Хранители. Четвертое уравнение

Андрей шмыгнул носом, смахнул с ресниц так некстати накатившую слезу и посмотрел на женщину с коляской. Та шла по дорожке от детской площадки к похожим на забавных зверюшек кустам. С ними Андрея тоже немало связывало. Возле одного из этих кустов много лет назад его первый раз в жизни поцеловала девочка. На следующий день влюбленный в Ленку из параллельного класса старшеклассник пришел разбираться с более удачливым конкурентом и без лишних разговоров поставил Андрею синяк под глазом.

Прячась за этими же кустами, Андрей впервые попробовал курить. Думал, родители ничего не узнают, но он ошибался. Мама увидела его с сигаретой в зубах из окна их квартиры и обо всем рассказала отцу. Вечером ни о чем не подозревающий сын вернулся домой, поужинал и хотел сесть за уроки, но отец позвал его на серьезный мужской разговор.

Столько лет прошло с той беседы, а Андрей помнил ее так, словно она состоялась вчера. В тот вечер отец впервые говорил с ним как с равным. Это настолько поразило Андрея, что он почти слово в слово запомнил весь их тогдашний разговор и никогда с тех пор не нарушал данное отцу обещание.

– Ну почему ты точно так же не поговорил со мной, когда я собрался уйти из дома? – прошептал Андрей, зажмурив глаза. – Почему? Может быть, тогда бы все пошло по-другому и я бы попрощался с мамой до того, как она ушла от нас навсегда.

Он еще несколько минут посидел с закрытыми глазами, прислушиваясь к стуку сердца в груди и думая о прожитых годах. Поразительно, как быстро летит время. Совсем недавно он бегал сопливым пацаненком по улице, и самой большой неприятностью для него была двойка за невыученные уроки.

– И где теперь эти проблемы? Да я бы сейчас с радостью получил хоть тысячу двоек, лишь бы увидеть маму еще разок, – пробормотал Андрей, распахнул глаза и рывком открыл дверцу автомобиля.

Он выбрался из салона, поставил машину на сигнализацию и зашагал к родительскому дому. На скамеечке возле крыльца, в тени покрытой россыпью изумрудных листочков старой сирени, сидели две пожилые женщины. Одна в байковом халате с красными розами на синем фоне и тапочках на босу ногу. Другая – в черной трикотажной юбке и серой кофточке с деревянными пуговицами. Они о чем-то оживленно беседовали и не заметили бы Андрея, не вздумай тот с ними поздороваться.

Женщина в халате подняла голову и подслеповато прищурилась.

– Андрюшка, это ты, что ль?! – воскликнула она, всплеснув руками.

– Я, теть Глаш, собственной персоной, – грустно улыбнулся Андрей.

– Это ж сколь мы с тобой не видалися, милок? Лет пять, наверна, если того не больше.

– Ну, как-то так.

– Слыхал, что с мамой твоей приключилося? Потому и приехал, да? – Андрей кивнул. Глафира Степановна печально вздохнула, по-старушечьи пожевала бледными сухими губами и сказала, не сводя с Андрея доброго взгляда голубоватых глаз: – Хорошая она была женщина, ни разу плохих слов от нее не слыхивала. Всегда интересовалася, как себя чуйствую, кажный день доброго здравьичка желала. Молодая она супротив меня была, ей бы жить еще да жить, а вот поди-ка ты, как оно все получилося. Эх-хе. Похроны-то кадась?

– Не знаю, теть Глаш, я как весточку от бати получил, так сразу и приехал. Он этими делами занимается, его и надо спрашивать.

– Ну да, ну да, – покивала Глафира Степановна и, неожиданно для Андрея, перекрестила его. – Ты держись, Андрюшенька, и на Бога-то не гневайся, что он так рано твою маму забрал. Никто ведь не знает, сколь ему на роду написано, это лишь одному Господу Иисусе известно. Видать, понадобилася она ему там на небесах-то. Трудно ему стало без нее, вот он и призвал, голубушку, к себе.

