Монах Ордена феникса

– Граф, Вас убьют! – воскликнула Милаха, с таким отчаянием, что развеялись все сомнения, по поводу ее чувств. Страдания были написаны на ее лице так явственно, что Альфонсо подумал что граф все поймет, – какие волы, если Вам угрожает смерть!?

– Да любые сойдут, я так думаю, – ответил Альфонсо, старательно изображая дурачка, который не понимает столь откровенных взглядов, – про качество животных разговора не было.

– Это невозможно! – воскликнула Милаха и, вскочив со стула, выбежала из особняка.

– Очень лестно, что Ее светлость так переживает за мою жизнь, – удивленно произнес Альфонсо, глядя ей вслед. Потом он посмотрел на герцога: возможно, тот уже все понял, почернел от гнева, и тянет свои старческие ручонки, чтобы впиться в Альфонсово горло; но нет, герцог как то странно улыбался, улыбкой, которая одинаково подошла бы и блаженному и отцу, смотрящему, как его ребенок мило играет с еловой шишкой.

– Просто она любит тебя, Альфонсо, – просто сказал Иван.

Он это сказал настолько спокойно, насколько Альфонсо опешил от таких слов, судорожно пытаясь придумать что сказать в таком случае. А, придумал.

– Но она замужем! За Вами, ваша светлость!

– Да какой я муж. Так, одно название, как деревянная лошадь: залезть можно, но поскакать не получится. Я женился на ней формально, чтобы передать ей свое имущество, так как наследников у меня нет, а милее женщины я на своем веку не видел. И как она ухаживает за мной, это так трогательно, ведь она и вправду меня любит, как родного дедушку, такого счастья я не знал всю свою жизнь. Я мечтал о такой дочери и жене, но она без ума от тебя, это видно, и я хочу, чтобы она была счастлива.

– Послушай, Альфонсо, – герцог заговорил быстро, глотая слова, зато очень эмоционально и вдохновенно, – будь с Милахой. Я спрячу тебя в своем замке, а после смерти, ждать которую осталось недолго, ведь я уже дряхлый, пятидесятилетний старик, женишься на ней и станешь обладателем моих владений.

Капнула последняя капля в общий котел отвратительных новостей, которую могли выдержать нервы Альфонсо. Презрение, отвращение, с которым Иссилаида, любовь всей его жизни, относилась к нему, плюхнулась в тот же котел, вызвал волну обиды, от которой защемило сердце. Почему, почему в него влюбляются все подряд, только не ОНА? Боль в душе загорелась, перерабатываясь в ярость.

– Да что Вам всем от меня надо то!!! Да что ж Вы мне все спокойной жизни не даете, то а!?? Принцесса со своими соплями, ведьма, гори она в огне, эта теперь?!! Чего эти мелкие бабы липнут ко мне, как мухи на мед?!! Отвяжитесь от меня все со своими дурацкими любовьями, оставьте меня в покое!!…

На фразе «дурацкими любовьями» Альфонсо встретился глазами с вошедшей только что, и замершей на пороге Милахой. Кровь отхлынула от ее лица, потемнели глаза, готовые к производству огромного количества слез, но он не остановился, не осекся, он продолжал орать, глядя прямо на нее:

– Идите все к черту, со своими соплями, тамплями, королем и принцессу с собой туда заберите!!

Что он кричал дальше, он особо не помнил. Что сказал граф, когда, подхватив почти бесчувственную, словно получившую удар ножом, Милаху, он не расслышал, знал только, что это что-то очень злобное, и что волов теперь ему не видать. Граф со своей челядью уехал, но исступление Альфонсо не прошло, и он выскочил во двор, от души кричать в небо и со всей силы швырять по курам камнями, пока в какой то момент не обнаружил внутри себя странную, звенящую пустоту, словно злость выжгла все эмоции, оставив обгорелую пустыню души наедине со всеми проблемами. И от этой болезненной пустоты было только одно лекарство, и Альфонсо не преминул им воспользоваться.

Он напился водки и пошел спать.

6

А и множество врагов было у Алеццо дэ Эгента, множество врагов, приспешников Сарамоновых, пытались изничтожить слугу Божия, но проникалися Верой и Духом Божия, ибо не мечом, но словом разил Алеццо врагов своих, изничтожая Силой духа свояго власть Сарамонову…

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 23 стих 33

Все таки у лунного света свое очарование, словно скупой купец, по крупице дарит он свет каждому предмету, покрывая серебром но не разрушая ту загадку, ту манящую тайну, которую дарует темнота. Вот неведомое чудище распустило свои щупальца, и лишь прикоснувшись в нему, становится ясно, что это просто куст, который днем был просто кустом изначально, а в темноте – мог быть всем чем угодно.

