Пионерское лето 1964 года, или Лёша-Алёша-Алексей

Я отложил роман Драйзера, перевернул влажную и горячую подушку, лениво согласился с Сашкой:

– Да. Сегодня как никогда. Обычно так перед грозой бывает. На речке сейчас хорошо.

Я спрятал книгу под подушку. и толкнул соседа по кровати.

– Сашка, достал я куриные яйца. Пару штук.

– Здорово! Давай завтра утром росу наберём, ― предложил он.

– Договорились. И эксперимент проведём.

За три дня прошедших дня как-то само собой у каждого определился круг общения. Моя компания, это Кузя, Рудый, Ефим и Весло. Когда нас распускают из строя, они собираются возле меня.

Вокруг Глухарёва кучкуются его дружки Матвейка и Катряга, к ним подходит Гоблин и Фрол, хоть Фролов из моего звена. Решка и Ярок были сами по себе, но больше общались с нашей компанией. Мишка Куликов часто отирался рядом с вожатой, либо общался с безобидными пацанами невысокого роста: Асеевым и Митиным. Ефимов хоть и был в нашей компании, но был сам по себе. Кузнецов и Весёлкин часто держались вместе. У Весёлкина была стычка с Матвейкой, и я предложил ему перейти в наше звено.

Ещё утром мы договорились, что он поменяется с Фроловым. Сегодня на тихом часе он так и сделал: свернул свой матрас с простынями и подушкой и сказал Фролову:

– Фрол, подъем. Меняемся.

Колька Глухарёв съязвил:

– Ну и вали отсюда Весло, перебежчик!

– Я к тебе в подданные не нанимался, ― ответил Сергей. ― У нас в Советском Союзе уже сорок семь лет как холуёв нет!

***

После дневного отдыха Сашку я нашёл за зданием отряда в беседке. Он и его сестра читали одну книжку на двоих. «Переворачивать?» ― спросила его Женька.

Он кивнул.

– Сашка, сюда иди, ― позвал я.

Женька недовольно взглянула на меня.

– Что? ― спросил он.

– Иди, покажу кое-что.

– Да мы здесь книжку…

– Идёшь или нет?

– Жень, подожди, я сейчас, ― пообещал Сашка своей сестре и подбежал ко мне.

Я показал куриные яйца: «Проверим?» Он повернулся к Женьке и сказал виновато: «Женя, мне на время отлучиться нужно. Дело есть. Ты читай одна, я потом догоню». Его Женька скривила недовольно физиономию.

***

За столовой мы нашли соломинку, иголка у меня уже была, осталось решить, кто через соломинку выпьет содержимое яиц. Ни я, ни Сашка пить сырые яйца не хотели. Пошли искать добровольца. Искать его долго не пришлось. Возле отряда увидели Кольку Асеева со звена Бэ. Этот обжора точно согласится. Я не ошибся, когда спросил:

– Аська, нам для эксперимента скорлупа яиц нужна. Сумеешь через соломинку содержимое яйца выпить? Яйца свежие!

– Смогу. А что мне за это будет?

– При тебе эксперимент по антигравитации проведём и Нобелевскую премию на троих поделим, ― пошутил я.

– А это много? ― не поняв шутки, спросил Асеев.

– На мороженое хватит.

– Идёт!

В первом яйце иголкой удалось проткнуть отверстие, но оно лопнуло у меня в руках, из второго Аська, пыхтя как паровоз, высосал белок; с желтком пришлось повозиться, не получалось. Пришлось увеличить отверстие. В конце концов, всё вышло как надо.

– Ждём утро, ― сказал я Сашке. ― Разбужу на восходе. Пойдём росу собирать.

– Согласен.

– А когда эксперимент? Не обманете? ― спросил Асеев.

– Завтра перед обедом, ― ответил Сашка. ― Позовём.

***

Через какое-то время, как условились с Сашкой, я сбежал с дежурства, и мы пошли в кружок технического творчества. Когда заканчивали обклеивать воздушный шар бумагой, пришла Пирогова с Женькой Панус.