Андрей скептически относился к религии. Все эти разговоры о божественном были ему скучны и неинтересны. Он с трудом удержался от кривой ухмылки, попрощался с набожной старушкой и поспешно скрылся в подъезде.

– Слышь, Степановна, а это хто такой? – спросила соседку по скамейке женщина в юбке и кофточке. – Чой-та я раньше его тутова и не видала никогда.

– Да это Андрюшка Воронцов, сын Ладимирсанча из девяносто второй.

– А-а, это мущщина такой представительный, всегда с иголочки одет, с красивой бородой, в шляпе? За ним ишшо иномарка така длинная, черная с темными стеклами чуть ли не кажный день приезжат?

– Ну да, он самый. Грят, Ладимирсанч большой ученый. Работает то ли в министерстве, то ли в закрытом институте каком-то. – Глафира Степановна потрясла узловатым пальцем у себя перед носом: – За простыми-то людьми, небось, такие машины не посылают. Ты, Зина, в наш дом заехала уж посли того, как Андрей разругался с родителями в пух и прах, потому-то его и не видала до ся дня, а я ихню семью хорошо знаю. Давно с ними познакомилася. Андрюшка тада в пятом класси учился. Играли оне с ребятами в футбол на площадке, а он возьми да и засандаль мне мячом в окно.

Глафира Степановна улыбнулась. В уголках глаз появилось больше морщинок-лучиков.

– Я с работы прихожу, а у мня дыра в кухонном окне, весь пол в осколках и мяч под столом лежит. Ну я по суседям пошла. Давай расспрашивать: не видал ли кто из них, что за сорванец погром в моей кухне учинил? Слово за слово и узнала, что это Андрюшкина проделка. Пришла к ним домой и грю: «Так, мол, и так, люди добрые, ваш сын ущербу мне нанес, неплохо бы стекло на моей кухне поменять». А Ладимирсанч левой рукой бороду поглаживает, смотрит на меня так по-доброму и грит таким, знаешь, голосом, будто гром где-то далеко в поле рокочет: «Не извольте беспокоиться, Глафира Степанна, идите домой, скоро усе будет в полном порядке». Ну, думаю, не может человек с таким приятным голосом, как у нашего батюшки, обманывать. Вернулась к себе в фатеру, давай на кухне прибираться. Только осколки с полу в ведро собрала, звонок в дверь. Открываю, а там двое мужичков стоят. Один из них грит: «Здрасти, уважаемая, мы к вам пришли новые стекла взамен разбитых ставить». Ну я их впустила, они быстро огрехи от Андрюшкиной проделки исправили.

Старушка плотнее запахнула халат и продолжила:

– А часа через два ко мне в гости вся семья Воронцовых пожаловала. Нин Митренна перед собой большую тарелку, полотенышком чистым прикрытую, держит, а из-под полотенышка-то запах только что испеченного яблочного пирога так и струится. Рядышком с ней виновник всей этой ситуации стоит красный как рак. Голову вниз опустил, носом шмыгает. Ладимирсанч баском приятным его спрашивает: «Что надо сказать, оболтус?» – и на меня смотрит, мягко так улыбается. Андрюшка промямлил что-то невнятное, прощения, видимо, попросил. Ну я, конечно, его простила и пригласила всех в гости на чай с пирогом. Одна бы я его все равно не съела, уж больно Нина-покойница большой его тады испекла. Старалась, ошибку сына заглаживала, а он, вишь, как ей за это отплатил. Так и умерла, с родной кровинушкой не попрощавшись.

Глафира Степановна прижала сухощавую, с выпуклыми извилинами синих вен, руку к губам и замолчала, глядя в одну точку перед собой.

– А от чего она преставилась-то? – нарушила затянувшееся молчание Зинаида Прокопьевна. – Болела, штоль?

