Монах Ордена феникса

– Граф Альфонсо, поздравляю с исполнением наказания. Теперь ты свободный человек.

– Премного благодарен, ваша светлость. Не хотел Вас беспокоить пустяками, но дело пятиминутной важности для Вас. Это дело…

– Я ждал тебя, Альфонсо, – перебил его Минитэка, – и знаю про твое желание. Я купил ее по дешевке, за десять тысяч песедов – за обедом я съедаю на большую сумму…

– Я готов отдать за нее двадцать! – встрял Альфонсо, -тридцать. Сорок?

– Это забавно. Неужели ты думаешь, что я купил ее потому что у меня некому ухаживать за садом?

– Это вряд ли, – подумал Альфонсо. И вправду, зачем ему она? Тоже влюбился?

Это было самое вероятное предположение (как в такую не влюбиться?), но нутром Альфонсо уже чуял подвох, а тут еще всплыли слова про святого марионетку – кукловода, услышанные в подземелье замка, готового вести за собой серую массу, именуемую народом. Этого еще не хватало!

– Мы стоим на пороге мировой войны. Зажатые с одной стороны лесом, с другой – океаном, мы расплодились так, что теперь нам не хватает территории. Мы как сельди в бочке. Все страны, словно злобные псы, только и ждут, как их спустят с цепи и тогда начнется драка не на жизнь, а на смерть за каждый клочок грязи, который мы зовем землей. И в этой своре Эгибетуз – маленькая, слабая шавка, которую разорвут одной из первых, если она не найдет себе мощного союзника, к которому присоединится. Аэрон глуп и носится со своими понятиями о чести и достоинстве, как курица с камешком, не понимая, что нам не устоять в любом случае.

Альфонсо не верил своим ушам так же сильно, как и не хотел бы все это слушать. Купить себе Иссилаиду – что может быть проще, но теперь он понимал, что сможет сделать это только пройдя через самую темную, противную, неблагородную клоаку, когда либо созданную богами – политику, нырнув в нее с головой.

– Не беспокойся, – изобразил Минитека на лице что то типа , немного раздвинув щеки, – никто нас не услышит. Мы можем говорить свободно.

– Я не понимаю, при чем здесь я? Вояка я так себе.

– Я поясню. Пока Аэрон сражался с деревьями в лесу, королева возила на смотрины свою дочь– Аленку в Степь, и та понравилась местному принцу – Донису. Теперь все готово к тому, чтобы заключить союз между Степью и Эгибетузом, но Аэрон уперся, как бык рогом и ждет поддержки от другой страны на севере – Эстерии – такой же маленькой и хилой, как Эгибетуз, к тому же – она бросит нас на произвол других стран при любой опасности.

– Тебе, – произнес Минитека после небольшой паузы, – нужно будет свергнуть короля.

– А, только и всего! – ошеломленно, а потому не контролируемо воскликнул Альфонсо, – А я то думал: птицы мертвы, волка я отогнал, чем же мне теперь заняться? А свергну ка я короля с престола!

– Потрясающая дерзость, – сказал Минитека бесцветным голосом, – которую я оправдываю только твоим дикарским лесным происхождением.

Альфонсо вздрогнул, но внутри себя, по крайней мере он надеялся, что снаружи этого не было заметно.

– Не удивляйся, – Минитека вскинул руку, и на стол брякнулась вещица – артефакт Волшебного города, который Альфонсо нашел у себя в штанах в лесу. – Мои люди обыскали твои покои раньше людей Бурлидо, и я прекрасно знаю, что ты ходок. В отличие от повернутого на религии короля, и ненавидящего тебя первосвященника. Ты знаешь, что за эту штучку из Волшебного города, тебя будут жечь очень долго и очень мучительно?

– Волшебного города не существует, – твердо, как мог, сказал Альфонсо, хотя сердце у него бешено заколотилось – это легенда. А эту штуку можете показать кому угодно – я понятия не имею, что это.

– Я тоже. Однако в таких вопросах король непреклонен- гореть тебе ярко и долго, как бы ты не отпирался, и Бурлидо мне в этом поможет – уж он то напоет королю про демона из Леса, про пророчество из Священной книги. Наплетет с три короба – не унесешь. С ходоками король даже не разговаривает.

Это было весьма убедительно сказано – кому поверит король: своим подданным, или какому то проходимцу, не понятно откуда вылезшему, не понятно кем являющимся. Ответ очевиден.

