скачать книгу бесплатно
Лариса тянулась с каким-то кошачьим удовольствием, с мурлыканьем, тянулась ленно, тянулась долго, словно дожидалась чего-то, и, не дождавшись ничего, сама погладила свою грудь. Потом вздохнула глубоко и, расслабившись, сказала:
– Ой, Светка, я в последнее время стала чувствовать себя по-другому. Как-то налилась вся. Я даже вчера стала перед зеркалом голая и стою, на себя смотрю и глажу свое тело, честное слово. И так хорошо! Ой, Светка!.. Не знаю.
– Я знаю! Сучка ты.
– Ой, дура, ничего ты не знаешь.
– Думаешь, не вижу? Да у тебя на всей морде написано, с кем ты волынишься эти две недели!
– Две недели. Бог мой, а мне кажется…
– Что тебе кажется, то не покажется. Не раскатывай губы, как эта малахольная Наташа.
– Ты так говоришь, потому что ничего не знаешь.
– Откуда же мне знать, если ты ничего не рассказываешь! Ты даже сама скрываешься от меня.
– Не говори глупостей, Света. Что я тебе могу рассказать, если я сама ничего не понимаю. Я в каком-то вихре.
– Знаю я эти вихри! Вихри враждебные. Все они заносят тебя в одно место – в задницу!
– Хорошо тебе, ты все знаешь. А я вот ничего не хочу знать. Голова у меня совсем не напрягается. Хочу только, чтобы было хорошо. И мне хорошо! Представляешь? Нет, ты ничего не представляешь.
– Будет тебе хорошо, будет. И очень скоро. Через неделю, когда Женечка приедет.
Носик Ларисы брезгливо поморщился.
– Ой, Светка, какая ты садистка! Не можешь, чтобы кайф не обломать.
– Дура, у тебя пацан уже в школу пойдет! И тебе такой вариант выпадает! Врач! В загранку ходит! Доллары, бабки, шмотки! А этот, шедевр твой? Журналист, который подрабатывает на стройке! Думаешь, у тебя с ним что-нибудь светит? Васю лысого! Ничего, кроме лапши, ты от него не получишь. Может, триппер какой он еще и подарит.
– Насчет того, что светит мне от журналиста, это мне лучше знать. А вот что касается врача корабельного! На вот, посмотри.
И Лариса вынула из своей сумочки несколько нераскрытых конвертов.
– Это я сегодня получила. Пять штук! Он пишет строго в день по письму. За год – триста шестьдесят писем! И так уже два года. Если бы я не растапливала печку этими письмами, представляешь, что было бы у меня в хате? Возьми хоть одно, прочти. Я их все равно не читаю, у меня терпения не хватает. Им на корабле там делать не хрен. Понимаешь? Кто просто дрочит, а кто письма строчит!
Березкина взяла один конверт, заполненный ровным, почти женским почерком. На уголке его была аккуратно выведена цифра 127.
– Это сто двадцать седьмое за последний рейс, – прокомментировала Лариса.
– Слушай, а почерк какой, а! – удивилась Березкина. – Врачи ж обычно как напишут, так потом и в аптеке не расшифруют.
– Так то ж нормальные врачи. А этот больной. Ты читай.
И Света прочла:
7.05.89. Здравствуй, любимая!
День начался, воскресение. Кто воскресает? Кто-то, но не я. Начну с молитвы.
Господи, ты ниспошли мне благодать!
Господи! Дай силы совладать с грузом твоего молчанья.
Забери хоть капельку печали, чтоб душа моя не мучилась отчаяньем!
Прикажи – и онемею. Покажи, что права не имею говорить вот так!
Задыхаюсь от желанья видеть лик любимой.
Прикажи, я стану под ее окном плакучей ивой!..
Молитва затянулась на две минуты чтения. И Березкина терпеливо ее прочла. За ней следовало:
Ну вот, помолились, теперь о себе. Лариса, я заболел. Болит голова и шатает всего, слабость дикая. Пробовал глотать таблетки, не помогают они мне.
Вот и ты взяла да и ушла, обожгла и сбила сердце с лада.
Ходит ветер, волны вороша, ищет след, а мне следов не надо.
Знаю, что пропажи не найти, ни к чему кричать, не отзовется.
Кто поставил стену на моем пути? Сердце, словно птица, бьется.
Видно, в час, когда зашла луна и подмоги не дозваться было,
Забрела ты в хату колдуна, дьявольского зелья пригубила…
Глаза Березкиной расширялись с каждой прочтенной строкой. Но она читала и читала:
Слова – для разума основа, сердец и душ связующая нить.
Будь осторожна, выбирая слово, им осчастливить можно и убить!
Наверно, я схожу с ума, но не могу себе признаться в этом.
Страшно вот так пройти все и в конце погибнуть. Очень глупо. Но от судьбы не уйдешь. Это правило игры, название которой – жизнь.
