Монах Ордена феникса

Альфонсо стало не по себе: в свою очередь расслабившись, он легко мог бы стать мишенью, если бы не переоделся и не испачкал лицо – если разбойники вообще знают, как он выглядит, а то, может, ориентируются на дорогую одежду, полосуя мечами всех встретившихся богатых людей. Он залег в овражек, с наслаждением вытянул ноги, внимательно посмотрел на парня. Тот был высоким, мускулистым, но при этом стройным, как человек, готовый к резким, стремительным движениям. Смущал лук – чтобы натянуть тетиву такого нужна была сила; а потом паренек повернулся, и у Альфонсо екнуло сердце: это был тот самый вор, который украл у него кинжал в городе.

– Вот, черт, – выругался он мысленно. Этот разбойник мастерски вел себя в лесу, словно всю жизнь был ходоком, лишая Альфонсо преимуществ опыта блуждания по лесу, хоть этот лес и был, по сравнению с настоящим лесом, прогулочным парком для маленьких детишек, и это было плохо. Очень плохо.

Альфонсо сжал рукоять кинжала, спросил:

– С чего ты так думаешь?

– Ты видел, с какой скоростью он вылетел из кареты? Он в любом случае повредил себе башку, а с разбитой башкой не будешь вилять по лесу – пойдешь прямо к дороге, чтобы быстрее попасть в деревню. От того места, где он сбежал, по прямой это самый короткий путь.

– Может, его тогда лучше на дороге стеречь?

То, что где то неподалеку есть дорога радовало, теперь Альфонсо хотел бы попасть на нее, и если бы разбойник его на нее вывел, это было бы прекрасно. Парень задумался.

– Там сейчас весь цвет разбойничьего дна его стережет и пьянствует. Тем более, по моим расчетам, где то здесь у него кончатся силы и он вынужден будет залечь в траву.

– Сволочь какая, – с ненавистью подумал Альфонсо. Если бы вместо сотни отбросов был хотя бы десяток таких разбойников, он бы уже давно без головы кормил ворон своим телом.

– Я пойду схожу на разведку, – сказал он, вылез из своей засады, вытащил кинжал и бросился на паренька, однако не добежал двух метров, как в его сторону уже смотрел кончик стрелы, глаза молодого разбойника и смерть, которая раздумывала, отдать ли руке команду отпустить два пальца, держащие тетиву.

– Куда ты сходишь? Это в какой банде такие слова знают то вообще? Местная шушера таких слов не знает точно.

И тут он увидел кинжал. И тут же его узнал и все понял.

Альфонсо среагировал чуть быстрее, и палка с железкой на конце лишь царапнула его плечо; он бросился на разбойника с кинжалом, увернулся от удара плечом лука по голове и Кералебу снова отведал крови, теперь человеческой, правда не там, где надо было– парень ловко увернулся, отчего удар кинжала мимо сердца пришелся в торс, скользнув между ребер, не задел никаких важных органов, зато продырявив разбойника насквозь.

Мощный удар кулаком в щеку, которого Альфонсо вообще не ожидал, отбросил его в сторону: он упал в траву, прокатился по ней же и резко вскочил на ноги, готовый убегать от стрелы или защищаться, в зависимости от ситуации, но только услышал крик:

– Сюда, он здесь!! Он здесь!! – кричал разбойник, держась за бок. Мгновение нужно было, чтобы лишить крикуна жизни, но этого мгновения не хватило: лес просто разбух от множества тяжелых шагов, хруста веток, диких криков охотничьего запала и пьяного энтузиазма. Лешие, тролли, гремлины возникали из-за деревьев в великом множестве, и Альфонсо понял – это конец.

Через миг он уже бежал к ним навстречу, размахивая руками, с истошным криком:

– Быстрее!! Он туда побежал!!! – и показал пальцем противоположное направление от того, куда собирался бежать сам.

– Придурки!! – слышал он в спину крики раненного парня, но только он один и слышал – остальное дикое племя рвануло догонять свою жертву, сметая лавиной мощных тел всю растительность, которая попадалась на пути.