– Что, ищут меня? ― спросил я у Верки.

– Просто посмотреть пришли, что вы делаете.

– Это что у вас, колпак будет? ― спросила Женька.

– Точно, колпак! ― улыбнулся Сашка. ― Вот увидишь, как этот «колпак» в небо полетит на «День открытия смены».

– А как полетит?

– В баночке зажигаем вату, огонь греет воздух, воздух поднимает его в небо. Ночью это здорово будет!

– Я думала у вас какой-то секрет, а у вас просто китайский фонарик. Подумаешь… ― сказала она и брезгливо потрогала пальчиком бумагу обшивки.

– А почему китайский фонарик? ― удивился я.

– Потому что то, что вы делаете, это китайский фонарик ― так это называется! В век нейлона, лайкры и кримплена ― из бумаги китайский фонарик сделать? Вот невидаль…

– Вот, блин, а я и не знал, ― удивился я. ― Откуда ты это знаешь?

– Книжки читать нужно.

– А мы с Лёшкой думали, что дирижопель делаем, ― сказал Сашка.

– Сам ты дирижопель! ― хлопнула его по лбу Женька.

– Пусть это будет пионерский воздушный фонарик, ― предложила Пирогова.

– Отлично, ― похвалил я. ― Так мы его и назовём, а то всё с Сашкой думаем-гадаем, как его назвать, то ли это сратьисать, то ли сатьисрать, в смысле стратостат, ― как гадали бабки в анекдоте, то ли это дирижопель, как им дед объяснил.

– И ты туда же, ― упрекнула меня Пирогова.

– А кто его вам разрешит в небо запускать? ― спросила Женька.

Я не ожидал этого, поскрёб подбородок и задумался, как это мне сразу в голову не пришло? Да, Яков Моисеевич разрешил его сделать, но разрешение запустить нужно спрашивать, как минимум у Гены-барабанщика, а то и у директора!

– Какое разрешение? Запустим и всё! ― сказал Сашка.

– Подожди, ― остановил я его, ― а ведь она права. По шее получим, если запустим без разрешения. Давай-ка о шаре ни слова, а я попробую получить разрешение у Белобородова.

– А вы хоть пробовали, полетит эта «штука» у вас или нет? Чего зря разрешение спрашивать? Может и не полетит вовсе? ― Женька скептически посмотрела на шар.

– Ну ты, полегче! ― возмутился Сашка. ― Ещё как полетит. Что мы, зря его делали?

– Подожди, ― остановил я Сашку. ― Опять она права. Надо сначала самим испытать. Давайте сразу послу ужина уйдём на просеку и испытаем. Пойдёте с нами? ― спросил я девчонок.

– Какую просеку? ― вопросительно посмотрела на меня Женька.

– За туалетом. Просека ЛЭП, ― уточнил я.

– Пойдём. Вера, ты пойдёшь? ― спросила Женька.

– Пойду!

– Договорились, ― сказал я.

***

Перед ужином я забрал Юрку Круглова, прихватил Сашка Парус, и мы сбегали в гараж к Лукичу, навели марафет в столярке и покрасили у него шкафчик и полку краской. Он с довольной улыбкой наблюдал за нашей работой. В отряд вернулись вовремя: горнист уже сыграл сигнал сбора к столовой:

Бе-ри лож-ку, бе-ри хлеби са-ди-ся за о-бед!

Речь шла об ужине, но сигнал от этого не менялся. В столовой, когда сели за стол, Женька взглянула на Сашкины руки и скомандовала:

– Так, руки мыть! ― Посмотрела на меня и добавила: ― И ты тоже!

– Жень, да это краска. Она не отмывается. Мы мыли руки.

– Что ты перед ней оправдываешься? ― остановил я Сашку. ― Не сестра у тебя, а не знаю кто!

– Ты что, не понял? ― сказала она Сашке.

Сашка встал, виновато посмотрел на меня и пошёл к умывальнику, что на входе в зал. Я за компанию пошёл за ним следом.

