Собрание сочинений. Иллюстрированное издание

1829

«Подъезжая под Ижоры…»

Подъезжая под Ижоры,Я взглянул на небесаИ воспомнил ваши взоры,Ваши синие глаза.Хоть я грустно очарованВашей девственной красой,Хоть вампиром именованЯ в губернии Тверской,Но колен моих пред вамиПреклонить я не посмелИ влюбленными мольбамиВас тревожить не хотел.Упиваясь неприятноХмелем светской суеты,Позабуду, вероятно,Ваши милые черты,Легкий стан, движений стройность.Осторожный разговор,Эту скромную спокойность,Хитрый смех и хитрый взор.Если ж нет… по прежню следуВ ваши мирные краяЧерез год опять заедуИ влюблюсь до ноября.

Приметы

Я ехал к вам: живые сныЗа мной вились толпой игривой,И месяц с правой стороныСопровождал мой бег ретивый.Я ехал прочь: иные сны…Душе влюбленной грустно было,И месяц с левой стороныСопровождал меня уныло.Мечтанью вечному в тишиТак предаемся мы, поэты;Так суеверные приметыСогласны с чувствами души.

«На холмах Грузии лежит ночная мгла…»

На холмах Грузии лежит ночная мгла;Шумит Арагва предо мною.Мне грустно и легко; печаль моя светла;Печаль моя полна тобою,Тобой, одной тобой… Унынья моегоНичто не мучит, не тревожит,И сердце вновь горит и любит – оттого,Что не любить оно не может.

«Жил на свете рыцарь бедный…»

Жил на свете рыцарь бедный,Молчаливый и простой,С виду сумрачный и бледный,Духом смелый и прямой.Он имел одно виденье,Непостижное уму,И глубоко впечатленьеВ сердце врезалось ему.Путешествуя в Женеву,На дороге у крестаВидел он Марию Деву,Матерь Господа Христа.С той поры, сгорев душою,Он на женщин не смотрел,И до гроба ни с одноюМолвить слова не хотел.С той поры стальной решеткиОн с лица не подымалИ себе на шею четкиВместо шарфа привязал.Несть мольбы Отцу, ни Сыну,Ни Святому Духу ввекНе случилось паладину,Странный был он человек.Проводил он целы ночиПеред ликом Пресвятой,Устремив к ней скорбны очи,Тихо слезы лья рекой.Полон верой и любовью,Верен набожной мечте,Ave, Mater Dei[66] кровьюНаписал он на щите.Между тем как паладиныВ встречу трепетным врагамПо равнинам ПалестиныМчались, именуя дам.Lumen coelum, sancta Rosa![67]Восклицал в восторге он,И гнала его угрозаМусульман со всех сторон.Возвратясь в свой замок дальный,Жил он строго заключен,Всё безмолвный, всё печальный,Без причастья умер он.Между тем как он кончался,Дух лукавый подоспел,Душу рыцаря сбиралсяБес тащить уж в свой предел:Он-де Богу не молился,Он не ведал-де поста,Не путем-де волочилсяОн за матушкой Христа.Но Пречистая, конечно,Заступилась за негоИ впустила в царство вечноПаладина своего.

Из Гафиза

(Лагерь при Евфрате)

Не пленяйся бранной славой,О красавец молодой!Не бросайся в бой кровавыйС карабахскою толпой!Знаю: смерть тебя не встретит;Азраил, среди мечей,Красоту твою заметит —И пощада будет ей!Но боюсь: среди сраженийТы утратишь навсегдаСкромность робкую движений,Прелесть неги и стыда!

Олегов щит[68]

Когда ко граду КонстантинаС тобой, воинственный варяг,Пришла славянская дружинаИ развила победы стяг,Тогда во славу Руси ратной,Строптиву греку в стыд и страх,Ты пригвоздил свой щит булатныйНа цареградских воротах.Настали дни вражды кровавой;Твой путь мы снова обрели.Но днесь, когда мы вновь со славойК Стамбулу грозно притекли,Твой холм потрясся с бранным гулом,Твой стон ревнивый нас смутил,И нашу рать перед СтамбуломТвой старый щит остановил.

