Монах Ордена феникса

Альфонсо поклонился, и, поворачиваясь, чуть не врезался в пришедшего его проводить дворецкого. Ступая по гулким лестницам этого огромного, для одного человека, замка, он думал о том, кто заставит Минитэку перестать требовать больше, чем ему нужно для жизни, когда случится тот момент, когда этот человек может сказать: у меня есть все, мне больше ничего не нужно, теперь я могу поделиться с тем, кому не хватает.

– Наверное, в наше время невозможно такое, – думал Альфонсо, – но в будущем, лет через двести… Люди станут мудрее, честнее и точно перестанут думать только о том, как бы одеться побогаче и пожрать посытнее.

Стеклянные дворцы Волшебного города, города, где каждый может получить все, что захочет, едва махнув рукой, всплыли в его воображении сверкая на солнце громадами замков. В нем нет вшей и блох. Нет нищих и прокаженных, бродящих по улицам. Там не нужно бежать к реке, чтобы набрать воды, бежать в лес, чтобы разжечь печь в избе, гнуть спину в огороде, чтобы поесть. Там в каждом доме – шелковая кровать.

Что вообще еще нужно человеку?

Центральная площадь была забита людьми до отказа – было воскресенье, день, когда глашатый короля зачитывал указы, чаще всего нехорошие, и Альфонсо понял, почему Минитэка так торопился: сегодня зачитывался указ о повышении податей в казну, и так непомерных для большего числа ремесленников и крестьян, день, когда люди становятся злыми. Голос глашатого погряз в ропоте толпы: слышались сначала робкие, неуверенные единичные голоса, но постепенно их становилось больше, они становились громче и громче, разрастаясь, как огонь свечи на сухой соломе, и вот уже указ не было слышно. Отчетливо слышались проклятия, пока не известно кому, но стража напряглась, схватилась за мечи.

– Люди!! Доколе нас будут обдирать, как липку!? – возопил в толпе голос – несомненно проплаченный пособниками Минитэки, – детям малым жрати нечего, все забрали нехристи!!

Реакция была очень бурной, площадь захватил вихрь негодования, и Альфонсо уже начало казаться, что бунт начнется без него, но он недооценил ту громадную пропасть между человеческим нытьем и действиями. Железным клином вонзившись в толпу, стражники вычислили крикуна, вытащили на трибуну, привязали к колоде, принялись бить палками по спине.

–Люди-и-и-и, – визжал крикун, но люди мигом затихли, стояли и смотрели на наказание молча – никто не решался быть вторым, а действовать всем одновременно мешал старый, добрый животный страх. Вот если бы не высказанная злость убивала, то Аэрон давно бы уже был в гробу, но крики ярости сквозь толстые стены в замок не проникали.

– Твой выход, граф, – сказал Альфонсо барон, (Альфонсо забыл его имя) сидящий с ним в карете, призванный проследить за исполнением условий договора, – толпа должна взбунтоваться, и ты должен ее к этому подтолкнуть.

–Я знаю, что я должен делать, – буркнул Альфонсо.

–Только не знаю как, – добавил он про себя, уже выйдя из кареты.

Альфонсо прошел к противоположному краю площади, подальше от глашатого и стражи, совершенно не зная, что сказать. Точнее, ему примерно накидали текст, который он должен был говорить, но стройное здание красивой речи развалилось под ураганом странных ощущений и дурацких мыслей, не запомнившихся, но удивительно разрушительных. Толпа глупа, жестока, многолика, податлива на пустую болтовню, но не стабильна в настроении, опасна и непредсказуема. Альфонсо выбрал себе место у небольшого винного кабака, залез на стоящую на торце бочку с вином и перестал видеть отдельных людей, только серую, злобную лужу , которая смотрела на него сотнями глаз с надеждой, что он сделает их жизнь лучше, и им не придется для этого ничего делать самим.

– Люди. Меня зовут Альфонсо дэ Эстеда, я монах Ордена света, спаситель рода королевского, победитель черных птиц, и…

И тут регалии кончились.

– И все, – выдохнул Альфонсо. – Мой орден призван защищать люд…э…народ…э…людской от нечисти всякой и угнетения. То, что я увидел здесь – нищета, голод, рабский труд, в то время, как в замке пируют, выбрасывая свиньям…э…свиней, в то время, как в нижнем городе дети обирают трупы…

– Зачем же ты спас угнетателей наших? – крикнул кто то из толпы. – Если ты за нас, зачем королевскую семью сохранил?