О чем я думаю, слушай!
Пусть мой последний выдох будет данью чертам прекрасного лица,
Как бы совместному свиданью искусства жизни и резца.
Но грустной мысли повороты таким вопросом заняты:
К дарам искусства и природы что от себя добавишь ты?
Или в изверченности мелкой, каких наш мир немало знал,
Все обернется лишь подделкой под дорогой оригинал?
Больно мне думать так, больно, любимая. Я не верю. А мысли лезут в голову, лезут, и все тут! Я уж думал совсем об этом не писать, но не могу. Чувствую, совсем сломаюсь тогда. Теперь понимаю, чем ложь сладка. Она дает надежду, пусть тоже ложную, но надежду. Если бы ты знала, как мне больно! Даже думать больно! Я жду радиограммы от тебя, любой! Хоть ясность какая-то будет. Неужели это так сложно? Что же в этой жизни имеет цену? Что? Неужели ты не понимаешь, что я на грани помешательства? Или лучше психом стать? Лариса, что ты делаешь со мной?
Ночь кончилась, дождем шурша. Глядит в окно рассвет.
Болит у доктора душа, а счастья не было и нет.
Лариса, не верю, не верю, слышишь? Не укладывается ни в голове, ни в сердце, мечется моя душа и кричит, неужели не слышишь, колдунья?
Березкина опустила письмо на колени и подняла на подругу обескураженные глаза.
– Я поэт, зовусь я Цветик, от меня вам всем приветик! – произнесла она. – А на вид нормальный человек. Лора, где ты их находишь?
Лариса только развела руками.
– Я одного боюсь, – сказала она, – чтобы мой сын не оказался таким! Основная масса мужиков – это дураки. Света, караул!
– Слушай, а этот твой журналист не стихами мозги тебе полощет?
– Не-ет, моя дорогая, ну что ты! – Лариса вздохнула глубоко и сладко. – Как тебе это объяснить? Нет, этого не объяснишь.
– Да я ж понятливая, Лора!
– Ну хорошо. Ты видела, как он ходит? На его походку обращала внимание?
– Ну, ходит обычно, не хромает.
– Ты ничего не видела. Откуда тебе видеть! Он даже ходит не как все! Он весь какой-то расслабленный, весь какой-то свободный, естественный. Он не идет, а просто перемещается в пространстве. Садится, встает, ложится – как будто переливается из одного состояния в другое, без лишнего звука, без лишнего движения. В нем нет ни одной напряженной мышцы. Точно так же он и говорит. Он во всем такой. Понимаешь? С ним очень легко. Я с ним тоже расслабляюсь. Я с ним отдыхаю, я чувствую себя совсем другим человеком. Чувствую себя так, как хотела бы чувствовать. Чувствую себя женщиной. Или даже ребенком. Потому что последний раз я так чувствовала себя, когда еще был жив папа. Ты знаешь, какие у меня были отношения с папой?
Березкина с пониманием кивала головой и молчала.
– У нас с ним было все как-то просто. Больше так ни с кем и никогда не было. Я уже и не думала, что с мужиками могут быть подобные отношения. Что бы я ни сделала, что бы ни сказала, он все понимает. К тому же он столько знает! Мне когда-то казалось, что отец у меня знает все на свете. Но тогда я была маленькой. Потом это прошло. Я поняла, что все на свете знать невозможно. И как-то так, знаешь, хреново стало, когда я это поняла. Потому что увидела одну рисовку и брехню. Все вокруг – сплошная рисовка, мудозвонство! Капканы, паутина! А теперь вот опять появилось хорошее чувство, такая тихая уверенность и в себе, и в другом человеке. Теперь есть человек, который может мне что-то сказать! И мне хорошо, мне спокойно с ним, Света! Я могу себе позволить беспечность. Могу расслабиться! У нас с ним какие-то простые, открытые отношения, совершенно бескорыстные, просто человеческие отношения, без всяких задних мыслей! Понимаешь, Света, надоело уже думать об одном, говорить другое, делать третье! Я тоже думала, что с мужиками иначе нельзя, но вот… Ну не знаю!
– Да уж, – задумчиво отозвалась Березкина.
– Я сама бы не поверила! Не зря же я назвала его шедевром. Думаешь почему? Потому что в первый вечер он мне говорил о шедеврах. Начал просто с моей кофточки. Сказал, что у меня очень красивая кофточка, которую мог сотворить только художник и которую мог выбрать только человек с тонким вкусом. Понимаешь? А я сама эту кофточку связала! Я ему ничего не говорила и потом ничего не сказала. Он мне говорил о каком-то искусстве, о каких-то шедеврах. Как будто они ко мне имели отношение! Я сейчас ничего не вспомню, что он говорил. Но тогда я его так хорошо понимала! Со мной в жизни никто так не разговаривал! Сначала, знаешь, даже забавно как-то было. Я думала, что у парня такая манера заезжать. Мало ли! Артисты всякие встречаются, сама знаешь.