– А от меня то что требуется?

– Повести за собой людей – невежественную толпу, которая считает тебя мессией на Земле, повести туда, куда скажу я, и когда Аэрон падет, ты получишь все, что пожелаешь – власть, деньги, положение, и свою садовницу.

– А если я откажусь и доложу королю о Вашем предательстве? – спросил Альфонсо просто так, на всякий случай, хотя ответ знал заранее.

– Король тебе не поверит, он поверит мне. А я просто уничтожу тебя и твою любовь. Если ты сбежишь или предашь меня – она умрет. Да и ты тоже. Ну так что? Согласен?

Сможет ли он предать короля, обречь тысячи людей на смерть ради одной Иссилаиды, возможно, даже, уничтожить целую страну? Альфонсо задумался, и думал не долго: конечно сможет, что тут и говорить. Людей на свете много, а Иссилаидушка – одна.

– Да вариантов то не много, – пробурчал Альфонсо.

– Это умное решение. Значит сейчас ты выйдешь отсюда живым. До поры до времени ты мне не понадобишься, позже, я пришлю человека и он тебе все расскажет. Пока – свободен.

Из замка первого советника Альфонсо вышел предателем, сел в свою (королевскую) предательскую карету, одолженную у того, кого должен был свергнуть.

– Ой, и ладно, мне что Аэрон – отец родной? Кто мне вообще все эти люди? Никто. – думал он, глядя на работающих в полях крестьян, которым земли вполне хватало, чтобы замучиться на ней работать.

13

…Но было, помимо зла Сарамонова, было еще и зло людское. Окружили разбойники Алеццо, угрожая посечь его, ибо требовали их души черные золота блестящего. И молвил тогда Алеццо:

– Глядите на солнце жаркое, творение Агафенона Великого, разве не ярче золота блестит оно. Смотрите на траву зеленую, на скот тучный, на древа, плодами обремененные – разве не лучшая пища для голодного это. Так чего же желаете вы еще, души злобные, души заблудшие. Что вам, металл этот презренный? Покайтесь, встаньте на Путь истинный, славьте Агафенона Великого, да довольствуйтесь малым, ибо чрезмерная роскошь и довольство – есть путь в царство Сарамоново.

И сказали на то разбойники:

– Прав ты, монах Ордена Света. Возжелали мы лишнего себе, чинили кручину люду православному, как искупить теперь вину свою пред народом?

– Покайтесь, просите прощения у Агафенона Великого, а как попросите – творите добро везде, где только можете, воздержитесь от лишнего, жизни мешающего, делитесь с ближним последней рубахой своей.

И благодарили разбойники Алеццо, и стали на Путь истинный они, а позже, стали самыми ярыми последователями Ордена Света…

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 4 стих 6

Страшная алкогольная битва оставила на новеньком, дорого обошедшемся казне камзоле Альфонсо кроваво красные пятна от вина – раны борца с коварным, зеленым змием. Торчал из под него подол грязной рубахи, топорщилась в разные стороны давно не бритая борода и не систематизированные гребешком волосы, чернели на штанах следы множества королевских канав, из которых его периодически доставала стража. Две недели запоя сделали с Альфонсо то, что не смогли сделать Черные птицы – превратили в слабого, шатающегося старика с трясущимися руками и опухшим лицом. Что происходило в это время он помнил смутно – какие то пиры в каких то замках, графини, виконтессы, побеги от их разъяренных, мужей, даже стрела в спине, удаленная Дюпоном – все это было блеклой картиной с мутными пятнами вместо людей, красной нитью через которую ярко проходила непроходимая тоска.

– Как же меня угораздило так влюбиться? – болел Альфонсо от любви и похмелья в королевском саду, поближе к фонтану с карасями – источником воды, прохлады и жирными, успокаивающими своей медлительностью рыбками.

Многие знатные особы почли за честь лечь с ним в кровать, сама принцесса караулила его в саду, наблюдая за ним украдкой, тяжко и томно вздыхая, плача по ночам, а единственная любовь его, доступная (чего уж лукавить) всем за горсть монет, не доступна ему одному. Что же за мерзкий извращенец пишет судьбы людей, запутывая их, как веревки в канате? Почему нельзя все сделать так, как написано в былинах: с героизмом, взаимной любовью, долго и счастливо на всю жизнь? Зачем все эти сложности?