– Случайно, – злобно рявкнул Альфонсо.– кто ж знал, что вы тут как грязь для них. Я призываю вас восстать, бороться за свою жизнь, показать королю, что с ним нужно считаться! Точнее ему с вами нужно считаться…Хватит горбатиться на зажравшихся вельмож, возьмитесь за мечи и скиньте с себя ярмо гнета и… нищету.!

Последние слова Альфонсо прокричал как можно громче, полагая, что так лучше подействует на людей. Вроде бы концовка получилась более-менее сильной, но после нее создалась мертвая тишина. Искра революции потухла в сыром мхе человеческого страха сделать первый шаг, зато глашатый очнувшись от изумления, крикнул на всю площадь:

– Измена!! Измена!! Что стоите, остолопы, схватить изменника!!

Железные зубы стражи врезались в тело толпы, расталкивая людей направо и налево; черные полосы латников чертили свои линии к Альфонсо, напоминая прыгающих змей, ползущих в траве. Ему аж зубы свело от злобы – ни один из толпы не пошевелился помешать страже, почтительно расступаясь перед ней.

– Мало вас стригут, бараны, – крикнул он толпе в порыве ненависти, – мало с вас шкур спускают. Живете как скоты, трясетесь над своей убогой жизнью, а свою правду железом каленым надо завоевывать. Мало с вас налогов дерут, ваше место в канаве, ваш корм – отбросы, а смысл ваших жизней – дохнуть за зажравшихся дворян, отдавать им своих дочерей на потеху, а сыновей – на войну, чтобы они там за их богатство умирали…

Альфонсо еще много бы чего мог сказать, но стража уже почти приблизилась, и надо было уходить. Куда – не известно, ведь карета с бароном скрылась, как только раздались крики о измене, а люди вокруг все таки разозлились, только не на того, на кого надо было злиться.

– Иди сюда, монах, сейчас мы тебя к создателю отправим, – раздались вокруг злобные выкрики, потянулись руки к бочке, стараясь схватить оратора за ноги и скинуть вниз, похоже, тут и стража подойти не успеет. Шальная мысль мелькнула мгновенно и пропала, но оставила яркий след идеи в голове: резким движением кинжала Альфонсо выдернул пробку из бочки, спрыгнул с нее так, чтобы она опрокинулась. По площади поплыл сладкий вкус винограда, помешательства, пьяного угара и веселья: хлынувшее вино из бочки было хорошим, дорогим, и вызвало настоящую драку в желающих его пригубить. Передние отбивались от задних, задние напирали- толкучка создалась такой, что в ней даже стража потерялась , нескольких латников уронили, и прижали ногами к земле так, что те уже не могли подняться.

Альфонсо ринулся в кабак, ударил по голове кабатчика, который хотел было ему помешать, и бочки вина покатились по площади, орошая рты страждущих храбростью и боевым задором. Остатки стражников попытались отбить мужиков от бочек с вином, заготовленным для короля и его вельмож, мелькнули мечи, взметнулся в небо первый фонтан крови, смешался с божественным напитком, полетела вверх первая отрубленная рука, раздался вопль.

Это была ошибка. Телами толпы стражу сковало так, что они даже вздохнуть не могли, не то что махать чем бы то ни было; по железным доспехам стучали кулаки, палки, летели крики проклятий, визг свободы угнетаемого народа, нашедшего выход в исполнителях королевской воли. От ударов стражники не сильно то и пострадали, но сминались их доспехи под напором народной мести, плющились, раздавливали им ребра –медленно, мучительно, хрипели они и захлебывались кровью, пытаясь дышать. Тех, кто их сдавливал, тоже сдавили в ужасной давке, прижимая к железным телам задними рядами, но они умирали быстро, поскольку на них не было доспехов.

Винное озеро расползалось по площади, хлебали его люди, как собаки, вставая на четвереньки, дрались за каждую кружку, каждый глоток, размешивая упавших и мертвых ногами в мясной фарш.

– Мы не трусы!– орали пьяными голосами вскоре, – долой тиранию!! Хватит им жиреть за наш горб, нелюдям!! К лошадям их привязать да по полю пустить!!

Альфонсо смотрел на все это со смешанным чувством ужаса и восхищения, причем ужас стал преобладать в тот момент, когда раздались крики, касающиеся конкретно его самого:

– Веди нас вперед, Альфонсо, свергнем царя, долой Минитэку и его жирных прихвостней, к черту Бурлидо, у нас новый святой!!