– Ну, наверно, болела, раз так рано померла. Потом как-нибудь, при случае, спрошу у Ладимирсанча, мож, поделится горюшком-то. Коль узнаю, что да как, обязательно тебе поведаю. Ты мне лучше скажи: Малахова-то смотрела ли? А то я рано вчерась заснула, не дождалася его. Кто там к нему в гости-то приходил?

Пока старушки во дворе сплетничали, Андрей поднялся на нужный этаж и долго стоял перед дверью, не решаясь нажать на кнопку звонка. Он не знал, что сказать отцу, как начать с ним разговор. Больше всего он боялся увидеть невысказанный упрек в его глазах. Этот немой укор был для него страшнее самых горьких и обидных слов.

Наконец Андрей набрался решимости и вдавил пальцем черный кругляш. За дверью раздались похожие на птичью трель мелодичные звуки. Чуть позже послышались шаркающие шаги, щелкнул замок. Дверь со скрипом отворилась, на площадку упала косая полоса желтого света с длинной тенью посередине.

Андрей увидел отца. Тот заметно постарел за эти годы, ссутулился, словно все это время носил на спине тяжеленный мешок. Некогда пышная шапка темных волос заметно поредела и приобрела серый налет, как будто голову обильно посыпали пеплом. Бороду и усы посеребрила седина. Лоб и лицо избороздили глубокие морщины. В тусклых от печали глазах притаилась грусть.

При виде сына Владимир Александрович разом весь подобрался. Расправил плечи, выпрямился; бледные губы тронула улыбка, в глубине карих глаз вспыхнули радостные огоньки, и грусть на время спряталась за этими искорками неподдельного счастья.

– А-а, это ты, сынок!

Владимир Александрович посторонился, пряча правую руку за спину. Андрей, правда, заметил плотно обтягивающую ладонь черную кожаную перчатку, но не придал этому значения. Вошел в некогда бывшую для него родной квартиру. Глубоко втянул носом знакомый с детства запах лаванды. За прошедшие годы здесь ничего не изменилось. Даже обои на стенах прихожей были те же, что и в тот день, когда он ушел, от души хлопнув дверью.

– Чай будешь или тебе чего покрепче налить?

– Я за рулем.

– Понятно. Тогда чаю. – Владимир Александрович ушел на кухню, загремел чайником, пустил воду из крана. – Ты проходи, чего зря ума в коридоре торчать.

Андрей снял кожаные туфли, надел тапочки с желтыми гоночными машинками в синих квадратиках. В них он когда-то ходил по квартире. Видимо, мама не убирала тапки в надежде, что сын когда-нибудь придет в гости. Он пришел, да только вот она его не дождалась.

Андрей стиснул зубы и сжал кулаки, борясь с нахлынувшей на него злостью. Он злился на себя, на отца и на мать, хотя понимал, что родители здесь ни при чем. Все, что с ним произошло, – дело его собственных рук, но ведь это так заманчиво – обвинить в своих бедах еще кого-нибудь, кроме себя.

Отец на кухне стучал посудой, хлопал дверцей холодильника. Андрей так и представил, как тот неторопливо нарезает сыр и колбасу, раскладывает разные по толщине желтые полоски и красноватые с белыми точками жира кругляши по тарелкам. Намазывает хлеб маслом и тоже кладет на тарелку, но уже другую, с синей каемочкой по краю. Наполняет хрустальные розетки сваренным мамой еще в прошлом году вареньем и все это ставит на любимый мамин жостовский поднос.

Опять защипало в глазах и засвербело в носу. Андрей заставил себя думать о чем угодно, лишь бы не возвращаться мыслями к маме, глубоко вдохнул, задержал дыхание и медленно выпустил воздух сквозь вытянутые трубочкой губы. Вроде бы полегчало.

