Solus Rex

‒ Да, я её помню, ‒ говорит доктор, ‒ она проходила по программе суррогатного материнства. Как она умерла?

Суррогатное материнство, ну конечно. Ребёнок никуда не исчезал, он у новых родителей. Это всё объясняет. Короткое время я испытываю радость, как дошкольник, разгадавший загадку, только конфету в награду мне никто не выдаст.

‒ Её убили, ‒ отвечаю я.

‒ Вот как?

‒ Именно так.

Доктор перебирает справки, видит на них свои подписи, и, наверное, вспоминает, как водила ручкой по бумаге. Может быть, погибшая сидела на том же стуле, с которого сейчас медленно соскальзывает моя задница. Я упираюсь ногами в пол и выпрямляю их. Джинсы скользят по стулу с неприличным звуком, но доктор поглощена бумагами.

‒ И вы ищете того, кто это сделал?

‒ Это наша работа.

Её работа ‒ лечить людей, моя ‒ ловить убийц. Всё просто. Эта простота облегчает жизнь людям, которые не любят задумываться над происходящим. Только сейчас замечаю у доктора на столе какой-то странный красный клубок на подставке и в первую секунду думаю, что это суйсеки, собрат моего Solus Rex, но потом понимаю, что это макет какого-то внутреннего органа. Матка в разрезе, решаю я.

‒ Что вас интересует?

‒ Всё.

Мне удаётся остановить неконтролируемое сползание со стула и выпрямиться. Я кладу на стол телефон и включаю диктофон. Доктор театрально откашливается и начинает говорить.

Она пришла в клинику два года назад, где-то увидела рекламу суррогатного материнства. Здоровая, дважды рожавшая деревенская женщина, состоящая в браке. Она была совершенно здорова, сказал доктор, она давно не видела такого пышущего здоровьем женского организма. Я осматривала и любовалась ею, сказала доктор, она была создана для вынашивания и рождения детей, эта не изнеженная цивилизацией крестьянка. Она была живым реликтом, пришельцем из тех времён, кода женщины рожали по десять-пятнадцать детей и вели хозяйство наравне с мужчинами. Я видела, что она не очень уверена, что сделала правильный выбор, стеснялась и смущалась. Это был идеальный экземпляр, и я поместила её в самом верху списка возможных суррогатных матерей.

Я кивал и внимательно слушал. Полковник Кирпонос когда-то давно говорил мне, что лучше всего я умею слушать. Важное умение, между прочим. Вот и теперь я был сам слух.

Уже через месяц появилась пара, которой я её рекомендовала, продолжала доктор тихо. Она отказалась. Уж не знаю, что у неё там произошло. Это только кажется простым, но не каждая женщина сможет девять месяцев вынашивать ребёнка, пусть и из чужой яйцеклетки, а потом отдать его биологическим родителям. Может быть, она решила, что не сможет так, может, что-то ещё помешало. Я знала, что у неё муж в тюрьме, и как нелегко ей будет у всех на виду в своей деревне. В общем, я рекомендовала её ещё двум парам, и она всякий раз отказывалась. Я уже решила, что это пустышка, но год назад в клинику пришла пара, достаточно состоятельная семья. Они были помешаны на здоровье будущего ребёнка, им была нужна идеально здоровая женщина. Они уже обращались в одну клинику, и там им не смогли подобрать нужную кандидатуру. Я сразу вспомнила о ней, но предупредила, что с ней сложно иметь дело. Они попросили результаты осмотра, чтобы показать своему врачу. Через пару дней они хотели только её. Я позвонила, она опять отказалась. Пара захотела с ней встретиться. Я заехала за ней домой, посмотрела, как она живёт. Ей были нужны деньги. Я привезла её в клинику, они разговаривали часа два или больше. Она согласилась. Позже я узнала, что ей заплатили примерно в два раза больше обычной стоимости услуг суррогатной матери.