Прошло трое суток. Альфонсо шел по полю – одинокий черный силуэт среди бескрайних черных просторов, убеждая себя в том, что выполз на ночную прогулку не потому, что боится нападения тамплей, а потому что выспался днем, а арбалет и плотницкий топорик взял для защиты от собак. Они, правда, на него и не нападали, но кто эти собачьи души сможет предугадать? Да и странное волнение сжимало грудину нудной тоскою.

Топот копыт по ночной дороге не стал сюрпризом, скорее, сбывшимися отрицательными прогнозами, а движение скачущих всадников в черных плащах Альфонсо встретил, наблюдая из кустов. Всадники кончились, грохот – остался, потом появилась карета, удивившая Альфонсо: какой дурак на убийство приедет в карете? Но потом екнуло сердце – Иссилаида осталась в доме, сотрясать храпом стены, они, конечно, скорее всего, ее не тронут, но мало ли?

И все же Альфонсо бежал домой так быстро и осторожно, как только мог, прикрываясь кустами, стараясь не шуметь, периодически продираясь через заросли крапивы и грязные лужи с противным илистым дном. Когда он приблизился к своему особняку, в доме уже во всю распоряжались налетчики, мелькали в окнах факелы, стоял грохот падающих вещей, грубые голоса, но визга слышно не было, может, даже они не смогли разбудить Иссилаиду посреди ночи, а повариха и служанка… Ну тоже не подавали голоса.

Карета осталась на въезде во двор, и Альфонсо решил захватить ее пассажира в заложники: справиться со всеми людьми в доме он не сможет, и будет угрожать налетчикам расправой над, несомненно, важной персоной, которая сидит в карете.

Альфонсо бесшумно подкрался, открыл дверцу кареты, выставив вперед топорик, тихо сказал:

– Спокойно, без глупостей и резких движений.

– Здравствуй Альфонсо, – сказала тень, – я так и думал, что какой нибудь демон Сарамона предупредит тебя о нашем визите.

– Герцог Морковкин?! Какого рожна Вы вламываетесь в мой особняк?

– Я хочу убить тебя.

– За что?

– Милаха покончила с собой. Сбросилась в реку, вскоре после того, как мы были у тебя. Она любила тебя, любила так сильно, что не побоялась разгневать Бога. И теперь, граф Альфонсо дэ Эстэда, ты мой личный враг, и я не успокоюсь, пока не уничтожу тебя. Пока не увижу, как твое тело засыпают землей, как будут засыпать землей тело Милахи, самого дорогого мне человека на всем белом свете.

Из особняка начали выходить силуэты с огоньками, а между ними, светлея белыми пятнами, в ночных рубашках шли: Иссилаида, повариха, служанка и Микула, в полном сонном недоумении.

– Жива, – облегченно вздохнул про себя Альфонсо.

– Ваша светлость, его нигде нет, – сказала одна из теней, – и баба его не знает, где он.

– Конечно его там нет, идиоты, – спокойно, и как-то немного грустно сказал Иван, – потому что он рядом со мной стоит.

– Стойте там или я прикончу герцога! – крикнул Альфонсо и для убедительности поднял топорик, – отпустите Иссилаиду.

– Да никто ее не держит, – буркнул кто то из теней.

– Ваша светлость, в том, что произошло, я не виноват. То, что она влюбилась – это ее проблемы, я не обязан был с ней вошкаться только потому, что она, видите ли, так захотела. Убирайте своих людей, пока я горло Вам не перерезал, старый ты, хрыч!

Последние слова Альфонсо почти выкрикнул. Теперь, когда не было необходимости осторожничать, его снова распирала злость, и старческое, сморщенное горло графа очень хорошо подходила для ее вымещения.

– Ты дурак, граф, – скорбно усмехнулся Иван Морковкин, – ты меня уже убил. Ты лишил меня всего, ради чего я жил.

– Тогда найди другую девку-пастушку, их тут пруд пруди, или отправляйся вслед за своей ненаглядной, тебе и так недолго осталось.