– Вот видишь, не отмывается, ― протянул ладошки Сашка сестре, когда мы вернулись к столу.

– Рубашку застегни, ― потребовала Женька.

Сашка застегнул пуговицу на рубашке, пододвинул к себе тарелку и потянулся за хлебом. Концы галстука окунулись в тарелку.

– Галстук поправь, что ты как чушка!

Сашка, отвернувшись, щелчками отряхнул кончики, развернул галстук узлом назад и дурашливым голосом заявил: «Как наденешь галстук, береги его, а как сел обедать ― разверни его!». За слюнявчик сойдёт, чтобы рубашку не испачкать, ― пояснил он.

Пирогова с осуждением посмотрела на Сашкино святотатство и боязливо оглянулась вокруг.

– Знаете, как по-научному пустота? ― спросила Женька и трижды постучала костяшками пальцев Сашке по лбу, сопроводив это словами: ― Тук-тук-тук! Вакуум. Торичеллиева пустота! ― констатировала она и, повернувшись, переключила на меня внимание. ― Ты его не лучше. Два сапога ― пара!

Сашка вернул галстук на место и потёр лоб ладошкой. Я обиделся на слова Женьки.

– Нет, если бы у меня такая сестра была, ― сказал я Пироговой, ― я бы в детдом ушёл жить.

– А если бы у меня такой брат был, как ты, ― сказала мне Женька, ― я бы уксусом отравилась!

– Хорошо, что на ужин молоко не дают, ― сказал я.

– Почему? ― спросил Сашка.

– От твоей сестры оно бы без всякого уксуса скисло.

– Ха-ха, ― два раза! ― заявила Женька.

– Да перестаньте вы! ― упрекнула Пирогова.

Дальше ужинали молча. Когда мы допивали компот, я сказал:

– Сашка, стакан!

– Понял, ― ответил он.

Свой стакан я спрятал в карман шорт. Также сделал и Сашка.

– Зачем вам стаканы? ― заинтересовалась Женька.

– Лимонад будем пить, а тебе не дадим, ― ответил я.

Она смерила меня скептическим взглядом.

– Враль несчастный!

– Нет, ― не согласился я, ― счастливый враль!

– Просто враль, ― ответила Женька.

– Что вы цепляетесь всегда друг к другу? ― остановила нас Пирогова. ― Делать нечего? Печенин, на просеку нам с Женей приходить?

– Приходите. Мы же договорились.

***

После ужина мы с девчонками встретились за туалетом. Нам с Сашкой удалось незаметно пронести туда воздушный фонарик. Осторожно, чтобы не повредить его ветками кустарника мы вышли на просеку ЛЭП. В кармане шорт у меня был пузырёк с бензином, спички и катушка толстых ниток. Чтобы фонарь не улетел, я привязал нитку к корзине фонарика. «Начинаем эксперимент!» ― объявил я девчонкам и оглянулся на Сашку.

– Сашка.

– А?

– Держи фонарь, говорю! Пусть он у тебя на ладошках лежит. Выше его подними!

Я смочил вату бензином, положил её в баночку, привязанную к воздушному фонарику, и спросил девчонок:

– Начинаем?

– Да! ― ответила Женька.

Полетит или не полетит, думал я. Зря девчонок позвал, вдруг не полетит? Отступать было поздно.

Я поджёг вату и подбодряя себя, крикнул: «Гоп-ля!» Вначале ничего не было, и я подумал, что всё, опозорился со своим фонарём! Но вот фонарь оторвался от Сашкиных ладошек и сначала медленно, потом быстрее, начал подниматься в воздух. Вот уже он выше наших голов, выше кустарника…

– За нитку держи, улетит! ― крикнул мне Сашка.

Девчонки запрыгали и захлопали в ладоши. Я схватил катушку, но видимо сильно дёрнул за нитку, фонарик наклонился, огонёк пробежал по шпагату, на котором висела баночка с ватой, вата выпала и фонарик, покачиваясь, медленно упал на куст орешника.

–Уу-у-у… ― выдохнули девчонки.