‒ Это сколько? ‒ спрашиваю я.

‒ Стандартно это около двенадцати тысяч евро. Это помимо ежемесячного обеспечения. Мы провели процедуру в клинике, всё получилось с первого раза. Она ещё немного пожила у себя, но клиенты хотели, чтобы она постоянно находилась под надзором, поэтому ей пришлось выдумать историю, что она уехала на заработки в Москву. На самом деле она всё время жила в доме у клиентов.

‒ Где это? И кто они такие?

Стоило задать этот вопрос раньше, но подсознательное ощущение того, что я на приёме у врача обволакивало непонятной инертностью.

‒ Хорошая пара, ‒ ответила доктор, откладывая бумаги, ‒ он ювелир, она ветеринар, свой дом под Минском, достаток. У жены была редкая патология, она могла забеременеть, но не могла выносить ребёнка.

‒ Мне нужны их имена и адрес. И копия медицинской карты.

Доктор смотрит на меня, опустив очки. Безусловно, она знает, что врачебная тайна не действует, когда проводится расследование, тем более, в связи со смертью пациентки; и всё-таки она тянет время. Хочет, чтобы медицина была окутана флёром тайны и недоступности для непосвящённых. Но мне не обязательно давать клятву Гиппократа, чтобы получить всё, что я хочу.

‒ Вы всё получите.

‒Не сомневаюсь.

Я не нравлюсь ей, как всякий, посягающий на её спокойствие выскочка, как человек, которого она не может отправить в стационар, которому она не может сделать укол успокоительного, на судьбу которого она никак не сможет повлиять. Такие редко оказываются в этом кресле. Может быть, я не нравлюсь ей как мужчина, любой мужчина, понятия не имеющий ничего о таинствах материнства. Есть ли у неё дети? Она похожа на старую деву, и я решаю, что нет.

Она снимает телефонную трубку, отдаёт какие-то распоряжения властным голосом, не терпящим возражений.

‒ На чём мы остановились?

‒ Он ювелир, она ветеринар, редкая патология…

‒ А, да. Они поселили её у себя в доме. Это больше двадцати километров от её места жительства, закрытый посёлок, так что она могла не бояться, что её увидит кто-то из знакомых. Они обеспечили ей лучший уход, а в последние недели даже медсестра дежурила круглосуточно. Это обошлось им недёшево.

Она откидывается на спинку кресла совершенно мужским движением. Там, где должна быть грудь, у неё какие-то твёрдые выступы, как у танка.

‒ Она родила здоровую девочку у нас в клинике, и новые родители забрали её через три дня. Суррогатной матери они оплатили два или три месяца в каком-то санатории. Дочку она никогда больше не видела.

‒ Она скучала? Страдала из-за того, что у неё забрали дочь?

Доктор устало улыбается. Пусть она не может сделать мне укол, но может поучить меня жизни.

‒ Поймите, с ней работали хорошие психологи, все месяцы. Проводили психологические тесты перед процедурой. Она уже не считала этого ребёнка своим, не считала частью себя. Мы не прослеживали устойчивой эмоциональной связи. Кажется, она сама себя хорошо подготовила, понимала, что делает это ради будущего своей семьи.

В дверь постучали, но она не открылась. Выждав несколько секунд, доктор сказала:

‒ Войдите!

Крадучись, будто делает что-то не совсем законное, входит молодая медсестра с несколькими пластиковыми папками в руках. Опустив глаза, она кладёт документы на стол и застывает. Мне показалось, что она сделает книксен, как воспитанница пансиона для благородных девиц.

‒ Здесь всё, что я спросила? ‒ спрашивает доктор строго.

‒ Да, Мария Францевна.

‒ Можешь идти.

Я думал, медсестра будет пятиться задом до самой двери, но она просто бесшумно выходит.

‒ Хорошая девушка, ‒ сказала Мария Францевна и смотрит на меня.