Дорожные жалобы

Долго ль мне гулять на светеТо в коляске, то верхом,То в кибитке, то в карете,То в телеге, то пешком?Не в наследственной берлоге,Не средь отческих могил,На большой мне, знать, дорогеУмереть Господь судил,На каменьях под копытом,На горе под колесом,Иль во рву, водой размытом,Под разобранным мостом.Иль чума меня подцепит,Иль мороз окостенит,Иль мне в лоб шлагбаум влепитНепроворный инвалид.Иль в лесу под нож злодеюПопадуся в стороне,Иль со скуки околеюГде-нибудь в карантине.Долго ль мне в тоске голоднойПост невольный соблюдатьИ телятиной холоднойТрюфли Яра поминать?То ли дело быть на месте,По Мясницкой разъезжать,О деревне, о невестеНа досуге помышлять!То ли дело рюмка рома,Ночью сон, поутру чай;То ли дело, братцы, дома!..Ну, пошел же, погоняй!..

«Зима. Что делать нам в деревне? Я встречаю…»

(2 ноября)

Зима. Что делать нам в деревне? Я встречаюСлугу, несущего мне утром чашку чаю,Вопросами: тепло ль? утихла ли метель?Пороша есть иль нет? и можно ли постельПокинуть для седла, иль лучше до обедаВозиться с старыми журналами соседа?Пороша. Мы встаем, и тотчас на коня,И рысью по полю при первом свете дня;Арапники в руках, собаки вслед за нами;Глядим на бледный снег прилежными глазами;Кружимся, рыскаем и поздней уж порой,Двух зайцев протравив, являемся домой.Куда как весело! Вот вечер: вьюга воет;Свеча темно горит; стесняясь, сердце ноет;По капле, медленно глотаю скуки яд.Читать хочу; глаза над буквами скользят,А мысли далеко… Я книгу закрываю;Беру перо, сижу; насильно вырываюУ музы дремлющей несвязные слова.Ко звуку звук нейдет… Теряю все праваНад рифмой, над моей прислужницею странной:Стих вяло тянется, холодный и туманный.Усталый, с лирою я прекращаю спор,Иду в гостиную; там слышу разговорО близких выборах, о сахарном заводе;Хозяйка хмурится в подобие погоде,Стальными спицами проворно шевеля,Иль про червонного гадает короля.Тоска! Так день за днем идет в уединенье!Но если под вечер в печальное селенье,Когда за шашками сижу я в уголке,Приедет издали в кибитке иль возкеНежданная семья: старушка, две девицы(Две белокурые, две стройные сестрицы), —Как оживляется глухая сторона!Как жизнь, о боже мой, становится полна!Сначала косвенно-внимательные взоры,Потом слов несколько, потом и разговоры,А там и дружный смех, и песни вечерком,И вальсы резвые, и шепот за столом,И взоры томные, и ветреные речи,На узкой лестнице замедленные встречи;И дева в сумерки выходит на крыльцо:Открыты шея, грудь, и вьюга ей в лицо!Но бури севера не вредны русской розе.Как жарко поцелуй пылает на морозе!Как дева русская свежа в пыли снегов!

Зимнее утро

Мороз и солнце; день чудесный!Еще ты дремлешь, друг прелестный —Пора, красавица, проснись:Открой сомкнуты негой взорыНавстречу северной Авроры,Звездою севера явись!Вечор, ты помнишь, вьюга злилась,На мутном небе мгла носилась;Луна, как бледное пятно,Сквозь тучи мрачные желтела,И ты печальная сидела —А нынче… погляди в окно:Под голубыми небесамиВеликолепными коврами,Блестя на солнце, снег лежит;Прозрачный лес один чернеет,И ель сквозь иней зеленеет,И речка подо льдом блестит.Вся комната янтарным блескомОзарена. Веселым трескомТрещит затопленная печь.Приятно думать у лежанки.Но знаешь: не велеть ли в санкиКобылку бурую запречь?Скользя по утреннему снегу,Друг милый, предадимся бегуНетерпеливого коняИ навестим поля пустые,Леса, недавно столь густые,И берег, милый для меня.