– Ну что ж ты… ― упрекнул меня Сашка.

Чтобы оправдаться, я сумничал: как-то патологоанатом изрёк: «Благодаря моему профессионализму, причина установлена: покойник умер от вскрытия».

– Ну-ну… ― скептически взглянула на меня Женька, не оценив мою тираду.

Сашка снял фонарик с куста. Мы осмотрели его. В одном месте, сбоку, бумага была порвана и шпагат отгорел. «Все поправимо, ― утешил я Сашку. ― Сейчас прямо и отремонтируем». Можно спрашивать разрешение ― не опозоримся».

***

Перед отбоем мы с Сашкой подошли к нашей воспитательнице.

– Сталина Ивановна, ― обратился я, ― в кружке технического творчества мы сделали воздушный шар и хотели бы запустить его, когда стемнеет, в «День открытия смены», попросите директора, чтобы разрешил.

– Ну что у вас там ещё за глупости, что за воздушный шар? ― спросила она.

– Поджигаем вату, смоченную в бензине, огонь греет воздух внутри шара, ― шар летит!

– Ну вот, баловство с огнём. Упадёт ваш шар на крышу или в лес и наделает пожар. И просить не буду, и выбросьте всё это из головы. У меня от вас у самой голова как шар! Ступайте, да не вздумайте сами в небо запускать, а то я устрою вам счастливую жизнь!

– Ну что съели? ― сказал Сашка, когда мы отошли.

– Знаешь, как Владимир Ильич сказал: «Мы пойдём другим путём!»

– Каким?

– Пока не знаю, но что-нибудь обязательно придумаю. Время ещё есть!

Но вот раздался сигнал горна:

Спа-а-ать, спааать, по пала-а-атам!Пии-ааанераа-ам и важа-а-атым!

Уже после отбоя, в постели я перебирал разные варианты и решил, что всё-таки Пирогова неглупая девчонка. «Пусть это будет пионерский воздушный фонарик» ― это её слова. Добавим к этому Ленина, назовём наш «дирижопель» звёздочкой Ильича, и кто нам откажет его запустить? Довольный, что нашёл решение, я улыбнулся и шепнул сам себе пришедшие на ум вирши:

Добьюсь, увидим мы в полётевоздушный шар ― наш «дирижопель».Нам сам Ильич укажет путь,как руководство обмануть,или как пишут на заборе,помягче как бы вам сказать,начальство наше объе-е……горить!

Весной я в захлёб прочитал хрестоматию российской поэзии серебряного века и, видимо, заразился рифмоплётством. Иногда это невольно прорывается наружу. Не удержался, вспомнил своё последнее:

Небо ветром хлещетпо траве пахучей,хитрым глазом блещетсолнце из-за тучи.Я иду по тропке,поднимаясь в гору.На вершине сопкилес туманом тронут.Путь мой недалече:там, на горизонте,я возьму на плечинеба край и Солнце!

Его напечатали в краевой молодёжной газете, сопроводив парой строк обо мне. А через неделю от редакции на моё имя пришёл почтовый перевод, три рубля с копейками! Вообще-то, к своим «опусам» я отношусь критически, держу свои вирши при себе, надеясь, что рифмоплётство, как болезнь-ветрянка, пройдёт сама собой. Но получить гонорар было приятно. Тем более, что он был первым в моей жизни.

Понятно, что без хитрости с воздушным шаром не обойтись. У меня уже слипались глаза. Сквозь полудрёму слышал болтовню пацанов с дальнего конца палаты:

– …а кто кино видел «Сорок девять дней» про наших солдат, которых на Дальнем Востоке на самоходной барже в море унесло? ― спрашивал кто-то.

– Это ты о Зиганшине, Крючковском, Поплавском и Федотове? ― поинтересовался другой мальчишка.

– О ком же ещё! Они сорок девять дней без еды в океане были. Потом их в Тихом океане американцы подобрали.

– И что с ними сделали, арестовали, пытали?