Он прошел в гостиную, и опять воспоминания захлестнули его с головой. Здесь тоже все осталось без изменений, даже шторы на окнах висели вроде бы такие же, как в тот злополучный день. Хотя насчет них Андрей испытывал определенные сомнения. Все-таки много лет прошло, да и не обращал он тогда внимания на такие мелочи. Это сейчас каждая деталь кажется важной и как будто несет в себе глубокий смысл. А в то время его больше всего занимали внутренние переживания и связанная с ними обида чуть ли не на весь мир.

Дверь в его комнату была слега приоткрыта. Узкая черная щель между краем дверного полотна и косяком притягивала взгляд. Андрей сделал шаг по направлению к двери.

Отец появился в комнате в тот момент, когда сын почти дотронулся до отливающей фальшивым золотом причудливо изогнутой ручки.

– Хочешь зайти?

Андрей отдернул руку, машинально спрятал за спиной.

– Нет. С чего ты взял? Просто хотел посмотреть.

– Там ничего не изменилось за эти годы. Мать превратила твою комнату в подобие музея. Она искренне верила, что может вернуть тебя, сохраняя оставленный тобой порядок вещей, и до последней минуты ждала, что ты придешь. – Голос Владимира Александровича дрогнул, глаза подозрительно заблестели. Он откашлялся. Прихрамывая, подошел к журнальному столику промеж пары мягких кресел. Поставил на него поднос с парующими чашками чая и тарелками со снедью. Плюхнулся в кресло, показал рукой на другое: – Прошу.

Андрей кивнул. Подошел к соседнему креслу. Сел.

– Ты не стесняйся, Андрюша, ешь. Варенье твое любимое – вишневое. Мать каждый год его варила. Как затеет, бывало, возню с ягодами на кухне, так я ей говорю: «Далось тебе это варенье, у нас и так его девать некуда». А она посмотрит на меня с укором в глазах и спрашивает: «А если сынок в гости заглянет? Что ж я его, по-твоему, старым вареньем угощать буду?»

К горлу Андрея подкатил тугой комок. Он опустил голову, прижал сжатую в кулак ладонь к губам и долго смотрел на отливающие темным глянцем бока плавающих в лужице густого варенья ягод.

– Почему ты раньше не сказал, что мама больна? – Голос прозвучал глухо, будто спросонья.

– Ты не оставил адреса, где тебя искать. К тому же я сам недавно узнал о ее болезни. Она не хотела расстраивать ни тебя, ни меня и ничего не говорила о своем здоровье. Две недели назад Нине стало плохо, я вызвал скорую, вместе с ней приехал в больницу, тогда и узнал, какой у нее диагноз.

Андрей вперил в отца тяжелый взгляд немигающих глаз.

– Две недели. У тебя было целых две недели, чтобы найти меня. Я о многом хотел поговорить с мамой. Я бы не отходил от нее все эти дни. Я… – Андрей захлебнулся невысказанными словами, закрыл руками лицо и замолчал. Его плечи мерно подрагивали от беззвучного плача.

Владимир Александрович грустно улыбнулся, глядя рассеянным взором поверх головы Андрея.

– А у тебя было целых пять лет, чтобы хоть раз заглянуть в родительский дом. И ты меня понапрасну не вини. Я, как только узнал о смертельной болезни твоей матери, сразу начал разыскивать тебя. Но ты пойми, Андрей, Москва – не маленький городок. Ушло много времени на поиски, и хорошо, что хоть так получилось. По крайней мере, ты завтра проводишь маму в последний путь, а не приедешь на могилку спустя бог знает сколько времени после похорон.

– Где ты решил ее похоронить?

– На Измайловском.

– Где? – Андрей от удивления открыл рот, но вовремя спохватился и плотно сжал губы. Прошла почти минута, прежде чем он снова заговорил: – Это закрытое кладбище. Там давным-давно никого не хоронят.

– Мне пришлось потревожить очень влиятельных людей, чтобы получить разрешение. Отпевание завтра в десять в Рождественской церкви. После похорон поминки в ресторане «Гуси-лебеди».

