Клятвенник Империи: Присяга из Пепла

Алексей Герасимов

Клятвенник Империи: Присяга из Пепла

Глава 1. Пепельный рынок

648 год от О.И. (Основания Империи)

Архиграммат Варфоломей умирал. Не от старости и не от болезни – от собственной клятвы. Шесть сотен лет назад, он скрепил Великую Хартию Основания Империи, вплетя в неё свою жизнь как гарантию нерушимости. Теперь же Хартия трещала по швам, разъедаемая ложью и двусмысленностями, которые, как раковая опухоль, прорастали в новых указах.

Варфоломей стоял в центре Зала Судеб, и вокруг, повинуясь воле, в воздухе пылали огненными буквами текста договоров, указов и присяг. Вся правовая ткань Империи. Он искал источник заразы. Голос, когда-то могущественный, теперь был похож на скрежет камня о камень, а с каждым произнесённым словом с его седой бороды осыпался пепел.

– Найдено, – просипел он.

Конструкция из сияющих текстов содрогнулась. Одна-единственная фраза в договоре о поставке зерна в приграничную провинцию, подписанная накануне, светилась ядовито-багровым светом. Она была идеальной: юридически безупречной, но несущей в себе семя хаоса. Позволяла в одностороннем порядке расторгнуть договор в случае «ненадлежащих погодных условий». Это обрекало тысячи людей на голодную смерть.

Варфоломей знал, что пытаться просто разорвать её – бессмысленно. Фраза была вплетена слишком искусно. Но он был Архиграмматом. Он воздел руки, и его предсмертный обет прозвучал на языке самой реальности:

– Да будет так. Отныне сила подобных пунктов обратно пропорциональна чистоте помыслов подписавшего! Ложь, им порождённая, да обратится против лжеца!

Раздался звук, словно треснуло само небо. Багровая фраза не погасла, но изменилась, обретя серебряную колючую оправу. Цена была мгновенной и ужасающей. Архиграммат Варфоломей рассы́пался в прах, подобно древнему свитку. А где-то высоко в небе, над столицей, невидимая пока никому, дрогнула и стала чуть шире багровая трещина – шов, за которым зашевелилось нечто голодное.

667 год от О.И.

Воздух Пепельного рынка ощущался густым и липким соусом, вываренным из человеческого пота, перегара и сладковатой гнили умирающих фруктов. Он не наполнял лёгкие, а обволакивал их, въедаясь в одежду, кожу и даже нутро. Илья ненавидел этот рынок всеми фибрами души. Его гомон и смрад. Но больше всего ненавидел то, что товаром на Пепельном были не столько продукты, сколько человеческие судьбы, расписанные на грубой бумаге.

Семнадцатилетний юноша, прижав локти к бокам, с трудом протискивался сквозь толпу. Взгляд, привыкший цепляться за детали, скользил по прилавкам. На полусгнивших строениях, вместо овощей и фруктов, лежали свитки. Одни, потрёпанные и перевязанные бечёвкой, светились тусклым, угасающим светом. Другие, новее, на качественной бумаге, пылали ровным, уверенным сиянием. Торговцы в белых перчатках обращались с ними максимально почтительно. Долговые расписки. Кабальные хартии. Обещания, скреплённые не честью, а магией, что была крепче любой железной клетки.

Илья чувствовал их. Все эти клятвы давили на подсознание раздражающим гулом, словно рой агрессивных пчёл. Он слышал их не барабанными перепонками – кожей, нервами, чем-то глубинным, что сидело в нём от рождения. Вон там, за прилавком, горел ярко-жёлтым светом договор о поставке зерна – честный, пахнущий полем и потом. А вот тут алым, ядовитым огнём полыхала хартия на «добровольное» служение, от которой почти тошнило.

