Узоры над Бездной: Десятиклассники Вечности

Мирон медленно подошёл к кровати и поднял дневник. Страница все еще была холодной. Узор – просто чернильным рисунком, странным, но не сверхъестественным. Только шильце в кармане ещё вибрировало тихим, тревожным жужжанием. А в висках стучало: *Кощей v.2. Чернолог. RESET? (OK/OK).*

Он швырнул дневник на стол. Завтра очередной первый учебный день. Новые лица, новые глупые вопросы, новая рутина, чтобы прикрыть вечную схватку. А теперь ещё и это. Сиреневый узор, пришедший из ниоткуда, горел на странице немым укором или предупреждением.

Глава 1. Перевод по ветру

Будильник на смартфоне выдал что-то невыносимо бодрое и синтетическое. Мирон застонал, накрывшись подушкой с вышитым двуглавым орлом (сувенир 300-летия дома Романовых, немного потёртый). Сон был тяжёлым, как валун: в нём сиреневый узор из дневника разрастался, превращаясь в паутину, которая душила весь город, а push-уведомление «☠ Reset? (OK/OK)» вспыхивало на каждом здании вместо адреса. Он нащупал шильце под подушкой – металл был холоден и спокоен. Узора на странице дневника, перепроверенного глубокой ночью, как будто и не было. Однако тревожный зуд на затворках разума оставался.

«Новая школа. Новый век. Тот же цирк!» – подумал он, отбрасывая одеяло. Воздух в комнате был спёртым, пахнущим пылью и чайной заваркой. Мирон открыл окно. Хрущёвский дворик встречал утро серым небом, криками детей, собирающихся в школу, и рёвом пробки на магистрали за домом. Над всем этим висела всё та же паутина из узоров. Над детской площадкой вился ярко-зелёный глиф, похожий на стилизованное дерево. Святобор всегда благословлял места для игр. А вот над подъездом соседнего дома тянулась тонкая, истончённая сиреневая нить, дрожащая, как струна перед разрывом.

«Пенсионерка на третьем этаже ссорится с дочерью», – автоматически диагностировал Мирон. Эмоциональные бури били по Ткани особенно больно.

Одевался тщательно, как актёр перед премьерой. Новые джинсы, купленные в ближайшем ТЦ. Рубашка в тонкую синюю полоску. Достаточно формально, но не вычурно. Кроссовки без ярких логотипов. В зеркале отразился семнадцатилетний парень с нейтральной причёской и усталыми глазами старика. Мирон поправил воротник, сунул шильце во внутренний карман пиджака и положил в рюкзак оба дневника. Электронный в планшете, купленном для учёбы и… свой старый, кожаный. На всякий случай.

Дорога до лицея заняла пятнадцать минут пешком через тихий, почти провинциальный уголок Москвы. Само здание предстало перед ним монументом советского модернизма – бетонные коробки, соединённые стеклянными переходами, когда-то белыми, ныне покрытые сероватой патиной времени и выхлопных газов. Над главным входом висела огромная растяжка: «Лицей №1377 – Территория Будущего!». Мирон мысленно добавил: «…и потенциальных разломов реальности».

Он поправил аккуратный пробор, чувствуя под пальцами знакомую шелковистость русых волос, вечное напоминание о стабильности в мире перемен. Шестнадцатый лицей? Или семнадцатый? Прокля́тый провал памяти 79-го выгрыз целый пласт биографии.

Дверь распахнулась, выпустив волну гомона, смешанного с запахом свежей краски, чипсов и лёгкой, но отчётливой ноткой озона голографических проекторов. Мирон шагнул внутрь, стараясь держать осанку. Серо-лисьи глаза скользнули по холлу: парящие в воздухе навигационные голограммы, ученики в стильных нейлоновых худи, сливающиеся с интерактивными стенами, где мелькали образовательные мемы и расписание. 2027 год на дворе. Цифровая цивилизация. Хотя где-то в глубине души жила тоска по скрипу гусиных перьев и запаху чернильных орешков.