– Надо чем-то помочь? Может, деньги нужны?

– Я все уже сделал, а деньги твоя мама заранее накопила. Она ведь знала, что ее ждет, вот и подготовилась.

Андрей шмыгнул носом, потер глаза и, хлопнув руками по бедрам, встал с кресла.

– Ладно, отец, пойду я, мне одному надо побыть. Завтра в церкви увидимся.

Владимир Александрович вытянул вперед руку в перчатке. Он явно хотел что-то сказать, но из неожиданно пересохшего рта вместо слов вырвался сиплый хрип. Андрей никогда ранее не видел отца таким взволнованным. Нижняя губа Воронцова-старшего мелко подрагивала, лицо сильнее вытянулось в длину и по цвету слилось с пепельной проседью бороды. Глаза потускнели и еще глубже ввалились в окаймленные темной, в морщинках, кожей глазниц. Он как будто постарел за эти мгновения на пару десятилетий.

– Твоя мама просила… я пообещал… это важно… – выдавил из себя Владимир Александрович, едва ворочая языком, неожиданно превратившимся в тяжелый, шероховатый ком ваты и душившим клокочущие в горле слова.

– Отец, что с тобой?! Зачем ты носишь эту чертову перчатку?! Ты в порядке?!

Андрей не на шутку испугался. Потерять почти в один день и мать, и отца – это было бы уже слишком. Одно дело годами жить самому по себе и не общаться с родителями из-за юношеской глупой гордости, но знать, что у них все в порядке и ты в любой момент можешь заехать в гости или позвонить. Совсем другое – осознавать, что ты и рад бы поговорить, да не с кем. Именно этот страх заставил его голос звенеть, как натянутая струна.

Владимир Александрович кивнул, обеими руками взял с журнального столика чашку, сделал несколько больших и шумных глотков. Самообладание постепенно возвращалось к отцу. Андрей понял это по тому, как все менее заметно дрожали его руки. Наконец он вернул полупустую чашку на место (донце звонко стукнулось о красочную жестянку подноса) и заговорил. На этот раз нормальным голосом.

– Не обращай внимания на руку, это пустяки. Лучше, будь добр, возьми с полки на стене футляр с электронными часами, фотоальбом в синем кожаном переплете и принеси сюда.

Андрей сделал, как попросил отец. Протянул ему альбом с лежащей на нем прозрачной коробочкой, но Владимир Александрович покачал головой: не надо – и жестом велел сесть на место.

– Эти часы твоя мать собиралась подарить тебе на день рождения. Пожалуйста, надень их и никогда не снимай. Пусть они всегда будут с тобой, как память о ней. – Он подождал, когда Андрей застегнет ремешок часов на запястье, и продолжил: – А теперь открой альбом на десятой странице. Видишь фотографию, где я вместе с твоей мамой, а рядом наш лучший друг?

Андрей перелистнул несколько пожелтелых от времени плотных картонных страниц с приклеенными фотокарточками, нашел ту, о которой говорил отец. На ней двое молодых людей и красивая девушка (все в белых лабораторных халатах) улыбались и махали рукой стоящему за кадром фотографу. Позади них высился бетонный Саркофаг над Четвертым энергоблоком ЧАЭС.

– Вы познакомились в Припяти? Мама там заработала этот проклятый рак?

– Доподлинно неизвестно, когда у нее появилась опухоль. Возможно, она стала результатом более поздних экспериментов.

– Каких экспериментов?

– Я потом о них расскажу, а сейчас, пожалуйста, выслушай меня, но прежде дай слово не делать поспешных выводов.

Андрей внимательно посмотрел на отца. Ему не понравился ни извиняющийся тон, каким были сказаны эти слова, ни то, что надо давать обещание. И все же он выполнил просьбу.

