Клятвенник Империи: Присяга из Пепла

Алексей Герасимов

Клятвенник Империи: Присяга из Пепла

Глава 1. Пепельный рынок

648 год от О.И. (Основания Империи)

Архиграммат Варфоломей умирал. Не потому, что был стар, или болен. Он стоял на пороге в иной мир из-за собственной клятвы. Шесть сотен лет назад, он скрепил первую Великую Хартию Основания Империи, вплетя в неё свою жизнь в качестве гарантии нерушимости. Теперь Хартия трещала по швам, разъедаемая ложью и двусмысленностями, которые, как раковая опухоль, прорастали в бесконечных, новых указах Империи.

Варфоломей стоял в центре Зала Судеб. Вокруг в воздухе, повинуясь воле словесного мага, мелькали огненными буквами тексты договоров, указов и присяг. Вся правовая ткань Империи. Архиграммат искал источник заразы. Когда-то могущественный голос, теперь был похож на скрежет камня о камень. С каждым произнесённым словом с седой бороды осыпался буквенный пепел.

– Нашел! – просипел он.

Конструкция сияющих текстов чуть содрогнулась. Одна-единственная фраза в новеньком договоре о поставке зерна в одну из приграничных провинций, подписанная накануне, подсвечивалась ядовито-багровым светом. Фраза казалась идеальной. Юридически безупречной. Но, все же несущей в себе семя хаоса. Она позволяла в одностороннем порядке расторгнуть договор в случае «ненадлежащих погодных условий». Это обрекло бы тысячи людей на голодную смерть.

Варфоломей знал, что попытаться просто разорвать её, бессмысленная затея. Фраза была вплетена слишком искусно. Но он не зря был Архиграмматом. Варфоломей воздел руки, и предсмертный обет прозвучал на языке самой реальности:

– Да будет так. Отныне сила подобных пунктов обратно пропорциональна чистоте помыслов подписавшего! Ложь, ими порождённая, да обратится против лжеца!

Раздался звук, словно треснуло само небо. Багровая фраза не погасла, но изменилась, обретя серебряную колючую оправу. Цена обета была мгновенной и ужасающей. Архиграммат Варфоломей рассы́пался в прах, подобно древнему свитку. Где-то высоко в небе, над столицей, пока невидимая никому, дрогнула и стала чуть шире багровая трещина. Шов, за которым шевелилось нечто голодное.

667 год от О.И.

Воздух Пепельного рынка ощущался густым и липким соусом, вываренным из человеческого пота, перегара и сладковатой гнили перезревающих фруктов. Он не то, что бы наполнял лёгкие, а больше устилал их изнутри, въедаясь в одежду, кожу и даже душу. Илья ненавидел этот рынок всеми фибрами души. Его постоянный, неутихающий гомон и смрад. Но, больше всего ненавидел за то, что товаром на Пепельном были не столько продукты, но и человеческие судьбы, цинично расписанные на грубой бумаге.

Семнадцатилетний юноша, прижав локти к бокам, с трудом протискивался сквозь толпу. Взгляд, привыкший цепляться за детали, скользил по прилавкам. На полусгнивших строениях, вместо мяса, овощей или фруктов, лежали свитки. Одни, потрёпанные и перевязанные бечёвкой, светились в глазах парнишки тусклым, угасающим светом. Другие, новее, на качественной бумаге, пылали ровным, уверенным светом. Торговцы, если можно было так назвать продавцов душ, в белых перчатках обращались со свитками максимально почтительно. Долговые расписки. Кабальные хартии. Обещания, скреплённые магией слов, что была крепче прутьев в железной клетке.

Илья чувствовал нутром каждую. Все эти клятвы давили на подсознание раздражающим гулом, словно потревоженный рой агрессивных пчёл. Он слышал их не барабанными перепонками, а кожей, нервами, чем-то глубинным, что сидело в Илье от рождения. Вон там, за прилавком, горел ярко-жёлтым договор о поставке зерна – честный, пахнущий полем и потом фермера. А вот тут алым, ядовитым пламенем, полыхала хартия на якобы «добровольное» услужение, от которой юношу подташнивало.