– Мирон Астахов. – голос цифрового секретаря, синтезированный до приторной сладости нейросетью «Школьник v.7.3», выдернул из размышлений. – Пройдите к кабинету 108. Приёмная нового зачисления. Имейте в виду, к вам на планшет загружен полный пакет адаптационных модулей.

– Благодарю, – вежливо кивнул Мирон, – Не изволите ли подсказать, где…

Но «Школьник» уже растворился в эфире, оставив мигающую стрелку навигации на стене. «Эффективно», – вздохнул Мирон.

Кабинет №108 оказался образцом глобальной цифровизации. За центральным столом с огромным компьютером восседала женщина с лицом, на котором застыло выражение хронического недосыпа и лёгкого презрения к подростковой нерасторопности.

– Фамилия?

– Астахов. Мирон Ильич. Перевожусь в 10-Б.

– Паспорт. Медкарта. Карта учащегося предыдущего ОУ. Справка о составе семьи. Справка о прививках. Форма 086-у. Анкета соцопроса «Мой цифровой след». Разрешение на обработку биометрических данных в системе «Умный лицей». Заявление-согласие на участие в психометрическом мониторинге… – секретарь выдохнула этот список одним махом, будто заклинание, и протянула руку.

Он вручил документы, стараясь не обращать внимания на лёгкую дрожь в пальцах. Не от волнения, нет. От едва уловимой трещины. Где-то здесь, в здании. Тонкая, как паутинка, но назойливая, как зубная боль при начале пульпита. Он чувствовал её всем существом. Этот разрыв в узоре реальности, эту слабину в ткани мира. «Компульсивный реставратор.Про́клятая черта».

– Сын дипломата? – секретарь уткнулась в паспорт. – Хм. Дата выдачи… свеженький. Венгрия, говорите? А почему не в спецшколу при посольстве?

– Папа считает, – Мирон выдал заранее подготовленную фразу с лёгкой, почти подростковой неловкостью, – что погружение в… эээ… локальную среду очень важно? Типа ассимиляция.

«Ассимиляция. Словечко из словаря антрополога XIX века. Надо бы в следующий раз вставить что-нибудь посовременнее, вроде «зачекиниться в реальности».

Секретарь фыркнула, явно не впечатлённая отеческой мудростью «папы».

– Как скажете. Заполните это. И это. И вот это. Особое внимание графе «Предыдущие места обучения». Без пропусков. – Она швырнула на стол увесистую стопку бланков.

Он уселся за гостевой стол, достав перьевую ручку – старую, добрую, с настоящим пером. Шариковые он терпеть не мог, их скрип резал слух, а гелевые казались слишком безликими. Перо скользило по бумаге, выводя каллиграфические, чуть старомодные буквы. «Гимназия имени Ференца Листа, Будапешт… Гимназия №3, Санкт-Петербург… Лицей «Горизонт», Новосибирск…» Он заполнял графы с лёгкостью долгой практики, вписывая реальные учебные заведения.

«Двести восемьдесят лет. Эта цифра ударяла в виски, как молоток. Двести восемьдесят лет он был школьником. Клятва Северному Ветра: «Пока дорога вьюжит – будешь юнцом». И дорога, видимо, вьюжила без перерыва. Раз в три-четыре года – новый город, новая школа, новые документы. Вечный десятиклассник. Вечный».

Зубная… нет, боль от трещины усилилась. Она шла откуда-то справа. Мирон украдкой повернул голову. В углу кабинета висело старое, ещё электронное табло с расписанием звонков. И вот там, в углу экрана, где цифра «1» должна была обозначать первый урок, буквы слегка… расплывались. Как чернила на мокрой бумаге.

– «Разрыв? – Что-то рвалось. Что-то требовало починки. Рука снова дёрнулась к карману. – Стоп.Не сейчас. Не здесь».