«Я вас любил: любовь еще, быть может…»

Я вас любил: любовь еще, быть может,В душе моей угасла не совсем;Но пусть она вас больше не тревожит;Я не хочу печалить вас ничем.Я вас любил безмолвно, безнадежно,То робостью, то ревностью томим;Я вас любил так искренно, так нежно,Как дай вам Бог любимой быть другим.

«Брожу ли я вдоль улиц шумных…»

Брожу ли я вдоль улиц шумных,Вхожу ль во многолюдный храм,Сижу ль меж юношей безумных,Я предаюсь моим мечтам.Я говорю: промчатся годы,И сколько здесь ни видно нас,Мы все сойдем под вечны сводыИ чей-нибудь уж близок час.Гляжу ль на дуб уединенный,Я мыслю: патриарх лесовПереживет мой век забвенный,Как пережил он век отцов.Младенца ль милого ласкаю,Уже я думаю: прости!Тебе я место уступаю:Мне время тлеть, тебе цвести.День каждый, каждую годинуПривык я думой провождать,Грядущей смерти годовщинуМеж их стараясь угадать.И где мне смерть пошлет судьбина?В бою ли, в странствии, в волнах?Или соседняя долинаМой примет охладелый прах?И хоть бесчувственному телуРавно повсюду истлевать,Но ближе к милому пределуМне всё б хотелось почивать.И пусть у гробового входаМладая будет жизнь играть,И равнодушная природаКрасою вечною сиять.

Кавказ

Кавказ подо мною. Один в вышинеСтою над снегами у края стремнины:Орел, с отдаленной поднявшись вершины,Парит неподвижно со мной наравне.Отселе я вижу потоков рожденьеИ первое грозных обвалов движенье.Здесь тучи смиренно идут подо мной;Сквозь них, низвергаясь, шумят водопады;Под ними утесов нагие громады;Там ниже мох тощий, кустарник сухой;А там уже рощи, зеленые сени,Где птицы щебечут, где скачут олени.А там уж и люди гнездятся в горах,И ползают овцы по злачным стремнинам,И пастырь нисходит к веселым долинам,Где мчится Арагва в тенистых брегах,И нищий наездник таится в ущелье,Где Терек играет в свирепом веселье;Играет и воет, как зверь молодой,Завидевший пищу из клетки железной;И бьется о берег в вражде бесполезнойИ лижет утесы голодной волной…Вотще! нет ни пищи ему, ни отрады:Теснят его грозно немые громады.

Монастырь на Казбеке

Высоко над семьею гор,Казбек, твой царственный шатерСияет вечными лучами.Твой монастырь за облаками,Как в небе реющий ковчег,Парит, чуть видный, над горами.Далекий, вожделенный брег!Туда б, сказав прости ущелью,Подняться к вольной вышине!Туда б, в заоблачную келью,В соседство Бога скрыться мне!..