Он нашёл их у самого конца ряда, перед грязным пирсом, откуда в сторону Дома Монеты уплывали лодки с рабами. Аня – сестра – стояла, вжавшись в стену. Худенькие плечи девочки тряслись мелкой дрожью. Перед ней, уместив толстый зад на скрипучий табурет, находился ростовщик. Человек Дома Монеты. Тучное тело, истекающее потом с невыносимой примесью запаха чеснока, было облачено в камзол цвета тусклого золота. На лоснящейся шее поблёскивала тяжёлая цепь, на которой висел напёрсток из тёмного металла с крошечными, идеально отточенными чашами весов. Знак гильдии ростовщиков. Боров щёлкнул им по печати на свитке, лежавшем у него на коленях, лёгким, выверенным жестом.

– Ну что, милая? – голос ростовщика был ровным, почти вежливым. От чего становилось ещё страшнее. – Все сроки вышли. Или плати, или подписывай это.

Он потряс в воздухе еще одним свитком. Маленьким и аккуратным. От свертка исходил прохладный, но цепкий свет.

– Пункт седьмой, подпункт «б»: «В случае кончины одной из сторон, обязательства переходят на ближайших кровных родственников, с моментальным взысканием всей суммы». Всё честно.

Испуганная Аня, едва сдерживая слёзы, качала головой, не в силах вымолвить ни слова.

– Не можешь платить? – ростовщик щёлкнул языком. – Ничего, у Дома Монеты всегда есть альтернативные варианты. Новая хартия… она лояльна. Всего пять лет службы в прачечных. А там, глядишь, грудь с попкой вырастет и сможешь себя проявить в ином статусе.

Взбешённый Илья рванулся вперёд, заслоняя собой сестру.

– Отстань от неё. У нас с Домом Моста была договорённость. Отсрочка до конца месяца.

– Была, – согласился ростовщик, еще раз щёлкнув напёрстком по печати. – Но как видишь, мальчик, обстоятельства изменились. Да и проценты капают. Каждый час. Так что… Или платите, или пусть подписывает.

Он протянул новенький свиток Ане. Бумага зашелестела. Холодный свет отбрасывал блики на испуганное лицо. Девочка рванулась вперёд, пытаясь выбить свиток из рук жирдяя.

– Не смей! – крикнула она, но голос предательски сорвался на всхлип.

Ростовщик даже не шелохнулся. Лишь чуть отвёл руку, а взгляд скользнул куда-то в сторону. Последовал почти незаметный кивок.

Илья посмотрел на их старую хартию, лежащую на коленях ублюдка. Он ненавидел её. Ненавидел в ней каждую буковку. От накопившегося отчаянья и ярости, с парнем стало происходить то, что он всегда старался в себе подавлять.

Мир померк. Гул рынка стих. Илья видел перед собой только свиток. Не просто видел – он его чувствовал. Текст стремительно переставал быть текстом и становился структурой. Переплетением сияющих, пульсирующих нитей из обязательств. Одни из них были толстыми и прочными – основной долг семьи. Другие, помельче, но жилистые – проценты. А вот показались тончайшие, почти невидимые паутинки. Те самые коварные пункты о немедленном взыскании и перекладывании долга. Они искривляли все полотно, словно кривое зеркало.

Одна из паутинок, та самая, в которую тыкал жирный палец, тянулась к сестре, чтобы опутать девочку навсегда.

«Клятва без согласия – узда, а не договор», – пронеслось в голове Ильи.

Рука сама собой рванула вперёд. Он не собирался красть свиток и не произнёс ни единого заклинания. Просто ухватился за тонкую, ядовитую нить и мысленно, всеми фибрами разъярённой души, рванул на себя. Раздался звук, похожий на лопнувшую струну. Резкий, высокий, болезненный.

Свет старой, семейной хартии ослепительно вспыхнул и тут же погас. Бумага начала чернеть и рассы́патся в пепел у всех на глазах. Наступила напряженная тишина. Даже гул рынка, казалось, на секунду замер.

Ростовщик, остолбенев, пялился на ошметки пепла, щедро засыпающие его колени. Его лицо медленно наливалось кровью.

– Что… ты сделал? – шёпот мужчины был похож на шипение змеи. – Самоучка… Грязный, нищий самоучка!

Он вскочил. Тучная тень накрыла Илью вместе с Анной. Ростовщик резко кивнул кому-то, кого видел за спиной юных нарушителей сложившегося порядка.

В рыночный шум прибавилось тяжёлое, нарастающее по экспоненте, гудение. Из-за дальних прилавков вышли два стражника в потускневших кольчугах. На нагрудниках мерцали служебные печати вояк – клятва на защиту интересов Дома Монеты. Шум толпы, казалось, подпитывал их, делая свет ярче, а гул еще громче.

– Взять обоих живыми, – прорычал первый стражник, чьё лицо скрывало забрало шлема. – Начальство наверняка захочет поговорить с ними.