Дверь кабинета распахнулась с такой силой, что бумаги на столе секретаря встрепенулись. В проёме стояла Женщина. С большой буквы. В строгом, но безупречно скроенном костюме цвета морской волны, с идеальной высокой причёской и взглядом, способным просверлить титановую пластину. В руках увесистая папка с грифом «Для служебного пользования» и скромной, но зловещей надписью «КАС. Оперативный отдел «Школьное наблюдение».

«Тётя Лидия, – мысленно вздохнул Мирон, продолжая заполнять бланки. – Куратор московского отделения КАС. До сих пор не пойму, почему она требует называть себя тётей?»

– Астахов. – шепот женщины возле уха прозвучал как удар скальпеля: холодный, точный, без лишних вибраций. – Опоздал на три минуты сорок семь секунд. Неприемлемо для агента, внедряющегося в среду с повышенной… социальной турбулентностью.

Она перевела взгляд на секретаря. – Я забираю этого юношу. Документы готовы?

Та, вдруг ставшая очень маленькой и тихой, лишь кивнула, суетливо собирая бумаги Мирона.

– Идёмте, Мирон Ильич, – тётя Лидия махнула рукой. – У вас есть пятнадцать минут до оргсобрания вашего нового… класса.

Женщина произнесла слово «класса» с лёгкой гримасой, будто говорила о колонии особо опасных грибков.

Они шли по коридору, мимо шумных стаек учеников. Мирон ловил обрывки фраз: «…чилил на физике…», «…этот рофл такой кринж…», «…нейросеть за меня эссе сгенерила, но училка чёт спалила…». Кошмарный язык. Он менялся быстрее моды. Мирон чувствовал себя этнографом на неизученной территории диких племён. Тётя Лидия шла атомным ледоколом во льдах, рассекая людской поток.

– Ваша основная задача на первые две недели не выделяться! – отчеканила женщина, не глядя на него. – Средний балл. Умеренная социальная активность. Избегайте конфликтов и несанкционированных нарушений протоколов сохранения тканевых структур. Уяснили?

«Тканевых структур» – бюрократический эвфемизм КАС для «узоров реальности». Мирон кивнул.

«Извечный спор. Штопка против перезаписи. Старая песня», – подумал он, вспоминая конфликт с давней конкуренткой в 89-м, где-то под Ригой, у развалин замка. Варвара тогда пыталась «оптимизировать» энергетику руин, а он – сохранить аутентичный узор. Закончилось небольшим… инцидентом с местным духом воды и бегством в мокром исподнем от стражей порядка.

Куратор остановилась у двери с табличкой «Актовый зал».

– Здесь проводят еженедельные собрания лицея. Ваш класс – 10-Б. Место – третий ряд, крайнее слева. Не перепутайте. И не забывайте, – тон голоса стал ледяным, – Память. Ваш самый ценный ресурс.

Она исчезла так же стремительно, как и появилась, оставив Мирона на пороге шумного зала. Он зашёл оглядываясь. Сотни лиц. Шум, гул голосов, смех. Энергия молодости, такая знакомая и такая чужая. Он нашёл указанный ряд и уселся на крайнее место, стараясь выглядеть типично-заинтересованным новичком. «Не выделяться». Притворный хорошист. Вежливый, слегка ироничный, чуть старомодный. Маска надета.

Рядом болтали двое парней. Один – худощавый, умные глаза за очками с синей подсветкой оправы, другой – более плотный, с наушниками-каплями, пульсирующими в такт неведомому биту.

– А вот и новый чел, – кивнул в сторону Мирона тот, что с наушниками. – В чате говорят сын какого-то дипа. Из Венгрии.

– Вау, экзотика, – фыркнул «очкарик». – Надеюсь, не будет тут строить из себя крутого паннонца. Зовут-то как?

– Мирон, кажись. Старомодно звучит. Типа Мирон из «Ералаша»?

