Амулет сибирского шамана

Наталья Александрова

Амулет сибирского шамана

© Александрова Н. Н., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

– Алевтина Васильевна, зайдите в третью палату!

В дверях ординаторской стояла дежурная сестра Светлана.

– Я уже закончила дежурство…

В голове у Али стучали тысячи молоточков, перед глазами стояла мутная пелена, сквозь которую едва угадывались очертания монументальной дежурной сестры. Сутки сегодня выдались тяжелые, Алю неоднократно вызывали в приемный покой, и в отделении больные беспокоились, так что поспать удалось совсем немного.

Сейчас в голове не было никаких желаний, кроме одного: лечь спать и не просыпаться до вечера. Ну, хотя бы до обеда.

– Зайдите в третью палату, там Тарасов… – не отставала Светлана.

– Тарасов? – вскинулась Аля. – Почему Тарасов в третьей?

Тарасов был чудный старичок, Аля его вела после операции. Он никогда не капризничал, безропотно соглашался на все процедуры, не болтал попусту, не третировал медперсонал, не жаловался заведующему отделением, в общем, о таком больном можно было только мечтать. И вроде бы все у него шло хорошо, хотя операция была тяжелая.

– Перевели его в третью, я вам не говорила? – Светлана, видно, тоже после дежурства, медленно тянула слова. – Ему лучше стало, вот заведующий и распорядился, а теперь…

Аля потрясла головой, чтобы избавиться от молоточков, теперь в ушах настырно гудел голос Светланы.

– Как-то он мне не нравится. Глаза закатывает, дышит с трудом…

– Где все-то? – спросила Аля, обрадовавшись, что не успела снять форму. – Уже девять часов, пора бы и за работу!

– А они все на конференции у зав отделения, сегодня же вторник…

– Ладно, идемте!

Дедушка Тарасов и правда был нехорош. Его серое лицо, под цвет больничных простыней, было запрокинуто, глаза незряче смотрели в потолок.

– Анатолий Сергеевич! – Аля взяла его за руку.

Пульс был слабый и неровный. Старик с трудом перевел глаза на нее и пошевелил губами, очевидно, хотел улыбнуться, но не получилось. Белки глаз у него были красные, нос заострился.

Не отпуская его руку, Аля шепотом дала Светлане наставления: столько-то кубиков того, столько другого, и как можно быстрее.

Светлана вынесла свое крупное тело в коридор, а там уж побежала на пост, громко топая.

Тарасов закатил глаза и затих. В двухместной палате было тихо и душно.

– Анатолий Сергеевич! – всполошилась Аля. – Не пропадайте, нам с вами еще многое предстоит сделать!

Это он так всегда шутил, поскольку ему предстояло еще несколько операций, так что он говорил, что она не скоро от него избавится.

Наконец подоспела Света со шприцем. Аля отошла от кровати Тарасова к окну.

– Ну вот, ну вот… – приговаривала сестра, – сейчас нам станет лучше…

– Вам и так хорошо, – сказал старик довольно твердым голосом, – вон какая красавица.

При этом он скосил глаза на Алю и явственно ей подмигнул. Похоже, что и правда ему стало лучше.

Аля снова взяла его за руку, пульс был почти нормальный.

– Дорогая… – он коснулся ее руки, – идите домой, у вас утомленный вид. Я очень сожалею, что задержал вас.

Нет, все-таки замечательный старик, уникальный, все бы такие больные были!

– И правда, идите, Алевтина Васильевна, я тут побуду, – сказала Светлана.

– Ну, ведите себя хорошо! – Аля погладила старика по худому плечу и пошла к выходу.

Уже в дверях она бросила взгляд на соседнюю койку.

На ней лежал спящий мужчина.

Сердце Алевтины пропустило один удар…

Эти впалые виски, скошенный подбородок, тройная морщина на лбу, напоминающая букву «Ш»… и бледный кривой полумесяц шрама на левой щеке…

Нет, такого сходства не может быть!

Но это никак не может быть тот самый человек…

Алевтина провалилась в прошлое. Словно не было двадцати лет, отделявших ее, компетентного, уважаемого врача, от одинокой растерянной девчонки, жмущейся к гаснущему костру и бросающей испуганные взгляды то на прибрежные заросли, то на лежащее на траве бездыханное тело…

В зарослях что-то двигалось, шевелилось, шуршало. Наверное, это ветер, но все равно страшновато…

Хотя куда страшнее мертвец…

В какой-то момент ей показалось, что он пошевелился.