Он нашёл их у самого конца ряда, перед грязным пирсом, откуда в сторону Дома Монеты уплывали лодки с новыми рабами. Аня – сестра – стояла, вжавшись в стену, худенькие плечи тряслись мелкой дрожью. Перед девочкой, развалившись на скрипучем табурете, сидел ростовщик. Человек из Дома Монеты. Тучное тело, истекающее потом, с невыносимым запахом чеснока, было облачено в камзол цвета тусклого золота. На шее поблёскивала тяжёлая цепь, на которой висел напёрсток из тёмного металла с крошечными, идеально отточенными чашами весов. Знак его гильдии. Боров щёлкнул им по печати на свитке, лежавшем на коленях, лёгким, выверенным жестом.

– Ну что, милая? – голос ростовщика был ровным, почти вежливым. От этого становилось ещё страшнее. – Срок вышел. Или плати, или подписывай это.

Он потряс в воздухе другим свитком. Маленьким, аккуратным, от которого исходил холодный, но цепкий свет.

– Пункт седьмой, подпункт «б»: «В случае кончины одной из сторон, обязательства переходят на ближайших кровных родственников, с моментальным взысканием всей суммы». Всё честно.

Аня, едва сдерживая слёзы, качала головой, не в силах вымолвить ни слова.

– Не можешь платить? – ростовщик щёлкнул языком. – Ничего, у Дома Монеты всегда есть альтернативные варианты. Эта новая хартия… она лояльна. Всего лет пять службы в прачечных. А там, глядишь, грудь с попкой вырастет и сможешь себя проявить в ином качестве.

Взбешённый Илья шагнул вперёд, заслоняя собой сестру.

– Отстань от неё. У нас была договорённость. Отсрочка до конца месяца.

– Была, – согласился ростовщик, снова щёлкнув напёрстком по печати. – Но как видишь, обстоятельства изменились. Да и проценты капают. Каждый час. Так что или платите, или пусть подписывает.

Он протянул новенький свиток Ане. Бумага зашелестела, её холодный свет отбрасывал блики на испуганное лицо. Девочка, не глядя, рванулась вперёд, пытаясь выбить свиток из рук жирдяя.

– Не смей! – крикнула она, но голос сорвался на писк.

Ростовщик даже не шелохнулся. Он лишь чуть отвёл руку, а взгляд скользнул куда-то в сторону. Последовал почти незаметный кивок.

Илья посмотрел на их старую хартию, лежащую на коленях ублюдка. Он ненавидел её. Ненавидел в ней каждую буковку. И сейчас, от отчаянья и ярости, с парнем стало происходить то, что он всегда старался в себе подавлять.

Мир померк. Гул рынка стих. Он видел только свиток. Не просто видел – он его чувствовал. Текст стремительно перестал быть текстом. Он становился структурой – переплетением сияющих, пульсирующих нитей-обязательств. Одни из них были толстыми и прочными – основной долг его семьи. Другие, помельче, но жилистые – проценты. А вот тончайшие, почти невидимые паутинки, те самые коварные пункты о немедленном взыскании и перекладывании долга. Они искривляли все полотно, словно кривое зеркало.

Одна из этих паутинок, та самая, в которую тыкал жирный палец, сейчас тянулась к его сестре, чтобы опутать девочку навсегда.

«Клятва без согласия – узда, а не договор», – пронеслось в голове Ильи.

Рука сама собой рванулась вперёд. Он не собирался подписывать и не произнёс ни единого заклинания. Просто ухватился за тонкую, ядовитую нить и мыслено, всеми фибрами разъярённой души, рванул её на себя.

Раздался звук, похожий на лопнувшую струну. Резкий, высокий, болезненный.

Свет старой, семейной хартии ослепительно вспыхнул и тут же погас. Бумага почернела и рассы́палась в пепел у всех на глазах. Наступила тишина. Даже гул рынка на секунду замер.

Ростовщик, остолбенев, пялился на охапку пепла у себя на коленях. Его лицо медленно наливалось кровью.