– Ты ублюдок, граф. Видимо, Бог не хотел, чтобы я марал руки твоей кровью. К счастью, тампли не так щепетильны, как я, и вскоре они до тебя доберутся, и тогда, Бог воздаст тебе по заслугам.

Граф оттолкнул Альфонсо – не сильно, но тот, сам не особо сопротивляясь, легко оттолкнулся, закрыл дверь кареты и крикнул «по коням». Ну и, соответственно логике развития событий, вся кавалькада уехала, оставив домочадцев озираться в недоумении.

На следующий день Альфонсо, во многом благодаря Микуле, обнаружил на заднем дворе (куда Альфонсо никогда не заглядывал) своего особняка побитый жизнью и ветрами сарайчик, в котором, о чудо, обнаружилась карета. Настоящая. От предыдущего феодала.

Попытки отмыть колесницу от многовековой пыли привели к тому, что она покрылась многовековой грязью, но, запыхавшийся таскать ведра с водой, вместе с несчастным Микулой, Альфонсо счел что карете, которая поедет по грязи, приличествует быть грязной, и оставил ее так. При попытке пришпандорить к карете последнюю во всех владениях Альфонсо лошадку, оказалось, что у кареты не хватает запчастей в упряжи, и в ход пошли палки, веревки, тряпки и фантазия Микулы. Ливрею тоже нашли в шкафу, она была немного дырявая, но зато она была.

В итоге, уже после обеда, Альфонсо собрался в столицу, как положено: в карете, с одним единственным кучером (он же слуга, он же свита, он же помещицкий, он же Микула), зато тот был в ливрее, старательно придавая важность своему лицу и прикрывая места одежды с прорехами. И все было более- менее нормально, пока карета не тронулась с места. Ужасный, тоненький пронзительный скрип, треск гнилого дерева и грохот чего то где то болтающегося, оглушили Альфонсо. Карету Монаха Ордена света можно было услышать за километр. Ко всему прочему, одна из опор оси посередине дороги сломалась, и карета легла боком на ось, отчего скособочилась и стала мотаться из стороны в сторону, угрожая отвалиться совсем.

Дежурившая у ворот замка королевская стража повидала многое на своем служебном веку, но в этот день к их впечатлениям о службе прибавилось еще одно. Грязная, ободранная, скособоченная карета, от которой оторвалась и волочилась по дороге какая то доска с гвоздями, приводимая в движение одной единственной лошадью, покрытой пеной (хотя карета еле ехала), подползла к королевским воротам, оглушая всех слышащих звуки мерзким скрипом. Стража смотрела на сие чудо больше из любопытства, чем по долгу службы– много отрепья совалось к королевскому замку, но чаще всего они уезжали побыстрее и подальше, после короткого разговора с дружинником смены, однако, на сей раз, к всеобщему изумлению, карету пропустили. Еще и заставили стражу отдать честь, пока она медленно хлюпала внутрь двора.

– Граф Альфонсо дэ Эстэда, его величество, король Аэрон Первый объявит Вам, когда наступит время аудиенции.

Это был один из многочисленных слуг замка, которых король, не смотря на наличие у них всех частей тела, не стал отправлять на войну, потому что причинять неудобства другим легко, а причинять неудобства себе – тяжело. Не сам же он теперь будет встречать новоприбывших вельмож и объяснять, где они могут оставить свои кареты.

Королевский тронный зал был полон людей: в мундирах, в камзолах, сверкающих бриллиантами, золотом, драгоценными камнями; все они уставились на Альфонсо с нескрываемым любопытством и удивлением, пока тот, после объявления о своем прибытии дворецким, проходил через живой блестящий коридор из сиятельнейших людей Эгибетуза. В конце коридора Альфонсо поклонился, потом подумал, подошел поближе к трону, как положено по этикету, поклонился второй раз. В воцарившейся тишине у него, вдруг, сильно заурчало в животе.

– Граф Альфонсо, сказал Аэрон, – ты собрал войска, согласно приказу?

– Нет, Ваше величество, – ответил Альфонсо, опрометчиво решив не врать. – У меня в деревнях не осталось ни мужиков ни лошадей…

– Тогда торопись, если не хочешь болтаться на виселице.

