Ангелов здесь больше нет…

Ангелов здесь больше нет…

Глава 1 Рождение

Посвящается моему деду. Ты вылепил меня такой,

какая я есть сейчас, и за это я безмерно благодарна.

Из Свитков Вечного Храма, что пылью веков покрыты, но кровью – не размыты:

Раз в десять тысяч полных кругов Времени,

когда Луны-Стражи в едином пламени застынут,

когда Южный – алый, и Северный – алый,

и небо само задрожит от боли —

рождается Дитя Пробуждения.

Оно – не человек. Оно – раскол в Самом Боге.

Правая длань его – колыбель Жизни,

Левая – клинок Смерти.

Где ступит – цветут сады.

Где вздохнёт – гибнут царства.

Но знай: никто не выбирает быть его родителями.

Их избирает Плата.

Ибо за каждое его дыхание – чья-то жизнь.

За каждый его шаг – чья-то смерть.

Десять раз Великое Колесо удавалось обмануть:

младенцев, зачатых в Кровавую Луну,

тайно уносили в землю,

прежде чем они вдохнут первый воздух.

И десять раз мир спасался.

Но в одиннадцатый…

Колесо не обмануть.

Пророчество – не слово.

Пророчество – закон бытия.

Оно придёт.

И всё, что было – рухнет.

Всё, что спало – восстанет.

А те, кто его родил…

…уже мертвы.

Просто ещё не легли в могилу.*

* Это пророчество из Свитков Вечного Храма – древнего святилища, скрытого в северных льдах, где некогда стояли два алтаря:

– Богу Жизни, что ведает природой – ростом деревьев, цветением полей, урожаями и дыханием всего живого;

– Богу Смерти, что правит Жизнью и Смертью всех существ, от муравья до царя, и является Отцом Стражей – тех, кто появляется там, откуда в ужасе бегут даже Ангелы.

Стражи – не палачи, а санитары мира: они чистят его от гнили, что возникает, когда Мёртвые Боги Хаоса просыпаются из небытия.

Ныне Стражей почти не осталось.

Но настоящее пророчество гласит: когда баланс рухнет, а Хаос начнёт пожирать границы миров, родится Дитя – Пробуждающая.

Она не уничтожит Хаос.

Она возродит Стражей.

ПРОЛОГ:

СССР. ГОРОД Н-Т. КОНЕЦ ЯНВАРЯ 1989-ГО ГОДА

Уже вторую неделю термометр застыл на минус сорок – цифра, от которой даже старожилы отводили глаза. Трамваи стояли, школы – закрыты, на улицах – только те, кого зовёт долг или голод. Мороз сковал город крепче, чем бетон.

В такой стуже даже роддом делал исключение: машину пропустили прямо к крыльцу.

"Копейка", оранжево-желтая, с царапинами от зимних цепей, стояла у входа в приёмное отделение. Из-под колёс взметнулся сухой снег – он не таял, а разлетался пылью, как пепел.

За рулём – Сергей, ветеран спецназа ГРУ, с седой полосой у виска и тихой контузией, что иногда заставляла мир звучать, как сквозь воду.

За ним, держась за живот и дыша часто, вышла Катя – бледная, с тенями под глазами, но с глазами, что не раз видели смерть и не отводили взгляда. Егор с ребёнком выходил из дверей роддома. Хромая на левую ногу, но держащийся прямо, как подобает бывшему разведчику, он бережно прижимал к груди крошечный свёрток, укутанный в шубу.

– Ну что, Ведун, успели? – спросил Сергей, не оборачиваясь.

– Успели, Старый, – ответил Егор, усаживаясь с дочерью на заднее сиденье.

Почти полтора года назад Катя была военным хирургом в госпитале под Фрунзе. Именно её руки вытащили Егора из комы после того самого боя в Афгане – того, что длился восемь часов в ауле среди глинобитных домиков, когда их группу заперли в одном из дворов, патроны кончились, а связь с командованием прервалась. Там погибла половина их группы. Там Сергей получил контузию. Там Егор получил пулю в бедро и осколок в висок.

Егор познакомился с Катей, когда он впервые открыл глаза – и увидел её взгляд: спокойный, как скальпель, и тёплый – как свет в окне после боя.

Свадьбу сыграли осенью 1988-го – тихо, без оркестра, только близкие. А теперь – дочь.