В голове у Альфонсо била в колокол не переставая маленькая церковь, а тело не хотело принимать форму и висело на цепи садовых качелей, цепляясь за звенья пальцами. Принцесса возникла у качелей бесшумно, присела рядом с Альфонсо, аккуратно расправляя голубое многослойное платье на тоненьких коленках.

– Вам нехорошо, граф? Вы нездоровы? – сочувственно спросила принцесса, посмотрев на Альфонсо, таким тоном, словно у нее тоже болела голова.

– У меня похмелье, Ваше величество, – промычал Альфонсо, и закрыл глаза от вездесущего солнечного света, да и принцесса его раздражала.

– С похмелья хорошо помогает ромашковый чай, так наш конюх говорит. Хотите, я его Вам принесу?

– Кого, конюха? Ваша забота не стоит меня… ик… ой… Не стоит беспык… Вашечество…

– Ой, да мне не трудно…– принцесса вскочила на ноги, пропала, правда, ненадолго, и появилась действительно с каким то варевом – вонючим, горьким, заботливо остуженным в холодной воде чаем, который Альфонсо глотал, едва сдерживая рвотный позыв.

– Вам уже лучше? – впились в него большие, искрящиеся на солнце девичьи глаза, полные надежд, высоких чувств и какого то томления, которое Альфонсо не сулило ничего хорошего. Он осмотрелся – не видит ли их королева, хотя, конечно же, ей уже слуги доложили об этой встрече во всех подробностях, которых даже и не было. Но плевать, Альфонсо все равно не мог ходить, даже если бы и дал себе задачу куда то уйти.

– Намного, – соврал он этим глазам, – моя благодарность Вам, Ваше величество не знает границ.

– Ой, ну не стоит, мне не трудно… Еще он успокаивает…

– Жаль, что не навсегда, – подумал Альфонсо с искренним, как ему показалось на тот момент, сожалением.

– Граф…Честной брат…я… я хочу исповедаться перед вами…

Альфонсо смотрел на колышущуюся траву, которую нежно ласкал полудохлый летний ветерок, на золотые, на солнце, брызги фонтана, блюющие размытой радугой, голубое небо, белые, рваные лохмотья облаков, и ему хотелось выть. Лечь на прохладную, зеленую траву, повернуться на спину и орать на солнце – без слов, просто, чтобы придумавший ему такую судьбу извращенец Агафенон вздрогнул на небе, увидел своего сына, о котором, видимо, забыл давно, и ему стало стыдно за то, что он сделал с его жизнью.

– Я всего лишь монах, Ваше величество.

– Это не важно, Вы – посланник бога на земле, Вы ближе к нему чем любой из нас…

– А бог об этом знает? Что он меня посылал? – в отчаянии подумал Альфонсо. Он прекрасно понимал, что сейчас последует, не знал только, чем все это кончится. Единственная надежда на то, что хуже, чем есть сейчас, уже быть не может

– Я слушаю Вас, Ваше величество.

Ему было уже все равно. Смотри, Эгетелина, как твоя дочь признается в любви проходимцу, как королевская кровь тянется к непонятно кому, мешается с человеческим мусором. Даже весело стало – злорадно весело – отшить принцессу, поставить на место члена царской семьи, отвергнуть ее. А потом предать ее отца, возможно, со смертельным для него исходом. Хотя, почему возможно?

– Я грешна. Я ужасная грешница. Мне так тяжело это говорить…

– Можете не говорить, Ваше величест…

– Ах, нет, носить в себе такой груз. О боже, я, наверное, уйду в монастырь… Это так стыдно… Мне снился сон… Где я… О, прости меня Господи, и Вы… Мы… Мы поцеловались…

Последние слова Алена еле прошептала – так тихо, что они едва набрали скорость долететь до Альфонсового слуха.

– Господи, какой стыд. Какой стыд, – принцесса покраснела, спрятала лицо в ладонях, а, поскольку ладоней на все лицо не хватило, глаза, сквозь растопыренные пальцы, остались наблюдать, как отреагирует Альфонсо.

Альфонсо подумал, что ему нужно прилечь. Может тогда мир перестанет вертеться вокруг него с бешеной скоростью?

– Куда поцеловались? – услышал Альфонсо свой голос – и болезненно морщась внутри своей головы, спросил себя, зачем он это спросил.

– В щечку, – сказала Алена вообще без звука, одними губами, – Господи, я падшая, падшая женщина. Вы же монах, вы давали обет, а я… поцелуй до свадьбы…Как мне могло присниться такое? Как, как искупить этот тяжкий грех, как вымолить у Бога прощение?

