Хроники Чёрного Нуменора: Тень Морремаров

За самой наковальней, спиной к входу, стоял кузнец. Не старый, добродушный и болтливый мастер Агор, которого Балдурин знавал раньше – тот, что мог и подковать коня, и подшить плащ, попутно рассказав последние сплетни со всего побережья. Этот был другим – моложе, коренастее, с широченной спиной и мощными, жилистыми руками. Он повернулся, и Балдурин увидел обветренное, красное, огрубевшее лицо, залитое потом, который заливал ему маленькие, глубоко посаженные глазки и ручьями стекал по щекам и скулам. Он яростно растирал лицо грязной рукавицей и пристально, оценивающе, с немым вопросом уставился на вошедшего, перекрывая собой всё пространство.

Балдурин выдержал его взгляд, не моргнув.

– В продаже есть что-нибудь из доспехов? – спросил он. – Неброское. Что можно носить скрытно, под одеждой.

Кузнец не ответил сразу. Он медленно, словно медведь, оценивающий непрошеного гостя на своей территории, отложил молот и сделал несколько тяжёлых, размеренных шагов навстречу. Расстояние между ними сокращалось. Балдурин не отступал, чувствуя, как по спине пробегают мелкие, колкие мурашки. Жар от горна стал невыносимым, казалось, воздух вот-вот воспламенится.

Наконец кузнец остановился в паре дюймов от него, его мокрое, багровое лицо было так близко, что Балдурин чувствовал исходящий от него жар и запах дешёвого пойла.

– Неужто, – просипел он наконец хриплым, пропитанным дымом и хмелем голосом, – сам потомок великих Морремаров, владык морей, почтил мою убогую лавку своим высоким визитом? Да ещё и с такими… скромными запросами? Не ждёшь же ты, что я скую для тебя латы из мифрила, а?

В его голосе звучала не просто насмешка, а ядовитая, нарочитая, унизительная почтительность, что была в тысячу раз хуже прямого оскорбления. Балдурин ощутил, как знакомый, чёрный и холодный комок ярости поднимается из глубины души, сжигая всё на своём пути. Но он сдержал его, вогнав внутрь себя ценой невероятного усилия воли. Он лишь чуть сузил глаза, и они заблестели, как два обсидиановых лезвия.

Кузнец усмехнулся, обнажив жёлтые, кривые, как у старой акулы, зубы.

– А чем платить-то будешь, а, Морремар? Золотом предков, что на дно с ними и ушло? Или пустыми обещаниями вернуть былую славу?

Он сделал паузу, наслаждаясь моментом, смакуя свою власть и безнаказанность. Балдурин молчал, стоя недвижимо, как статуя, чувствуя, как каждый нерв в его теле натягивается до предела, готовый лопнуть.

– Говорят, – продолжил кузнец, его голос стал громче, грубее, злобнее, заполняя всё пространство кузницы, – дела совсем плохи у потомка великих. Говорят, что от Морремара один Тощемар остался. Выдохся род, сгинул, испарился.

И прежде чем Балдурин успел что-либо сказать или предпринять, кузнец резко, с немыслимой для его грузной фигуры силой, толкнул его лапищей в грудь, отбрасывая к самому выходу.

– Вот тебе и весь мой ответ! – прогремел он, и его рёв слился с шипением раскалённого металла в бочке с водой. – Проваливай, нищий! Место твоё – на свалке истории, а не в моей кузне! И чтобы духу твоего тут больше не было!

Толчок кузнеца, грубый и унизительный, отбросил Балдурина к самому выходу. Это стало последней каплей. Той самой, что переполнила чашу терпения, лопнувшую с тихим звуком где-то в самой глубине его существа.

Холодная ярость, с которой он только что боролся, вдруг сменилась кипящим, всепоглощающим жаром. Его глаза, обычно скрытые в тени, вспыхнули хищным, животным блеском. Взгляд, которым он пожирал кузнеца, был уже не взглядом оскорблённого аристократа, а взглядом хищника, видящего добычу.