Но этого никак не могло быть!

Она первым делом проверила его пульс – и на запястье, и на шее.

Пульса не было…

Но теперь она не сомневалась, что он пошевелился. Больше того – открыл глаза…

Впрочем, нужно начать не с этого.

Аля уже засыпала, когда под окном раздалось глухое рычание мотора, а потом в стекло постучали.

– Кого еще принесло? Ночь-полночь… – хриплым со сна голосом произнесла Ипатьевна.

Аля накинула халат, выглянула в окно.

Возле дома стоял участковый Шишкин. Увидев ее в окне, он с раздражением, под которым хотел спрятать смущение от позднего визита, проговорил:

– Собирайся!

– Куда еще собираться? Ночь на дворе! Что случилось?

– Что случилось, то случилось! У Третьего Брода утопленника нашли. Надо проверить – может, еще живой. А ежели нет – кон-стан-тировать смерть! – Шишкин с заметным удовольствием произнес длинное красивое слово.

– Но почему я?

– Почему-почему! Сама знаешь, больше некому.

– Но есть же Роман Филиппович…

– Роман Филиппович где? В Запечье, а оттуда сейчас до Третьего Брода не доехать, сама знаешь! Загоска разлилась, мост опять снесло к чертовой матери! В общем, кончай разговоры разговаривать, одевайся, и поехали…

Аля понимала, что спорить бесполезно, что участковый прав. Она – деревенский фельдшер, единственный медицинский работник на семь ближайших деревень. Есть, конечно, старый доктор Роман Филиппович, но он далеко, в селе Запечье, за рекой Загоской.

В общем, Аля привычно быстро оделась, взяла саквояж с самыми необходимыми лекарствами и инструментами и через десять минут уже ехала в полицейском уазике по тому, что только человек с богатой фантазией мог назвать дорогой…

Еще через сорок минут они были у Третьего Брода.

Никто не знал, почему он третий – никакого другого брода, ни первого, ни второго, на Загоске не было. Ну, третий и третий…

На пологом берегу, возле маленького костерка, стоял Вася Долгов, тракторист из Надбелья. Вася был человек невредный, хоть и сильно пьющий. Аля его знала – пришлось однажды вскрывать здоровенный нарыв на шее. Вася тогда вел себя вполне прилично, не орал, не ругался – возможно, оттого, что выпросил перед операцией полстакана чистого спирта внутрь.

Вася махал руками – здесь, мол.

Шишкин остановил машину.

Они с Алей вышли, спустились к берегу – и сразу увидели утопленника.

Это был первый утопленник в Алиной небогатой практике, поэтому его лицо отчетливо отпечаталось в ее памяти.

Впалые виски, скошенный подбородок с седоватой трехдневной щетиной, тройная морщина на лбу, напоминающая букву «Ш»… и кривой полумесяц шрама на левой щеке…

– Ты как? – опасливо покосился на нее участковый. – Сможешь осмотреть его?

Вместо ответа Аля сглотнула неуместную тошноту, взяла себя в руки и подошла к утопленнику.

Внешний вид однозначный, прямо как в учебнике.

Землисто-серое лицо, серые цианозные губы, никаких признаков дыхания.

Она взяла холодную тяжелую руку с судорожно сжатым кулаком. Нашла то место на запястье, где у живого человека должна биться ниточка пульса.

Ничего.

Вспомнила, как опытная медсестра учила их на фельдшерских курсах – на запястье не всегда можно прощупать пульс, для верности нужно проверять на шее…

Шея была жесткая, под воротом рубашки засохла грязь.

Аля проверила и там.

И здесь ничего.

Да и что она хотела найти? Он уже совсем холодный… уже несколько часов как умер.

– Ну как? – нетерпеливо окликнул ее Шишкин. – Мертвый?

– Мертвее не бывает…

Вдруг кусты раздвинулись, на берег выбежал запыхавшийся мальчишка. Хотел что-то сказать, но не успел отдышаться.

– А ты чего здесь? – уставился на него Шишкин. – Тебе что здесь – цирк? Тебе спать давно пора!

Мальчишка наконец отдышался и проговорил:

– Меня мамка послала. Там у переезда доктор застрял, Роман Прилипович…

– Филиппович! – машинально поправил участковый.