Злобные, краснолицые, разгоряченные люди обступили графа, который уже пожалел, что вовремя не убежал. Огромная, неуправляемая толпа требовала вымещения злости, хотела громить, убивать всех, кто по их представлению, был виноват в их бедах, а точнее всех, кто жил лучше, чем они.

– Вот чего советник не учел, – подумал Альфонсо, – что его народ тоже захочет уничтожить.

– Люди! Долой угнетение, поборы, долой рабский труд! За мной, в бой за свободу!!

Альфонсо взмахнул кинжалом, и выглядело это со стороны, наверное, жалко, поскольку ему тут же сунули в руки меч, конфискованный у одного из стражников.

– Что вы делаете, нехристи. – закричал, вдруг, глашатый на другой стороне площади, и зря он это сделал: через миг он уже висел на копье с вытаращенными глазами.

Большая река серой массы народа хлынула по улицам города, снося все на своем пути: кабаки, рынки, оставленные кареты. Поскольку четких указаний, куда направить свое войско Альфонсо не получил, то решил направить свой успех себе на пользу – и ведомая им толпа, топорщась факелами (днем), вилами, топорами, палками, заполнила двор тюремной башни – самого ненавистного места бедного населения страны. Альфонсо приготовился к драке, но охрана тюрьмы даже драться не стала, поспешно бросив свои посты. Загрохотали двери тюрем, высвобождая всех подряд с радостными криками, все четыре этажа заполнились топотом, проклятьями, связанными с возмущением условиями содержания. Добрались и до оружейной, и в босой армии появились луки, мечи, копья, щиты, даже были алебарды .

Альфонсо подошел к решетке узницы, где раньше сидел; Лилия вернула себе прежний, ведьмачий вид, навесив крысиных голов на волосы и одежду, только глаза ее померкли, лишившись того задорного, неугасаемого пламени жизни, волосы спутались, топорщась как пакля, платье было грязным и рваным.

Даже самые пьяные остановились в немом молчании.

– Быстрее, дайте ключ от камеры, – крикнул Альфонсо, – ведьма, именем революции, мы освобождаем тебя.

– Ты что, граф, она же ведьма! Не трожь ее, она бесноватая. – выкрикнул кто то не очень пьяный.

– Она не бесноватая, я изгнал из нее демона, когда… На досуге в общем. Эй, ведьма!

Лилия скользнула по разбойникам бессмысленным взглядом, который уперся в Альфонсо, и застыл на нем. Вспыхнувшее пламя в ее глазах он увидел чуть раньше, чем она прыгнула к нему, как кошка, вцепилась в решетку, заорала, брызгая слюной, словно змея ядом:

– Будь проклят!! Будьте вы все прокляты!! Ненавижу вас, всех, горите в аду!!

И все в таком смысле. Излияния ее были долгими, страшными для бунтовщиков, которые резко отшатнулись в суеверном страхе, перекрестили ее крестами, бросились бежать из тюрьмы. Альфонсо хотел остаться, образумить ведьму, но толпа утащила его почти насильно, угрожая прикончить, если он хоть притронется к одержимой. В какой то момент руководитель бунта стал его заложником, управляя толпой, делал так, как она захочет, под угрозой впасть в немилость к этой вздорной, капризной и скорой на расправу стерве.

– Где эти долбанные стражники, – думал Альфонсо. Подавлять бунт никто не торопился, отчего можно было сделать вывод, что замок решили захватить без отвлекающего бунта, и теперь там идет бойня, в которой занята вся королевская стража

– Вперед, на приступ замка! – крикнул Альфонсо, взмахнув мечом, – искореним это зло!

Вообще то, штурмуя замок, он надеялся скинуть с себя это злобное, неуправляемое, переменчивое в настроении ярмо, которое медленно, но верно выходило из под контроля; Альфонсо надеялся, что всех их (кроме него, конечно же) перебьют при штурме замка, но люди все прибывали и прибывали, делая армию бунтовщиков все больше, а солдат короля все не было, так что теперь он уже сомневался в успехе своего поражения.