Время, когда Афган уже почти позади, но раны – еще свежи, а победы – нет.

– Спасибо тебе, Сереж, – выдохнула Катя, устраиваясь рядом с мужем. – Если б не ты и не твоя "Копейка"… Не знаю, как бы мы добрались. Передай отцу поклон – и спасибо за машину.

– О чем ты? – Сергей завёл двигатель. – Святое дело! А батя ждёт вас в гости, когда мелочь подрастет. Уже кашку безмолочную припасает!

– Обязательно приедем, Старый! – отозвался Егор, прижимая дочь ближе.

Их прозвища – Ведун и Старый – родились в Афгане, в тех самых песках, где время течет кровью.

Дом. Подъезд. Третий этаж.

Катя еле держалась на ногах – после кесарева шов ныл при каждом шаге, будто в животе тянули раскалённую проволоку. Егор подставил плечо, и они медленно поднялись по ступеням, покрытым ледяной коркой.

Дверь открыла баба Маня – соседка по коммуналке, санитарка с фронтов Великой Отечественной, а теперь – хранительница всех новорождённых в подъезде.

– Ну, здравствуйте, касатики! Не околели? – она обняла Катю, потом – Егора, потом заглянула в шубу:

– Ах, какая красавица!

Разулись. Егор бережно снял шубу с ребенка и вернул её хозяйке.

– Спасибо тебе, баб Мань…

– Ни че! – махнула она рукой. – Идите отдыхать. Я чайник поставлю.

Когда они входили в свою комнату, баба Маня незаметно перекрестила их за спиной – и ребенка, и родителей. "Пусть ангелы прикроют", – шепнула она, в Бога верила давно… с той самой войны.

Катя уложила дочку в кроватку. Шов на животе пульсировал огнём – после кесарева каждое движение отзывалось в теле, как удар ножом. Она только-только накормила малышку, и та заснула… но через минуту – заплакала.

Молодая мать с трудом поднялась – и в этот миг дверь открылась. Вошёл Егор с подносом: суп, хлеб, стакан чая.

– Лежи. Я сам.

– А сможешь? – слабо улыбнулась она.

– А то! У меня мать – деревенская повитуха, с дипломом и всеми делами. Помнишь? Писала, что пить, чтоб молоко не пропало. И телеграмма пришла – завтра на попутке приедет. Будет помогать.

Он подошёл к кроватке, аккуратно взял дочь. Развернул – поменял тряпичный подгузник, нарезанный из старой простыни. Малышка успокоилась.

– Давай назовём её Анютой? – тихо спросила Катя.

– А-неч-ка… – произнёс Егор по слогам. – Мне нравится. Слышишь, Анна Егоровна? Так тебя мама назвала!

Он наклонился, поцеловал крошечные пальчики.

И в этот миг – Анечка взмахнула ручонкой.

Её ладошка, мягкая, как пух, коснулась левого виска отца – как раз там, где осколок из Афгана оставил шрам под кожей.

Мир сорвался с оси.

В ушах – рев вертушек. Тот самый – над аулом, где глинобитные стены пылали, как костры. Тот, что гремел над ними, когда они сидели заперты в доме без окон, патроны кончились, а "Старый" кричал: "Ведун, прикрой дверь!"

"Су-25" прорвались сквозь дым, с хриплым рёвом сбросили кассеты по окраинам аула – там, где сидели пулемётчики. Земля вздрогнула. Дым стал гуще. Но огонь с флангов прекратился.И вдруг – взрывы. Не врага. Наши.

А в этом хаосе – они.

Двое.

Один – лысый старик с седой косматой бородой, лицом – как у степного пророка, глаза – пронзительные, будто видят сквозь время.

Второй – высокий светловолосый воин с голубыми глазами, в кожаной куртке и под ней – простой льняной тунике, будто сошёл не с полей сражений, а с обложки забытого свитка.

Они стояли внутри дома, у дальней стены, – прозрачные, как дым, – и прикрывали их, хотя у них не было оружия. Просто поднимали руки – и пули врага сворачивали в сторону, будто невидимая стена отводила смерть от живых.

Егор сначала подумал: "Моджахеды…"

Но потом – почувствовал: они не враги. Они стояли между ними и гибелью.

Именно поэтому погибла только половина. Именно поэтому он и Старый – выжили.