Илья пропихнул Аню за спину, заталкивая в узкую щель между двумя лавками.

– Беги, – попытался он крикнуть, но из горла вырвался лишь сдавленный, хриплый звук.

Стражники двигались навстречу должникам синхронно и неумолимо. Первый занёс алебарду, чтобы прижать смутьяна древком к земле. Илья отпрыгнул. Спина упёрлась в липкую от грязи стену. Пути к отступлению не было.

И снова мир в глазах юноши сузился. Звуки ушли, оставив навязчивый, визгливый гул от многочисленных печатей. Илья смотрел на стражей не как на людей, а как на сгустки чужих обязательств. Доспехи обоих были испещрены сияющими нитями клятв – «стеречь», «защищать», «подчиняться». Под ними располагались другие – тусклые, личные обеты: «кормить семью», «выжить любой ценой». Эти два слоя клятв перечили друг другу, создавая между собой лёгкое напряжение.

Илья не успел подумать. Инстинктивно нашёл точку – крошечный узел, где личное «кормить» подпирало служебное «подчиняться», и сделал то, что умел с детства. Отсечка.

Раздался короткий, высокий писк. Свет печатей на мгновение стал ослепительно-белым, а затем погас, оставив после себя тусклое мерцание. Стражники неестественно дёрнулись. Это даже показалось Илье забавным. Один захватил воздух ртом, другой уронил древко алебарды, сбившись с шага. Идеальный, совместный угрожающий ритм распался. На миг.

Этого хватило. Илья рванул Аню за руку.

– Бежим!

Пара нырнула в ближайший проулок, заваленный ящиками со сгнившей капустой, и побежали, не разбирая дороги, пока в лёгких не запылал огонь. Свернув в какую-то из глухих арок, воняющую мочой и фекалиями, оба рухнули на брусчатку в изнеможении.

Молчание повисло меж родственниками тяжёлым покрывалом. Аня нарушила его первая.

– Илья… твой голос… – она смотрела на старшего брата с жалостью.

Он попытался ответить, но, буквы «л» и «р» не желали извлекаться из связок, выдавая наружу лишь хриплый шёпот. В голове образовалась ледяная гладь растаявших воспоминаний. Он помнил, как мама пела им колыбельную, но слова песни расползались, подобно мокрым чернилам. Лишь смутный образ и крошечные обрывки мелодии.

– Ничего… – просипел он. – Это… цена. За тебя.

Илья закрыл глаза, пытаясь унять дрожь в руках. Он только что сделал кое-что запретное. Раскрыл на людях свой дар. Или проклятие. Дом Монеты теперь не оставит его в покое. Никогда! За голову нарушителя устоев наверняка будет назначена награда.

Юноша открыл глаза и посмотрел на сестру. На бледное, испуганное личико девочки. Он не мог подвергать Анну опасности.

Решение было только одно. Прямое и в какой-то мере безумное.

– Аня, слушай меня внимательно, – хриплый, сбивчивый шёпот звучал особенно жутко в темноте арки. – Ты вернёшься домой. Никому ничего не скажешь. Возьмёшь всё, что мама спрятала в синей шкатулке под полом, и отправишься к тёте Лукерье в деревню. Сегодня же.

– А как же ты? – в глазах девочки читался ужас.

– Я отправлюсь в Коллегию Клятв, – сказал он. В голосе брата девочка услышала незнакомую сталь. – Они не рискнут меня убить просто так. Сперва наверняка будут допросы, протоколы, испытания. Им захочется заполучить образец моей техники. Это даст тебе время скрыться, а мне понять, что во мне сломано и можно ли это перековать.

Илья встал, отряхивая грязь с колен. Мышцы ныли, в горле першило, а в душе царил хаос из расползающихся воспоминаний. Но, решение было принято.

– Теперь беги, – велел он сестре. – И не оглядывайся.

Юноша вышел из арки, скрепя сердце оставляя Аню одну в темноте. Но, даже не обернулся. Илья боялся, что если обернётся, то не сможет уйти. Бурча под нос проклятия на головы всех ростовщиков Империи, он быстро шагал по тёмным переулкам. Хриплый голос отлетал эхом от мокрых заборов, пугая дворовых собак.

Вдалеке, над крышами лавок, сияли огнями Врата Коллегии Клятв. Место, где ковались законы, державшие тысячи семей Империи в нищете. Место, где его дар наверняка сочтут ересью.