Разъяренные и пьяные вояки пожирали город, как саранча, оставляя после себя обломки, пустые бочки из под вина и водки, разоренные дома и, иногда, трупы. Толпа, не видя выхода злости, бурлила, как герметично кипящий котел, который грозил разорваться в любой момент- и он разорвался. До замка не дошли и половины пути, как где то в середине марша вспыхнула драка внутри толпы, переходящая в бойню. Над бунтовщиками, словно архангел, взлетел человек, с проткнутым вилами подбородком, посмотрел на все сверху выпученными глазами, рухнул на головы дерущимся. Что там происходило точно, Альфонсо не видел – но крики, грохот, летящие осколки и щепки чего попало, разлетающиеся в стороны отчетливо дали понять: нужно бежать отсюда, пока не поздно.

– Свое дело я сделал, – подумал он, – теперь заберу Иссилаиду, и деру отсюда подальше.

Он побежал к замку первого советника, но после нескольких метров бега, скрипя сердцем смирился с мыслью: без лошади не обойтись. Благо, по городу их шаталось много, даже оседланных, правда в большинстве своем напуганных, брыкающихся и кусающих, почем зря, но была и одна, которая проявляла полное безразличие к происходящему. Правда, когда Альфонсо на нее воодрузился, она упала, захрапела и сдохла, потому что оказалась раненной, едва не придавив ему ногу своей тушей. От злости Альфонсо пнул ее по мертвой голове, и тут же увидел нормального коня, привязанного около ворот дома – оседланного и спокойного, несмотря на то, что он только что видел.

Город бился в агонии битвы, город кричал, разрывался на куски, умирал, под разрушительным действием бунта, никем не контролируемого, по этому страшного вообще для всех. Город горел, и со стороны шлейф дыма выглядел особенно впечатляющим, настолько, что на секунду, обернувшись, Альфонсо почувствовал тонкий укол вины – ведь по сути, это его рук дело.

– Да ладно, сами виноваты, – подумал он тут же, – дорвались до бесплатного винишка. Да и Аэрон бодрее будет, а то довел людей до нищеты, озлобил.

Если его еще не прикончили.

Замок уже виднелся в дали, призывно махая флагами, мол, скачи сюда быстрее, здесь любовь всей твоей жизни, когда перед ногами лошади, поперек дороги, вдруг натянулась веревка, подняв вверх гряду пыли, и лошадь рухнула на землю головой вперед, прочертив мордой борозду на дороге. Альфонсо мордой ничего не прочертил: он покатился кубарем, едва увернулся от падающего сверху крупа лошади, чертыхнулся, вскочив при этом на ноги, и тут же его скрутили две пары рук, связали веревками, кинули в телегу.

–Даже не разоружили, придурки, – подумал Альфонсо, – но тут же почувствовал на себе чьи то руки, почувствовал, как лишился своего любимого кинжала, услышал восхищенный возглас по поводу находки.

Замок первого советника почти не уступал королевскому, ни по уровню богатства, ни по размеру, ни по оборонительной способности. О залежах вина, золота, драгоценных камней этой крепости по стране ходили легенды, о чем, несомненно, знали разбойники, которые, воспользовавшись смутой в городе, расположились лагерем около замка, надеясь взять его приступом. Однако, кроме жалкой попытки открыть ворота, потери десятка разбойников, и пикника с шашлыками, кострами, вином и казнью нескольких предателей, на безопасном расстоянии от замка дело не пошло. Ну, еще организовали наблюдение за дорогой, сшибли Альфонсо с седла и притащили в лагерь.

Кто его скрутил, Альфонсо так и не увидел, но силу их на себе болезненно ощущал, пока его вели через лагерь с разномастными оборванцами, галантными модниками с саблями и даже с несколькими латниками в полных доспехах, не особо, впрочем, дорогих. Одет был каждый в то, что своровал, по этому среди пестрого сброда дырявые штаны прекрасно сочетались с камзолом виконта, или даже графа. Пахло жареной свининой, квашеной капустой, луком, и от этого захотелось есть. Что и говорить, хоть в городе бунт и масштабнее, зато здесь он проходит веселее.

Альфонсо дотащили до мужика, одетого в дорогой, черный камзол, даже была у него шляпа с пером, которую он держал в руке. Мужик был большого роста, с широкими плечами, не длинной бородой на квадратном, скуластом лице, хитрыми, злобными, пронзительными глазами и дважды сломанным носом – сбитым на бок и расплющенным. Рядом с ним стоял Гнилое пузо, что то ему объяснял; увидев Альфонсо, он не повел и глазом. Альфонсо отмстил ему тем же, едва заметно скользнув по поправившемуся слегка, новоявленному разбойнику, и уставился на богатого мужика, которого идентифицировал как руководителя данной шайки, то бишь Волка.