А годы спустя он поймет:

Тот старик имеет прямое отношение к его дочери. А тот воин… был Привратником,что ходит между мирами.

Но сейчас – это лишь мелькнувший образ в дыму, тень из будущего, пришедшая спасти прошлое. Или… прошлое, пришедшее спасти будущее?

Перед глазами – не комната, а дым в узких улочках, обожженная глина, крики на незнакомом языке, и два призрака, что стояли между ним и гибелью…

Но сквозь этот кошмар – прорезалось иное:

Две луны на чужом небе. Обе – алые.

Войлок под спиной.

Голос женщины, древний, как земля: "Она – Пробуждающая…"

И – ее собственный голос, тихий, изнутри: "Папа…"

– Егор?.. – Катя тронула его за плечо.

Он вздрогнул.

В комнате – тишина. Дочь улыбалась во сне. За окном – вьюга.

…и что-то родилось не только в колыбели, но и в его костях.

Только сердце стучало, как будто он снова в том ауле…

1

Лето 60 207-е от Закрытия Лунных Троп

Южный континент

Северный, кроваво-красный, как последний отблеск уходящей ночи.В Долине Лугов, в сердце страны Вечного Лета, медленно угасал рассвет. Утреннее светило встречали, уходя на покой, Ночные Стражи** – Южный, ярко-желтый, как пламя новорожденного дня,

Девочка плакала. Уже вторые сутки ее мать не могла разродиться. На южном берегу реки Сол, у догорающего костра, на войлочной подстилке сидели Калио и его дочь Еллы.

– Еллы, дочка, не плачь! – голос отца был твёрд, но в нем дрожала тревога. – Ты ведь уже большая! Все дети рождаются трудно. С мамой всё будет хорошо!

Еллы вскочила. Рясны*** на её висках мелодично звякнули.

– Не двое суток, папа! У теток – меньше дня! А меня мама родила всего за утро! – Кто тебе сказал?! – Старая Айя!

– У неё язык, как змея в пшенице! – буркнул Калио.

Полог откинулся. На пороге появилась Айя – знахарка, нянька Калио, хранительница порогов между жизнью и смертью.В этот миг из юрты, стоявшей неподалёку, донёсся измученный крик роженицы.

– Калио! – голос её был, как удар хлыста. – Сэйя зовет тебя! Время пришло!

– Мужчинам ведь запрещено присутствовать при родах! Боги не одобрят подобного, – нахмурился он. – Я нарушу Запрет, и Великое Колесо покарает нас!

– Я получила Дозволение Богов, мальчик! – хмыкнула знахарка. – Ты идешь или нет? Ребенок ждать не будет! Я чувствую – у тебя родится великий воин! Поверь старой Айе, уулум!

Так его дозволялось называть только ей – с самого детства. На родном языке Айи это слово означало: "сынок".

Калио встал, отряхнул руки о синие шаровары и пошёл к юрте. Дочь последовала за ним.

– Еллы! Упрямая девчонка! – грозно крикнула старуха. – Мать зовёт твоего отца, а не тебя!

– Но, Айя! – заплакала девочка.

– Послушай, – голос знахарки смягчился. – Папа будет помогать мне принимать роды – одна я не справлюсь, ребёнок лежит неправильно. А твоя задача – разжечь огонь. Наноси воду из реки вот в этот чан и вскипяти её.

Старуха выкатила из юрты огромную бадью и поставила у заранее сооружённого очага. – Ты меня понимаешь? Еллы кивнула, схватила ведро, сшитое из воловьей кожи, и со всех ног бросилась к воде.

Айя обернулась. Лицо её вновь стало грозным: у входа в юрту нерешительно стоял Калио, переминаясь с ноги на ногу.

– Ты мужчина или ребёнок? – спросила она. – Я знаю, мужчине нельзя находиться внутри. Но я одна не справлюсь! Боги разрешили тебе быть рядом с ней! Мне нужна твоя помощь. Или ты хочешь, чтобы жена и ребёнок умерли?!

– Побойся богов, женщина! – ответил он – и вошёл внутрь. Айя последовала за ним.

В центре юрты, на войлоке, застеленном чистыми тряпками, лежала Сэйя. Длинные тёмные волосы разметались по подголовнику. Веки были закрыты, под глазами – тёмные круги, след затянувшихся схваток, уже сходящих на нет.