Мирон чуть не поперхнулся. «Мирон из «Ералаша». Он помнил тот выпуск. Помнил, как смеялся… в семидесятых? Или восьмидесятых? Про́клятые провалы. Он сделал вид, что не слышит, уставившись на сцену, где завуч настраивала голографический проектор, извергавший мерцающего единорога с табличкой «Добро пожаловать!».

И тут он увидел её. Варвару Алексеевну Литвинову. Она вошла с другой стороны зала. Варя. По нынешней легенде «Дочь культурного атташе из Санкт-Петербурга». Его коллега и вечный соперник выглядела… безупречно семнадцатилетней. Тёмные каштановые волосы до лопаток, собраны в небрежный, но идеальный хвост. Движения струйные, гибкие, «как хвоя под ветром». Точно по анкете.

Девушка окинула зал беглым, оценивающим взглядом водянисто-зелёных глаз, который видел насквозь не только людей, но и слабые места в их ауре. Взгляд скользнул по Мирону. Ни тени удивления. Только едва уловимая искорка азарта в уголке губ. «А вот и ты!»

Она направилась к его ряду и уселась… через два места от него. Достала тонкий планшет, начала что-то быстро печатать, изящно отбивая ногой в модной кроссовке невидимый ритм. Мирон почувствовал, как знакомая «зубная боль» – нет, боль от трещины – вспыхнула с новой силой. Он невольно повернул голову назад.

Источником служил… старый электронный звонок, висевший над дверью выхода. Обычная коробочка с динамиком. Но для Мирона она была центром очередной катастрофы. Вокруг звонка узор реальности был похож на ветхую ткань, изъеденную молью. Тёмные, рваные нити, слабые места, готовые порваться от первого же громкого звука. И прямо в центре та самая трещина, тонкая, но глубокая, из которой сочилась липкая, серая субстанция Нави. Материала из изнанки реальности. Конденсата забвения и утрат. То, что остаётся от эмоций, воспоминаний и страхов, вытесненных из человеческого мира. И эта трещина, как ему показалось, была направлена… прямо на Варю.

Инстинкт реставратора заставил руку снова двинуться к карману. «Шильце.Надо заштопать. Хотя бы временно». – До звонка оставались минуты.

Он встал, делая вид, что поправляет шнурок, хотя кроссовки были на липучках. Дореформенная привычка – туфли со шнурками до сих пор кажутся надёжнее. Шагнул к стене, будто рассматривая афишу школьного КВНа. До звонка три метра. До трещины полтора.

«Сосредоточься», – приказал он себе.

Мир вокруг приобрёл новые измерения. Воздух заструился невидимыми линиями, праславянскими «чертами-резами», энергетическими стежками, держащими реальность. Здоровые нити светились мягким золотом. Повреждённые тускло-серым или зловещим чёрным. А трещина над звонком была словно гниющая рана, из которой сочилась тьма. Он почувствовал холодок на левой ключице. Там под рубашкой, скрывался старый ожог в форме молнии, его персональная метка. Знак дара и проклятия.

Мирон незаметно достал тонкий стилус, похожий на инструмент гравёра. Поднёс его к стене, будто что-то разглядывал на афише. Кончик коснулся невидимой стежки рядом с трещиной. «Штопка», – мысленный импульс. Тончайшая нить света паутинкой потянулась из инструмента, пытаясь стянуть края разрыва. Работа, достойная ювелира. Каждое движение требовало концентрации. Каждый стежок… стоил крошечной капли памяти. Он почувствовал лёгкое головокружение, как будто кто-то выдернул из картотеки памяти прошлого карточку – запах булочной на углу, которую видел вчера? Или имя персонажа из сериала, который смотрел на прошлой неделе? Неважно. Цена выплачена.

Трещина слегка стянулась, серая сочащаяся Навь отступила. Но полностью зашить не удалось. Не хватало времени. Однако хватит, чтобы продержаться до звонка.

Мирон убрал шильце, обернулся… и чуть не врезался в неё. Варя стояла прямо за ним, глядя с откровенным любопытством и знакомой издёвкой. Она держала в руке смартфон, на экране которого мелькали сложные глифы, видимые, наверное, только ей.