– Шеф, смотри, нашли на дороге, – буркнул сзади гулкий бас. – И вот, при нем было.

Великолепный клинок перекочевал из грязных лап оборванного амбала в руки Волка, тоже не ахти какие чистые, и затрепетал лучами солнечных бликов, жалобно просясь обратно к хозяину.

– Господи, кого я вижу, – радостно заговорил Волк, разглядывая кинжал, – сам граф Альфонсо пожаловал. Это же граф – монах Ордена света, так ведь, Печенка?

Гнилое пузо лениво кивнул, небрежно бросил:

– Похож.

– Отлично. Ты мой самый…

– Ты кто такой будешь? – перебил Волка Альфонсо. Еще он хотел спросить, какого черта его сбили с лошади и связали, но удар кулаком по лицу затолкал его слова обратно туда, откуда они хотели вырваться.

– Я Волк, и когда я говорю, ты должен заткнуть свое хлебало, тебе ясно?

Альфонсо кивнул – лучший способ показать, что все понял, не раскрывая при этом хлебало вообще.

– Мне тебя заказали, по очереди, десять высокопоставленных особ, ловили тебя, устроили засаду, из которой ты сбежал, утруждали себя и вот – теперь ты сам сюда явился. Неужели из-за своей проститутки, о твоей любви к которой, гудит весь город?

– Не смей называть ее проституткой, ты, тварь! – дернулся было Альфонсо, но сильные руки дернули его обратно, едва не сломав при этом ключицы.

– А то что? Проклянешь? Порчу нашлешь? Хватит, мне некогда с тобой развлекаться. Печенка, вешай графа, только делай это с уважением, все таки легендарная личность.

Гнилое пузо едва заметно пожав плечами, спокойно и деловито нашел веревку, соорудил петлю, накинул на шею Альфонсо, и его потащили к первому попавшемуся подходящему дереву, на которое конец веревки и закинули. Попытайся он спасти своего друга – погибли бы оба, и оба это понимали, и Альфонсо, не приветствуя бессмысленного благородства, сам в такой же ситуации поступил бы также, что совершенно не мешало ему ненавидеть предателя и шипеть ему, тихо, едва слышно, пожелания поскорее сдохнуть.

– Есть последнее слово? – поинтересовался Волк, не осознавая, на тот момент, что спасает жизнь монаху Ордена света. Не спроси он ничего, болтался бы Альфонсо сейчас на ветке.

– Есть. Ты дурак, Волк. Тебе в жизни не взять приступом этот замок, даже если там остался гарнизон меньше трети людей. Но я могу тебе помочь. Минитэка меня знает, он дал мне кольцо с печатью, и меня он пропустит. Только торопись с решением, пока король не очухался и не появились воины с дальних застав. Тогда ты со своей шайкой здесь просто ляжешь.

– Отлично. Ты пройдешь, и что дальше? Сбежишь, а мне тебя потом ловить?

– Куда я сбегу? Со скалы сигану, что ли? Наряди несколько человек в доспехи, посади на коня, разыграем битву, в которой мы, якобы, вас прогнали, нас примут за союзников, пропустят внутрь, тогда мы откроем ворота. Главное – не медлите, врывайтесь быстро, иначе нас просто перебьют.

Волк задумался. Но думал он не долго.

– Ладно, провернем дело, потом посмотрим, может, оставлю тебя в живых…

Кавалерия ложных конников врубилась в лагерь разбойников, притворившихся пьяными с такой убедительностью, что даже зарубила некоторых по настоящему. Имитация паники удалась на славу: кто то хватался за оружие и, якобы раненный, падал на землю, в картинной позе раскинув руки, кто то орал как пришибленный, кто то из латников вообще ржал как конь, догоняя убегающих, которые не успели надеть штаны после похода в кусты. После жуткой бойни осталось много «мертвецов», облитых свиной кровью и ждущих сигнала, чтобы восстать из мертвых и снова драться за самое святое во все времена: деньги, вино и золото.

Альфонсо подъехал к воротам с замиранием сердца: он был без доспехов, в отличии от всех остальных, потому что в доспехах он бы просто упал с лошади, крикнул дозорных.

– Кто такие? – долетело со стены.

– Я граф Альфонсо дэ Эстэда с союзными войсками. У меня есть печать его высочества первого советника.

Кто то из «союзных войск» смачно рыгнул прямо себе в шлем.