Калио ударил в нос едкий запах пота. Юрту ярко освещали факелы; чад поднимался к отверстию в потолке.

Мужчина тихо подошёл к жене и в растерянности взглянул на сооружение из четырёх столбов – два у изголовья, два у ног.

– Ну, чего уставился? – прикрикнула Айя. – Вон бадья – помой в ней руки. Возьми из корзины простыню, разорви на четыре полосы. Привяжи её руки к этим кольям. Я – ноги.

Калио, сжав зубы, молча повиновался. Он знал: старая нянька знает, что делает.

Сэйя тихо застонала, приоткрыла глаза. Увидев мужа, попыталась улыбнуться – но лицо исказила гримаса боли: схватки ослабевали.

– Потерпи, милая! Осталось совсем немного, – нежно сказала Айя и поднесла к губам роженицы деревянную трубку. – На-ка, закуси зубами.

– Совсем нет схваток, – тревожно произнесла старуха. – Это плохо. Сейчас будем вызывать схватки и потуги – иначе они оба погибнут.

Она положила левую ладонь на живот Сэйи, правую подняла вверх и запела – на непонятном мужчине языке, призывая четыре стихии: огонь, воду, землю, воздух.

И Калио на миг ощутил на себе чей-то тяжёлый, невидимый взгляд – будто из иного мира за ними наблюдало то, что старше времени.

Пламя факелов взвилось под потолок. Воздух задрожал.

Закончив петь, Айя взяла нож и провела лезвием по своей ладони. Сжав кулак, выдавила четыре капли крови на голый живот роженицы и размазала их поперёк.

Сэйя выгнулась дугой. Схватки вспыхнули с новой силой.

– Вот умница! Твой малыш уже выходит в этот мир! – воскликнула Айя. – Еллы! Неси два кувшина воды!

Девочка вбежала, поставила кувшины.

– Ну же, милая, тужись! – подбадривала она Сэйю. – Ещё чуть-чуть… Во-о-от, молодец!

Когда показалась головка младенца, знахарка осторожно развернула его, чтобы легче вышли плечики.

– Ну вот и всё! – произнесла она, держа новорождённую на руках. – Калио, нож дай – перережу пуповину. Еллы, лей воду в бадью, принеси тряпки! Нужно завернуть малышку.

Она передала младенца мужчине.

– Калио, ребенка будешь омывать ты! А я сейчас нужней твоей жене. Дам ей отвар. Она проспит сутки и не вспомнит, когда родился ребёнок.

2

Уставшая, слегка пошатывающаяся, старуха вышла из юрты и опустилась на лавку у очага.

На подносе перед ней лежал послед. Айя внимательно расправила его края, ощупала плоть, вгляделась в узоры прожилок – и осталась довольна.

Она подозвала девочку.

– Еллы, возьми это и отнеси подальше. Завернула в чистую тряпку, – протянула ей свёрток. – Закопай поглубже. Подальше – и поглубже. Под лавкой лежит мотыга. Бери её. А я сейчас оботру твою маму – она сильно ослабла, но скоро придёт в себя.

Когда девочка убежала, Айя вернулась в юрту.

Обтерев Сэйю тёплой водой, сменив под ней пропитанный потом войлок и тряпки, она, кряхтя, подошла к Калио.

Он стоял у очага, держа на руках новорождённую. Пелёнки соскользнули с крошечного плечика – и на свет показалась прядька рыжих волос, яркая, как пламя.

Калио сжал губы. Он помнил ту ночь, когда вернулся с похода и увидел беременную жену.

Помнил, как рвал и метал, как казнил слуг, как выжигал лагеря, ища того, кто осквернил его честь.

Но любовник так и не нашёлся.

А потом… пришло понимание:

Он сам отказался от Сэйи. Ушёл, не простившись, объявив, что разведётся. Практически вынес ей смертный приговор.

Она была одинока. И отчаянна.

– Айя, – голос его был тих, но напряжён, – ты сказала, что у меня родится сын. Но это же девочка… да ещё и…

Он не договорил. Взгляд скользнул по рыжей пряди.

– Успокойся! – отрезала старуха. – Я говорила – великий воин. Не сказала – сын! Не сказала – твоя кровь!

Калио побледнел.