– Покайся, дитя. Думай о духовном, о спасении души, а не о поцелуйчиках. Я отпускаю тебе этот грех, больше так не делай.

Потом Альфонсо немного подумал, и добавил “Аминь”, хотя тут же и пожалел об этом.

Может, стыд Алены и был искренним (а так скорее всего и было), но не таких слов ждало ее сердце. Принцесса вскочила на ноги, по лицу ее пробежала судорога, выжавшая из глаз несколько капель слез:

– Граф, я…Вы… Я…

– Спасибо за отпущение грехов, – почти выкрикнула она, почти плача, и ушла так быстро, что почти убежала.

– Не за что, – буркнул Альфонсо и качнулся на качели, неловко пошевелившись, отчего его не слабо замутило. А когда мир снова обрел резкость, перед ним стояла Эгетелина – королева Эгибетуза – глаза ее сверкали злобой, а губы были сжаты так, что побелели.

– Я хочу, чтобы ты покинул дворец. Немедленно. Дэ Эсген отдаст тебе грамоту на титул и полномочия владеть городом.

Весь мир ненавидел Альфонсо, всячески пакостил ему и издевался над ним так, как хотел. Издевалась над ним дорога, собранная целиком из кочек, валяющихся веток и страданий путешественника; издевалась проклятая карета, дающая поджопник каждый раз, как подпрыгивала на ухабе так, что не спасали подушки – потому что их и не было, не королева же в ней ехала. Проклятая трижды стража звенела доспехами, проклятые четырежды лошади топали, словно непосредственно по голове Альфонсо, проклятые один раз птицы свистели своими мерзкими, пилящими мозг голосами, проклятое каждый миг солнце слепило глаза и прожаривало темный воздух деревянной коробки на колесах, и страдающее похмельем тело в ней заодно.

Все жутко раздражало, ото всего жутко тошнило до того времени, как Альфонсо по стуку бутылок не определил в карете наличие ящика с вином. Манящий, запотевший и все еще холодный после ледника глиняный сосуд удобно лег в руку, и сразу слюна перестала помещаться во рту. Восковая пробка услужливо открыла врата в мир грез, наслаждений и забвения, и эта красная река уносила Альфонсо все дальше в идеальный мир, раскрашивая реальный в яркие цвета. Славься человек, положивший сюда вино.

Поездка сразу перестала быть мучительной. Мир перестал издеваться и начал радовать. Первая бутылка выполнила свой долг до самого дна, вторая бутылка, лишившись сургуча, открыла волшебный эликсир, уже почти исторгла из себя волшебный напиток, переместив в трепещущий желудок страждущего.

Почти.

Среди мутного тумана похмельного мира сверкнула молния – настораживающая, не ясно чем, но чем то тревожным и далеким. В дебрях разрозненных ощущений формировалась мысль – полудохлое, слабое существо, которое своим ядовитым жалом внезапно смело пелену с глаз.

Альфонсо протрезвел мгновенно, точнее почти протрезвел почти мгновенно. Во второй бутылке вино пахло гексаметаном – соком плода лесного плюща, растения, которое любило укладывать живых существ на землю: либо спать на время, либо спать навечно, в зависимости от количества сока. Судя по едва уловимому запаху – не лесной житель на него вообще внимания бы не обратил (тем более –пьяный), хотели усыпить, а не отравить. Это и логично – отравление вызовет кучу вопросов и подозрений, а вот нападение разбойников в лесу … Разбойники грабили и убивали людей часто и весьма успешно, никому и в голову не придет, что убийство заказное.

Альфонсо похолодел при мысли о том, что умудрившись насолить стольким людям (высокопоставленным, причем) он проявил потрясающую халатность, забыв, что его могли прикончить в любой момент времени в процессе бурных алкогольных приключений. При этом не нужно было обладать какими бы то ни было бойцовскими навыками – достаточно было перетащить из лужи помельче в лужу поглубже, и он сам прекрасно бы захлебнулся. Достойная смерть для героя – монаха и графа.

Вот теперь Альфонсо протрезвел окончательно, быстро осмотрелся по сторонам, проверил кинжал, достал из под сиденья арбалет – в колчане было всего четыре стрелы, и это было печально. Интересно, подкуплена ли стража?