– Сам ты «пытали». Уговаривали предателями стать, у них, у капиталистов, остаться жить. Даже деньги большие обещали. В их деньгах. Нашли дураков! Что они, мальчиши-плохиши, за банку варенья Родину продавать? У нас и так скоро всё бесплатно будет. Да и кто б согласился в загнивающем капитализме жить, где всякая эксплуатация рабочего человека и голод от безработицы? Их после этого в Кремле орденами Красной Звезды наградили. Не верите? Это даже в газете «Правда» написали, понятно?

– Кто об этом не знает. Все это знают! ― сказал кто-то, ― и песню про них сочинили. Там такие слова есть:

Вас унёс океан от родной земли,вьюга и ураган в наступленье шли,но верность родной Отчизневы в сердце своём сберегли…

― А что они ели? ― поинтересовался кто-то, судя по голосу, Гоблин.

– Вот, что они ели, ― сказал кто-то с дальнего угла и выдал на мотив американской буги-вуги:

Зиганшин-буг, Зиганшин-рок,Зиганшин съел второй сапог.Федотов тоже ждать не стали от него не отставал!

Декламатор замолчал. Мотив буги-вуги мне интересен. Не хватало какой-то изюминки. Пришлось в полудрёме придумать и добавить четыре строчки. Вслух, что пришло в голову, я не озвучил:

Крючковский ночь, Поплавский день…жевали кожаный ремень,а что друг друга не… поели,аж американцы… ох, у-у……дивились!

Я повернуться на бок, удобнее поправил подушку и закрыл глаза. Уже третий день в пионерском лагере, но совсем не вспоминаю о доме, о маме. В палате то и дело раздаются шорохи, приглушённый шёпот, сдавленный смех. Поскрипывают кровати тех, кто не мог заснуть. Всё успокоились, и стало тихо. В окне на противоположной стене палаты видна золотистая дорожка Млечного пути. Здесь, за городом, необычайно яркие звезды. Стрекочут кузнечики, квакают лягушки…

Клонит в сон, я перестаю думать. Перед глазами меняют очертания светлые бесформенные пятна, облако, похожее на парус, плывёт по бесцветному небу. Сон обволакивает сознание, мелькнуло лицо Пироговой, её глаза… Череда меняющихся картинок. Мы идём с ней вниз по косогору. Вот я несу её на руках. Верочка собирает землянику… Какая-то сила подхватывает меня вверх, к облаку, на которое я смотрел при разговоре с Осиповой. Но это не облако, а тёмный вакуум… торричеллиева пустота, о которой упоминала за обедом Женька. Я ничуть не сопротивляюсь этому, потому что знаю, что это просто мой сон…

Глава 7. Антигравитация. Баня. Ленка Жданова. Стенная газета

День четвёртый, 13 июня, суббота

Проснулся я и вспомнил, Пирогова приснилась. Я нёс её на руках по заросшей травой полянке, а потом мы собирали землянику. Знаю, ягоды земляники зелёные, а снится, что уже поспели. Ну, вакуум ― это понятно, Женька про вакуум недавно говорила. Анализировать сон было некогда. Нужно торопиться. Я встал и тихонько разбудил Сашку.

– Я первым выйду, затем ты, ― сказал я ему.

– Хорошо, ― прошептал он.

– Стакан не забудь.

Стараясь не шуметь, я надел кеды, взял стакан и в трусах вышел из отряда. Было сыро и прохладно. Я поёжился и пожалел, что не надел майку. Вскоре из отряда вышел и Сашка, тоже без майки.

– Где стакан? ― шепнул я.

– Забыл. Принесу.

– Что уж теперь, одного хватит.

– Куда?

– К туалету. За ним собирать будем.

Опасаясь прикасаться к мокрым деревьям, уклоняясь от веток орешника, мы вошли в лес. Сашка поскользнулся и ухватился за ствол молодой берёзки.

– Блин! Ты что опупел? ― возмущённо прошептал я, втягивая голову в плечи от холодных капель росы, окативших меня с головы до ног.

– Я не хотел, ― прошептал он в ответ.

…Росу собирали, стряхивая капли с листьев.