– Что… что ты сделал? – его шёпот был похож на шипение змеи. – Самоучка… Грязный, нищий самоучка!

Он вскочил, и тучная тень накрыла Илью вместе с Анной. Ростовщик снова кивнул кому-то, кого видел за спиной нарушителя сложившегося порядка.

Рыночный шум сменился тяжёлым, нарастающим по экспоненте, гудением. Из-за прилавков вышли двое стражников в потускневших кольчугах. На их нагрудниках сияли служебные печати – клятвы на защиту интересов Дома Монеты. Шум толпы, казалось, подпитывал их, делая свет ярче, а гул громче.

– Взять живым, – прорычал тот, чьё лицо скрывало забрало шлема. – Начальство наверняка захочет поговорить с ним.

Илья пропихнул Аню за спину, заталкивая в узкую щель между двумя лавками.

– Беги, – попытался он крикнуть, но из глотки вырвался лишь сдавленный, хриплый звук.

– Нет! – её глаза полыхали.

Стражники двинулись навстречу синхронно и неумолимо. Первый занёс алебарду, чтобы прижать смутьяна древком к земле. Илья отпрыгнул, спина упёрлась в липкую от грязи стену. Пути к отступлению не было.

И снова мир сузился. Звуки ушли, оставив лишь навязчивый, визгливый гул от печатей в рядах. Он видел соперников уже не как людей, а как сгустки чужих обязательств. Каждый доспех был испещрён сияющими нитями клятв – «стеречь», «защищать», «подчиняться». И под ними другие – тусклые, личные обеты: «кормить семью», «выжить любой ценой». Эти два слоя перечили друг другу, создавая определённое напряжение.

Илья даже не думал. Инстинктивно нашёл точку – крошечный узел, где личное «кормить» подпирало служебное «подчиняться», и сделал то, что умел с детства. Отсечка.

Раздался короткий, высокий писк. Свет печатей на мгновение стал ослепительно-белым, а затем погас, оставив лишь тусклое мерцание. Стражники забавно дёрнулись. Один захватил воздух ртом, другой уронил древко алебарды, сбившись с шага. Их идеальный, совместный угрожающий ритм распался. На миг. Но этого хватило.

Илья рванул Аню за руку.

– Бежим!

Пара нырнула в ближайший проулок, заваленный ящиками со сгнившей капустой, и побежали, не разбирая дороги, пока в лёгких не запылал огонь. Свернув в какую-то глухую арку, пахнущую мочой и влажным камнем, оба рухнули на землю в изнеможении.

Молчание повисло меж родственниками тяжёлым покрывалом. Аня первая нарушила его.

– Иль… твой голос… – она смотрела на старшего брата с ужасом.

Он попытался ответить, но буквы «л» и «р» словно не зажигались с первого раза, создавая лишь хриплый шёпот. А в голове царствовала ледяная тишь. Он помнил, как мама пела им колыбельную, но слова расползались, словно мокрые чернила. Остался лишь смутный образ и обрывки мелодии.

– Ничего… – просипел он. – Это… цена. За тебя.

Илья закрыл глаза, пытаясь унять дрожь в руках. Он только что сделал кое-что невозможное. Раскрыл свой дар. Или проклятие. И Дом Монеты теперь не оставит его в покое. Никогда! За голову преступника наверняка будет назначена награда.

Парень открыл глаза и посмотрел на сестру. На её бледное, испуганное личико. Он не мог подвергать Анну опасности.

Путь был только один. Прямой и безумный.

– Слушай внимательно, – хриплый, сбивчивый шёпот прозвучал особенно жутко в темноте арки. – Ты вернёшься домой. Никому ничего не говоришь. Берёшь всё, что мама прятала в синей шкатулке под полом, и едешь к тёте Лукерье в деревню. Сейчас же.

– А ты? – в глазах девочки читался ужас.