Никогда не испытывал того фетишизма перед медсёстрами и докторами, который переживают подверженные этому сладостному чувству эротоманы. Да и слишком молода была эта медсестра, чтобы вызвать какой-то распутный отклик в моей натуре.

Мария Францевна внимательно следит за моей реакцией, но я недвижим, как обелиск. Она придвигает ко мне все папки. Наверху в небольшом пакетике лежит флешка.

‒ Тут копии всех документов. На флешке ‒ электронный вариант.

Я киваю.

‒ Может, припомните что-то необычное, что отличало её от других пациенток?

Она смотрит на меня, как говорящий ворон смотрит на посетителя зоопарка.

‒ Поймите, мы не аппендициты здесь вырезаем, и не зубы рвём. Каждый наш случай уникален и с точки зрения физиологии, и психологии. Для успешной реализации проекта важна каждая мелочь, каждый нюанс. Именно поэтому у нас так высок процент успеха. Не знаю, как ответить на ваш вопрос. Некоторым сама идея суррогатного материнства кажется странной. Всё в этих документах, а если у вас возникнут какие-то вопросы, свяжитесь со мной. Простите, меня ждёт пациентка.

Она встаёт и не садится до тех пор, пока я не закрываю за собой дверь, тихо сказав: «До встречи». Обычно это немного нервирует людей, с которыми я общаюсь.

Несу свою добычу к машине. Нужно отвезти улов в Контору и внимательно изучить. Поездка в клинику отняла больше времени, чем я рассчитывал. Неудобно искать в кармане ключ, когда заняты руки. Капот облеплен жёлтыми листьями, как флаерами. Осень вовсю рекламирует свои услуги, несмотря на то, что она монополист на этом рынке. Кидаю папки на переднее сиденье и еду в офис разбираться с бумагами. Попутно проверяю телефон, но там никаких сообщений. По пути в Контору заезжаю за шаурмой и кофе в знакомую забегаловку и съедаю всё прямо в машине.

В Конторе вхожу в пустой кабинет и складываю папки на стол. Мне не перед кем похвастаться успехом, поэтому я тихонько сажусь в уголке и включаю компьютер. Спящие мониторы помигивают на столах. На столе Васи стоит недопитый бумажный стаканчик с кофе из ближайшей кофейни. У всех столы чистые, только на моём беспорядок. Я больше люблю работать с бумагами, поэтому открываю первую папку и начинаю читать.

Периодически приходится лазить в гугл за помощью. В документах слишком много непонятных медицинских терминов. Как и любое узкое сообщество, врачи любят отгородиться от непосвящённых тайным диалектом, чтобы незаметно плести заговор для захвата мира под предлогом оказания медицинской помощи.

Я делаю пометки в ежедневнике, это помогает запомнить самое важное. Муж и жена, Сергей и Оксана Гринкевичи, обоим под сорок, детей нет, адреса, телефоны. Он индивидуальный предприниматель, она заместитель главного врача ветеринарной клиники. Никаких проблем с законом в обозримом прошлом. Чистая налоговая история. Всё настолько в порядке, что выглядит подозрительно. От профессиональной деформации никуда не деться, внутри сразу просыпается чекист с прищуренным глазом и маузером на боку. Мне трудно его усыпить, а у некоторых моих товарищей он не засыпает никогда, а некоторым, как мне кажется, даже подменяет основную личность. Я борюсь со своим чекистом и всегда одерживаю верх, потому что кроме жажды крови и желания искоренить всё, что не соответствует узким чекистским представлениям о допустимом и правильном, он предложить не может.

Читаю дальше. Какая-то недостаточность с непроизносимым названием, со слов пациентки пять выкидышей. Даже из сухих справок видно, что они отчаялись родить младенца самостоятельно. Вся их печальная история лежит у меня перед глазами. Даже я, человек чёрствый, начинаю им сочувствовать, хотя такое неумолимое стремление продлить свой род в этом недостоверном и пустом мире может считаться своего рода патологией. Они выбрали суррогатную мать, убедили её и подписали договор. В бумагах я ищу источники одержимости абсолютным здоровьем, но ничего не нашёл. Отмечаю это и двигаюсь дальше.