– Я так и говорю. Он сюда ехал, да у него машина в грязи завязла. Просил за ним подъехать, дернуть…

– Да зачем он нужен… тут уже никто не поможет…

– Ничего не знаю, а только он просил подъехать.

– Ну, что поделаешь, его машину по-любому нужно вытаскивать. Придется ехать… – вздохнул участковый.

Шишкин повернулся к трактористу:

– Василий, у тебя трактор где?

– В ремонте. – Долгов отвел глаза.

Все в деревне знали, что Васька по пьяному делу вздумал тащить из кювета цистерну с молоком, угодившую туда после столкновения с грузовиком, который вез дрова. Оба водителя успели выскочить, но цистерна перевернулась, и дрова рассыпались.

Впрочем, местные жители тут же их подобрали, а скисшее молоко воняло еще три дня.

Ваську отговаривали, но он настоял на своем, вот ось и полетела, а цистерна все еще в кювете.

– Ну надо же какая невезуха… трактором бы мы его враз вытащили… придется уазиком. – Участковый сделал вид, что забыл про цистерну, или и правда забыл.

– Я с тобой поеду. Там такая грязюка – тебе одному нипочем не справиться, – подхватился Василий.

– А что с покойником?

– А что с ним? Он уже покойник, куда он денется? Пускай себе лежит.

– А я? – напомнила о себе Аля.

– Так побудь с ним. Мы скоро вернемся.

– Эй, как это? Оставите меня тут одну?

– Да мы быстро обернемся. Туда и обратно. И что тебе здесь будет? Волков давно никто не видел, а если и забредет какой – к костру он не сунется… потом, с тобой пацанчик останется… – Участковый кивнул на мальчишку.

– Чего это я останусь? Мне мамка велела сразу возвращаться… – попятился мальчишка.

Аля хотела еще что-то сказать – но говорить было уже некому, уазик фыркнул мотором и исчез.

Она осталась один на один с утопленником. Вот же гады какие, бросили ее тут! И Васька тоже хорош, пускай только сунется теперь в фельдшерский пункт!

Хотя… Аля вдруг поняла, что Василий, этот здоровенный мужик, просто боится покойника. Надо же…

Она опасливо поглядела на мертвеца, отвернулась, подошла к костру, протянула над ним озябшие руки. Весна, а ночи холодные…

Рядом с живым пламенем было как-то легче.

И вдруг сзади донесся какой-то невнятный звук – что-то вроде стона или мычания.

Аля вздрогнула и обернулась.

Утопленник лежал на прежнем месте, но правая рука сдвинулась в сторону…

Да нет, не может быть! Он же мертвый… Холодный уже!

И тут снова раздался тот же мучительный звук. И в то же время горло мертвеца шевельнулось, как будто он сглотнул.

Аля метнулась к нему.

Выходит, он жив?!

Но как же… она проверяла пульс, да и вообще – он уже остыл…

А мертвец снова застонал.

Аля потянулась к его руке – заново проверить пульс, убедиться, что она не ошиблась…

Она дотронулась до его руки – и тут же испуганно отдернулась, ощутив исходящий от нее мертвенный холод.

И в это мгновение веки мертвеца дрогнули, затрепетали, как листья на осеннем ветру, и приподнялись. Из-под землисто-серых век на Алю взглянуло что-то мутное, неживое, бесприютное, словно приоткрылось оконце в тоскливую бескрайнюю тайгу, и хриплый надтреснутый голос проговорил:

– Уунийг хадгал!

– Что?! – испуганно переспросила Аля.

И вдруг холодная рука потянулась к ней. Крепко сжатый мертвый кулак разжался, развернулся в широкую, тяжелую, натруженную ладонь.

И Аля увидела на этой ладони странный предмет – то ли длинный желтоватый клык, то ли коготь какого-то огромного зверя с нацарапанными на нем странными знаками…

– Уунийг хадгал! – повторил мертвец и силой вложил странный предмет в ее руку.

Аля была парализована ужасом.

Она не могла ни двинуться, ни произнести хоть слово.

А ледяная рука мертвеца схватила ее за руку и сжала ее пальцы в кулак…

Аля, как в детстве, когда ей было страшно, зажмурилась, надеясь, что таким образом отгородится от подступающего ужаса…

Потом не выдержала, открыла глаза…

Утопленник лежал на прежнем месте – глаза его были закрыты, руки вытянуты вдоль тела, сжаты в кулаки.