– Я пойду в Коллегию Клятв, – сказал он, и в его новом голосе прозвучала незнакомая сталь. – Они не рискнут меня просто убить. Сперва будут допросы, протоколы, испытания. Им нужен прецедент, образец моей техники. Это даст время. Тебе скрыться. Мне – понять, что во мне сломалось и что можно перековать.

Илья встал, отряхивая грязь с колен. Тело ломило, в горле першило, а в душе царил шум из расползающихся воспоминаний. Но решение было принято.

– Теперь беги, – приказал он, и в голосе впервые прозвучала не братская просьба, а чужая, жёсткая команда. – И не оглядывайся.

Он вышел из-за арки, оставив сестру одну в темноте, но даже не обернулся. Илья боялся, что если обернётся, то не сможет идти дальше. Бурча под нос проклятия на головы всех ростовщиков Империи, он шагал по тёмным переулкам. Его новый, хриплый голос отдавался эхом от мокрых стен.

Впереди, в конце улицы, сияли огнями Врата Коллегии Клятв. Место, где ковались законы, державшие его и тысячи подобных ему в нищете. Место, где его дар наверняка сочтут ересью.

Он шёл, чтобы сжечь себя в плавильном тигле. Или перековать.

Глава 2. Врата коллегии

Свет огромных, в несколько ярусов, врат Коллегии Клятв бил в глаза ледяными, режущими лучами. Это были не просто двери, а массивное архитектурное сооружение из бледного, почти белого камня, испещрённого кружевной вязью сияющих букв. Вместо завитушек резного узора – Устав Коллегии. Её конституция, высеченная в камне и залитая в металл. Воздух на подходе к вратам вибрировал от могущественной сдерживаемой силы. Даже пыль возле них казалась обычному человеку священной.

Илья стоял по другую сторону улицы, укрывшись в тени узкого переулка. Горло саднило, каждый вдох отдавался хрипом. Одежда всё ещё отдавала вонью Пепельного рынка, а нервы звенели после побега. Парень чувствовал себя грязным пятном на безупречном «исподнем» центра столицы.

Люди, поднимающиеся по широким ступеням к вратам, были иными. Юноши и девушки в богатых, но строгих одеждах, с гербами Девяти Домов на отворотах плащей. Их лица выражали не трепет, уверенность – право быть здесь, полученное с рождения. Они перебрасывались фразами, а смех был звонким, тёплым и непринуждённым. Никакой суеты. Только размеренность и порядок.

Илья сглотнул. Ком в горле не исчезал. Он сделал шаг на солнечную мостовую и тут же почувствовал на себе взгляды. Не враждебные. Скорее… недоумённые. Так смотрят на заблудившуюся корову в императорском парке. Юноша поправил потёртый кафтан, пытаясь стряхнуть невидимую пыль, и двинулся через улицу.

Чем ближе он подходил, тем сильнее давила аура этого места. Сияющие буквы на вратах пульсировали в такт собственного сердца, навязывая свой ритм. Илья воспринимал их не как произведение искусства, а как угрозу. Каждая высеченная фраза, каждый виток вязи был ловушкой, законом, который можно было повернуть против тебя. «Все входящие обязуются…», «Вступающий в права абитуриента принимает…», «Нарушивший устав подлежит…».

У подножия ступеней, перед самым входом, поток абитуриентов разделялся на два. Справа, у широкой арки, представители Девяти Домов просто кивали стражам и проходили внутрь. Слева располагался узкий проход, контролируемый двумя магистрами в серых мантиях с нашитыми на грудь свитками-символами. Здесь выстроилась небольшая очередь таких, как он. Оборванцев, самоучек, провинциалов с горящими амбициями и потрёпанными пожитками. На них смотрели с лёгким презрением, как на неизбежное зло.

Илья встал в конец очереди. Парень перед ним, коренастый и плечистый, с руками кузнеца, нервно переминался с ноги на ногу.