Весь период беременности описан чрезвычайно подробно. Место осмотра ‒ дом Гринкевичей. Кажется, они даже оборудовали какое-то подобие смотрового кабинета, потому что среди бумаг я нашёл договор об аренде медицинского оборудования, какой-то функциональной кровати с электроприводом. Осмотры три раза в неделю, комплекс анализов, специальное питание, массаж и прочее. Гринкевичи будто хотели отправить суррогатную мать в космос, а не получить здорового ребёнка. Их анализы тоже были в деле, я впервые увидел, как выглядит спермограмма.

Толстая пачка документов, результаты осмотров и анализов. Я бегло их просматриваю. Валентина родила здоровую девочку, и на этом всё. Ещё несколько бланков, осмотры психиатра и психолога. Она продолжала наблюдаться у психолога ещё несколько месяцев. Отсутствие послеродовой депрессии, было выделено фиолетовым маркером в одном из документов.

Я варю себе кофе в скрежещущей кофемашине. Все сотрудники делают вид, что мойка и обслуживание агрегата их не касается. Ожидая, пока коричневая струя стечёт в стаканчик, я набираю номер, указанный на наклейке, и договариваюсь, что машину завтра заберут на техобслуживание. Оплата наличными, говорю я.

Сажусь на место, открываю договор о суррогатном материнстве. Сумма указана на пятой странице. Я роюсь в файлах на компьютере в общей папке, но среди списка изъятых улик ни слова о валюте, наличных было найдено что-то около трёхсот рублей с копейками. Я просматриваю счета убитой, но кроме зарплатного счёта других не нахожу. Нет и счетов на имя детей или родителей. Набираю Эмму, спрашиваю про деньги.

‒ Я не видела, ‒ говорит Эмма, ‒ проверю, может, местные изъяли.

Это маловероятно, но пусть проверит. Я думаю о том, что убитая могла хранить такую сумму денег в тайнике, который мы не нашли. Делаю пометку, нужно спросить у её родителей, знают ли они про деньги.

Читаю дальше, прихлёбывая кофе. Нужно ехать к биологическим родителям девочки, уточнять, как именно они передавали деньги, всю сумму или по частям, наличными или на какой-то счёт. Деньги, если они не были спрятаны, вполне мог забрать и убийца. Вряд ли жертва организовала какую-то хитрую схему, может, и налог собиралась платить. Кроме того, в договоре было прописано ежемесячное содержание, оплата юридического и медицинского сопровождения. Если она почти всю беременность прожила в доме генетических родителей ребёнка, значит, откладывала большую часть денег, что-то переводя родителям. Я делаю ещё пометки, чтобы не запутаться. Сумма слишком велика, на неё мог позариться кто угодно и кроме бывшего мужа. Кстати, как он узнал, если даже родители убитой были не в курсе?

Спина затекла, и я, не вставая, делаю несколько гимнастических движений, а потом провожу рукой по черепу. Под ладонью поскрипывают микроскопически отросшие волоски, они ещё почти не выступают из кожи, но создают сухое трение и тихонько потрескивают, как электрические разряды. За окном постепенно темнеет, я встаю и включаю свет. Кабинет светлеет, но уютнее не становится. Работаю дальше, систематизирую информацию, параллельно выстраиваю свой завтрашний рабочий день.

Открывается дверь, входят Серпохвостов и Вася, на лицах довольные улыбки. Серпохвостов с громким хлопком бросает на стол папку, из которой, как бумажные самолётики, разлетаются серые бланки, протоколы и ещё какие-то бумаги. Для весомости Серпохвостов стучит ладонью по папке, как будто бьёт по заднице непослушного ребёнка.