– Правила нарушаем, новичок? – её голос был лёгким, музыкальным, но с отчётливой ноткой ироничной вежливости. Девушка бросила быстрый взгляд на стену над его плечом, туда, где тот только что «поработал». Мирон заметил, как в глубине зрачков вспыхнули крошечные, яркие «искорки-глиф». Она видела. Заметила следы его вмешательства.

– Просто осматривался, – ответил Мирон, стараясь звучать непринуждённо. – Архитектура здесь… любопытная.

– Архитектура? Серьёзно? – Варя подняла смартфон, будто делая селфи, но Мирон знал – её QR-тату на правой ладони, скрытое сейчас, сканировало остаточные следы разрыва. – А мне показалось, ты здесь кое-что… подрихтовывал.

Звонок разорвал пространство актового зала пронзительным, нечеловеческим визгом, похожим на скрежет рвущегося металла. Буквы на голографическом табло «Расписание» рядом с дверью вдруг резко пошли волнами и расплылись, превращаясь в бессмысленные кляксы света. Большинство учеников вздрогнули, зажав уши. Завуч на сцене осеклась, мерцающий единорог над её головой начал дёргаться.

Варя, даже не моргнув, пялилась на Мирона. Ехидная улыбка стала чуть шире, но в глазах не было ни капли веселья. Только вызов и холодный интерес.

– Штопать будешь? – спросила она, так, чтобы слышал только он, перекрывая жуткий визг звонка. – Или дашь профессионалу аккуратно перезаписать этот… рёв рожающей ослицы?

Визг звонка не стихал. Он впивался в барабанные перепонки, превращая актовый зал в камеру пыток. Голографический единорог на сцене дёрнулся в последний раз и рассы́пался дождём из пикселей. Надпись «Расписание» на табло теперь напоминала абстракцию сумасшедшего цифрового художника. Бесформенные кляксы света, пульсирующие в такт адскому гудению.

– А-а-а-а! Что за адский флэш-моб?! – закричал парень с наушниками-каплями, выдёргивая их из ушей. Его сосед-«очкарик» сморщился, прижав ладони к вискам.

– Это стопудовый баг, Сань! Глюк системы! Или… – его взгляд за синими стёклами очков, метнулся к парочке, застывшей в немой дуэли у стены. – … Кто-то здесь шарит в хакинге аудио на продвинутом уровне!

Общий гул недовольства и паники нарастал. Кто-то нервно смеялся, кто-то матерился, кто-то просто зажмурился. Завуч на сцене, побледнев, колотила кулаком по невидимому интерфейсу управления. – Школьник! Школьник v.7.3! Прекратить звуковую аномалию! Немедленно! Код красный!

Из динамиков раздался искажённый, дёрганый голос нейросети-ассистента: «Ошиб-ошиб-ка… Угроз-угроза… Аууууууууууууу…» – и захлебнулся в своём же визге, сливаясь с царящей вакханалией.

– Ну что, штопальщик? – голос Вари, тихий, но чёткий, пробивался сквозь какофонию звуков. – Твой шовчик, кажется, лопнул. Предлагаю эвакуироваться или… – она чуть приподняла правую руку, ладонью к себе, –… Дать мне перезаписать этот баг. Быстро, чисто и без лишнего шума. На кой ляд тебя сюда КАС притащил? Я здесь уже неделю прекрасно справлялась!

На её ладони, под тонкой кожей начал светиться сложный, вращающийся узор. Тот самый QR-код, её интерфейс к «Банке символов». Готовность к бою.

Мирон почувствовал, как шильце в руке заледенело, словно впитывая холод трещины. «Перезаписать?» В голове всплыла картинка: Варя, Петербург, 1928 год. Она тогда «оптимизировала» энергетику старого моста, выдернув «лишние» глифы стабильности. Мост не рухнул, нет. Но он стал… ненадёжным. Скрипел на ветру так, будто вот-вот развалится. Её методы. Слишком радикальные. Слишком похожие на то, что мог бы сделать ОН. Чернолог.