– Хо-о! – вырвалось у Березкиной.
– Но когда я поняла, что он говорит просто так! Когда я увидела, что ему интересно со мной разговаривать! Мне и самой сделалось интересно. Так здорово все получилось! Сразу как-то легко стало. Какое-то доверие появилось.
– Вообще-то, да. Я это в нем тоже заметила. Помнишь, когда эта свинья Корбут, или Коблуд, или Корблядь – не знаю, как правильней его назвать, – помнишь, когда он вышел в шортиках? Это ж труба! Козел! Нет, ну подумай: ты первый раз приглашаешь к себе людей, они сидят за столом, прилично, по-вечернему, одетые, он, сука, идет в спальню, переодевается в шортики, показывает свои волосатые ножки, трясет мудями перед носом! Нет, ну ты меня извини, я до сих пор не могу понять, что он этим хотел сказать! Неужели мы на вид такие шалавы?
– А что он потом тебе в спальне говорил?
– Да ни хера! Трахаться сразу полез. Я, честно говоря, хотела его послать. Потом думаю: не буду вам портить малину. Это ж говно бы точно развонялось. Он же скотина! И потребности у него скотские. Ну ладно, я ж не то хотела сказать. Ты помнишь, что тогда твой журналист сказал по поводу его шортиков?
– Конечно. Он сразу его обломил.
– Он сказал: «Сережа, разве можно перед дамами быть в таком виде!» А это быдло: «А шо, а шо? Да это свои девочки, хи-хи, ха-ха!» Фу, козел! Слушай, я вообще не пойму, что у них может быть общего?
– Да ничего. Просто работают вместе.
– А на хера он пустил его к себе жить?
– Не знаю. Может, для работы удобнее. Тоже этого не понимаю. Но не думаю, что они проживут долго… Кстати, вчера встретила твоего Корбута…
– Не моего, дорогая, не моего! Он мог бы сейчас вполне быть твоим. Он на тебя, кстати, сначала глаз положил. Собственно, если бы твой журналист сразу не привязался к тебе – уж не знаю почему! – в спаленке с козлом была бы ты, а не я!
– Я?!
– А что ты думаешь? Лучше меня, что ли?
– Да нет, но я как-то и мысли такой не допускала.
– Ладно уж, считай, я пошутила. Я ничего против твоего шедевра не имею. Так что вчера этот ублюдок напел тебе?
– Сказал: за то что я познакомил тебя с таким человеком, с тебя причитается. Потребовал шампанское за Соболева.
– Да ты что! Какой редкой породы козел! Какой козлище! Надо же, а! Да это просто какой-то гибрид, это же помесь нерусская. Наши чистокровные до такого еще не дошли. Ну и что ты ему?!
– Я сказала, что за Соболева могу поставить ящик.
– Ой, Лора, какая ты умница! И что у него при этом образовалось на роже?
– А ничего. Принял все на свой счет. И от ящика не отказался. Причем совершенно серьезно.
– Понятно. А ты, я смотрю, серьезно готова ставить ящик за своего?
Лариса лишь улыбнулась.
– Все это хорошо, – продолжала Березкина. – Но что ты будешь делать, когда Женечка приедет? Он же тебе прямо скажет: Лора, или за меня замуж, или мой труп на твоей совести! И пасти тебя будет, как собака овечку. Даже если ты ему скажешь нет!
– Надежда одна – его плавание.
– О-о, милая моя! Не будь наивной. Он забудет и плавание, и доллары свои, и шмотки! Посмотришь! Ты еще не знаешь, что такое ревность!
– Слушай, то ты меня к нему склоняешь, то им пугаешь!
– Не пугаю, а говорю как есть. Ты меня должна слушать. Я замужем была два раза, за двумя дураками, а ты только раз. И то за ментом.
– Тем более за ментом! Потому что один мент двух дураков стоит. И то – простой мент. А мой был гаишник. За троих тянул. Так что, дорогая моя, еще неизвестно, кто кого слушать должен! Или ты плохо знаешь, что такое гаишник?
Березкина поджала губы, закатила глаза и внушительно прокряхтела. Это должно было означать, что она желает замять тему. Степанова с пониманием улыбнулась. Что-то в воспоминании о бывшем муже-гаишнике обеим женщинам было неприятно. Но тема уже была замята.
Занятые беседой, подруги не заметили, как к самому их окну подкатила шикарная «девятка» того золотистого цвета, что в среде автолюбителей с нескрываемым восторгом зовется «брызгами шампанского». Подруги уже потихоньку приводили в порядок свои инструменты, когда их занятие было прервано неожиданным явлением.