– Гляди, ― тронул меня за плечо Сашка, и указал на тропинку.

По тропинке в нашу сторону вприпрыжку шла-бежала Жданова, подружка Пироговой. Она без юбки, блузка не полностью застёгнута на пуговки, видны и её белые трусики. Интересно наблюдать за человеком, уверенным, что его никто не видит. В туалет Жданова не пошла, присела за кустами. Правильно, заходить в туалет нужно с большой опаской: запах хлорки, полумрак… Нам с Сашкой видна только её макушка. Она по-маленькому. Когда встала, Сашка не сдержался, крикнул: «Гав!»

Жданова испуганно оглянулась в нашу сторону, вряд ли она могла нас увидеть, вскочила и побежала к отряду.

– Зачем? ― упрекнул я Сашку, ― Ты сам по-маленькому в туалет разве ходишь? Газовая камера там как в Освенциме!

Хлорку обновляли еженедельно. Ночью в туалет, которому соответствовало название «клозет» или «нужник», нужно заходить с большой осторожностью: полумрак, можно провалиться в очко, потом не отмоешься.

– Да ладно, что случилось? Ничего не случилось! Мы же никому не расскажем? Я нет, ― сказал Сашка.

– И я нет.

Симпатичная подружка у Пироговой, подумал я, глядя ей вслед. Росы уже набралось достаточно. Нам много и не надо. Есть на дне стакана ― и хватит. Прозвучал сигнал горна «Подъем!», скоро на зарядку.

Со стороны площадки построений из громкоговорителя донеслась песня:

…На зарядку, на зарядкуГорн певучий нас зовёт!На зарядку! На травинках…

Стало понятно, что погода, ранее прохладная, установилась, перестал моросить дождь, подсохли лужи на дорожках, но небо ещё было затянуто серым: облака не облака, а солнца нет.

…Стынут капли серебраУтро доброе долинаУтро доброе гора!

На зарядке я в первом ряду. Мозолит глаза стенд с плакатом: «Мускул свой, дыхание и тело ― тренируй с пользой для военного дела!»

Когда зарядка окончилась, в дверях я столкнулся с Пироговой. Она, пропуская меня, покраснела. Я смутился от того, что она подумала, что я посмотрел на её майку. И не думал даже…

***

– Сегодня, ― на утреннем построении объявила Сталина Ивановна, ― банный день, медосмотр, а после ужина ― кино. Внимание, ― сказала она, ― по технической причине помывка будет не в душе, а с выездом в баню. Шефы пришлют автобусы.

Суббота в пионерском лагере всегда праздник. Тем более, поездка в баню в соседнее село Победа. В этом посёлке расположено отделение какого-то совхоза. А кино… кто же не любит кино?

Политинформацию должна была проводить старшая пионервожатая, Фролова Елена Матвеевна, но она задерживалась. Пионервожатая девчонок, Лариса Семёновна, чтобы занять нас, сказала, что вчера Председатель совета министров СССР Никита Сергеевич Хрущёв и руководитель Германской демократической республик Вальтер Ульбрихт подписали Договор о дружбе сроком на двадцать лет.

Я прикинул, когда этот срок закончится. Это же тысяча девятьсот восемьдесят четвёртый год! Целая вечность. У нас уже коммунизм, полёты на Марс, я ― уже старикашка, со годами далеко за тридцать.

Федотовой всё не было. Лариса Семёновна оглянулась на входную дверь, беспокойно посмотрела на наручные часики и задала вопрос:

– Ребята, что вы знаете о герое гражданской войны Василии Ивановиче Чапаеве?

Круглов наклонился ко мне и тихонько сказал:

– Анекдоты мы знаем. Рассказать? ― спросил он и прошептал: ― Сидит Петька на рельсе железнодорожном. Подходит Чапаев и говорит ему: «Подвинься».

Я улыбнулся и шепнул ему:

– Я тоже о Чапаеве рассказать могу.

– Печенин, Круглов, о чём вы там шепчетесь? ― строго взглянула на нас Лариса Семёновна.