– Но Ваше величество…

– Теперь, другой вопрос, – повысил голос Аэрон и Альфонсо заткнулся. – Черный волк, которого ты так храбро отогнал от моей королевы и дочери, вернулся. Собственно, он и не уходил. И теперь, союзные нам страны не хотят посылать нам помощь, пока эта угроза терроризирует дороги. Я приказываю тебе убить его, снять с него шкуру и принести мне – говорят, шкуру волка не способно пробить даже копье, и я сделаю из нее кирасу. Дэ Эсген даст тебе людей и все, что тебе понадобится для охоты, а после – приводи людей и скот и собирайся на войну. На убийство волка тебе – неделя. Теперь, свободен.

Может быть Альфонсо и хотел бы еще что то сказать, повозмущаться, но его грубо оттеснили – прибывших по приказу было очень много, и времени у Аэрона не было.

–Сколько надо тебе солдат? – спросил дэ Эсген.

– Сотни три.

– Дам двадцать отборных воинов с копьями и десятерых с дальнобойными луками: эти, чтобы ты не подумал сбежать куда нибудь в другую страну.

Задача была предельно ясной: убить волка, которого невозможно продырявить никаким оружием, содрать с него шкуру посреди Леса и принести ее Аэрону, хотя она и весит, скорее всего, килограмм сто.

И тут Альфонсо осенило: коготь Черной птицы! С приделанными к нему рукоятью и с ножнами, это оружие черта лысого на куски порежет, благо, если верить местным священникам, и то и то является произведением Сарамона. Где то в поместье он валяется, у него на полке (в смысле коготь, а не Сарамон).

Глубоко задумавшись, и частично оглохнув, после короткой аудиенции, скрипел Альфонсо на телеге обратно в свой особняк.

Странное создание – человеческий организм. Вроде бы ничего не произошло, но при виде своего особняка, Альфонсо почувствовал тревогу, не понятную, но зудящую и неприятную. Едва он заехал во двор, как навстречу выбежала повариха, со съехавшим набекрень колпаком и грязным фартуком, подбежала к карете.

–Ваше превосходительство, ваше превосходительство, графиня Иссилаида изволили…пропали в неизвестном направлении…

Повариха задохнулась словами, Альфонсо перестал дышать предчувствуя катастрофу. Он слез с подножки кареты медленно – медленно, словно во сне, так же медленно, не желая встречаться с неотвратимым, стремясь оттянуть этот обрывающий жизнь момент, он постоял на пороге особняка, потом зашел внутрь. Иссилаида вынесла из особняка все подчистую, вплоть до мебели, имеющей хоть какую то ценность; со всех сторон смотрела на Альфонсо пустые полки, раскрытые сундуки, перевернутые и пустые шкатулки из-под драгоценностей, даже посуда на кухне пропала. Дом звенел оглушающей пустотой.

– Ее светлость просили передать, – говорила повариха, – что нашли себе другого графа, побогаче, и что не намерены прозябать в этой дыре, ведь они молоды и красивы… Сказали, что боятся тамплей, собрали вещи в телегу и уехали.

Это был конец всего. Эта новость, словно удар молнии, разорвали в клочья душу Альфонсо, оставив уныние и боль, боль и дикую слабость. Хотелось выть, как зверь, хотелось быть зверем – лесным волком, лишенным всех этих забот с неразделенной любовью, королевскими поборами, дворцовыми интригами и проблемами с церковью. Волк ест, когда хочет, волк спит, когда хочет.

Потом появилась мысль- найти, догнать, вернуть обратно силой, вот только он тут же вспомнил, что подписал ей вольную в знак своей огромной любви и теперь над ней не властен.

–Позови Микулу. И девку – слугу, тоже, – хрипло приказал он поварихе, потом сел за стол и начал писать. Точнее, не писать, конечно, писать он не умел, но ставить подписи на берестяных свитках, заполненных особым образом.

– Вот Вам Ваши вольные, – сказал он собравшимся. Все трое недоверчиво покосились на графа: вольные феодалы как обычно, продавали за большие деньги, которых, как правило, у простых смертных не было, и потому слуги отнеслись к столь широкому жесту с опаской-не ловушка ли это? Но вольные были настоящие, а благодарности ошеломленных радостью слуг самыми искренними.

– Теперь, прощайте. Освобождайте помещение, найдите себе феодала побогаче, – оборвал Альфонсо их бурные возлияния. Они ушли, он остался один. В пустом доме.

Оборвалась последняя ниточка, привязывающая его к этой стране и решение далось легко, слегка приглушив разъедающую мысли дикую тоску. Надо действовать, надо что-то делать, хоть через силу, хоть и потеряв смысл действий… Да и смысл жить тоже.