Тут нужна ювелирная работа. А не топорная перезапись, – язвительно бросил Мирон, глаза которого сузились до щёлочек. В них вспыхнули те самые «жемчужные блики», знак предельной концентрации. Метеоритный стилус замер в пальцах, остриё направлено на пульсирующую трещину над звонком. «Штопка. Срочный ремонт. Цена?» – мелькнуло в голове. Он знал ответ. Всегда знал.

Мир вокруг замедлился, звуки отступили на второй план. Остались только узоры. Золотые, здоровые нити. Серые, ослабленные. И чёрная, рвущаяся трещина, из которой сочилась Навь, усиливаемая вибрацией испорченного звонка. Он видел, как энергия визга бьёт по слабым местам, как трещина вот-вот разойдётся по шву, выпустив в зал нечто вроде сгустка чистой деструктивной пустоты. Не смертельно, но точно вызовет массовую истерику, потерю сознания у чувствительных, а главное – привлечёт ненужное внимание КАС высшего уровня. И тётя Лидия его точно прибьёт к бюрократическому кресту за такой провал в первый же день.

Кончик шильца дрогнул и выбросил тончайшую нить чистого, серебристого света. Невесомо, как паутинка, она потянулась к краю трещины. Мирон двигал стилусом с микроскопической точностью, будто выводил каллиграфическую вязь невидимыми чернилами. Каждое прикосновение к разорванному узору отзывалось резкой, короткой болью в висках.

Вырванный кусочек памяти: вчерашний вечер. Он сидел на скамейке в новом, ещё незнакомом парке. Закат. Солнце садилось за высотки, окрашивая стёкла в багровые и золотые тона. Было тихо. Спокойно. Он думал о… О чём? Содержание мысли утекало, как вода сквозь пальцы. Остался только смутный образ – багровое стекло и чувство мимолётного умиротворения. Ушло. Навсегда. Заплачено за первую стёжку.

Рядом фыркнула Варя. – Ювелирная? Это больше похоже на возню с нитками в темноте!

Её пальцы взметнулись. QR-тату на ладони вспыхнул ярко-изумрудным светом. Она не стала целиться в саму трещину, «Банка символов» требовала цели. Варя направила луч света от ладони… на сам электронный звонок. На его физическую оболочку.

– Буферизация источника! – прошептала она, больше себе, чем ему. Свет от ладони окутал коробку звонка, как сеть. Мирон почувствовал, как поток Нави из трещины дёрнулся, словно его начали вытягивать. Варя нацеливалась не на следствие, а на причину. На само устройство, генерирующее разрушительную вибрацию. Она собиралась «выдернуть» его сбойный символ из узора реальности и запереть в своей банке.

– Погоди! – рявкнул Мирон, не отрывая взгляда от своей работы. Ещё один стежок. Ещё одна жертва. Исчез запах свежескошенной травы из того парка. Исчез. – Ты не знаешь, что там внутри! Рванёт же…

– Знаю получше тебя! – парировала Варя. Лицо девушки напряглось от концентрации. Водянисто-зелёные глаза светились теперь сплошным ковром мелких, бегущих глифов. – Я вижу его код! Это простой аудиобаг, усиленный… – она запнулась, почувствовав что-то. – Ой. Не совсем простой. Там прицеплен… мем-паразит? Откуда?

Мирон тоже почувствовал изменение. Трещина, которую он пытался заштопать, вдруг дёрнулась и начала расширяться! Из неё, как чёрные щупальца, вырвались тонкие нити тьмы, устремившиеся к Вариному изумрудному лучу. Паразитный символ, подпитываемый визгом и хаосом, атаковал её вмешательство!

Варя вскрикнула – коротко, от боли. Луч дрогнул. Мирон увидел, как по лицу девушки пробежала судорога. Мигрень. «Аква-фантом». Вещи вокруг неё на миг поплыли, стена за спиной словно превратилась в водопад. «Переполнение? Или атака?»