– Но это же… Пророчество…

– Да! – перебила она. – Она – дитя Пророчества! И ты дал ей приют под своим шатром. Ты назвал её своей. Этого достаточно. Ты должен дать ей имя!

– Айя… – он опустил глаза. – Ты знаешь цену этому. Не проще ли… утопить младенца? Сказать, что умерла в родах?

– Даже не думай! – зашипела Айя, и в её голосе зазвучала сила древнего заклятья. – Ты лучше меня знаешь: за убийство Этого ребёнка платить будете не только вы с женой.

Вся ваша ветвь.

Весь народ Вечного Лета, что собран под твоей рукой.

Земля сама отвернётся от вас, и вода станет горькой!

Она шагнула ближе, палец её дрожал от гнева:

– Я тебе говорила – жди!

Ты сам отказался от жены, когда она была опечалена после смерти вашего первого сына!

Ты ушёл, оставив её одну!

А теперь – хлебай последствия своей дури!

Духи предупреждали! Ты не послушал!

Никто тебя не заставлял! Ты отмахнулся, как от мухи!

Затем, с усталостью, будто все силы ушли в эти слова, она прошептала:

– Видимо… Пророчество не обмануть.

Что написано в Великой Книге Судеб – то не переломишь.

– Сколько нам отмеряно? – спросил Имбай.****

Айя замерла. Глаза её закрылись. Она будто прислушивалась к голосу из иного мира.

– Четыре лета, – ответила она, открыв взор. – Но ни слова Сэйе. Ты мне обещаешь?

Она смотрела на него пристально, пронизывающе – и сквозь её глаза на Калио смотрел Тот, Кто Старше Времени. Его тяжёлый взгляд давил на мужчину, как каменная плита.

– Да, – после долгой паузы выдохнул Калио.

– Перед Советом Великих я тебя прикрою! – Айя провела ладонью по лицу, будто смывая пепел прошлого. – Дай имя ребёнку, Калио! Мне нужно сделать амулет. Может… получится обмануть судьбу.

Калио опустил взгляд на дочь. Она открыла глаза – тёмные, как ночь, но над бровью – прядь огненных волос.

Он замер.

"Рыжая…"

Но тут же в памяти всплыл образ тётки Лирры – двоюродной сестры его матери, с волосами цвета заката над пустыней. Её называли «Огненная», и говорили, что в её жилах течёт кровь древних прорицательниц.

"Так бывает, – подумал он. – Кровь спит… и просыпается, когда мир в ней нуждается".

И вдруг ярость прошлого утихла.

В родне его матери – Воинов Севера, иногда рождались рыжие младенцы. Калио вспомнил руки Сэйи, впервые обнявшие его после возвращения. Вспомнил клятву молчания, данную в ночи Богам, под светом Ночных Стражей.

Это – их тайна. Их жертва. Их ребёнок.

– Ирлай, – сказал он. – Я назову её Ирлай.

В этот миг факелы вспыхнули с новой силой, будто сами Боги коснулись пламени.

– Да поможет тебе Великое Колесо! – Айя подняла руки и сотворила защитный жест – два пальца вверх, два вниз, как крест из света и тьмы. – Младенец – Пробуждающая!

– Это значит? – требовательно спросил Калио.

– Она – дитя Бога Смерти, – выдохнула знахарка, и в её голосе не было ни страха, ни надежды – только признание. – Одна из Стражей.

И только Он решает её судьбу.

3

Далеко на Северном континенте.

Лысый худощавый старик с косматой серебристой бородой, доходящей до середины груди, очнулся от тяжкого сна.

Он лежал на ложе, укрытом волчьими шкурами, и окинул взглядом свою избушку из чёрного дерева. Стены хранили молчание веков, полки – пыль забвения.

Давно он не молился Забытым Богам.

Ещё со времён, когда был Стражем.

Но Стражей – бывших не бывает.

Он прислушался к себе.

В груди – тревога, будто земля дрогнула в далёкой земле.

– Показалось, – пробормотал он – и снова погрузился в сон.

И тогда Бог Смерти коснулся его сна.

Он увидел:

На склоне сопки, у логова, мать-волчица с белой грудью – та самая, что много лет назад принесла младенца Кадзэ – металась в тревоге.

В норе – рыжий волчонок, голодный, но не решающийся выйти.

Вся стая – Клан Белых Волков – собралась вокруг, молчаливо, напряжённо.