Воспоминания в Царском Селе

Воспоминаньями смущенный,Исполнен сладкою тоской,Сады прекрасные, под сумрак ваш священныйВхожу с поникшею главой.Так отрок Библии, безумный расточитель.До капли истощив раскаянья фиал,Увидев наконец родимую обитель,Главой поник и зарыдал.В пылу восторгов скоротечных,В бесплодном вихре суеты,О, много расточил сокровищ я сердечныхЗа недоступные мечты,И долго я блуждал, и часто, утомленный,Раскаяньем горя, предчувствуя беды,Я думал о тебе, предел благословенный,Воображал сии сады.Воображал сей день счастливый,Когда средь вас возник Лицей,И слышал наших игр я снова шум игривыйИ вижу вновь семью друзей.Вновь нежным отроком, то пылким, то ленивым,Мечтанья смутные в груди моей тая,Скитаясь по лугам, по рощам молчаливым,Поэтом забываюсь я.И въявь я вижу пред собоюДней прошлых гордые следы.Еще исполнены великою женою,Ее любимые садыСтоят населены чертогами, вратами,Столпами, башнями, кумирами богов,И славой мраморной, и медными хваламиЕкатерининских орлов.Садятся призраки героевУ посвященных им столпов,Глядите: вот герой, стеснитель ратных строев,Перун кагульских берегов[69].Вот, вот могучий вождь полунощного флага[70],Пред кем морей пожар и плавал и летал.Вот верный брат его, герой Архипелага,Вот наваринский Ганнибал[71].Среди святых воспоминанийЯ с детских лет здесь возрастал,А глухо между тем поток народной браниУж бесновался и роптал.Отчизну обняла кровавая забота,Россия двинулась, и мимо нас волнойШли тучи конные, брадатая пехота,И пушек медных светлый строй.… … … … … … … … … … … … …На юных ратников взирали,Ловили брани дальний звук,И детские лета и… … … проклиналиИ узы строгие наук.И многих не пришло. При звуке песней новыхПочили славные в полях Бородина,На кульмских высотах, в лесах Литвы суровых,Вблизи Монмартра… … … …

«О сколько нам открытий чудных…»

О сколько нам открытий чудныхГотовят просвещенья духИ опыт, сын ошибок трудных,И гений, парадоксов друг,И случай, бог изобретатель.

1830

«Что в имени тебе моем…»

Что в имени тебе моем?Оно умрет, как шум печальныйВолны, плеснувшей в берег дальный,Как звук ночной в лесу глухом.Оно на памятном листкеОставит мертвый след, подобныйУзору надписи надгробнойНа непонятном языке.Что в нем? Забытое давноВ волненьях новых и мятежных,Твоей душе не даст оноВоспоминаний чистых, нежных.Но в день печали, в тишине,Произнеси его тоскуя;Скажи: есть память обо мне,Есть в мире сердце, где живу я…

Ответ

Я вас узнал, о мой оракул,Не по узорной пестротеСих неподписанных каракул,Но по веселой остроте,Но по приветствиям лукавым,Но по насмешливости злойИ по упрекам… столь неправым,И этой прелести живой.С тоской невольной, с восхищеньемЯ перечитываю васИ восклицаю с нетерпеньем:Пора! в Москву! в Москву сейчас!Здесь город чопорный, унылый,Здесь речи – лед, сердца – гранит;Здесь нет ни ветрености милой,Ни муз, ни Пресни[72], ни харит.

Сонет

Scorn not the sonnet, critic.

Wordsworth[73]Суровый Дант не презирал сонета;В нем жар любви Петрарка изливал;Игру его любил творец Макбета;Им скорбну мысль Камоэнс облекал.И в наши дни пленяет он поэта:Вордсворт его орудием избрал,Когда вдали от суетного светаПрироды он рисует идеал.Под сенью гор Тавриды отдаленнойПевец Литвы в размер его стесненныйСвои мечты мгновенно заключал.У нас еще его не знали девы.Как для него уж Дельвиг забывалГекзаметра священные напевы.

К вельможе[74]

(Москва)