Под ворота просунули листик бересты, на котором печатью на кольце Альфонсо сделал оттиск и после, видимо, небольшого совещания, ворота открылись, решетка начала подниматься вверх.

– Входите.

Отряд медленно въезжал в пределы замка, тревожно рассматривая окружившую их стражу. Ощетинившись алебардами, копьями, мечами и угрюмыми, недоверчивыми взглядами, смотрели они на прибывших настороженно, готовясь разорвать в любой момент, еще при этом поглядывая на лучников, засевших на стене.

– Чего приперлись, почему не в замке короля, там сейчас битва идет? – спросил один из стражи, наверное, дружинник, хотя внешне особо ничем не отличался от остальных, кроме возможности безнаказанно фамильярно разговаривать с графом.

– Я буду разговаривать только с первым советником. У меня для него важные новости, – важно ответил Альфонсо.

–Хорошо, Янге, Туве – проводите графа.

Минитэка сидел в своих покоях, казалось, спал, казалось, что важнейший исторический переворот не в его стране происходит, однако палец его стучал по столешнице дорогого стола, выказывая этим самым страшное волнение.

Народ же мирно спал у него на коленях, сыто урча толстым пузом.

– Какого лешего ты сюда приперся, да еще с какими то отбросами? – сбросил он в лицо Альфонсо слова, по интонации, похоже, выражающие раздражение. Хотя полной уверенности не было: звук из толстого горла шел слишком искаженный, даже для слуха Альфонсо, и мог выражать все, что угодно, от восторга, до паники.

– Я сделал все, как договорились – бунт поднят. Где Иссилаида?

– Ты сподобился слишком поздно, наши союзники не стали ждать, и осадили замок без отвлекающего маневра. Аэрон заперся в главной башне и теперь там идет настоящая бойня. Так что, твои усилия напрасны.

– Это ваши проблемы, я свое дело сделал. Где моя Иссилаида? Отдай ее мне, и творите, что хотите меня вы больше не увидите.

– Иссилаида. Хм…Дело в том, что я ее не покупал, а просто обманул тебя, чтобы тобой манипулировать, так что скорее всего эта садовница в замке с принцессой. Алена очень сильно привязалась к этой жирдяйке и ни на шаг ее не отпускает от себя. А ты мне больше не нужен.

– Падла! – рванулся Альфонсо в жгучем желании раздавить Минитеке голову собственными руками, но порыв его сдержала стража, скрутив в косичку до ломоты в теле. Старший советник лениво махнул рукой и его потащили во двор, где, поставив на колени, собирались отрубить голову. Но не отрубили.

Стрела свистит тихо, словно игривым шепотом призывая смерть пировать, но втыкается с сочным звуком, словно смерть, пируя, чмокает от удовольствия. На Альфонсо и его охрану обрушился град стрел, вспарывая воздух мерзким свистом; он упал лицом в пыль – хотелось зарыться в землю, спрятаться поглубже, от смертоносных кусков железа на палке, но единственное, что Альфонсо мог сделать – это распластаться по земле и накрыть голову руками. Стражники лежали мертвыми, утыканные стрелами, как ежики, пускали кровавые пузыри, цепляясь за жизнь: разбойники брали не меткостью, а количеством стрел, не особо стараясь попасть в какое то определенное место человека. Два трупа и усыпанная стрелами площадь говорили об этом очень красноречиво.

Случилось так, что пока Альфонсо был занят, разбойники вступили в бой со стражей: практически все они были перебиты, но успели открыть ворота, чтобы впустить оживших «мертвецов». Тех, правда, тоже перебили, сделав их настоящими мертвецами, но они умудрились продержаться да тех пор, пока основной отряд разбойников не выскочил из засады и не бросился в атаку. Перебив всю стражу, ватага принялась грабить замок, не удосужившись даже закрыть ворота, хотя, может это было сделано и специально, чтобы можно было оперативно сбежать.

– Все прошло замечательно, – довольно сказал Волк. – Свою часть уговора ты выполнил. Можешь пока идти, но учти – охота не закончена, будет возможность, я тебя все равно прикончу. Только…

Два здоровых разбойника подошли к Гнилому пузу сзади, скрутили его.

– Только дружка твоего, я все же повешу.

Теперь петля оказалась на шее Гнилого пуза, вызвав у него неподдельное удивление. Разбойники потащили его к дереву, и во время всего путешествия, тот пытался что то сказать, оттягивая веревку, но, кроме хрипа, так ничего и не сказал.