Он не сказал ни слова. Его движения были резки и точны. Рука метнулась за пазуху и извлекла небольшой пузырёк с густым, мерцающим зелёным бальзамом – тот самый «Бальзам Жизненных Сил». Он выдернул пробку зубами и залпом выпил содержимое. Жидкость была тёплой и обжигающе-горькой, она разлилась по жилам волной немедленной, животворной силы. Мускулы налились стальной твёрдостью, дыхание стало глубже, а сердце забилось с ровной, неумолимой мощью.

Кузнец наблюдал за этим с глумливой усмешкой.

– Что, слабак, подкрепился? Снадобьями решил силу поправить? Ха! Хоть десять таких склянок хлебай – всё равно одним пальцем тебя уложу!

Но его насмешка замерла на губах. Он увидел, как Балдурин, движением, полным холодной грации, отстегнул пряжку своей сумки с остальными зельями и аккуратно поставил у стены. И только потом его пальцы сомкнулись на рукояти длинного, изящного нуменорского клинка. Лезвие с тихим шелестом вышло из ножен, вспыхнув в душном воздухе кузницы тусклым серебряным светом.

– Ну что, книжный червь, решил поиграть в войну? – проревел кузнец, но в его голосе уже слышалась нотка неуверенности. Он сгрёб с ближайшей полки тяжёлый, грубо откованный тесак с толстым, зазубренным лезвием, больше похожий на обрубок железа. – Я бы тебя и голыми руками…

Он не успел договорить. Балдурин исчез с места и появился рядом с кузнецом. Клинок, быстрый как молния, описал в воздухе узкую, смертоносную дугу. Кузнец едва успел подставить тесак. Раздался оглушительный лязг. Кузнец отшатнулся, поражённый силой и скоростью, скрытой в этом худом теле.

– Ах ты ж… – прохрипел он и пошёл вперёд, размахивая тесаком словно пытаясь срубить дерево.

Балдурин же не принимал удары. Он ускользал. Он был тенью, дымом. Его клинок не сталкивался с тесаком напрямую, а лишь отводил его в сторону, меняя траекторию, с лёгким, насмешливым звоном. Потомок великих воинов кружил вокруг тяжёлого, неповоротливого кузнеца, как оса вокруг медведя. Его удары были быстрыми, точными, колющими. Они не пробивали доспех, но оставляли на коже кузнеца тонкие, кровоточащие насечки на руках, на плече, на щеке. Каждый укол был унизительным укусом, доводящим кузнеца до бешенства.

– Стой, крыса! Стой и дерись! – рычал он, беспомощно размахивая своим тяжёлым оружием, которое лишь замедляло его.

Балдурин молчал. Он видел каждый взмах, каждое движение мышц противника, предвосхищал их. Он вёл этот бой не мускулами, а разумом.

И тогда кузнец, ослеплённый яростью, совершил ошибку. Он сделал слишком широкий замах, пытаясь раскроить Балдурина пополам. Его корпус на мгновение раскрылся.

Этого мгновения хватило.

Балдурин не стал наносить смертельный удар. Он сделал молниеносный выпад вперёд и нанёс короткий, мощный удар эфесом своего клинка в висок кузнеца. Раздался глухой щелчок. Глаза кузнеца закатились, его челюсть отвисла. Он замер на мгновение, затем его огромное тело медленно, как подкошенное дерево, рухнуло на пол с тяжёлым стуком. Тесак с грохотом откатился в сторону.

Тишину кузницы нарушало лишь тяжёлое дыхание Балдурина. На его рубашке, ниже ребер, алело кровавое пятно – один из неуклюжих взмахов всё же достиг цели, зацепив за плоть. Он посмотрел на рану без тени удивления или страха, словно оценивая повреждение инструмента.

Подойдя к своей сумке, он достал ещё одну склянку – на этот раз с сияющей, перламутровой жидкостью «Эликсира Восстановления». Выпил. И без всякого удивления наблюдал, как плоть на его боку сходится, рана затягивается, оставляя лишь розоватый след и пятно крови на ткани. Боль утихла, сменившись приятным теплом.

Он перешагнул через бесчувственное тело кузнеца, как через мешок с мусором.

– Это за грубость, – бросил он в пространство, подбирая с прилавка горсть золотых монет и швырнув их в карман.

Затем его взгляд упал на стены кузницы. Там висело оружие на любой вкус. Кривые, словно змеиные языки, харадримские ятаганы с рукоятями из слоновой кости. Тяжёлые, толстые топоры с выщербленными лезвиями и таинственными рунами. Грубые, практичные умбарские тесаки, подобные тому, что держал кузнец.

Но его интересовала не эта грубая сила. Он искал другое. И нашёл.

В дальнем, самом тёмном углу, почти скрытая тенями, висела кольчуга. Но не простая. Она была сплетена не из грубых железных колец, а из тысяч мельчайших стальных звеньев, лёгкая и гибкая, как ткань. Рядом висели наручи из чернёной стали, покрытые не кричащими узорами, а тонким, почти незаметным чеканным орнаментом, напоминающим морские волны. Это была броня не для показной мощи, а для смертоносной эффективности. Лёгкая, прочная, не стесняющая движений. Идеально то, что он искал.

Балдурин снял её со стены, ощутив приятную, уверенную тяжесть в руках. Да, это сработает. Это станет второй кожей под плащом, тихим щитом в сердце вражеского логова.

Балдурин стоял над телом кузнеца, лёгкая, отличная кольчуга уже лежала в свёртке, обёрнутая в грубую холстину. Он собирался уйти, как вдруг взгляд зацепился за неподвижную груду плоти на полу. Что-то было не так.

Он присел на корточки, избегая лужицы крови, и приложил два пальца к жилистой шее кузнеца. Ни единой пульсации. Дыхания тоже не было. Лишь глубокая, зловещая тишина, нарушаемая потрескиванием углей в горне.

«Вот и отлично, – холодная, безжалостная мысль пронеслась в его голове. – Именно того мне и не хватало. Убитый кузнец в самом центре портового района».

Но паника была уделом слабых. Он окинул взглядом кузню. Бардак. Снесённый в углу стул. Опрокинутая полка с мелкими железками. Балдурин поднял стул, расставил по местам разлетевшиеся инструменты. Его движения были быстрыми, без единого лишнего жеста. Затем взгляд упал на тяжелую металлическую заготовку, валявшуюся рядом. Он поднял её и аккуратно вложил между грубых, заскорузлых ступней кузнеца. Идея обрела форму.

«Споткнулся. Упал. Ударился виском о ребро наковальни».

Он отступил на шаг, оценивая картину. Да, выглядело убедительно. Для пущей правдоподобности он зачерпнул рукой ещё не засохшую кровь с пола и размазал её по ребру массивной наковальни, позволив нескольким каплям стечь вниз, на песок. Теперь это был не просто труп – это была история. История нелепой, глупой смерти, на которую в Умбаре не стали бы тратить и пяти минут.

Удовлетворённый, он перекинул сверток с кольчугой через плечо и бесшумно выскользнул из кузницы, растворившись в грязных, шумных улочках, ведущих к докам.

Он шёл быстро, не скрываясь, но и не привлекая внимания. Его путь лежал мимо вертепов, где торговали контрабандой и краденым, но туда он не заглядывал. Его цель была иной. Лагерь Кархарона.

Старый контрабандист встретил радостным, пьяным возгласом, поднимаясь из груды тряпья, словно морское чудовище из пучин.

– Балдурин! Друг мой! Какими судьбами!

От Кархарона пахло дешёвым сидром и немытой шкурой. Балдурин, не отвечая на приветствие, окинул взглядом убогое жилище.

– Провиант? Тёплые вещи? Ты закупил что-нибудь, как мы договаривались?

Кархарон, сияя, икнул и принялся шарить вокруг себя.

– Закупил! Ещё как закупил! Вот, смотри! – Он с торжеством поднял пустую стеклянную бутылку. – Отличнейшая горючая жидкость! Её и пить можно, и есть, и… и даже жечь! С такой мы не пропадём!

Он попытался глотнуть из неё, но, обнаружив пустоту, с досадой швырнул её в угол палатки. И только теперь Балдурин заметил, что в том углу валялось с десяток точно таких же пустых бутылок.

Тяжёлое, усталое разочарование, холодное и тягучее, поднялось в груди Морремара. Он смотрел на пьяную, сияющую рожу старика, на его пустые бутылки «горючей жидкости», и всё утреннее оживление окончательно испарилось.

– А чего я, собственно, ожидал? – произнёс он тихо, почти без эмоций, глядя куда-то сквозь Кархарона. – Сам виноват. Надо же было думать.

Он резко развернулся и, не сказав больше ни слова, зашагал прочь. Сзади послышались неуверенные шаги и пьяные оклики:

– Балдурин! Постой! Куда ты? Вернись! Я же… я всё объясню!

Но Балдурин не оборачивался. Он слышал, как позади что-то тяжело рухнуло на землю – вероятно, Кархарон споткнулся о собственные ноги. Крики прекратились, сменившись храпом. Балдурин лишь стиснул зубы и ускорил шаг.

Он вернулся в архив уже в кромешной тьме. Дверь скрипнула, и его встретил не Таэль, а Фенор. И что удивительнее всего – Фенор сиял. Его подбитый глаз почти не портил выражения безудержной, торжествующей радости на его лице.

– Господин! Вы вернулись! – он подскочил, словно на пружинах.

Балдурин, всё ещё находясь под впечатлением от встречи с Кархароном, мрачно бросил сверток с кольчугой в угол и спросил, не оборачиваясь:

– Почему ты тут один? И с чего это ты такой довольный?

– Таэль ушёл куда-то! А я… – Фенор сделал драматическую паузу, надув грудь, – …я к утру докажу, что я не бесполезное бревно! Я провёл разведку!

Балдурин медленно повернулся к нему, на лице – скептическая улыбка.

– Разведку? Какую ещё разведку?

– В округе! – Фенор затараторил, его слова полились рекой. – Я приценился, высмотрел! В одном доме, неподалёку отсюда, таится нечто! Я чувствую, там есть магия! Сильная! Сегодня туда зашёл какой-то важный тип, а следом за ним четверо здоровенных оборванцев вволокли тяжёлый сундук! Я проследил, подкрался, заглянул в щель! Хозяин разложил добычу по разным комнатам! Там были цепи… – Фенор понизил голос до таинственного шёпота, – …с тёмными, жуткими орнаментами. От них так и веяло смертью! И кольца… они будто шептали, требовали крови! Всё это выглядело очень странно и очень дорого! Если вы одобрите, господин, я ночью могу сходить туда на охоту! Принести всё сюда! И доказать, что и я могу быть полезен!

Он закончил свою речь, запыхавшись, и смотрел на Балдурина с таким жадным ожиданием, с такой готовностью броситься хоть в огонь, что это было почти смешно.

Балдурин молчал несколько долгих секунд, его пронзительный взгляд буравил Фенора, словно пытаясь отыскать в его словах ложь или глупость. Цепи. Кольца. Магия. Это пахло либо большой удачей, либо огромной опасностью. Но Фенор, жаждущий доказать свою преданность, был идеальным инструментом для такой рискованной разведки.

Балдурин стоял неподвижно, его взгляд, буравил Фенора, выискивая малейшую трещину в его рассказе, тень сомнения или отсвет глупости. Слова о цепях, кольцах и магии висели между ними, звеня обманчивой перспективой, которая пахла либо невероятной удачей, способной переломить ход игры, либо смертельной ловушкой, расставленной кем-то, кто знал о его интересах.

Но мысль о магических артефактах не отпускала. Они могли стать тем самым козырем, который гарантирует успех там, где расчёт и хитрость могут оказаться бессильны.

– Ладно, – наконец произнёс Балдурин, и его голос, низкий и ровный, разрезал тишину. – Я пойду с тобой. Покажешь это место. Но вбей себе в голову: один неверный шаг, одно лишнее слово – и я растворюсь в тенях, оставив тебя одного разбираться с последствиями. Ты – мои глаза и уши. Я – твой разум. Понял?

Лицо Фенора озарилось таким сиянием и надежды, что стало почти неловко смотреть.

– Понял! Клянусь, ты не пожалеешь!

В это самое время в душном, пропитанном запахом дешёвого вина и перегара, зале «Трезубца Моргота» Арвин проводил ладонью по гладкой, засаленной поверхности игрового стола. Его пальцы, длинные и удивительно ловкие, двигались с отточенной, почти гипнотической грацией, перебирая кости. Напротив него, облокотившись на стол, сидел крупный матрос с лицом, раскрасневшимся от хмеля и азарта. Его глаза были мутными, а кошель на столе – подозрительно плоским.

– Ну что ж, друг мой, – голос Арвина был маслянисто-сладким, как мёд. – Ставка сделана. Удача – дама капризная. То улыбается, то отворачивается. Вечная загадка.

Кости с сухим стуком покатились по дереву, их падение было предопределено мастерством шулера. Арвин с наигранной, театральной печалью вздохнул, качая головой.

– Увы-увы, мореход. Кажется, сегодня ветер дует не в твои паруса. – Он быстрым, отработанным движением сгрёб груду монет со стола. Часть их тут же, словно по волшебству, исчезла в складках его одежды, другая, бóльшая и заметная, была аккуратно отложена в сторону – дань Моргриту. Плата за крышу, защиту и право работать на его территории.

На шумных, грязных, невероятно оживлённых доках Умбара Таэль был всего лишь ещё одной тенью в калейдоскопе таких же теней. Его фигура в плаще с глубоко надвинутым капюшоном сливалась с толпой грузчиков, торговцев, матросов и воришек. Список Балдурина горел в его памяти чёткими буквами. Перец огненный… Кровь зверя… Спирт, что вышибает разум…

Он двигался быстро, но без суеты, его глаза постоянно осматривали округу. Вот лавка заезжего торговца специями с далёкого Юга, заставленная мешками и ящиками с экзотическими запахами. Пока тучный харадрим в расшитых одеждах с азартом торговался из-за цены на шёлк с разодетой женой какого-то капитана, рука Таэля метнулась в приоткрытый ящик, стоявший на краю прилавка. Мгновение – и несколько сморщенных, обманчиво безобидных стручков того самого огненного перца исчезли в его рукаве. Он растворился в толпе, прежде чем торговец обернулся, даже не заметив пропажи.

Дальше – полутемная лавка старого алхимика и травника, заставленная склянками, сушёными растениями и чучелами неведомых тварей. Возле неё внезапно, как по заказу, вспыхнула драка – два здоровенных матроса что-то не поделили, их крики и ругань моментально привлекли всеобщее внимание. Толпа зевак сгустилась вокруг них, образуя плотное, галдящее кольцо. Воспользовавшись всеобщим замешательством и любопытством, Таэль, как угорь, юркнул в открытую настежь дверь лавки. Его взгляд, привыкший к полумраку архива, мгновенно выхватил на полке пузатые стеклянные бутыли с мутной, переливающейся жидкостью, подписанные угловатыми рунами, означавшими «Огонь» и «Крепость». Он схватил одну из них, ощутив её прохладную тяжесть, сунул за пазуху под плащ и так же бесшумно ретировался, пока старый, подслеповатый алхимик что-то кричал и размахивал руками, пытаясь утихомирить дерущихся у своего порога.

Дела у Таэля шли на удивление споро. Он чувствовал странный, щемящий восторг от собственной ловкости и удачи, смешанный с холодной дрожью страха.

А на самой окраине Умбара, у разбитой грязной дороги, ведущей от захолустных ферм, на краю оливковой рощи, сидел и мрачно ворчал себе под нос Кархарон. Он устроился в колючих кустах. Чувство вины за бессмысленно пропитую провизию глодало его изнутри куда сильнее, чем похмелье.

«Проклятый старый чурбан, – мысленно ругал он сам себя. – Доверили дело, а ты… Эх, Кархарон, допился до того, что и себя не уважаешь».

Именно это чувство, а вовсе не трезвый расчёт, подтолкнуло его в порт, где он, делая вид, что спит, подслушал разговор капитана с поставщиком о задержавшейся где-то телеге с припасами для очередного рейда. В его пьяной, но всё ещё хитрой голове созрел план. Гениальный в своей простоте и наглости. Украсть телегу. Целиком. Всю.

Он выбрал для засады идеальное место – крутой изгиб дороги, где телега должна была сбавить ход. И теперь сидел, обливаясь потом в предвкушении, и ждал. Время тянулось мучительно медленно. Он успел дважды поспать, проснуться от укуса какой-то злой мошкары и снова задремать, пока наконец вдали не послышался знакомый скрип несмазаных колёс и усталое, ленивое ржание лошади.

Кархарон встряхнулся, как старый боевой конь, почуявший запах сражения. Телега! Одна-единственная, и всего один возничий – тощий, веснушчатый подросток, который лениво пощёлкивал вожжой и что-то напевал себе под нос.

Кархарон выкатился на дорогу, изображая крайнюю степень истощения, немощи и добродушия.

– Эй, дружище! – прохрипел он, поднимая дрожащую руку. – Не подбросишь до самого города? Нога у меня старая, совсем отказывает… А там, глядишь, и пропустим по кружечке в «Трезубце»! За мой счёт! Я тебе такие истории о море расскажу, что ты свои волосы на голове ощупаешь!

Подросток, скучающий и простодушный, пожал плечами и кивнул, жестом приглашая подсаживаться. Кархарон, кряхтя, охая и делая вид, что с огромным трудом забирается на телегу, устроился рядом на твёрдых деревянных досках. Они тронулись, старик поливал собеседника водопадом баек о штормах, сиренах и затонувших сокровищах, а сам между делом внимательно изучал содержимое телеги. Мешки с сухарями, бочонки с солониной, ящики с сушёной рыбой… и, о дивная радость, несколько полноценных бочек с крепким, как удар копыта, ромом! Его план начинал казаться ему всё гениальнее и осмысленнее.

И когда дорога пошла под уклон в овраг, заросший колючкой, а подросток наклонился вперёд, чтобы лучше видеть разбитую колею, Кархарон, без тени сомнения или жалости, с размаху ударил его под дых. Подросток ахнул и беззвучно рухнул с телеги в придорожную пыль и колючки.

– Эх, молодо-зелено, – без всякой злобы, почти с отеческой грустью пробормотал Кархарон, ловко подхватывая вожжи. – Прости, парень. Не со зла. Но у старика дела поважнее твоих будут.

И он, лихо прищёлкнув языком, погнал лошадь в сторону своего лагеря, не оглядываясь на неподвижное тело возницы. Глубокая, тёмная ночь, сопровождаемая проливным, внезапно хлынувшим дождём, застала его у самой палатки. Он, кряхтя, ругаясь на непогоду и тяжёлую ношу, но с невероятным, почти что молодым усердием принялся перетаскивать драгоценные тяжёлые мешки внутрь своего убогого жилища. Целые бочонки с ромом оказались ему не под силу, поэтому старый контрабандист проявил врождённую смекалку – отыскал все свои пустые бутылки и начал старательно, с экономией каждой капли, переливать в них драгоценную жидкость, причмокивая от одобрения.

Закончив это священнодействие, он вышел под дождь и ударил лошадь по крупу, отправив пустую телегу кататься по городу саму по себе.

– Пусть там умные головыразбираются, – удовлетворённо хмыкнул он, забираясь обратно в палатку к своим сокровищам. – Кархарон ещё может! Ещё ого-го!

И, откупорив одну из свежезаполненных бутылок, он принялся праздновать свой успех в гордом одиночестве, радуясь, что хоть в чём-то оказался полезным.

Тем временем Балдурин и Фенор уже давно покинули относительную безопасность архива и крались по мокрым, тёмным, словно звериные норы, переулкам Умбара. Дождь только начинался, первые тяжёлые, редкие капли шлёпались о камни мостовой, предвещая настоящий ливень. Фенор, преисполненный важностью своей миссии и гордостью за свою проницательность, лихорадочно тянул Балдурина за рукав, торопя и подталкивая вперёд.

– Вот, вот за этим углом! – взволнованно шептал он, его дыхание сбивалось. – Смотри, какой дом! Солидный! Чувствуется, что хозяин с деньгами!

Балдурин же, напротив, с каждым шагом ощущал, как по его спине ползет холодная, знакомая змейка тревоги. Его глаза, годами учились замечать то, что скрыто от взгляда обывателя, и он видел то, чего не видел ослеплённый восторгом Фенор.

Ловушка. Тонкая, почти невидимая нить, натянутая у самого основания единственного окна на уровне щиколотки. Идеально рассчитано, чтобы её не заметить в сумерках. Стоило задеть – и бог знает что могло сработать: сигнальные колокольчики, спусковые механизмы для спрятанных арбалетов, падающие грузы.

Сторож. Человек в грубом, намокшем плаще, который уже второй раз за последние пять минут неспешно, с показной небрежностью проходил мимо двери этого самого дома. Но его глаза не блуждали по округе, а целенаправленно, методично, по-хозяйски изучали каждый закоулок, каждый тёмный угол, каждую потенциальную нишу.

Тело в кустах. Неподвижная фигура, свесившаяся из густых, потемневших от дождя зарослей у самого забора. Даже если это пьяница, рухнувший без чувств, он был уложен слишком… аккуратно. И слишком чист. Ни грязных следов, ни раскиданных вещей, ни пустых бутылок. Только неестественная, зловещая неподвижность и неестественная поза.

Фенор дёргал Балдурина за рукав, его пальцы дрожали от нетерпения.

– Ну же! Нужно брать быка за рога! Действовать быстро!

– Заткнись, – беззвучно прошипел Балдурин, Фенор мгновенно смолк, побледнев даже в потёмках. – Это ловушка. Идиотская, но ловушка. Здесь всё кричит об этом.

Он резко развернулся и, схватив ошалевшего Фенора за шиворот, потащил его за собой в противоположную сторону, прочь от этого места. Они свернули в первую же попавшуюся открытую лавку – крошечную, вонючую забегаловку, где торговали самым дешёвым, обжигающим горло пойлом, которое здесь называли «слезой тролля». Балдурин молча бросил на липкий прилавок монету и взял две глиняные кружки с мутной, плохо пахнущей жидкостью.

– Идём, – он снова потянул за собой Фенора, не отпуская его.

Они вышли и уселись прямо на мокрую от начинающегося дождя землю под раскидистым, почти голым деревом напротив того самого злополучного дома. Дождь усиливался, превращаясь из редких капель в сплошную, плотную стену воды, которая барабанила по капюшонам и затекала за воротники.

– Пей, – коротко приказал Балдурин, сунув одну кружку Фенору. – И делай вид, что мы о чём-то оживлённо беседуем. Смотри на дом украдкой, но не пялься. Не привлекай внимания.