От северных оков освобождая мир,Лишь только на поля, струясь, дохнет зефир,Лишь только первая позеленеет липа,К тебе, приветливый потомок Аристиппа,К тебе явлюся я; увижу сей дворец,Где циркуль зодчего, палитра и резецУченой прихоти твоей повиновалисьИ вдохновенные в волшебстве состязались.Ты понял жизни цель: счастливый человек,Для жизни ты живешь. Свой долгий ясный векЕще ты смолоду умно разнообразил,Искал возможного, умеренно проказил;Чредою шли к тебе забавы и чины.Посланник молодой увенчанной жены,Явился ты в Ферней – и циник поседелый,Умов и моды вождь пронырливый и смелый,Свое владычество на Севере любя,Могильным голосом приветствовал тебя[75].С тобой веселости он расточал избыток,Ты лесть его вкусил, земных богов напиток.С Фернеем распростясь, увидел ты Версаль.Пророческих очей не простирая вдаль,Там ликовало всё. Армида молодая,К веселью, роскоши знак первый подавая,Не ведая, чему судьбой обречена,Резвилась, ветреным двором окружена.Ты помнишь Трианон и шумные забавы?Но ты не изнемог от сладкой их отравы;Ученье делалось на время твой кумир:Уединялся ты. За твой суровый пирТо чтитель промысла, то скептик, то безбожник,Садился Дидерот на шаткий свой треножник,Бросал парик, глаза в восторге закрывалИ проповедовал. И скромно ты внималЗа чашей медленной афею иль деисту,Как любопытный скиф афинскому софисту.Но Лондон звал твое внимание. Твой взорПрилежно разобрал сей двойственный собор:Здесь натиск пламенный, а там отпор суровый.Пружины смелые гражданственности новой.Скучая, может быть, над Темзою скупой,Ты думал дале плыть. Услужливый, живой,Подобный своему чудесному герою,Веселый Бомарше блеснул перед тобою.Он угадал тебя: в пленительных словахОн стал рассказывать о ножках, о глазах,О неге той страны, где небо вечно ясно,Где жизнь ленивая проходит сладострастно,Как пылкий отрока восторгов полный сон,Где жены вечером выходят на балкон,Глядят и, не страшась ревнивого испанца,С улыбкой слушают и манят иностранца.И ты, встревоженный, в Севиллу полетел.Благословенный край, пленительный предел!Там лавры зыблются, там апельсины зреют…О, расскажи ж ты мне, как жены там умеютС любовью набожность умильно сочетать,Из-под мантильи знак условный подавать;Скажи, как падает письмо из-за решетки,Как златом усыплен надзор угрюмой тетки;Скажи, как в двадцать лет любовник под окномТрепещет и кипит, окутанный плащом.Всё изменилося. Ты видел вихорь бури,Падение всего, союз ума и фурий,Свободой грозною воздвигнутый закон,Под гильотиною Версаль и ТрианонИ мрачным ужасом смененные забавы.Преобразился мир при громах новой славы.Давно Ферней умолк. Приятель твой Вольтер,Превратности судеб разительный пример,Не успокоившись и в гробовом жилище,Доныне странствует с кладбища на кладбище.Барон д’Ольбах[76], Морле, Гальяни, Дидерот,Энциклопедии скептический причет,И колкий Бомарше, и твой безносый Касти,Все, все уже прошли. Их мненья, толки, страстиЗабыты для других. Смотри: вокруг тебяВсё новое кипит, былое истребя.Свидетелями быв вчерашнего паденья,Едва опомнились младые поколенья.Жестоких опытов сбирая поздний плод,Они торопятся с расходом свесть приход.Им некогда шутить, обедать у Темиры,Иль спорить о стихах. Звук новой, чудной лиры,Звук лиры Байрона развлечь едва их мог.Один всё тот же ты. Ступив за твой порог,Я вдруг переношусь во дни Екатерины.Книгохранилище, кумиры, и картины,И стройные сады свидетельствуют мне,Что благосклонствуешь ты музам в тишине,Что ими в праздности ты дышишь благородной.Я слушаю тебя: твой разговор свободныйИсполнен юности. Влиянье красотыТы живо чувствуешь. С восторгом ценишь тыИ блеск Алябьевой и прелесть Гончаровой.Беспечно окружась Корреджием, Кановой,Ты, не участвуя в волнениях мирских,Порой насмешливо в окно глядишь на нихИ видишь оборот во всем кругообразный.Так, вихорь дел забыв для муз и неги праздной,В тени порфирных бань и мраморных палат,Вельможи римские встречали свой закат.И к ним издалека то воин, то оратор,То консул молодой, то сумрачный диктаторЯвлялись день-другой роскошно отдохнуть,Вздохнуть о пристани и вновь пуститься в путь.