– Говорят, здесь задачи дают адские, – пробормотал он, не глядя на Илью. – Целый торговый договор за час переписать. А я только простые расписки правил.

Илья молча кивнул. Его собственный опыт ограничивался инстинктивным, яростным взломом. О «договорах» он даже не думал.

Девушка, стоя́щая перед «кузнецом», худая, с умным взглядом и удивлённо-приподнятыми бровями, обернулась.

– Главное – не порвать исходник. А то отбракуют сразу же. И смотрите, какие чернила дадут. Если с серебряной пылью, это для восстановления. Если с красной – для дополнений. Не перепутайте, а то весь смысл напрочь перекосит.

Она говорила быстро, словно цитируя лекцию.

– Спасибо, – хрипло выдавил Илья.

Девушка вздрогнула, услышав грубый голос, и быстро отвернулась.

Подошла его очередь. Один из магистров, костлявый, с лицом, на котором застыло выражение хронического недовольства, протянул деревянную бирку с выжженным номером.

– Следующий. Держись подальше от основного потока. Жди вызова в предварительном зале. Там прочтёшь правила допуска. Нарушишь – вылетишь. Следующий!

Предварительный зал оказался просторным, но удивительно пустым. Голые каменные стены и такие же каменные скамьи вдоль них, ничего более. Ни украшений, ни окон. Только на противоположной стене висел огромный свиток, исписанный убористым текстом. Здесь уже сидело человек двадцать. Пахло страхом и потом.

Илья присел на краешек скамьи, стараясь занять как можно меньше места. Он посмотрел на свиток. Правила. Десять пунктов. Начал читать, и с каждой строкой сердце его опускалось всё ниже. В область старых сапог.

«…абитуриент не имеет права применять собственные техники…»

«…запрещено вносить изменения, меняющие изначальную волю сторон…»

«…любое усиление договора должно быть эквивалентно по силе ослаблению в ином пункте…»

«…результат работы подлежит немедленной проверке на детекторе лживых клятв…»

Он осознал. Его дар – грубый, интуитивный, взламывающий все правила, был здесь вне закона. Его, скорее всего, вышвырнут, даже не дав начать.

Дверь открылась. Вошёл тот самый костлявый магистр. В руках он держал пачку пергаментов.

– По порядку номеров. Заходите, получайте задание. На выполнение один час. Промедление приравнивается к провалу.

Номера называли быстро. Одни возвращались с сияющими лицами, другие бледные, с пустыми взглядами. Девушка с приподнятыми бровями вышла, шепча про себя и строча в воздухе пальцем. «Кузнец» вернулся мрачнее тучи и, не глядя ни на кого, швырнул бирку на пол.

– Сорок седьмой! – крикнул магистр.

Илья поднялся и прошёл в следующее помещение. Это была круглая комната без мебели. В центре, на невысоком пьедестале, лежал один-единственный свиток. Рядом на столике стояли чернильницы. Одна с мерцающими серебряными чернилами, другая – с густыми, алыми. И несколько перьев.

– Восстановите договор, – сухо произнёс магистр, отстранившись у входа. – Верните его к изначальной воле сторон. Приступайте. Время пошло.

Илья подошёл к свитку. Это был договор о поставке древесины. Старый, потрёпанный. Он развернул его… и чуть не задохнулся.

Текст был испещрён правками, дописками, вставками на полях. Одни абзацы сияли ровным, добротным светом, другие тускло, будто чахли, а третьи пылали ядовито-зелёным, искривляя вокруг себя всё. Это было нечто живое, больное, заражённое паразитами.

Он коснулся пергамента пальцами, и мир снова сузился. Звуки ушли. Илья чувствовал. Чувствовал жадные щупальца пункта о «неустойке за досрочную поставку», который высасывал силы из поставщика. Видел, как «оговорка о форс-мажоре» была намеренно прописана столь туманно, что позволяла покупателю отказаться от оплаты почти в любой ситуации. Это был не договор. Это было оружие.