‒ Дело, считай, закрыто, ‒ говорит он и садится на столешницу рядом с папкой, свесив ноги в заляпанных рыжей грязью ботинках. У Васи вид тоже слегка потасканный и голодный, он садится за свой стол и откидывается на спинку стула.

Я молча перевожу взгляд с Серпохвостова на Васю и обратно. Вася полулежит, закрыв глаза, и не смотрит на меня, а Серпохвостов улыбается. У него нет усов, но он становится поразительно похож на Сталина с советских довоенных плакатов. Я молчу и ничего не говорю.

‒ Пришли результаты экспертизы, ‒ говорит Серпохвостов, устав скрывать довольство, ‒ в квартире повсюду отпечатки бывшего мужа. На мебели, на стенах, на ноже.

‒ О как, ‒ говорю я.

‒ За несколько часов до смерти было сообщение с её телефона на его номер. ‒ он сверяется с бумажкой в папке. ‒Приезжай, дам тебе денег. Он ещё звонил ей несколько раз, она не брала трубку.

Я киваю головой.

‒ Повезло, что девочек не было дома, ‒ говорит Серпохвостов, болтая ногами, ‒ а то бы и их…

‒ Его пока не поймали? ‒ спрашиваю я.

‒ Подался в бега, ‒ Серпохвостов перестаёт улыбаться, ‒ но мы, кажется, напали на след. Подняли его связи по тюрьме. Объявили в розыск. Его телефон на прослушке. Правда, он почти всегда выключен.

Я рассказываю про деньги, и Серпохвостов перестаёт улыбаться. Рецидивист с двумя десятками тысяч евро на руках может прятаться очень долго и хорошо.

‒ Ты уверен? ‒ переспрашивает Серпохвостов.

Я даю ему копию договора, и он долго шуршит страницами. Я жалею, что не выделил маркером самое важное.

‒ Да, хреново, ‒ говорит Серпохвостов и слезает со стола. Потом звонит кому-то, выясняя, не затерялись ли где-нибудь случайно деньги в нашем хранилище вещдоков.

‒ Дела, ‒ говорит он медленно, пряча телефон в карман. ‒ С другой стороны, вот он, голый мотив. Деньги.

Некоторое время мы молчим. Вася возвращается в сидячее положение и смотрит в темноту за окном, которая стала только темнее от света ламп. В тёмном стекле наши отражения расплываются, и мы похожи на грустных Шалтаев-Болтаев, потерявших галстуки.

‒ Ну, ‒ говорит Серпохвостов, ‒ не важно, как он узнал. Может, в клинике работает медсестрой сестра любовницы его сокамерника. Узнал и узнал. Узнаем у него, когда поймаем. Хотя, нет. Конечно, нужно установить все возможные связи, может, через клинику мы сможем на него выйти. Нужно запросить список всех работающих там и их личные дела. Займёшься?

Серпохвостов смотрит на меня.

‒Конечно, ‒ говорю я.

Я хочу сказать ему, что вряд ли убийца знает про ребёнка, он просто каким-то образом узнал про деньги, но в горле появляется непонятный комок, и я тихо откашливаюсь.

Серпохвостов задумчиво трёт переносицу.

– Наверное, стоит исходить из того, что про ребёнка он всё-таки не знает. Кто-то сказал ему, что бывшая съездила на заработки и привезла кучу денег. Вот он и приехал к ней.

– Она же вроде сама ему написала, – говорю я.

Серпохвостов разводит руками.

– Может, она хотела ему дать сотню-другую евро, они всё-таки прожили вместе лет десять. Он увидел деньги и не сдержался. Тут может быть что угодно. Нам нужно копать во всех направлениях, я думаю, что-то обязательно найдём.

Потом он спрашивает:

‒ Что ещё планируешь?

‒ Хочу съездить завтра к биологическим родителям, разузнать побольше.