«Когда в объятия мои…»

Когда в объятия моиТвой стройный стан я заключаюИ речи нежные любвиТебе с восторгом расточаю,Безмолвна, от стесненных рукОсвобождая стан свой гибкий,Ты отвечаешь, милый друг,Мне недоверчивой улыбкой;Прилежно в памяти храняИзмен печальные преданья,Ты без участья и вниманьяУныло слушаешь меня…Кляну коварные стараньяПреступной юности моейИ встреч условных ожиданьяВ садах, в безмолвии ночей.Кляну речей любовный шепот,Стихов таинственный напев,И ласки легковерных дев,И слезы их, и поздний ропот.

Поэту

СонетПоэт! не дорожи любовию народной.Восторженных похвал пройдет минутный шум;Услышишь суд глупца и смех толпы холодной:Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.Ты царь: живи один. Дорогою свободнойИди, куда влечет тебя свободный ум,Усовершенствуя плоды любимых дум,Не требуя наград за подвиг благородный.Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;Всех строже оценить умеешь ты свой труд.Ты им доволен ли, взыскательный художник?Доволен? Так пускай толпа его бранитИ плюет на алтарь, где твой огонь горит,И в детской резвости колеблет твой треножник.

Мадонна

СонетНе множеством картин старинных мастеровУкрасить я всегда желал свою обитель,Чтоб суеверно им дивился посетитель,Внимая важному сужденью знатоков.В простом углу моем, средь медленных трудов,Одной картины я желал быть вечно зритель,Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,Пречистая и наш божественный Спаситель —Она с величием, Он с разумом в очах —Взирали, кроткие, во славе и в лучах,Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.Исполнились мои желания. ТворецТебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,Чистейшей прелести чистейший образец.

Бесы

Мчатся тучи, вьются тучи;Невидимкою лунаОсвещает снег летучий;Мутно небо, ночь мутна.Еду, еду в чистом поле;Колокольчик дин-дин-дин…Страшно, страшно поневолеСредь неведомых равнин!«Эй, пошел, ямщик!..» – «Нет мочи:Коням, барин, тяжело;Вьюга мне слипает очи;Все дороги занесло;Хоть убей, следа не видно;Сбились мы. Что делать нам!В поле бес нас водит, видно,Да кружит по сторонам.Посмотри: вон, вон играет,Дует, плюет на меня;Вон – теперь в овраг толкаетОдичалого коня;Там верстою небывалойОн торчал передо мной;Там сверкнул он искрой малойИ пропал во тьме пустой».Мчатся тучи, вьются тучи;Невидимкою лунаОсвещает снег летучий;Мутно небо, ночь мутна.Сил нам нет кружиться доле;Колокольчик вдруг умолк;Кони стали… «Что там в поле?» —«Кто их знает? пень иль волк?»Вьюга злится, вьюга плачет;Кони чуткие храпят;Вот уж он далече скачет;Лишь глаза во мгле горят;Кони снова понеслися;Колокольчик дин-дин-дин…Вижу: духи собралисяСредь белеющих равнин.Бесконечны, безобразны,В мутной месяца игреЗакружились бесы разны,Будто листья в ноябре…Сколько их! куда их гонят?Что так жалобно поют?Домового ли хоронят,Ведьму ль замуж выдают?Мчатся тучи, вьются тучи;Невидимкою лунаОсвещает снег летучий;Мутно небо, ночь мутна.Мчатся бесы рой за роемВ беспредельной вышине,Визгом жалобным и воемНадрывая сердце мне…

Элегия

Безумных лет угасшее весельеМне тяжело, как смутное похмелье.Но, как вино – печаль минувших днейВ моей душе чем старе, тем сильней.Мой путь уныл. Сулит мне труд и гореГрядущего волнуемое море.Но не хочу, о други, умирать;Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;И ведаю, мне будут наслажденьяМеж горестей, забот и треволненья:Порой опять гармонией упьюсь,Над вымыслом слезами обольюсь,И может быть – на мой закат печальныйБлеснет любовь улыбкою прощальной.

Царскосельская статуя

Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила.Дева печально сидит, праздный держа черепок.Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой;Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит.

Отрок

Невод рыбак расстилал по брегу студеного моря;Мальчик отцу помогал. Отрок, оставь рыбака!Мрежи иные тебя ожидают, иные заботы:Будешь умы уловлять, будешь помощник царям.