Владимир Александрович кивнул, потянулся к Андрею затянутой в перчатку рукой, словно хотел обхватить его ладонь, но передумал и прижал обе руки к подбородку. Сплетенные пальцы напоминали клавиши старого рояля. С минуту он молчал, будто не решаясь заговорить.

Андрей не торопил, понимая, что не просто так его попросили проявить благоразумие. Он терпеливо ждал. Правда, услышанное повергло его в шок. Он чувствовал себя так, словно на него опрокинули ушат холодной воды. Тело покрылось мурашками, дыхание перехватило. Оказывается, он всю жизнь называл отцом совершенно чужого ему человека. Мало того, этот человек был косвенно замешан в смерти его настоящего родителя. Мама знала правду и все равно жила с тем, кто, пусть не специально (а так ли это на самом деле?), но все же приложил руку к гибели ее любимого человека. Как она могла так поступить с памятью о нем и его сыном?

– Почему ни ты, ни мама ничего не сказали мне, когда я стал достаточно большим, чтобы знать правду? – От слов Андрея веяло холодом, в голосе звучали обвинительные нотки.

– Потому что хотел исправить ошибку, а твоя мама изо всех сил помогала мне. Помнишь, я говорил об экспериментах? Я нашел способ перемещаться во времени, но, как понимаешь, для этого нужна энергия. Много энергии. Если бы меня с твоей мамой оставили в появившейся на тот момент Зоне, с этим бы не было проблем. Там атомная электростанция под боком. Первоначально наше начальство так и планировало, но, как только стало известно о беременности твоей мамы, ее тут же перевели в Москву, а я сам попросил отправить меня вместе с ней. Я понимал, ей будет трудно растить тебя в одиночку, и хотел хоть как-то помочь. Потом, когда я построил прототип темпоральной установки, мне пришлось искать подходящие источники энергии. Обычные аккумуляторы были неспособны создать и долгое время поддерживать необходимое напряжение в случае перебоев с энергопитанием, поэтому я стал экспериментировать с необычными. То есть с такими, у которых мало общего с привычными нам физическими явлениями.

Владимир Александрович облизнул пересохшие губы, махом допил остатки остывшего чая из чашки и продолжил:

– Поскольку мы с твоей мамой работали в МИИАЗе, у нас был доступ к завезенным из Зоны артефактам. Новые, неизвестные науке экземпляры появлялись чуть ли не каждый день. На тот момент было собрано не так много сведений о свойствах тех или иных артефактов, так что нам приходилось работать наугад. Нередко мы брали артефакты голыми руками, даже не догадываясь, что многие из них радиоактивны. Так что рак у твоей мамы вполне мог появиться в результате этих экспериментов, как и мои проблемы со здоровьем. Ничего не поделаешь, такова цена за мое открытие. Мне все-таки удалось скомпоновать из трех разных артефактов подходящий источник энергии и провести успешные испытания темпоральной установки.

– Зачем ты это мне рассказал? Почему ни раньше, ни позже, а именно сейчас?

– Потому что мне очень нужна твоя помощь, сынок.

– Не называй меня так. Ты мне не отец! – Андрей скрипнул зубами и заиграл желваками на скулах.

Владимир Александрович болезненно скривил лицо.

– Ты дал слово хорошо все обдумать, прежде чем делать выводы.

– Как дал, так и взял! – запальчиво крикнул Андрей, вскакивая с кресла.

Он испугался, что может потерять самообладание, сотворить нечто непоправимое, и выбежал в прихожую. Владимир Александрович торопливо поковылял за ним. Андрей скинул тапочки, сунул ноги в туфли. Сорвал с вешалки куртку, накинул на себя, путаясь в рукавах и чертыхаясь.

– Я вижу, чего ты добиваешься, – сердито раздувая ноздри, крикнул он в лицо отчиму, щелкнул замком и шагнул одной ногой за порог. – Ты убил моего отца, убил мою мать и теперь хочешь убить меня. Придумал какую-то чушь про путешествия во времени. Ты вообще себя слышал? Это полный бред!