Альфонсо закрыл все окна ставнями и заколотил их длинными гвоздями, забил дверь черного выхода, оставив один, парадный, на который и прикрутил огромную щеколду снаружи. На верхних этажах оставил амбразуры для арбалета, люк, ведущий на чердак, укрепил поперечными брусками и тоже прикрутил к нему щеколду. На втором этаже собрал все оружие, которое смог найти, привез из деревни несколько бочонков со смолой, спрятал их в сарае. У торца дома наложил сена, чтобы можно было спрыгнуть с крыши, даже, рискуя шеей, прыгнул пару раз в целях эксперимента, остался цел и доволен.

Тампли появились лишь через день, причем посреди светового дня –они и вправду никого и ничего не боялись -двадцать конных всадников, со своими нелепыми шнягами (тьфу, черт, шпагами), сверкающими на солнце безобразной тарелкой на рукояти, черные, как ночь, в плащах, но с золотыми крестами на груди, на больших, черных лошадях.

Они свободно въехали во двор, совершенно ничего не опасаясь, подивились странному виду дома с заколоченными окнами, но подумать об опасности им не пришло и в голову: слишком могущественны они были, слишком сильно их боялись все, кто умел бояться.

– Граф Альфонсо дэ Эстэда, именем Великого магистра ордена тамплей, Верховным судом правительства старейшин, ты приговорен к смертной казни за преступления против религии, связях с Лесом и ведьмами, а также убийством семерых наших братьев. Выйди сюда, и прими благородную смерть посредством отрубления головы, иначе будешь повешен, как поганый разбойник.

Это сказал первый, въехавший всадник, внешне не отличимый от остальных, но, видимо, руководитель нападения.

Альфонсо понравилась фраза «благородная смерть». Что это значит? Смерть есть смерть, умри ты хоть от переедания арбузами, вряд ли нелепо умерших не пропускают в рай. А если пропускают, что, смеются потом над ними вечность? Или благородно умерших черви в могиле едят благородно?

– Заманчиво, черный плащ, – крикнул Альфонсо в амбразуру, – ваши братья сами на меня напали, что хотели, то и получили. Семеро на одного, да деревенские бабы опаснее ваших «братьев», которых от дела отделяет море пустопорожней болтовни.

Альфонсо хотел разозлить тамплей, и он этого добился: тампли разозлились.

– Ну так подохни, как собака!– вскрикнул главный, и слез с лошади, этим, видимо, дав команду, спешиться и остальным. Стрела арбалета прилетела ему в глаз и воткнулась с громким хлюпаньем; тампль прошел еще два шага, словно и не заметил ее, и только потом упал. Налетчики замерли, как полевые собачки, удивленно уставившись на труп своего начальника, не веря, что кто-то посмел оказать сопротивление ордену, и это промедление позволило Альфонсо взвести арбалет снова и выстрелить. И только после второго убитого тампли очнулись, и попрятались в укрытия.

– Я тебя на ремни порежу, чертов ты ублюдок! – крикнул кто-то. Но это был акт бессильной злобы: чтобы порезать Альфонсо, его еще надо было достать, а луков у тамплей, не привыкших к сопротивлению, не было.

Альфонсо вылез на крышу вместе с арбалетом и кучей стрел в колчане. Крыша не была плоской, но и не была покатой, на ней, в принципе, можно было устоять, если внимательно следить за предательски вылетающей из под ног черепицей. Но самое главное, с крыши можно было отвесно стрелять вниз.

Кто то из-за укрытия кинул в Альфонсо камень, надеясь, видимо, сшибить его с крыши, или просто от злости и бессилия.

– Сдавайся, ты не просидишь там долго!– крикнули из-за стены сарая.

– Чего это? У меня припасов на три месяца.

Это была ложь, но тампли же этого не знали. Организовав экстренное совещание за сарайчиком, они решили было поджечь стог, в который собирался прыгнуть Альфонсо, но отказались от этой мысли пару трупов спустя. Сарайчик зашатался, потом скособочился: тампли оторвали от его стены деревянный щит, прикрываясь им, побежали к входной двери и принялись ее курочить, пытаясь попасть внутрь. Как ни странно, массивная, укрепленная дверь открылась легко, тампли ринулись внутрь, оставив двоих налетчиков сторожить у входа.