Все было точно так же, как прежде…

Выходит, ей померещилось, что утопленник ожил, сказал ей непонятные слова и вложил в руку странный и страшный предмет?

Аля покосилась на правую руку как на что-то чужеродное и опасное, не имеющее к ней отношения.

Кулак был сжат и никак не хотел разжиматься.

Тогда она левой рукой разогнула одеревеневшие пальцы – один за другим, один за другим…

На ладони лежал то ли желтоватый медвежий клык, то ли коготь какого-то огромного неведомого зверя. По нему, словно испуганные насекомые, бежали непонятные значки. А еще в его тупой конец был врезан небольшой тускло-багровый камень, словно капля застывшей крови…

Первой мыслью Али было – отдать, вернуть утопленнику этот странный, пугающий предмет. Она потянулась к его руке – но обе руки были сжаты в кулак.

Мертвец не желал, чтобы она вернула ему таинственную находку.

Она вспомнила непонятные слова, которые он произнес, и каким-то шестым, или седьмым, или десятым чувством поняла, что он просил ее сберечь, сохранить эту вещь.

Аля спрятала клык в карман куртки.

А потом к ней пришла другая мысль.

Ведь он только что открывал глаза, шевелился, даже говорил!

Значит, он жив!

Аля вспомнила, что она – медик, пусть не врач, но фельдшер, и ее главный долг – спасать человеческие жизни…

Она вспомнила правила первой помощи утопленникам – и начала поспешно делать искусственное дыхание…

Три, пять, десять минут…

Тело на земле никак не реагировало на все ее попытки. С таким же успехом можно было делать искусственное дыхание обломку скалы или поваленному дереву.

Пора было признать, что он мертв, но Аля никак не могла с этим смириться…

И вдруг какой-то посторонний звук отвлек ее от мучительных и безуспешных попыток.

Рядом, в кустах, затрещали ветки под чьими-то шагами…

Она вздрогнула и оглянулась.

Костер почти угас, еле теплились последние угольки, и круг темноты сужался, стягивал вокруг нее свою петлю.

А там, за краем этого круга, в темных кустах, двигалось и дышало что-то большое и страшное…

Аля метнулась к догорающему костру, схватила несколько сучьев, оставленных поблизости этим трусом Васькой-трактористом, бросила их в огонь поверх догорающих углей.

Сучья быстро занялись.

Аля выхватила из костра одну пылающую ветку, подняла над головой и при свете этого факела вгляделась в темные заросли…

И успела разглядеть – или ей это только показалось – страшное, полузвериное-получеловеческое лицо… или скорее морду в черно-рыжих клочьях свалявшейся шерсти, с двумя маленькими, горящими тоскливой злобой глазками и третьим глазом – большим и красным, как кровавый рубин, как капля окаменевшей крови, пылающим посреди корявого морщинистого лба…

Аля вскрикнула от ужаса и выронила свой факел.

Потом она подобрала его, снова подняла над головой, вгляделась в темноту – но уже ничего не увидела и внушила себе, что ей просто померещилось чудовище в кустах.

Она снова вернулась к бесполезным попыткам оживить утопленника, пытаясь этими простыми действиями отгородиться от таящегося во тьме ужаса.

А в темных кустах все еще раздавались какие-то странные и страшные звуки…

Наконец послышался понятный и обнадеживающий звук – приближающееся гудение мотора, а затем – шаги и голоса.

На поляну первым вышел старый деревенский доктор Роман Филиппович и вместо приветствия проговорил:

– Алевтина, ты что это делаешь?

– Искусственное дыхание, – честно призналась девушка.

– Дыхание? – Доктор, кряхтя, наклонился над неподвижным телом, отодвинул Алевтину локтем, бегло прикоснулся к утопленнику опытными пальцами и повернулся к девушке: – Какое дыхание? Да он мертвый, как камень!

– Но он… он только что открывал глаза… что-то говорил… шевелился…

– Только что? – недоверчиво переспросил доктор.

– Ну, может, минут двадцать назад…

– Какие двадцать! Судя по состоянию мышц и кожных покровов, он мертв уже больше трех-четырех часов!

– Но я видела…

Аля хотела добавить про странный предмет, который отдал ей утопленник, но отчего-то не решилась.

– Переутомляешься ты, Алевтина, – строго и одновременно сочувственно проговорил доктор. – Спать больше нужно! Такие галлюцинации – это нехороший симптом!