Он шёл, чтобы сжечь себя в плавильном тигле. Или перековать.

Глава 2. Врата коллегии

Свет огромных, в несколько ярусов, врат Коллегии Клятв бил в глаза ледяными, режущими лучами. Это были не просто двери, а массивное архитектурное сооружение из бледного, почти белого камня, испещрённого кружевной вязью сияющих букв. Вместо завитушек резного узора – Устав Коллегии. Её конституция, высеченная в камне и залитая в металл. Воздух на подходе к вратам вибрировал от могущественной сдерживаемой силы. Даже пыль возле них казалась обычному человеку священной.

Илья стоял по другую сторону улицы, укрывшись в тени узкого переулка. Горло саднило, каждый вдох отдавался хрипом. Одежда всё ещё отдавала вонью Пепельного рынка, а нервы звенели после побега. Парень чувствовал себя грязным пятном на безупречном «исподнем» центра столицы.

Люди, поднимающиеся по широким ступеням к вратам, были иными. Юноши и девушки в богатых, но строгих одеждах, с гербами Девяти Домов на отворотах плащей. Их лица выражали не трепет, уверенность – право быть здесь, полученное с рождения. Они перебрасывались фразами, а смех был звонким, тёплым и непринуждённым. Никакой суеты. Только размеренность и порядок.

Илья сглотнул. Ком в горле не исчезал. Он сделал шаг на солнечную мостовую и тут же почувствовал на себе взгляды. Не враждебные. Скорее… недоумённые. Так смотрят на заблудившуюся корову в императорском парке. Юноша поправил потёртый кафтан, пытаясь стряхнуть невидимую пыль, и двинулся через улицу.

Чем ближе он подходил, тем сильнее давила аура этого места. Сияющие буквы на вратах пульсировали в такт собственного сердца, навязывая свой ритм. Илья воспринимал их не как произведение искусства, а как угрозу. Каждая высеченная фраза, каждый виток вязи был ловушкой, законом, который можно было повернуть против тебя. «Все входящие обязуются…», «Вступающий в права абитуриента принимает…», «Нарушивший устав подлежит…».

У подножия ступеней, перед самым входом, поток абитуриентов разделялся на два. Справа, у широкой арки, представители Девяти Домов просто кивали стражам и проходили внутрь. Слева располагался узкий проход, контролируемый двумя магистрами в серых мантиях с нашитыми на грудь свитками-символами. Здесь выстроилась небольшая очередь таких, как он. Оборванцев, самоучек, провинциалов с горящими амбициями и потрёпанными пожитками. На них смотрели с лёгким презрением, как на неизбежное зло.

Илья встал в конец очереди. Парень перед ним, коренастый и плечистый, с руками кузнеца, нервно переминался с ноги на ногу.

– Говорят, здесь задачи дают адские, – пробормотал он, не глядя на Илью. – Целый торговый договор за час переписать. А я только простые расписки правил.

Илья молча кивнул. Его собственный опыт ограничивался инстинктивным, яростным взломом. О «договорах» он даже не думал.

Девушка, стоя́щая перед «кузнецом», худая, с умным взглядом и удивлённо-приподнятыми бровями, обернулась.

– Главное – не порвать исходник. А то отбракуют сразу же. И смотрите, какие чернила дадут. Если с серебряной пылью, это для восстановления. Если с красной – для дополнений. Не перепутайте, а то весь смысл напрочь перекосит.

Она говорила быстро, словно цитируя лекцию.

– Спасибо, – хрипло выдавил Илья.

Девушка вздрогнула, услышав грубый голос, и быстро отвернулась.

Подошла его очередь. Один из магистров, костлявый, с лицом, на котором застыло выражение хронического недовольства, протянул деревянную бирку с выжженным номером.

– Следующий. Держись подальше от основного потока. Жди вызова в предварительном зале. Там прочтёшь правила допуска. Нарушишь – вылетишь. Следующий!

Предварительный зал оказался просторным, но удивительно пустым. Голые каменные стены и такие же каменные скамьи вдоль них, ничего более. Ни украшений, ни окон. Только на противоположной стене висел огромный свиток, исписанный убористым текстом. Здесь уже сидело человек двадцать. Пахло страхом и потом.

Илья присел на краешек скамьи, стараясь занять как можно меньше места. Он посмотрел на свиток. Правила. Десять пунктов. Начал читать, и с каждой строкой сердце его опускалось всё ниже. В область старых сапог.