Когда раздался свист, Альфонсо был к этому готов, держа на коленках заряженный арбалет – все четыре стрелы ушли в магазин, так что даже колчан не понадобился. Разбойники хлынули со всех сторон с бесовским рыком, воем и криками, да и на людей были мало похожи: кто волосатый полуголый, кто в лохмотьях, кто то с тряпкой на голове, кто то в кожаной куртке. Вооруженные чем попало: дубинками, мечами, саблями с кривым от жизни, а не от задумки кузнеца, лезвиями, какими то ножами – такими ржавыми и убогими, что Альфонсо невольно почувствовал себя оскорбленным от того, что его пришли убивать какие то отребья. Отребья облепили стражу, пытаясь их скинуть с лошади и уничтожить, впрочем, что они пытались сделать, было вообще не понятно: нападение было похоже на бегущее стадо лосей, больше мешающих друг другу, чем достигающих цели, какой бы она ни была.

К чести королевской стражи, одни из лучших солдат страны не растерялись, и полудикие лешие, выкатившиеся из леса, врезались в железный забор из щитов, копий и отваги, отчего тут же половина дикарей полегла на месте.

Дверь кареты распахнул разбойник – довольный, беззубый, жутко смрадный и волосатый с минимумом одежды на поясе, вооруженный палкой (ПАЛКОЙ, черт его дери!!) и зарычал. Он тут же получил стрелу между глаз, причем, прежде чем упасть, закрыл дверь обратно, инстинктивно закрываясь от удара, хотя было уже поздно, и улегся под дверью кареты широко раскинув руки.

Альфонсо брезгливо поморщился, выглянул в окно и понял: дело плохо. Охранники рубились на славу, но лес продолжал кровоточить разбойниками, и вскоре из десяти стражников, пятеро легли на землю. Наполовину высунувшись из переднего окна, Альфонсо стегнул лошадей по крупу – кучер сразу после нападения куда то сбежал – и лошади понесли вперед, сбивая разбойников с ног, качественно уничтожая карету бешеными скачками по кочкам, превращая ее в маслобойку, где Альфонсо был кусочком масла, прыгая по полу и мучительно лязгая челюстью.

Оставшиеся пятеро стражников скакали за ним, оставив нападающих позади. Неужели отбились?

Мысль о том, что в любой нормальной засаде поперек дороги должно лежать поваленное дерево, отрезающее путь к бегству, пришла Альфонсо раньше, чем он в него врезался. Взбешенные лошади, перепрыгивая через огромный ствол, подняли переднюю ось кареты над землей оглоблями, отчего она ударилась ими о дерево со страшной силой. От удара упряжка лошадей вырвала всю переднюю стенку кареты, и понеслась к горизонту, а резко оглохший Альфонсо вылетел на улицу, кувыркнувшись через голову сквозь ветки поваленного дерева, с арбалетом в руках, которым и получил по зубам приземлившись на коленки. Долго скулил он от боли, не смея двигаться, чтобы ненароком не потревожить ушибленные ноги, долго пятеро королевских стражей держали оборону, возведя собой стену из мертвых тел, защищая доверенное им лицо с нечеловеческой отвагой. Но силы их были на исходе, и Альфонсо, пока есть время, бросив их, сбежал в лес.

Боль в коленях была жуткой – словно их полосовали раскаленным ножом, и долго так бежать он не мог. Со здоровыми ногами удрать в лесу от преследователей было бы проще жареной картошки, но сейчас Альфонсо уже начинало мутить от боли, и он просто упал, выбрав кустарник погуще и стараясь не заорать. Видимо, стражники кончились, поскольку наполняя диким криком девственную тишину леса, разбойники ломились сквозь чащобу леса, ломая по дороге ветки, продираясь сквозь кустарник, скашивая мечами траву, матерясь и переговариваясь между собой, как на пикнике. Кого то даже рвало в кустиках.

– Он не мог далеко уйти, – кричали поблизости, – ищите его. За его башку дают сто тыщ на рыло!

– Твари сколько наших положили, – рычал кто то вдалеке, я сам лично найду его – кишки выдерну и на палке…

Что там будет с палкой Альфонсо не расслышал, он услышал главное- целиком он им не нужен, достаточно будет головы, а это значит, что драться нужно будет до последней капли крови.

– Ну, скоты, один я здесь не лягу, – злобно скрипел зубами Альфонсо, чувствуя, как закипает кровь от охотничьего азарта, даже стало весело – по злому весело, захотелось драки и крови. Инстинкт убийцы, испокон веков вырывающий у смерти свое право на жизнь, пульсировал в мышцах, сжал плотнее челюсти, приготовил все тело к смертоносному броску. Пока, правда, смертоносное тело тщательно пряталось в кустах, но к броску оно было готово.