– Отключайся! – крикнул Мирон, бросаясь вперёд. Он не думал о последствиях и маскировке. Он видел боль на её лице – ту самую боль от переизбытка хаоса, которую он знал слишком хорошо. Его шильце описало резкую дугу. Он не стал штопать. Он рассёк. Остриё метеоритного железа, холодное и неумолимое, перерубило одну из главных нитей, по которой паразит атаковал Варин луч.

Раздался не звук, а ощущение – тихого хлопка в самой ткани реальности. Изумрудный свет от Вариной ладони погас. Чёрные щупальца, тянувшиеся к ней, рассы́пались в прах. Визг звонка оборвался так же внезапно, как и начался, оставив после себя оглушительную, звенящую тишину. Надпись «Расписание» на табло замерла в своём искажённом виде, но перестала пульсировать.

Тишина длилась долю секунды. Потом зал взорвался:

– Вау! Это было эпично!

– Чё за нанотехнологии, блин?

– Сань, ты это видел?! Он типа стилусом махнул, и всё отключилось!

– А девчонка с горящей рукой – это чё, новый перформанс?

– Школьник! Что это было? – завуч была на грани истерики.

Нейросеть-ассистент выдавила из динамиков: «Аномалия… устранена… внешним… фактором… Аудит… требуется…» – и замолчала.

Мирон тяжело дышал. В висках стучало. Он потерял два фрагмента памяти. Два маленьких островка спокойствия в этом безумном мире. Варя стояла рядом, бледная, потирая правый висок. Её QR-тату погас, но на ладони осталось лёгкое красноватое пятно, как ожог. Она смотрела на него. Не с вызовом. С… оценкой? С лёгким удивлением?

– Внешний фактор, – прошептала она. – Это про нас? Или про твой… гвоздик?

Варя кивнула на шильце, которое он поспешно сунул в карман.

Прежде чем он успел ответить, пространство рядом с ними сморщилось. Не физически, но ощущение было именно таким, будто воздух сжали в кулак. И появилась Она. Тётя Лидия. Казалось, женщина материализовалась из самой тени бюрократического кошмара. Её лицо было каменным.

– Технические неполадки! – её голос, усиленный каким-то скрытым модулем, прокатился по залу, заглушая пересуды. – Временный сбой в системе аудиооповещения, усугубленный… экспериментальным обновлением голографического модуля. Приносим извинения. Учебный процесс возобновляется через пять минут. Просьба всем занять свои места.

Она говорила ровно, властно, и даже завуч беспрекословно замолчала. На табло у двери искажённые кляксы света, наконец, сложились обратно в читаемые буквы. Голограмма единорога робко вспыхнула снова, но теперь это был просто статичный логотип лицея.

Тётя Лидия повернулась к Мирону и Варе. Её взгляд смог бы заморозить и лаву.

– Астахов. Литвинова. За мной. Немедленно. – Она развернулась и пошла к выходу, не сомневаясь, что они последуют.

Мирон и Варя переглянулись. В её глазах промелькнуло что-то вроде «Ну вот, влипли, ретроград». В его – усталое «Опять». Они молча двинулись за куратором, оставляя за спиной гул недоумевающих учеников.

– Чувак! – догнал их тот самый «очкарик». Его глаза горели неподдельным интересом и азартом. Он тыкал пальцем в свой планшет, на котором бежали строки кода. – Это что было? Серьёзный глюк? Или вы… типа спецы по кибербезопасности? Я, кстати, Егор. Можете звать Ворон. Я тут немножко шарю в нейросетях и системах. Может, сварганим коллаборацию?

Он смотрел на них с надеждой фаната, увидевшего живых легенд-хакеров.

Тётя Лидия, не оборачиваясь, бросила ледяным тоном: – Ученик… Воронов? Отставить. Это не вашего ума дело. Вернитесь в свой класс. Немедленно!