– Хотя бы завтра на похороны матери приди! Не срывай на ней зло из-за меня! – крикнул в спину пасынку Владимир Александрович. Ответом стал громкий хлопок дверью.

Андрей сбежал по лестницам на первый этаж и как ошпаренный выскочил из подъезда.

– Чегой-то с ним такое там приключилося? – поинтересовалась баба Зина, провожая бегущего со всех ног Андрея недоуменным взглядом. – Туда-то он нормальный шел, а оттуда сам не свой выбежал. Ты хоть успела разглядеть его, Степановна? Я чой-то на руки внимания не обратила. Чистые али в крови перепачканы? Может, они там наследство материно не поделили, ась? Поди, убил отца-то?

Глафира Степановна уставилась на подругу круглыми от изумления глазами.

– Да ты что такое несешь-то, Прокопьевна? Совсем на старости лет из ума выжила? Я те давно грю: брось ты эти детехтивы смотреть. Тебе после них везде одни убийцы и маньяки мерещатся. Лучше б ты фильмы про любовь смотрела. От них хоть всякая чушь в голову не лезет.

Зинаида Прокопьевна повернулась вполоборота к подруге и уперла руки в бока:

– А чего он тогда как черт из табакерки выскочил? Нутром чую, чой-то здесь не чисто. Как бы участкового звать не пришлось.

– Типун тебе на язык! – рассердилась Глафира Степановна. – Мелет и мелет, как помело. Да мало ли что у людей произошло, столько лет не виделися. Мож, старый не то сказал, молодой не так понял, вот и поругалися. К тому же стресс-от у них какой – близкий человек умер. Оба на нервах.

Бабульки помолчали.

– А я бы все-таки вызвала Петра Евгенича. Для порядку, – сказала Зинаида Прокопьевна и поджала губы.

– Ну и вызывай! – Глафира Степановна отвернулась от подруги, сложив руки на груди. – Пущай он тебя, дуру старую, за ложный вызов оштрафует.

Пока старушки пререкались на лавочке, Андрей добежал до машины и сел за руль. Включил зажигание, услышал тихое урчание двигателя и только тогда осознал, что он, оказывается, сирота. И, что самое неприятное, его воспитывал человек, вполне вероятно, виновный в смерти его родителей. И как теперь с этим жить? Что делать?

– Для начала проститься завтра с мамой по-человечески, – буркнул он и покатил прочь со двора.

Глава 4. Сюрприз

Андрей приехал на кладбище за полчаса до назначенного времени. Он и сам не знал, почему так сделал. Наверное, хотел побыть в тишине, побродить между старых могил, подумать о вечном, да только вот реальность не совпала с ожиданиями.

Измайловское встретило его покоем и умиротворением. По дороге за кладбищенской оградой проносились машины, из раскрытых окон стоящих чуть ли не вплотную к территории вечного упокоения многоэтажек, долетала музыка и шумные голоса. Но вся эта мирская суета как будто таяла в пьяно пахнущем молодой листвой и весенними цветами воздухе.

Чуть в стороне от красностенной церкви с золотыми куполами, белыми пилястрами, полуколоннами и каменными наличниками толпились мужчины в строгих костюмах и женщины в скромных одеждах с траурными накидками на головах. Мужчины курили и негромко переговаривались. Легкий ветерок трепал их волосы и относил в сторону сизые облачка табачного дыма. Женщины, с красными от слез глазами, скорбно мяли платочки в руках и приглушенно всхлипывали.

Андрей окинул маминых коллег взглядом. Они работали вместе с ней и отчимом в московском институте изучения аномальной зоны и раньше довольно часто бывали у них в гостях. Он знал их в лицо, но не помнил, как кого зовут. За последние годы невостребованная информация выветрилась из головы. Ее место заняли более необходимые в текущих реалиях сведения.