– Но я… – Аля попыталась возразить, но доктор ее не слушал. Он повернулся к участковому и проговорил уверенно:

– Смерть наступила примерно четыре часа назад. Причина смерти – утопление… официальные бумаги завтра оформлю, у себя в медпункте. Личность установили?

– Нет пока, – с сожалением ответил Шишкин. – Вроде не наш… незнакомый…

– Точно не наш, – поддержал доктор. – Я в окрестных деревнях не то что каждого человека – каждую собаку знаю. Даже, может быть, каждую козу, а то и каждую курицу. Сколько уж лет тут работаю. Так вот этого не встречал.

– Сейчас осмотрим, может, есть что при нем… до сих пор я не трогал, думал, его и правда оживить можно.

– Какое там! – доктор махнул рукой. – Это ей со страху показалось, девчонка молодая, неопытная, покойников-то небось впервые видишь? – повернулся он к Але.

Она промолчала, да никто и не ждал от нее ответа.

Участковый обшарил одежду покойника и в одном из карманов нашел размокший паспорт.

– Ух ты! – обрадовался он, осторожно разлепляя мокрые страницы. – Что-то проясняется…

Кое-как разлепив страницы, с трудом прочитал расплывшиеся, неразборчивые буквы:

– Канюков Федор Степанович… одна тысяча девятьсот шестьдесят второго года рождения…

Участковый подвез Алю к дому Ипатьевны, так ему велел доктор, и по дороге все косился на нее, хотел что-то спросить, но она молчала.

Дрожащими руками Аля отворила калитку и прошла по тропинке к дому. Свет не горел, значит, Ипатьевна еще спит. Хотя не похоже, она встает с петухами. Буран, увидев Алю, гавкнул обиженно, брякнул цепью. Хороший пес, бабка его редко на цепь сажает, он свою службу знает, только вот третьего дня удрал со двора и пропадал где-то полдня. Ну ясное дело, весна… Ипатьевна долго его отчитывала, а он прощения просил, лапами морду прикрывал.

Старуха с ним как с человеком разговаривает, иногда Аля думает, что пес ее речь понимает.

Она поднялась на крыльцо и взялась за ручку двери, которая тотчас открылась. Стало быть, старуха уже встала. И точно, из сарая послышался голос Ипатьевны.

Ну ясно, с козой разговаривает. Она вообще любит поговорить, а поскольку живет одна, то и ведет беседы то с курами, то с козой Машкой. Раньше корову держала, но теперь тяжело ей, возраст солидный. Хотя в деревне никто не знает, сколько Ипатьевне точно лет, она и сама говорит, что не помнит.

Ипатьевна вышла из сарая, подняла голову, увидела Алю и посмотрела как-то странно.

– Что там случилось, чего тебя Шишкин выдернул? – спросила.

Аля вдруг ощутила ужасную усталость, даже языком трудно было пошевелить.

– Ну ладно, иди уж! – Старуха поняла, не стала приставать с расспросами. – Молочка вот парного выпей да и отдыхай. Тепло в доме, я печку топила…

От молока Аля отказалась – не любила козье, жирное очень. Она вошла в большую комнату, Ипатьевна называла ее залой. Там и правда было тепло, значит, и в ее каморке рядом нагрелось.

Аля сняла комнатку у Ипатьевны восемь месяцев назад, когда приехала сюда по распределению после окончания фельдшерского училища. Можно было жить при медпункте, но предыдущая фельдшерица ей отсоветовала. Она проработала тут положенные три года, в процессе вышла замуж за лейтенанта из ближайшей военчасти и дохаживала уже последние недели перед родами.

– Сама посуди, – говорила она, сложив руки на огромном животе (двойня будет, с гордостью сообщила она), – ты девица молодая, одинокая. Тут, в деревне, парней мало, но есть все же. И вот как напьются – так и начинают под окнами на мотоциклах гонять и орать, чтобы ты погулять вышла. Камешки в окна кидать, в общем, ломиться в дверь не станут, но спать не дадут. Тебе это надо?

– Не надо, – испугалась Аля.

– Вот и я о том же. Сама намаялась в свое время. Тут главное – не отзываться. Если окно откроешь, начнешь орать, чтобы они валили куда подальше, ничего не получится, они это посчитают за разговор и еще больше разгуляются. Так что мой тебе совет: не ночуй здесь ни одной ночи. А лучше сними комнатку в деревне у бабки какой-нибудь, она дорого не возьмет.

