусственный.

На миг мне показалось, что этот момент – и есть вся суть нашей жизни: ночь и утро, свет и тень, правда и игра.

Они всегда рядом, просто иногда меняются местами.

Лиза потянулась, откидываясь на спинку дивана: