Перед будущим

Сделала я несколько фотографий. Фасад больницы. Довольное лицо алтайского мальчишки в кабинете стоматолога (не имеет отношения к теме, но сойдет как иллюстрация). Портрет молодой медсестры. И вдруг решила: здесь мне искать нечего. Надо съехать с тракта, забраться поглубже в горы и расспросить местных жителей. О чем? Ну, хотя бы о том, что они думают о такой напасти как клещевой энцефалит там, на местах. Не знают поди о нем вообще ничего. Говорят, эта беда пришла сюда совсем недавно. Вот пока и не распознают грозную болезнь, предпочитают лечиться старыми, дедовскими способами.

Честно говоря, не так уж мне это было нужно.

Хотелось увидеть, узнать, как живут люди в настоящих «диких» (по моим понятиям) местах. До сих пор я нигде дальше Чемала не бывала. Бийск, Горно-Алтайск, Барнаул – разве это настоящий Алтай?

С просьбой закинуть меня куда-нибудь «подичее» я обратилась к коневоду алтайцу Тооту. Хорошее имя, и человек простой, открытый. Мы познакомились с ним в коридоре больницы. Невестка уговорила Тоота приехать сюда с «пустяковой» травмой – распорол руку, когда косил траву. Рана, по его словам, сделалась «нехорошей», но он бы и сам её вылечил, приехал только потому что дети волновались. Рассказ Тоота о народных способах лечения травами я собиралась включить в очерк, ну, скажем, как красивую иллюстрацию.

Показать местность? Тоот согласился.

Закончив лечение, на своем дребезжащем уазике он довез меня до стоянки туристов (их на Алтае хватает). Дальше в горы я отправилась с этой группой, но снова, в общем-то, кроме туристической романтики, не увидела я ничего необычного. Алтайские деревни туристы стараются обходить стороной и заглядывают туда, только чтобы попроситься в баньку или за молоком. Я же наоборот в одной из таких деревень (желательно расположенных подальше от тракта) и хотела задержаться.

Повсюду, где мы проходили, на полях цвели огоньки. Оранжевые маячки. Колыхали ветками на ветру лиственницы, старые и молодые. Чем выше в горы, тем запахи делались явственнее, листья у трав мясистее. В нечастых деревнях пустовали многие дома – люди уехали в город.

Мне повезло. Алтай будто услышал мою просьбу.

В один из заходов в «попутное» глухое село я познакомилась с Бубаем.

Коренастый, уверенный – он называл себя проводником. Это меня обрадовало, я ведь не забыла о редакционном задании. Правда, мои расспросы по поводу клещей и у Бубая вызвали усмешку. Следовало, наверное, позвонить в редакцию, но меня будто понесло. Куда? Сама не знала. Стала сомневаться даже в том, что соберу интересный материал. Да и как вообще подать эту тему? Раскрыть проблему? Построили больницу, а серьезно клещевой энцефалит никто не воспринимает. А что, люди у вас не умирают? – спрашивала я. Ну, как не умирают. Обязательно умирают. Мы все умрем. Кто от чего. Писать о разъяснительной работе, которая еще предстоит краевой и местной администрации? Тоска.

Сама я постоянно и нервно осматривала и ощупывала себя, не ползет ли кто по коже? Не впился ли? К счастью, никто не полз. Даже насекомым на Алтае я была не особенно нужна.

В общем, я приуныла, призадумалась. Ни экзотики вокруг, ни чудес.

Даже обмолвилась как-то в разговоре с местными, что журналисту, пользуясь случаем, куда бы он ни поехал, всегда хочется добраться до какой-нибудь загадки. Вот, скажем, нет ли у вас тут места тайного заповедного? Такого, чтобы на всю жизнь запомнилось? Или знахаря такого, чтобы прямо ууух! Я бы портретный очерк забабахала на целую полосу! Но люди, с которыми я общалась, были заняты делами вовсе не чудесными – скот пасли, овец, коней. Посадки, заботы по хозяйству. Поговорят-поговорят, да и уходят. Поглядели на приезжую, и пока, бывай. По вечерам громким блеяньем дразнили меня овцы, возвращающиеся с пастбищ.

В общем не было никому до меня дела.

Только Бубай ходил рядом, не хотел упускать.

Видно, правда зарабатывал тем, что водил народ в глухие места, пугал злыми медведями. Не клещами, кстати. Вот Бубай и вызвался показать «кое-что». Только идти надо будет высоко, сказал.

Даже уточнил: именно высоко.

Был Бубай с виду маленьким, даже каким-то хиловатым, сутулым. Я даже подумала, что такой к работе или к дальним горным переходам не очень-то приспособлен. Жил он один в крайней избе и промышлял как раз тем, что водил немногочисленных туристов к водопадам, ледниковым «языкам», пещерам и ущельям, которых в этой местности было немало.

Говорил Бубай по-русски плохо.

Но старался отвечать коротко и быстро.

На вопрос, куда он меня поведет, просто сказал – есть такое «место».

Деревня? Он кивал. Может, и деревня. Озеро? Тоже кивал. Может, озеро. Со всем соглашался. Мне, наконец, стало интересно. Рискну. А не получится – домой. Как-нибудь вымучаю очерк. Или репортаж, мне все равно. Но в глубине души я вдруг поверила – что-то такое есть. Должно быть. Почему-то представлялось заброшенное селение, где живет старый волшебник-шаман, а то и целая свора шаманов. Вдруг он (они) предскажут мне будущее? Стану известной журналисткой или не стану? Я жаждала окунуться в настоящий дикий алтайский быт. Описать его, поразить читателей. Конечно, и до меня про Алтай немало писали, но я выдам сенсацию! А то уж очень все эти села, увиденные мною, были банальные.

Здравомыслие меня покинуло, про больницу (не про клещей) временно было забыто. Вот вернусь в редакцию с сенсационным расследованием о настоящем алтайском чуде. Так что, опуская подробности нашего с Бубаем похода и блужданий (по моим понятиям) по лесу, скажу только, что идти почему-то и правда все время приходилось вверх. Даже не идти, а карабкаться. Иногда даже ползти. Не очень ориентируясь по карте, могу только сказать, что заходили мы с восточной стороны Теректинского хребта, карабкались по его крутому отрогу.

Не скрою, иногда было страшновато. Для успокоения время от времени я спрашивала Бубая, достаточно ли хорошо он знает дорогу, и он всегда отвечал одинаково: «очень знаю», потому что, оказывается, его «тоже так водили».

Идти с Бубаем было совсем не то, что топать с туристической группой.

Несмотря на кажущуюся тщедушность, Бубай двигался быстро, почти неслышно и не признавал никаких троп. А может, их тут и не было. Мы лезли, цепляясь за корни сосен, держащихся на одном честном слове. Чудом обходили качающиеся над обрывами камни, лавировали между скальных уступов. Лиственницы на высокогорье будто облысели, выглядели старыми и плешивыми, будто их обсосал какой-нибудь чудак-великан. И чем выше мы забирались, тем больше ощущался дискомфорт. Зря все-таки я подалась в тайгу. И такие мысли приходили.

Но травы пахли все сильнее. Но вкус у воды из ручьев стал каким-то совершенно иным, не определить, каким. И Бубай по пути пару раз все-таки стряхнул с моей одежды злополучных клещей.

Впрочем, пугаться было некогда. Мы шли за чудом. Журналист ведет расследование. Иначе зачем было вообще соваться в журналистику?

На исходе бог знает какого по счету дня в сумерках мы одолели перевал. Вид сверху открылся неописуемый. Во всем великолепии я увидела горы, многие из которых были увенчаны снежными шапками. Их совсем не было видно из селения Бубая, быть может, из-за тумана.

Пока я удивлялась и крутила головой, Бубай вдруг громко по-алтайски что-то сказал. В ответ раздался приближающийся хриплый голос – как будто какая-то старая женщина шла к нам навстречу. Но откуда? Мы стояли на вершине горы, усеянной мелкими скальными осколками. Я подняла несколько камешков один за другим – кое-где виднелись вкрапления розового или бордового – быть может, гранат? Не знаю. Здесь нигде в округе не было даже травы. Никаких огоньков, душистого тысячелистника, медуницы или шиповника. Даже неприхотливые кучерявые карликовые березки (весьма неприятно цепляющиеся за ботинки) остались далеко внизу. Ни птичек-малявок, ни барашков, ни вездесущих сусликов. Камни отливали красновато-бурым, острые, плоские. Это были совсем не те круглые камни, которые обкатала Катунь, и которые так приятно взять в руку. Обзор вокруг прекрасный, но все, что видишь, кажется безжизненным, каменистым. Как будто ты на Луне.

За время подъема я так намерзлась, что приготовилась морально заранее – небось наверху будет жуткая холодрыга. Натянула куртку и шапку, но оказалось зря, воздух был теплым, нагретым, будто кто надышал. Пока алтаец переговаривался «со своими», я присела на рюкзак. Почему-то стало трудно дышать. Наверное, устала. Дыхание сделалось частым, прерывистым. Хотя отчего? Тяжелый подъем позади. Мы отдыхали, никуда не торопились. Я даже уселась на камни, скрестила ноги и постаралась выровнять дыхание. С тревогой прислушивалась, как колотится сердце. Вообще-то я слышала про «горнячку». Говорят, туристы из-за нее при подъемах едва не теряют сознание. Сложно ориентироваться в пространстве, кружится голова. Вроде бы в таких случаях помогает шоколад, но у меня с собой никакого шоколада не было, а у Бубая подавно.

Тем временем солнце садилось все ниже. Тьма, как пишут в книгах, сгущалась. Вдруг совершенно неожиданно вокруг – по склонам ли соседних гор, или где-то еще, стали зажигаться огоньки. Сперва очень блеклые. Хриплая невидимая бабушка будто кружила вокруг нас в тоже невидимом тумане. Послышались и другие голоса. Как будто бы и вправду мы пришли в деревню. Но домов я не видела, а Бубай сказал, что нам надо идти дальше.

И мы пошли.

Усталость невероятная.

Глаза слипались, хотелось спать.

Мне стало совсем безразлично, куда и зачем двигаться, хотелось растянуться во весь рост. При ходьбе по «сыпухе» мышцы во всем теле словно скручивает. Мне раньше уже доводилось видеть восхитительное алтайское звездное небо, будто утыканное иголкой. Я ожидала, что ночью на перевале нас ждет нечто подобное. Но увы, здесь над головой было черным-черно, и от того тьма грозила стать непроглядной. А Бубай торопился, Бубай подгонял меня. Потом вдруг сказал: «Тебя пропустили». Это прозвучало загадочно, но размышлять было некогда. Хотелось прилечь, выпить горячего чая, снять ботинки. Но мы снова поднимались вверх, хотя я отчетливо видела (пока было светло) – выше дороги нет.

Это показалось мне странным.

Зигзаги, будто горный серпантин.

Наконец мы преодолели очередной поворот, и окончательно стемнело.

Я с трудом разглядела впереди очертания традиционного алтайского дома-многоугольника без окон, с единственным отверстием – для дыма в крыше. Мне уже довелось ночевать в таком. Вокруг стояла тишина и не было ни ветерка. Не знаю, что там делал Бубай, а я поскорее ринулась к двери, открыла ее и почувствовала, что кто-то (надеюсь, это был мой проводник-алтаец) легонько подтолкнул меня в спину. В голове шумело. Скорее спать. Спать. Я наощупь нашла что-то вроде палатей или лавок, идущих вдоль стены, сбросила рюкзак и, даже не разувшись, завалилась на боковую. Мне в голову не пришло достать спальник, да и тепло было в доме. Пахло сухой травой. Кто-то вдалеке, кажется, пел. Где-то неподалеку засмеялся Бубай. Наверняка его здесь знают, решила я. Он встретил знакомых, сейчас разожгут костер, будут разговаривать, варить чай с травами. Ммммм… Но встать и просить чая уже не было сил… Я засыпала с мыслью, что наконец-то оказалась в настоящем диком алтайском селе, и вообще впереди меня ждет много интересного. Правда, было душно, ныла голова, сильнее обычного стучало сердце. Но ничто, ничто не помешало мне уснуть.

***

Я проснулась оттого, что выпала пломба. Ничего не снилось мне, хотя обычно, особенно под утро, с моих снов хоть сценарии для психоделических фильмов пиши. Пломба вылетела, будто ее изнутри вытолкнуло струей воздуха. Появилось странное ощущение, будто холодный ветер, что до сих пор гулял внутри меня, через дырочку в зубе решил выбраться наружу, осмотреться и полететь дальше.

Я выплюнула пломбу и открыла глаза.

Стояла невероятная тишь. Я не знала, что в мире может быть так тихо.

Я – жительница большого города, будто угодила в бесшумную, бесконечную яму, устланную пухом. Я даже уши почистила пальцем, потом покашляла громко, чтобы убедиться, что не оглохла.

Внутри дома, что приютил меня, было пусто. На лавках повсюду сушилась трава. В центре – погасший очаг. Вдоль одной из стен на длинной суровой нитке висела связка неведомых мне ягод. За дверью кто-то прерывисто бормотал, будто во сне.

Я вышла на воздух. Голова была ясной, и чувствовала я себя прекрасно.

Неподалеку от дома прямо на земле, вернее, на мелких камнях сидела старуха, очень толстая. Она была одета в традиционную стеганную алтайскую женскую одежду, которую я про себя называла «халатом». Волосы ее, совсем седые, были заплетены в две косички, перекрещенные на затылке. Старуха что-то мешала в котле и бормотала. На меня она даже не посмотрела. Что-то во всем этом мне показалось странным. Только позже я поняла, что старуха разводила костер прямо на камнях, безо всякого топлива.

Я поздоровалась, помялась, походила вокруг, но старуха обращала внимания только на свой котел и ложку.

Ладно. Потерпев поражение с первым встреченным местным жителем, я отправилась искать остальных. Ведь мне в первую очередь был нужен шаман. Облаков не было. Воздух словно застыл. Я в растерянности искала, где же на небе солнце? Над головой – только ровное синее полотно.

Никаких признаков другого жилья обнаружить не удалось.

Некоторое время слонялась я по округе в недоумении, кляня Бубая, спотыкаясь и повсюду натыкаясь на мелкие, острые, плоские камни, похожие на древние орудия труда пещерных людей, потому что идти было, собственно некуда. «Место» оказалось пятачком, со всех сторон обсыпанным грудами гигантских скальных обвалов. И горы вокруг, куда ни посмотри, были белоголовыми и казались безжизненными. Они выглядели так, будто бы я смотрела на них сверху. И с довольно приличного расстояния. Не знаю даже, мне показалось на какой-то момент, что весь окружающий мир будто бы за стеклом. Но, наверное, это от высоты кружилась голова.

Ау, где я? Сколько километров над уровнем моря? Две тысячи, три? Наверняка нельзя было сказать, в какой стороне село, где жил Бубай. Все вокруг казалось одинаковым. Диким и чужим для людей. Поверхность под ногами – типичная мелкая «сыпуха». И нет никого.

Какие уж тут чудеса.

Оставалось одно – вернуться к бабушке, продолжать пытать её. Может, это у нас такой привал? Может, скоро пойдем дальше? Сейчас проснется Бубай и скажет свое фирменное «иди выше». Но как я ни обращалась к старухе, и «бабушка», и «гражданочка», и «дорогая», она не желала меня замечать, только знай себе тыкала кривой ложкой в котел. Наконец она положила ложку на камень – это означало, видимо, что мне можно было поесть. К тому времени я так проголодалась, что готова была слопать сырого суслика, если бы он попался мне на пути. Бабушка зачерпнула варева и протянула мне ложку. Кушанье ничем не пахло. Дым из-под котла шел какой-то прозрачный и быстро таял. Я поднесла ложку ко рту с опаской – что там могла сварганить в котле старая алтайка в засаленном халате? Местные грибы? Мох? Но сделав глоток, едва не подавилась от удивления. Это был роскошный куриный суп с домашней лапшой. Именно такой, какой мне когда-то варила моя любимая бабушка. Все детство, пока я не уехала учиться, меня на кухне ждал мой любимый куриный супчик. Горячий, домашний, ммм…

Алтайка же, не глядя, как я ем, снова занялась своими делами.

Расплела косы и стала расчесывать жидкие седые волосы, напевая себе под нос.

Я поглядывала на нее – точно такой же дешевенький пластмассовый красный гребешок был у моей бабушки. Когда-то такой можно было купить в любом советском галантерейном магазине…

Странным показалось мне всё это.

Поев, я снова пустилась в путь. Чего сидеть на месте?

Я набралась сил и решимости не сдаваться. Найти заброшенное селение.

Говорил же Бубай о какой-то деревне. Может, о целом заброшенном селении, где живет старый шаман или целая свора шаманов. Надо найти. Иначе зачем я сюда перлась? Ох, обманул клятый Бубай, завел невесть куда. Я даже не сумела найти ручей, в котором можно было умыться. Наконец, сдалась, потому что пейзаж вокруг был один и тот же – серые камни, далекие горы, пустота и тишь. Единственное, что мне осталось – смиренно усесться возле старухиного котла, у огня, пляшущего на камнях, и ждать, что еще произойдет необычного. Любые попытки завязать разговор заканчивались ничем, старуха будто отделяла от меня стеклянная перегородка.

Наконец алтайка воткнула «советский» гребешок в свою нехитрую прическу. Потом достала из-за пазухи трубку и закурила. Это было что-то необычайно вонючее. Такое вонючее, что я закашлялась. И вдруг с ужасом заметила, что мне снова становится как-то не по себе. Снова что-то запредельное происходит с дыханием.

Между тем алтайка, дымя, уставилась на меня.

Когда она затягивалась, ее щеки, смуглые и морщинистые, сжимались, я чувствовала, что едкий дым входит и в мои легкие тоже, расширяя их и обжигая. Я подумала: вот-вот у меня лопнет что-нибудь внутри, но нет – минута, задержка воздуха, и дым благополучно покидает мое тело через ноздри, я снова живой человек. Только в глазах как-то мутно. Наверное, со стороны это выглядело весело, я была похожа на беспомощного котенка, которому щекочут усы. По всему было видно, что старой алтайке было по душе так забавляться со мной. Вскоре вокруг нас повисло целое облако сизого вонючего дыма. Мы теперь с бабушкой дышали в унисон. Со временем я стала замечать, что с каждым нашим вдохом пик горы, что виднелся за спиной у старухи и прямо напротив которого я сидела, медленно растворялся, как бы стирался из окружающей картины. Среди бела дня он пропадал сам по себе. Вот уже его нет совсем. За ним – очень далеко начинали проявляться какие-то другие вершины. Была гора, и нет ее. А почему? Это мы ее вдохнули в себя. Подержали немножко внутри, а потом – раз, и выдохнули обратно. И гора появилась снова. Это было просто невероятно. Я не могла ни удивиться, ни ужаснуться. Просто мозг констатировал – вот гора тает, исчезает, вот уже нет её. А вот наоборот – мы с бабулей выкурили горку обратно.

И так несколько раз.

Ну и дела… Ну и Алтай…

Как только сгустились сумерки, снова появились эти дальние, загадочные, бледные, словно чахлые, огоньки. Старуха, не сходя с места принялась болтать с какими-то своими невидимыми соседями. Я ее язык не понимала. Но иногда она переговаривалась довольно эмоционально, будто ругала кого-то или отчитывала.

Делать мне было совершенно нечего.

Я сдалась и чувствовала себя бессильной.

Зато мне пришло в голову дойти, добраться до одного из огоньков.

Думала так – пойду на далекий голос, буду все время держать бледный огонек в поле зрения. И постепенно добреду до дома, где горит костер. В том, что это были костры какой-то другой деревни я не сомневалась. Просто тут такая необычная перспектива. Такое «искривленное» расстояниями пространство. Нечего раскисать. Живет чокнутая старуха отшельником, варит суп из ничего на камнях, так это ее дело. А мне нужен старый шаман, или что там еще имеется у Алтая в арсенале? Сумерки еще не казались непроглядными, моя решимость не угасала, однако краем сознания я стала замечать, что постепенно нахожу в действиях старухи и в том, что здесь происходит, все меньше и меньше необычного. Мне будто надоело пугаться. Мой ум растекся по небу и по земле, словно его выкурили из меня. Словно небо и земля стали одним целым. Я стала старухой, а старуха стала мной. Ничто больше не волновало меня, не тревожило. Ни мое редакционное задание, ни журналистика в целом. Мои мысли будто распутались, и я осознала, в каком невероятном хаосе до сих пор жила. С каждым шагом в сторону кажущегося таким реальным огонька вместо того чтобы сосредоточиться на нем, я все больше успокаивалась и расслаблялась. А он терялся, гас, расплывался, как недавно гора за спиной у алтайки. Дойти же мне удавалось только до очередного нагромождения камней высотой в два моих роста, не меньше, тяжелой груды, совершенно непреодолимой. Огоньки будто висели в воздухе. Далеко и высоко. Расплывались перед глазами, распадались на множество других огоньков, танцевали, вспыхивали. Чужие голоса раздавались, отскакивали от камней. Гулкое далекое эхо гуляло от одной скалы к скале. Пусть совсем немного, но походили они на те оранжевые цветы-огоньки, что были разбросаны по склонам гор и по лугам повсюду внизу.

И вот я, сдавшись, вернулась к «нашему» костру.

Пока меня не было, мир, будто открытку, сложили пополам и раскрыли снова. Теперь возле дома старушек было две. Они сидели против друг друга, совершенно одинаковые, и бранились, покачивая головами и тыча пальцами. Алтайки ругались, это было понятно. Но откуда взялась вторая, совершенно такая же? У каждой за плечами висело по огромной, полной луне, будто они несли их в рюкзаках. Подобную гигантскую луну, встающую из-за деревьев, я как-то видела на фото в популярном журнале. До сих пор не верила, что такая может быть на самом деле.

Что за «место»! Что за день, что за ночь!

Чем может кончиться вот такое мое безумие?

Только сейчас до меня дошло, что я до сих пор не распаковала рюкзак, не переоделась. У меня не было никакого желания почистить зубы или умыться. Несмотря на то, что я поела всего один раз, я чувствовала себя сытой, довольной и спокойной. Мои мысли прекратили дергаться, двигаться, путаться. Несмотря на абсурдность происходящего, все здесь казалось мне правильным. Будто я наконец стала настоящей. Даже стука своего сердца я больше не слышала.

Я закрылась в доме, лежала, спокойная, вдыхая запах сухой травы.

«Где я на самом деле?» – спрашивала я саму себя. Некому было мне ответить.

За дверью на непонятном мне языке ссорились бабушки-близняшки, или это одна и та же бабушка бранилась сама с собой, делила пополам огромную, умопомрачительную луну. За стеной ворчали, скрежетали, кричали. Над головой, в мире вокруг было темно. Внутри меня установилась тишина.

***

Моя бабушка умерла незадолго до того, как я уехала учиться.

Она была большой, грузной, ходила летом в легком пальто с круглым отложным воротником, переваливалась, припадала на «ломаную» ногу. Бабушка меня кормила, гуляла и воспитывала, пока родители были на работе, ездили в командировки или просто были заняты. Родители и бабушка часто ссорились. Из-за методов моего воспитания или еще из-за чего-то. Пока я была маленькая, мне не хотелось в этом разбираться. А потом… тоже не хотелось, слишком уж далеко это уводило.

Бабушка умерла «от сердца» после того, как разгорелся и потух скандал из-за стульев. Какие-то не те стулья купила. Или лишние, или слишком дорогие, не помню. За пять минут ее не стало.

Я этого не видела, я ведь уехала учиться.

И вот здесь, на Алтае, в этом странном путешествии, в этом странном «месте», куда привел меня Бубай, на следующий день я почему-то проснулась с мыслью о своей бабушке. Когда-то она часто показывала мне диафильмы. Мы с ней вместе смотрели цветную проекцию, читали сказки на нашей беленой стене в зале. Стихи или просто подписи под картинками. Помнилось, что бабушка совсем не была похожа ни на кого в нашей семье. Мы все как на подбор – худые, беспокойные, «доходяжные», сероглазые, с ветром в головах, а она была полной, черноглазой, тяжеловесной в мыслях, тугой на подъем. Приемная бабушка, не иначе. Ее седые волосы, зачесанные назад, до самого конца оставались густыми и непослушными. Она часто грозилась – «сейчас я тебе наподдам», но никогда не била. А вот папа мог стегануть ремнем, и мама больно шлепала, если что.

Почему я о ней вспомнила?

Две большие луны, две странных бабки, костер на камнях, вкусный куриный суп, и огромная тишина. Такая, что головокружение от нее. Ни ветерка, ни чужого вздоха. Только я одна. И только огоньки в полях и на склонах холмов, запах пряной травы, сурки, лохматые, сутулые лиственницы, заброшенные, почерневшие срубы старых домов, заросших по самые крыши. Будто качаясь на волнах мыслей, я окончательно проснулась. Все так же возле потухшего очага сидела алтайка. На этот раз она вязала носок. Маленький детский розовый носок. Мой детский розовый носок.

Я прекрасно помню, что один такой где-то у нас с бабушкой в свое время потерялся. Но, уже подросшая, я никак не могла выкинуть второй, потому что мне очень нравился его яркий насыщенный розовый цвет. Таких розовых носков ни у кого из моих знакомых не было. Он был пушистым и мягким, и всегда напоминал о бабушке. По-моему, до сих пор где-то у родителей так и валяется, никто его не выкидывал. Никому он кроме меня не нужен.

Пока я возилась с рюкзаком, зачем-то доставая и перекладывая вещи, старуха закончила свое вязание. Потом дверь хлопнула. Я обернулась – старухи уже не было в доме, но возле потухшего очага на земляном полу лежал мой детский розовый носок. И я была совершенно уверена, что он связан для меня.

Я взяла носок и положила в рюкзак.

И подумала, вот хорошо, что он наконец нашелся. Теперь я положу его в шкаф вместе с тем, сохранившимся с детства. Понятно, что все это не имело никакого отношения к моему редакционному заданию, но…