«…абитуриент не имеет права применять собственные техники…»

«…запрещено вносить изменения, меняющие изначальную волю сторон…»

«…любое усиление договора должно быть эквивалентно по силе ослаблению в ином пункте…»

«…результат работы подлежит немедленной проверке на детекторе лживых клятв…»

Он осознал. Его дар – грубый, интуитивный, взламывающий все правила, был здесь вне закона. Его, скорее всего, вышвырнут, даже не дав начать.

Дверь открылась. Вошёл тот самый костлявый магистр. В руках он держал пачку пергаментов.

– По порядку номеров. Заходите, получайте задание. На выполнение один час. Промедление приравнивается к провалу.

Номера называли быстро. Одни возвращались с сияющими лицами, другие бледные, с пустыми взглядами. Девушка с приподнятыми бровями вышла, шепча про себя и строча в воздухе пальцем. «Кузнец» вернулся мрачнее тучи и, не глядя ни на кого, швырнул бирку на пол.

– Сорок седьмой! – крикнул магистр.

Илья поднялся и прошёл в следующее помещение. Это была круглая комната без мебели. В центре, на невысоком пьедестале, лежал один-единственный свиток. Рядом на столике стояли чернильницы. Одна с мерцающими серебряными чернилами, другая – с густыми, алыми. И несколько перьев.

– Восстановите договор, – сухо произнёс магистр, отстранившись у входа. – Верните его к изначальной воле сторон. Приступайте. Время пошло.

Илья подошёл к свитку. Это был договор о поставке древесины. Старый, потрёпанный. Он развернул его… и чуть не задохнулся.

Текст был испещрён правками, дописками, вставками на полях. Одни абзацы сияли ровным, добротным светом, другие тускло, будто чахли, а третьи пылали ядовито-зелёным, искривляя вокруг себя всё. Это было нечто живое, больное, заражённое паразитами.

Он коснулся пергамента пальцами, и мир снова сузился. Звуки ушли. Илья чувствовал. Чувствовал жадные щупальца пункта о «неустойке за досрочную поставку», который высасывал силы из поставщика. Видел, как «оговорка о форс-мажоре» была намеренно прописана столь туманно, что позволяла покупателю отказаться от оплаты почти в любой ситуации. Это был не договор. Это было оружие.

Первым импульсом было желание рвануть ядовитые нити. Выжечь дотла, как он это сделал с долговой хартией. Но Илья вспомнил правила. «Не применять собственные техники». «Не менять изначальную волю».

А в чём была изначальная воля? Илья прикрыл глаза, вглядываясь в самую сердцевину документа, стараясь увидеть не то, что написано, а то, что подразумевалось. Две стороны. Одна хочет продать лес. Другая – купить его. Всё просто. Всё честно.

Он окунул перо в серебряные чернила – чернила восстановления. И начал не писать, а зачищать. Илья не рвал паразитные пункты. Он аккуратно, словно скальпелем, выводил их из строя. По очереди находил «слова-паразиты»: «безусловно», прикрывавшее произвол, «естественно», маскировавшее невыгодное условие. Илья не стирал их, а делал так, чтобы те прочитывались иначе, вставляя крошечные уточняющие слоги, меняя падежи, расставляя запятые, которые меняли весь смысл.

Это была не магия грубой силы, а труд ювелира. Тончайшая реставрация. С губ юноши слетали бессвязные хриплые слова. Он чувствовал, как напрягаются голосовые связки, но на этот раз цена была иной – не память, а чисто физическое истощение. С парня градом лил пот.

Илья работал, полностью погрузившись, не замечая времени. Он возвращал договору его первоначальный, честный облик. Не идеальный, но справедливый.

– Время! – прозвучал голос магистра.

Юноша вздрогнул и отшатнулся от пьедестала. Он едва стоял на ногах.

Магистр приблизился, смерив холодным взглядом, и поднёс к свитку странный прибор – бронзовый диск с несколькими иглами.

– Детектор лживых клятв, – бросил он ему. – Проверим твою работу.

Иглы завибрировали, заходили по кругу, то замедляясь, то ускоряясь. Лицо магистра оставалось непроницаемым. Наконец, иглы замерли, издав тихий, ровный гул.

Магистр поднял на Илью глаза. В них мелькнуло… Не одобрение, но… интерес. Любопытство хищника, унюхавшего незнакомый след.

– Проходи, – произнёс он, отходя от пьедестала. – В главный зал. К следующим испытаниям.

Илья, всё ещё не веря, что справился, направился к выходу. Его рука уже легла на дверную ручку, когда голос экзаменатора остановил: – Сорок седьмой.