Первым импульсом было желание рвануть ядовитые нити. Выжечь дотла, как он это сделал с долговой хартией. Но Илья вспомнил правила. «Не применять собственные техники». «Не менять изначальную волю».

А в чём была изначальная воля? Илья прикрыл глаза, вглядываясь в самую сердцевину документа, стараясь увидеть не то, что написано, а то, что подразумевалось. Две стороны. Одна хочет продать лес. Другая – купить его. Всё просто. Всё честно.

Он окунул перо в серебряные чернила – чернила восстановления. И начал не писать, а зачищать. Илья не рвал паразитные пункты. Он аккуратно, словно скальпелем, выводил их из строя. По очереди находил «слова-паразиты»: «безусловно», прикрывавшее произвол, «естественно», маскировавшее невыгодное условие. Илья не стирал их, а делал так, чтобы те прочитывались иначе, вставляя крошечные уточняющие слоги, меняя падежи, расставляя запятые, которые меняли весь смысл.

Это была не магия грубой силы, а труд ювелира. Тончайшая реставрация. С губ юноши слетали бессвязные хриплые слова. Он чувствовал, как напрягаются голосовые связки, но на этот раз цена была иной – не память, а чисто физическое истощение. С парня градом лил пот.

Илья работал, полностью погрузившись, не замечая времени. Он возвращал договору его первоначальный, честный облик. Не идеальный, но справедливый.

– Время! – прозвучал голос магистра.

Юноша вздрогнул и отшатнулся от пьедестала. Он едва стоял на ногах.

Магистр приблизился, смерив холодным взглядом, и поднёс к свитку странный прибор – бронзовый диск с несколькими иглами.

– Детектор лживых клятв, – бросил он ему. – Проверим твою работу.

Иглы завибрировали, заходили по кругу, то замедляясь, то ускоряясь. Лицо магистра оставалось непроницаемым. Наконец, иглы замерли, издав тихий, ровный гул.

Магистр поднял на Илью глаза. В них мелькнуло… Не одобрение, но… интерес. Любопытство хищника, унюхавшего незнакомый след.

– Проходи, – произнёс он, отходя от пьедестала. – В главный зал. К следующим испытаниям.

Илья, всё ещё не веря, что справился, направился к выходу. Его рука уже легла на дверную ручку, когда голос экзаменатора остановил: – Сорок седьмой.

Илья обернулся.

– Ты не дописал, – магистр указал на чернильницу с алыми чернилами. – Не усилил договор. Не добавил ничего от себя. Почему?

Илья посмотрел на него прямо. Собственный хриплый голос прозвучал излишне громко.

– Его не надо было усиливать. Его надо было починить. Чтобы не врал.

Уголок рта магистра дрогнул. Он словно услышал давно забытую шутку.

– Ступай, – повторил он. – И запомни: здесь ценят умение не только чинить, но и приумножать. Силу.

Дверь захлопнулась за Ильёй, выводя его в длинный коридор. Впереди послышались голоса и шаги. Главный зал. Сердце Коллегии.

Он сделал шаг вперёд. Взгляд ненароком упал на собственную, запылённую, потрескавшуюся обувь и идеально отполированный каменный пол. Пропасть между ним и этим миром всё ещё была огромна.

Илья прошёл испытание, но подозревал, что это был лишь первый фильтр. Главные испытания впереди. Игры Домов, зависть конкурентов, холодная, безразличная машина Коллегии. И собственный дар, который был здесь одновременно и ценностью, и смертным приговором.