Рифма

Эхо, бессонная нимфа, скиталась по брегу Пенея.Феб, увидев ее, страстию к ней воспылал.Нимфа плод понесла восторгов влюбленного бога;Меж говорливых наяд, мучась, она родилаМилую дочь. Ее прияла сама Мнемозина.Резвая дева росла в хоре богинь-аонид,Матери чуткой подобна, послушна памяти строгой,Музам мила; на земле Рифмой зовется она.

На перевод Илиады

Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи;Старца великого тень чую смущенной душой.

Труд[77]

Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний.Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный,Плату приявший свою, чуждый работе другой?Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,Друга Авроры златой, друга пенатов святых?

Прощанье

В последний раз твой образ милыйДерзаю мысленно ласкать,Будить мечту сердечной силойИ с негой робкой и унылойТвою любовь воспоминать.Бегут меняясь наши лета,Меняя всё, меняя нас,Уж ты для своего поэтаМогильным сумраком одета,И для тебя твой друг угас.Прими же, дальная подруга,Прощанье сердца моего,Как овдовевшая супруга,Как друг, обнявший молча другаПред заточением его.

Паж, или Пятнадцатый год

C’est l’âge de Chérubin…[78]

Пятнадцать лет мне скоро минет;Дождусь ли радостного дня?Как он вперед меня подвинет!Но и теперь никто не кинетС презреньем взгляда на меня.Уж я не мальчик – уж над губойМогу свой ус я защипнуть;Я важен, как старик беззубый;Вы слышите мой голос грубый,Попробуй кто меня толкнуть.Я нравлюсь дамам, ибо скромен,И между ими есть одна…И гордый взор ее так томен,И цвет ланит ее так тёмен,Что жизни мне милей она.Она строга, властолюбива,Я сам дивлюсь ее уму —И ужас как она ревнива;Зато со всеми горделиваИ мне доступна одному.Вечор она мне величавоКлялась, что если буду вновьГлядеть налево и направо,То даст она мне яду; право —Вот какова ее любовь!Она готова хоть в пустынюБежать со мной, презрев молву.Хотите знать мою богиню,Мою севильскую графиню?..Нет! ни за что не назову!

«Румяный критик мой, насмешник толстопузый…»

Румяный критик мой, насмешник толстопузый,Готовый век трунить над нашей томной музой,Поди-ка ты сюда, присядь-ка ты со мной,Попробуй, сладим ли с проклятою хандрой.Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогий,За ними чернозем, равнины скат отлогий,Над ними серых туч густая полоса.Где нивы светлые? где темные леса?Где речка? На дворе у низкого забораДва бедных деревца стоят в отраду взора,Два только деревца, и то из них одноДождливой осенью совсем обнажено,И листья на другом, размокнув и желтея,Чтоб лужу засорить, лишь только ждут Борея.И только. На дворе живой собаки нет.Вот, правда, мужичок, за ним две бабы вслед.Без шапки он; несет под мышкой гроб ребенкаИ кличет издали ленивого попенка,Чтоб тот отца позвал да церковь отворил.Скорей! ждать некогда! давно бы схоронил.Что ж ты нахмурился? – Нельзя ли блажьоставить!И песенкою нас веселой позабавить? —Куда же ты? – В Москву, чтоб графских именинМне здесь не прогулять.– Постой, а карантин!Ведь в нашей стороне индейская зараза[79].Сиди, как у ворот угрюмого Кавказа,Бывало, сиживал покорный твой слуга;Что, брат? уж не трунишь, тоска берет – ага!

«Я здесь, Инезилья…»

Я здесь, Инезилья,Я здесь под окном.Объята СевильяИ мраком и сном.Исполнен отвагой,Окутан плащом,С гитарой и шпагойЯ здесь под окном.Ты спишь ли? ГитаройТебя разбужу.Проснется ли старый,Мечом уложу.Шелковые петлиК окошку привесь…Что медлишь?.. Уж нет лиСоперника здесь?..Я здесь, Инезилья,Я здесь под окном.Объята СевильяИ мраком и сном.