Они ждали.

Не любого детёныша – того, кто должен прийти.

И на рассвете, когда голод пересилил страх, волчонок выполз – с тихим визгом, осторожно, но неуклонно – и припал к cоску матери.

Стая поднялась. Подошла ближе. Обнюхала. И напряжение спало.

Она – одна из них. Старик вновь проснулся.

Нахмурился. Сел на краю ложа.

– Нет, не может быть… – прошептал он. – Она ещё не родилась… или уже…?

Он подошёл к алтарю – помосту из дуба, вырезанному его учителем, Кадзэ, сыном Бога Смерти.

На нём – череп белой волчицы, кувшин с её кровью, кости первого клана.

Зажёг лучину и масляную лампу.

Достал из шкатулки гадальные кости – чёрные, гладкие, с прожилками, как мороз на слюде.

Бросил в медную чашу.

Руны предназначения.

Перебросил.

Снова – предназначения.

В третий раз – те же руны.

Старик стоял долго. Потом коснулся черепа волчицы – той самой, что нашла его младенцем в снегу и принесла Кадзэ.

В памяти всплыло то, о чём он никогда не знал, но что теперь читал в рунах, будто в древнем свитке:

Великий кабинет в Северной Цитадели. За столом из чёрного железа – Владыка, едва достигший тридцати полных циклов*****. Новый император, взошедший на трон всего два полных цикла назад.

Перед ним – Ведун, в пыли странствий, с глазами, полными ужаса и надежды.

«Государь! – выдохнул он. – На юге родилась Пробуждающая! Страж, рождённый вне Севера – впервые за последние десятки тысяч полных циклов!..

Древние знаки говорят: её судьба связана с Ак Бери, сыном Кадзэ… если он ещё жив.

Владыка встал.

Ак Бери – легенда, исчезнувшая полвека назад.

Но император думал не о нём.

У него было двое сыновей.

Старший – наследник, грозный, прямой, как меч.

Младший – Сакаш, всего на шесть лет старше той, что только что вдохнула первый воздух на юге.

Даже в детстве в нём читалась тишина, что режет острее клинка.

Его не учили Стражи – их давно не было в империи.

Его обучал придворный Ведун: читать следы в пепле, слышать шёпот за стеной, видеть ложь в глазах, ставить щит.

Говорили, он не оставляет следов – даже в снегу.

– Она станет его женой, – сказал Владыка. – Пусть кровь Стражей и кровь императоров станут едины. Тогда ни Хаос, ни Мёртвые Боги не сломят нас.

Он не знал, что Сакаш однажды откажется от этого брака.

Что скажет:

– Она – не дочь союзного дома. Она – Пробуждающая. И я служу не трону, когда стою с ней рядом.

Но тогда он лишь написал письмо,

снарядил «Белого Лебедя»,

отправил печать империи и обруч из чёрного железа с руной Владык Северного континента.

Шторм у Чёрных Скал поглотил их всех.

И никто не знал, что Ак Бери жив…

…и что он уже видел рыжего волчонка во сне —

…и что та девочка, которую прочили в жёны второму сыну Владыки, станет его единственным другом…

…а для мира – последней надеждой.

Ак Бери поднял глаза к потолку, где дым уходил в небо.

– Что ж, пора готовиться…

Пробуждающая вернулась.

И в его голосе – не страх, не надежда, а долг.

Стражей – бывших не бывает.

Они живут по своим законам:

вне государств,

вне времени.

Стражи рождаются только на Севере —

но Пробуждающая – исключение.

И потому – возрождение.

Великое Колесо сделало виток. И он – родоначальник Клана Белых Волков – должен найти свою названную дочь.

**Ночные Стражи – Ночные Стражи – в этой книге так называют две луны, спутники планеты.

***Рясны- украшение в форме подвесок, крепившееся с двух сторон к женскому головному убору или ленте-очелью.

****Имбай – здесь в книге титул правителя, приравнивается по уровню к королю.

***** Полный цикл – в этой книге, это время равное одному году. Год равен четырнадцати циклам. Половина полного цикла равна семи стандартным месяцам. Один цикл – один месяц. Цикл делится на четыре седмицы. Седмица – неделя состоящая из семи дней.

Глава 2 Ирлай

1

Старая Айя солгала на Совете Старейшин.