Проход в главный зал оказался не просто проёмом в стене. Это был массивный арочный портал, обрамленный двумя спиральными колоннами, по которым непрерывно, как вода по жёлобу, струились мерцающие строки какого-то текста. Воздух внутри ощущался как-то иначе – не монотонным гудением силы, а многоголосым, сложным шумом, напоминающим переговорную биржи или зал суда в момент апелляции. Гул голосов, скрип перьев, металлический лязг невидимых механизмов и повсюду – пляшущие в воздухе светящиеся буквы, формулы, целые абзацы, которые возникали, сталкивались и рассыпа́лись в искры.

Зал был огромен, словно наос [1]. Сводчатый потолок терялся наверху, а на него проецировались гигантские, постоянно обновляющиеся списки. Вероятно, имена испытуемых и результаты. По периметру стояли ряды пультов, за которыми абитуриенты, сосредоточенно хмурясь, водили перьями по пергаментам. Их писания оживали прямо в воздухе над головами, превращаясь в сложные трёхмерные схемы из света.

В центре зала располагалась круглая арена, огороженная низким барьером. Над которой витало особенно плотное облако из сияющих символов, и время от времени раздавался чёткий, звенящий голос: «Протокол дуэли завершён. Победитель – Дом Моста». Или: «Нарушение регламента. Дисквалификация».

Илья на мгновение замер, пытаясь сориентироваться в этом хаосе. Все инстинкты кричали об опасности. Каждый угол этого зала был пронизан магией, каждое взаимодействие – потенциальным договором или испытанием.

– Эй, сорок седьмой! – окликнул его знакомый голос. К нему пробивалась та самая худая девушка из очереди снаружи, с умными глазками. Её брови сейчас были подняты так высоко, что казалось, вот-вот сольются с чёлкой. – Ты прошёл? Отлично! Я Лика. А ты?

– Илья, – хрипло ответил он, с трудом выговаривая собственное имя.

– Вижу, с голосом у тебя проблемы, – без обиняков констатировала Лика. – Ничего, так бывает после сильных вложений. Смотри не сорви до конца. Сейчас время группового тестирования. Разбивают на пары случайно. Нужно будет составить договор мены. Я слышала, в этом году дают сложный кейс – обмен правами на воздух над участками между Домом Колоса и Домом Моря. Спорный прецедент!

Она вывалила всю эту информацию одним махом. Илья лишь кивнул, чувствуя, как начинает раскалываться голова от информационного шквала.

– Пары формируются у западного пульта! – пронёсся над залом усиленный голос. – Подходите и касайтесь сенсора одновременно с напарником.

Лика схватила Илью за рукав и потащила через весь зал, ловко лавируя между группами абитуриентов. У западной стены стоял странный аппарат – кристаллическая сфера на бронзовом основании. К которой уже выстраивалась очередь.

– Главное, с кем-то из «Клинков» или «Монетников» не попасть, – шептала Лика, вставая в очередь. – Они любят давить новичков. Считают, что мы портим им статистику.

Илья наблюдал молча. Пары формировались быстро. Два абитуриента одновременно касались сферы, та вспыхивала определённым цветом, их имена появлялись на одном из светящихся табло над ареной. Большинство старалось найти себе пару заранее, по принципу «свой-к-своему». Знатные со знатными, плебеи с плебеями.

Подошла их очередь. Лика ткнула парня локтем, и они почти синхронно коснулись гладкой поверхности сферы. Кристалл вспыхнул тревожным оранжевым светом, а затем застыл на неприятном, ядовито-зелёном оттенке. На табло всплыли имена: «Лика Ветрогон. Илья Сиверов. Сектор семь».

– Фух, не красный, – выдохнула Лика. – Красный – это сразу на арену, в дуэль. Зелёный – договорная работа. Пойдём, поищем седьмой.

Сектор оказался одним из многих отгороженных пространств по краям зала. За пультом уже стоял юноша. Не просто знатный, он был облачён в тёмно-синий камзол с вышитым на груди стилизованным воланом, символом Дома Тени. Его лицо было абсолютно бесстрастным, а руки облачены в чёрные, плотно облегающие перчатки.