– О Чапаеве, только это анекдоты, ― всё ещё улыбаясь по инерции, ответил я.

– Я вот устрою вам анекдоты! ― пригрозила вожатая.

– Так они идеологически выдержанные, о том, как Чапаев мечтал о наступлении коммунизма.

– Ну, что ж, встань и расскажи, если по теме. Мы тоже тебя послушаем.

Я встал и сказал:

– Как-то герой гражданской войны Василий Иванович Чапаев говорит своему ординарцу: «Вот, Петька, доживём мы с тобой до коммунизма, построим консерваторию…»

– Хорошо, ― одобрительно кивнув, сказала Лариса Семёновна и обратилась к отряду: ― Да, ребята, в трудное время гражданской войны борцы за Советскую власть мечтали о построении коммунизма. Хорошая история. Только почему ты её анекдотом назвал?

– Так я не окончил. Можно продолжу?

Лариса Семёновна с сомнением посмотрела на меня, но кивнула.

– Продолжай.

– …доживём до коммунизма, сказал Чапаев, ― продолжил я, ― построим консерваторию и оградим её высоким забором. Петька спрашивает Чапаева: «Василий Иванович, а зачем консерваторию высоким забором?», а тот ему объясняет: «Как зачем? Чтобы контра консервы не тырила!»

Ребята и некоторые девчонки заулыбались, а Лариса Семёновна покраснела и отчитала меня:

– Ну, Печенин, не ожидала я от тебя такого. Вот расскажу вашей Ирине Николаевне, она тебе такой анекдот задаст, обхохочешься!

Погрозив мне пальцем, она отчитала отряд:

– Прекратить улыбки! Меня слушать. В баню наш отряд, едет после первого отряда. К десяти часам быть готовым к построению. Взять нижнее белье, банное полотенце и мыло. Там же обменяем форму. Наконец появилась старшая пионервожатая, Федотова Елена Матвеевна.

– Ребята, – без вступления начала она, – вы пионеры второй ступени. За эту пионерскую смену вы должны подготовиться к присвоению вам очередной, третьей ступени роста. Что для этого нужно сделать? Сделать нужно многое, приложить много усилий. Это и сдача нормативов БГТО и усвоение знаний, необходимых пионеру третьей ступени… Вождь мирового пролетариата утверждал: «Мало того, что вы должны объединить все свои силы, чтобы поддержать рабоче-крестьянскую власть против нашествия капиталистов. Но этого недостаточно. Вы должны построить коммунистическое общество». И вот, поколение, говорил Ленин, – продолжила она, – которому теперь пятнадцать лет и которое через десять-двадцать лет будет жить в коммунистическом обществе, должно все задачи своего учения ставить так, чтобы каждый день молодёжь решала практически ту или иную задачу общего труда, пускай самую маленькую, пускай самую простую.

Ребята, – обратилась к нам Елена Матвеевна, – на следующем занятии мы побеседуем с вами о том, каким должен быть комсомолец и ознакомься с Уставом ВЛКСМ.

Затем слово взяла Лариса Семёновна и «обрадовала», заявив, что сегодня мы должны разучить песню о Щорсе, который погиб в бою с белогвардейцами. Слова песни накануне размножили, переписав много раз, наши девочки. Тетрадные листки пошли по рукам. Достался и мне. Я был удивлён: почерк Пироговой. Вот так удача! Её почерк я хорошо знаю! Пробежал глазами: слова М. Голодного, музыка М. Блантер:

Хлопцы, чьи вы будетеКто вас в бой ведёт?Кто под красным знаменемРаненый идёт?»«Мы сыны батрацкие,Мы за новый мир,Щорс идёт под знаменемКрасный командир,

– ну, и так далее…

– Убил бы к чёртовой бабушке обоих! ― возмущался Весёлкин, когда мы вышли на улицу.

– Кого убил бы? ― спросил Кузя.

– Да этих, напишут всякую чушь, а ты заучивай! Что здесь, школа, что ли? И летом не дают отдыхать! Не буду учить!