Серпохвостов кивает. Вася перестаёт гипнотизировать окно, встаёт и идёт к кофемашине.

‒ Возьми Эмму в помощь, если нужно. Мы будем шерстить всех со стороны бывшего мужа ‒ родственников, друзей, если есть, собутыльников, сокамерников.

Я слышу скрежет и треск кофемолки и вопрос Васи:

‒ Кому какое кофе?

‒ Как себе.

‒ Американо.

Вася занялся кофе, но это не значит, что он способен только на это.

Мы с Серпохвостовым обсуждаем дело, Вася подаёт реплики.

Я размешиваю горячий кофе, хотя пью без молока и сахара. В комнате витает кофейный аромат. Вася роется в столе, достаёт пачку каменного овсяного печенья. Серпохвостов надкусывает одно, морщится и выбрасывает в урну для бумаг. Ему звонят, он отрывисто говорит в телефон:

‒ Сколько? Как давно? Ага. Выключен? А когда включался? Понятно. Прослушка нужна. А ты как думаешь? Вот-вот.

Он кладёт трубку и негодует:

‒ Санкция, бляха-муха! У нас убийца гуляет, а они про санкцию.

За разговором мы не заметили, как в кабинете появились Эмма и Герцык. Серпохвостов вводит их в курс дела, размахивая руками. Его кофе давно остыл. Я допиваю свой. Герцык чешет в затылке и бормочет себе под нос. Он часто разговаривает сам с собой, но у каждого свои странности. Эмма опять пишет в блокноте, кивая головой. Опять звонит телефон, на этот раз внутренний, полковник требует доклада. Серпохвостов распределяет задачи на завтра и выходит. Уже совсем темно, я смотрю на часы на стене. Половина девятого. День прошёл не зря.

‒ Тебя подвезти? ‒ спрашивает Вася Эмму.

Она мотает головой и закрывает блокнот. Периодически к ней подкатывают разные парни из Конторы, но она всех отшивает. Я думаю, понадобится ли мне завтра её помощь и решаю, что нет.

Вася спокойно вытирает обувь губкой, которую достал из стола. Герцык встаёт и молча пожимает нам на прощание руки. Я сижу ещё пару минут, глядя в монитор. Вася смотрится в зеркало, поправляет волосы, смахивает незаметные пылинки с костюма. Он приехал в Минск из какой-то глубинки, и ещё иногда в его речи проскальзывают деревенские «гэ» и «чэ». Родители его, наварное, мечтали, чтобы их сын ходил в костюме, а не стряхивал коровий навоз с подошв кирзачей. Вася причёсывается перед зеркалом, а у меня даже нет расчёски.

‒ Пока, ‒ говорит Вася и выходит.

Я просматриваю новости. Только пара сообщений из разряда «убийство женщины под Минском». Ведётся расследование. Никаких подробностей. Наша пресс-служба предоставляет прессе только необходимые крупицы информации. Листаю ленту новостей, попадается всякая белиберда. К счастью, новостной портал не много времени уделяет нашему президенту и его свершениям. Я уже устал от созерцания его лица, от его грубоватого простецкого обращения, вечного тыканья всем и каждому, его показной неинтеллигентностью и извечным сведением сложнейших вопросов политики и экономики к элементарным. Такие примитивные позиции легко обосновывать и защищать.

Ещё раз провожу рукой по голове, и мне кажется, что за эти несколько часов волосы ещё отросли. Включаю ролик, как брить голову безопасной бритвой, смотрю без звука, тут и без звука всё понятно. Краем глаза вижу, как Эмма собирает свои вещи со стола и выключает свой компьютер. В коридоре совсем тихо, все уже разошлись. Элла долго копошится в сумке, потом, кажется, пудрит нос. Думаю, стоит ли предложить подвезти её. У неё нет машины, ехать ей, наверное, далеко. Нам не по пути, и мне придётся делать большой крюк, чтобы довезти её до дома, и она подумает, что я тоже хочу её склеить. Я просто хочу ей помочь и довезти уставшую коллегу до дома, но молчу. Странная ситуация. Эмма закрывает сумку, машет мне рукой и выходит.