Илья обернулся.

– Ты не дописал, – магистр указал на чернильницу с алыми чернилами. – Не усилил договор. Не добавил ничего от себя. Почему?

Илья посмотрел на него прямо. Собственный хриплый голос прозвучал излишне громко.

– Его не надо было усиливать. Его надо было починить. Чтобы не врал.

Уголок рта магистра дрогнул. Он словно услышал давно забытую шутку.

– Ступай, – повторил он. – И запомни: здесь ценят умение не только чинить, но и приумножать. Силу.

Дверь захлопнулась за Ильёй, выводя его в длинный коридор. Впереди послышались голоса и шаги. Главный зал. Сердце Коллегии.

Он сделал шаг вперёд. Взгляд ненароком упал на собственную, запылённую, потрескавшуюся обувь и идеально отполированный каменный пол. Пропасть между ним и этим миром всё ещё была огромна.

Илья прошёл испытание, но подозревал, что это был лишь первый фильтр. Главные испытания впереди. Игры Домов, зависть конкурентов, холодная, безразличная машина Коллегии. И собственный дар, который был здесь одновременно и ценностью, и смертным приговором.

Проход в главный зал оказался не просто проёмом в стене. Это был массивный арочный портал, обрамленный двумя спиральными колоннами, по которым непрерывно, как вода по жёлобу, струились мерцающие строки какого-то текста. Воздух внутри ощущался как-то иначе – не монотонным гудением силы, а многоголосым, сложным шумом, напоминающим переговорную биржи или зал суда в момент апелляции. Гул голосов, скрип перьев, металлический лязг невидимых механизмов и повсюду – пляшущие в воздухе светящиеся буквы, формулы, целые абзацы, которые возникали, сталкивались и рассыпа́лись в искры.

Зал был огромен, словно наос [1]. Сводчатый потолок терялся наверху, а на него проецировались гигантские, постоянно обновляющиеся списки. Вероятно, имена испытуемых и результаты. По периметру стояли ряды пультов, за которыми абитуриенты, сосредоточенно хмурясь, водили перьями по пергаментам. Их писания оживали прямо в воздухе над головами, превращаясь в сложные трёхмерные схемы из света.

В центре зала располагалась круглая арена, огороженная низким барьером. Над которой витало особенно плотное облако из сияющих символов, и время от времени раздавался чёткий, звенящий голос: «Протокол дуэли завершён. Победитель – Дом Моста». Или: «Нарушение регламента. Дисквалификация».

Илья на мгновение замер, пытаясь сориентироваться в этом хаосе. Все инстинкты кричали об опасности. Каждый угол этого зала был пронизан магией, каждое взаимодействие – потенциальным договором или испытанием.

– Эй, сорок седьмой! – окликнул его знакомый голос. К нему пробивалась та самая худая девушка из очереди снаружи, с умными глазками. Её брови сейчас были подняты так высоко, что казалось, вот-вот сольются с чёлкой. – Ты прошёл? Отлично! Я Лика. А ты?

– Илья, – хрипло ответил он, с трудом выговаривая собственное имя.

– Вижу, с голосом у тебя проблемы, – без обиняков констатировала Лика. – Ничего, так бывает после сильных вложений. Смотри не сорви до конца. Сейчас время группового тестирования. Разбивают на пары случайно. Нужно будет составить договор мены. Я слышала, в этом году дают сложный кейс – обмен правами на воздух над участками между Домом Колоса и Домом Моря. Спорный прецедент!

Она вывалила всю эту информацию одним махом. Илья лишь кивнул, чувствуя, как начинает раскалываться голова от информационного шквала.

– Пары формируются у западного пульта! – пронёсся над залом усиленный голос. – Подходите и касайтесь сенсора одновременно с напарником.

Лика схватила Илью за рукав и потащила через весь зал, ловко лавируя между группами абитуриентов. У западной стены стоял странный аппарат – кристаллическая сфера на бронзовом основании. К которой уже выстраивалась очередь.

– Главное, с кем-то из «Клинков» или «Монетников» не попасть, – шептала Лика, вставая в очередь. – Они любят давить новичков. Считают, что мы портим им статистику.

Илья наблюдал молча. Пары формировались быстро. Два абитуриента одновременно касались сферы, та вспыхивала определённым цветом, их имена появлялись на одном из светящихся табло над ареной. Большинство старалось найти себе пару заранее, по принципу «свой-к-своему». Знатные со знатными, плебеи с плебеями.