Разбойники не давали себе труда скрываться – топот их был слышен за километр, и обыскивали лес они по всем правилам охоты, в том смысле, что делали все так, как не надо было делать. Не надо было расходиться так, чтобы не видеть друг друга, орать на вес лес, думать, что ты бессмертный и не ждать опасности. К лежавшему в кустарнике Альфонсо приближались двое, но один рявкнул второму, что нечего, мол, толпой ходить, и выгнал его подальше, заставив Альфонсо облегченно вздохнуть. Разбойник не дошел до кустарника метров пять, достал фляжку из тыквы, спустил штаны и осуществил круговорот воды в природе, принимая дар природы, одновременно отдавая природе сдачу. Содержимое фляжки маняще булькнуло, Альфонсо облизнулся – он только сейчас понял, как пересохло у него в горле. Он быстро осмотрелся – нет ли кого поблизости; быстро распрямилась тетива арбалета, быстро долетела стрела до горла разбойника, только падал тот долго, держась за шею, удивленно глядя на Альфонсо, который выдирал флягу у него из рук.

Альфонсо сделал смачный глоток из фляжки, выплюнул то, что пил – это оказался самогон. Они еще и пьяные! Никогда в лесу не следовало пить что то крепкое – это Альфонсо знал назубок. И залпом выпил всю фляжку до самого дна. Как ни странно, в критической ситуации самогон не подействовал так, как должен был подействовать, но ушибленные колени притихли настолько, что позволили почти без зубовного скрежета оттащить тело и спрятать в траве.

Стрела не пробила горло насквозь- она застряла в позвоночнике шеи, выдергивалась с хрустом, пришлось еще помогать кинжалом – кромсать горло, разбрызгивая в стороны холодеющую кровь, но в конечном итоге извлеченную стрелу снова можно было использовать. Оставаться на месте было опасно, по этому, став слухом, зрением и самой концентрацией, при этом пригибаясь, двинулся Альфонсо вслед за разбойниками – и получилось так, что он начал преследовать своих преследователей. Вначале, правда, он хотел вернуться туда, откуда пришел – к карете, но услышал где то там лошадиное ржание – наверное у разбойников там был разбит лагерь , и сколько их там осталось, было не известно, по этому идти туда было опасно.

Следующую свою жертву Альфонсо обнаружил по храпу – бедолага скатился в овраг, и, видимо отчаявшись встать, решил поспать, так и не выпустив фляжку из руки. И, да, она была разочаровывающе пустой.

– Господи, что за шуты гороховые, – думал Альфонсо, выбрасывая флягу обратно и втыкая кинжал спящему в печень, – что за сброд меня убивать пришел?

Понятно, что это было глупое чувство, но он почувствовал себя оскорбленным: за его заслуги могли бы и получше кого нанять, уж потратились бы. Этот хоть был в одежде, в связи с чем пришла гениальная мысль: Альфонсо содрал с трупа его грязные, вшивые, вонючие лохмотья, надел на себя, спрятал свой камзол в трухлявый пень, чтобы потом его никогда не найти, арбалет закопал в павшей листве, испачкался грязью, забрал у мертвеца кривую, ржавую саблю, и превратился в разбойника. Хромая, попеременно, то на одну, то на другую ногу, пробирался он через чащобу, следуя за разбойниками и тщательно имитируя поиски самого себя.

Хоть и замаскированный, Альфонсо все же старался избежать встречи с преследователями, но растянувшихся на сотню метров бандитов с большой дороги обходить было бы долго, боль в коленях стала совсем невыносимой, и он решил залечь до темноты где нибудь в густом кустарнике, когда неожиданно напоролся на одного из разбойников. И очень сильно этому удивился: не склонные скрывать себя разбойники были шумными, где они находятся, даже что делают и с каким результатом, было слышно за километр, однако этот парень был совершенно незаметен. Он стоял около дерева, почти слившись с ним, с огромным луком, который очень удачно спрятал, и очень внимательно прислушивался ко всему, что происходило в лесу. От него за версту разило опасностью, и Альфонсо это напрягло.

– Тихо, – прошептал он Альфонсо, – спрячься – он обязательно здесь пройдет, если судить по траектории его движения…