Я сижу ещё некоторое время, а потом всё выключаю и ухожу. Я люблю уходить из офиса последним, слушать, как гулко разносятся по коридорам шаги. Свет не горит, только с лестничной клетки пробиваются тонкие лучики через узкие стёкла в двери. На улице холодно, голова опять мёрзнет. Машина моя изрядно запылилась за несколько дней стояния под открытым небом. Остальные разъехались, даже полковник уже уехал.

Я, как всегда, один. Бывает в жизни такое затишье, когда никто не звонит и не пишет, даже Инесса. Её сексуальный аппетит требует обязательного удовлетворения раз в три дня, а мы виделись аж в прошлый вторник. Наверное, обиделась, думаю я, выруливая на дорогу. Загадочна женская душа, загадочна и непознаваема. Может, из дома отправлю ей фото члена, пусть знает, что я о ней думаю.

Дома в холодильнике шаром покати, а я кроме обеденной шаурмы и кофе в офисе ничего не ел. Доедаю сыр с плесенью, завалявшийся в углу, и по запаху не могу понять, испорчен он или нет. Через пару часов узнаю. Активированного угля у меня, к счастью, полно. Есть ещё пакет кефира, он просрочен, но всего лишь на два дня. Solus Rex в свете уличного фонаря похож на инопланетный космический корабль. Думаю про Инессу, но ничего ей не отправляю. Вспоминаю пословицу про то, что на обиженных воду возят. Холодный кефир проваливается в желудок, и я думаю, зачем живу на свете. Не могу пояснить, как связаны вечер, Solus Rex и кефир, но их комбинация вызывает именно такие мысли.

Не знаю, зачем живу. Не знаю, когда и чем это закончится. Кажется, сил выносить всё происходящее у меня много. За годы работы на душе наросла толстая защитная кожура, которая просто так не слезет. Даже если действительности и удаётся соскрести какой-то слой, следом появляется новый, толще прежнего.

Выбрасываю пакет от кефира в мусорное ведро. Окно в кухне не закрыто, и свежий холодный воздух позёмкой опускается к полу. В тёмном стекле моё отражение. Побрить голову, вспоминаю я, поглаживая череп. Это действие рождает внутри какое-то смутное эротическое чувство. Я уже готов напомнить о себе Инессе самым бесстыдным способом, но перебарываю себя. Я знаю свою любовницу, завяжется переписка на час, а у меня дела. Пусть у меня нет домашнего питомца, кроме неприхотливого Solus Rex, я буду ухаживать за своим черепом так тщательно, как за маленьким котёнком.

В ванной я долго смачиваю лысину горячей водой, потом мочу полотенце, отжимаю и повязываю, как тюрбан. В отражении выгляжу я странно, как пациент сумасшедшего дома. По лицу сбегают тёплые струйки, щекочут кожу. Посчитав, что времени прошло достаточно, я снимаю полотенце и покрываю голову гелем для бритья, совсем как праздничный торт покрывают взбитыми сливками. Выглядит это ещё более странно, чем чалма из полотенца.

Бритьё головы успокаивает, мыльная пена падает в раковину и утягивается в слив. Чистая кожа влажно сверкает. Мне удалось не порезаться, и вместо лосьона после бритья я наношу специальный крем, который не щиплет кожу.

Всю ночь мне снится, что у меня на голове сидит говорящий енот, которого я не могу прогнать.

Утром, ещё до выезда звоню в клинику своей подруге. Она переключает меня на главного врача, у которого я прошу список личных дел всего персонала. Она упирается, и я говорю, что могу приехать в течение часа с ордером и группой товарищей. Она записывает адрес моей почты и обещает всё сделать.