Так Аля оказалась у Ипатьевны. Бабка была очень старая, но бодрая, жила одна, и дом стоял на отшибе, но никогда не случалось никакого хулиганства.

Был у нее Буран – здоровенная лохматая псина неизвестной породы, и еще Ипатьевну в деревне не то чтобы побаивались, но уважали. Она Але про свою жизнь никогда не рассказывала, но та и так знала, что старуха много в чем разбирается.

Приходили к ней люди, преимущественно женщины, рассказывали шепотом про свое, наболевшее, некоторым Ипатьевна помогала, иных выпроваживала – дескать, ничего у тебя нет, сама свои проблемы можешь решить, если захочешь. Аля в эти вопросы не вникала, у нее своих забот с больными хватало.

Иногда, правда, она с Ипатьевной советовалась, та лечить ее больных не пыталась, но скажет что-то, вроде бы и не к месту, а потом оказывается, что пригодятся слова ее.

Сейчас Аля сняла с себя пропахшую тиной сырую одежду и легла. Простыни пахли приятно, старуха после стирки полоскала их в отваре какой-то душистой травы.

Аля вытянулась на узкой кровати и закрыла глаза. Но сон не шел, потому что перед глазами тут же встал низкий берег реки и утопленник, весь в водорослях. Глаза были открыты и смотрели в небо, где занимался уже серый несмелый рассвет.

Чтобы не видеть этой картины, она открыла глаза и уставилась в стенку. У старухи в доме не было икон, и фотографий никаких на стенах не висело. И вот, глядя на пустую стену, оклеенную старыми обоями в цветочек, Аля стала вспоминать свою жизнь.

Странно, раньше она никогда так не делала, поскольку и вспоминать-то было особо нечего. Ей девятнадцать лет, и нет у нее никого. Мать ее умерла при родах, была она не замужем, и про отца ребенка никто ничего не знал. Мама приехала к своей матери уже беременной, бабка долго не хотела ее пускать, потом все-таки пустила в дом.

Аля родилась в сельской больничке здоровой, а мать спасти не сумели.

Бабка усовестилась и все-таки продержала Алю у себя до трех лет, а потом все же сдала в детдом. Сама она вскоре умерла. Девушка ее не помнит совсем.

Все это рассказала Але заведующая, когда выдавала ей документы. Многие детдомовцы, сказала она, хотят узнать, кто их сюда отдал, есть ли родные. Так вот имей в виду: у тебя никого нет, некого искать, не на кого надеяться. Сама в жизни пробивайся, ни на кого не рассчитывай. Голова тебе хорошая досталась, сама ты неленивая, так что все наладится, только силы нужно приложить.

Так что жизнь тебя ожидает трудная, а у кого она легкая? Кому в детстве все поднесено на тарелочке – тому потом несчастья посыплются. Так не бывает, чтобы у человека вся жизнь была безоблачна.

Аля тогда удивилась даже, никогда заведующая с ней так душевно не говорила. Строгая была женщина, детей шпыняла почем зря, все время заставляла что-то делать. Все зло, говорила, от безделья. Может, и права она была, но в детстве ведь и поиграть хочется, и просто так, без дела, поболтаться…

Тогда простилась заведующая с ней по-хорошему, пожелала удачи.

С оценками у Али и правда было все хорошо, поступила в медицинское училище, окончила с отличием, стала фельдшером.

Девчонки некоторые замуж вышли, за кого-то родители похлопотали, чтобы в городе остаться или хотя бы в поселке поблизости устроиться. У Али никого не было, вот ее и заслали в самую глушь, в этот фельдшерский пункт. Девушка смирилась, а что делать? Везде люди болеют, кто-то должен их лечить.

Одиноко, конечно, здесь, но она не жалуется. Развлечений никаких, в городе с девчонками хоть на дискотеку ходили, в кино. Здесь же кино только в поселке, где больница, а туда ехать нужно, а автобус вечером не ходит.

Может кто-нибудь отвезти на мотоцикле, но это уже обязывает, вроде как считается, что парень этот на тебя права имеет.

Такого расклада Аля не хочет, ей вообще здешние парни не нравятся, грубые очень все, орут, матом ругаются…

Она сама не заметила, как заснула.

Аля вздрогнула и проснулась.

Ее разбудил какой-то лишний, посторонний звук, не имеющий отношения к привычному и мирному скрипу рассохшихся половиц, стрекоту сверчка, тихому посапыванию ветра в печной трубе.