Это было самое слабое место в плане Альфонсо. Оставь тамли половину людей во дворе, особенно возле стога с сеном, это был бы конец. Альфонсо не подумал о том, что не все тампли могли забежать в особняк; но, к счастью, тампли не подумали, что он будет прыгать, они подумали, что прижали его на крыше как крысу в углу, и он там будет сопротивляться до последней капли крови. Даже те двое, что остались у входа в особняк, не получив должных инструкций, смотрели, по не понятной логике, внутрь дома, прислушиваясь к происходящим там событиям. Видимо они боялись, что Альфонсо попытается выбежать из дома, и ждали его у выхода. В любом случае, прыгнувшего в солому и подошедшего к ним сзади Альфонсо они не слышали, и пинки под зад, откинувшие их внутрь дома, стали для них сюрпризом.

– Он здесь!– крикнул один из стражей, стукнувшись лицом о пол, после чего дверь за ними закрылась с предсмертным грохотом .

Часть тамплей упорно принялась выламывать входную дверь, изощренно, совсем не по монашески матерясь, часть – выламывать люк, ведущий на чердак, остальные не занятые пытались разломать окна. Из особняка доносился жуткий грохот, угрозы, крики, пока безразличный ко всему Альфонсо обливал смолой весь периметр здания.

– Эй, сопли! Или как вас там! Я как действующий монах, дарую Вам благословение и предоставляю шанс отправиться в царство божие. Покайтесь в своих грехах, и горите в священном огне с улыбкой на устах.

Это было невозможно понять, но, как ни странно люди, рьяно защищающие обычай сжигать на костре, не хотели гореть сами. Оказывается, навязывать другим жестокие законы легче, чем самому их исполнять. Может, и вправду, секрет успешности закона в том, чтобы правитель пробовал его сначала на себе, а потом, если не погибал, предлагал его народу?

Именно с этой шальной мыслью Альфонсо стучал трутом о кресало. Из искры возродилось пламя, оно подожгло солому, загорелась смола, а потом быстро занялся и весь особняк.

Сгорел последний мост, дающий возможность отступить назад.

Первым на пожар прибежал управляющий, боевой его пыл, направленный на бой с пожаром, потух при взгляде на Альфонсо. Тот спокойно стоял и смотрел на полыхающий особняк, как смотрят на свою полыхающую прошлую жизнь; Иссилаида его не любит, король все время что то требует, люди его ненавидят, как и нормальные дворяне.

– Ваше превосходительство, граф, с вами все в порядке? – обеспокоился управляющий.

– Да…,– Альфонсо не мог вспомнить его имени. В голове до сих пор стоял вой, крики, и визг заживо сгорающих тамплей, и он немного плохо слышал.

– Здесь двадцать лошадей, – проговорил Альфонсо, немного помолчав, – одну я возьму себе, остальные, раздай тем, кому тяжелее всего, только хорошенько спрячьте от королевских поборщиков. В войне им эти лошади все равно не помогут.

– Но здесь двадцать семь лошадей!

Значит, в его особняке сгорело двадцать семь тамплей. Интересно, насколько многочисленный у них орден, а то может пару-тройку десятков отсутствующих они не заметят?

7

Где то в другом мире, где царила идиллия, все было спокойно и тихо: там не горели дома, не пытались никого убить религиозные фанатики, никого не обдирал как липку король, там сидели возле костерка, жарили на нем сосиски и смотрели на небо. И Альфонсо нырнул в этот мир, присев возле костерка, и, как брошенный уголек в сухую солому, невольно должен был этот мир разрушить.

– Я же говорила тебе, Вася, припрется, – недовольно буркнула Лилия и отвернулась к костру.

Вася?

– Мы рады графу Альфонсо в любое время, Лилечка, – проговорил, нет, промурлыкал поп. – Что привело тебя в нашу обитель, сыне?

Лилечка? От теплого голоса всегда сурового, особо важного священника текла такая карамель, что Альфонсо невольно отшатнулся, даже сосиску попридержал на костре дольше на миг. А еще потому что она своим запахом напомнила сгоревших тамплей, и, на некоторое время, отбила аппетит. Но не надолго.

– Ну много чего…

–А ясно, Бурлидо до тебя добрался, – сказала Лилия.

– Нет, это король прознал про его организацию бунта, – возразил Боригердзгерсман.

– А может, королева за свою принцессу переживает? – ответила Лилия. Альфонсо показалось, или глаза ее злобно сверкнули, – говорят она, ну принцесса, просто прелестна, прямо раскрасавица.