Альфонсо бежал в другую сторону, хотя бежал громко сказано – ковылял вернее. В какой то момент он с удивлением заметил, что до сих пор держит кинжал в руке – сверкающее дорогущее оружие, которое могло бы выдать его с головой, и спрятал в ножны, внутренне содрогаясь от того, что снова чуть так глупо не попался. А вот сабля осталась лежать в овраге.

Красные, распухшие колени начали хрустеть так сильно, что казалось, легче было бы отрезать себе ноги, и было бы не так больно. Она отдавалась в каждом нерве тела, снова вызывая тошноту, и обессиленный, близкий к обмороку Альфонсо уже собирался сдаться и упасть – а там, будь, что будет, но вдруг услышал самый приятный звук на свете, который можно было услышать в таком положении.

Скрип колеса телеги. Значит, неподалеку дорога.

Альфонсо выскочил из леса прямо на телегу – едва не врезавшись в нее – запрыгнул на борт, упал в кузов. Уснувшая бабка – возница вздрогнула, обернулась на него и завизжала так, что даже безразличный ко всему ослик остановился и повернул ушастую голову на крик.

– Заткнись, калоша старая! – рявкнул Альфонсо, угрожая кинжалом, – гони что есть мочи!

– Госпади, родненький не губи, нетути у меня ничего, последний осел – старый хрен с голоду пухнит, пожалей бабку старую…

Свист летящей стрелы, а затем и сама стрела прервали эту тираду; стрела воткнулась в задний борт кузова с омерзительно сочным хрустом, таким, что Альфонсо невольно поежился. Раненный парень – разбойник догонял его, и догонял на лошади, натягивая лук и морщась от боли при этом. Он и сидел то в седле криво, и бок у него был красным от крови, несмотря на то, что он попытался залепить рану листьями и глиной. Однако следующая стрела не долетела всего полметра.

Альфонсо спихнул бабку в кузов, схватил вожжи и хлестанул ими осла, для верности кольнул ослиную задницу кинжалом. Осел лягнул ногой воздух, побежал галопом, и надсадно заревел; скрипя каждой досточкой на каждой кочке, поскакала телега вперед, превратив поездку в ад для всех, кто в ней сидел.

Парень догнал телегу быстро, натянул последнюю стрелу, целясь в упор прямо в голову Альфонсо, но тому повезло – лошадь преследователя споткнулась, с отчаянным ржанием кувыркнулась через голову, едва не раздавив разбойника, который успел откатиться в сторону каким то невероятным способом. Злорадный, презрительный смех Альфонсо прервал хруст дерева: задняя ось телеги переломилась, задом она рухнула на землю и от удара тут же разлетелась на исходные доски, выгрузив почти бездыханную от тряски бабку, вилы, косу и Альфонсо на середине дороги.

– Ну все, конец тебе, козлина! – просипел Альфонсо пареньку – достал кинжал, и бросился бежать в обратную сторону; вдалеке маячили силуэты обманутых, злых, пьяных и обеспеченных лошадьми разбойников, которые быстро приближались, затянув горизонт густыми клубами пыли, дикими, воинственными проклятиями и обещаниями неестественной и очень мучительной смерти тому, кто их так глупо обманул.

Первым порывом Альфонсо было снова прятаться в Лесу, но впереди уже виднелись домики какой то деревни, а совсем близко, на краю леса, блестела железной крышей колокольни церковь, дырявя небо ободранным крестом. Альфонсо побежал к ней, хромая на обе ноги; разбойник побежал за ним, шатаясь и держась за бок, и со стороны, наверное, эта погоня двух убогих была бы смешной, если бы на кону не стояла жизнь одного из них.

Церковь была, по-деревенски скромна почерневшим от времени деревом стен часовни и облупленной крышей, пахла внутри человеческими надеждами, верой в лучшее, избавлением от страхов, псиной, но бедность этого прихода с лихвой искупало то ее качество, которое было сейчас наиболее полезным. Она была открыта.

– Здрав буде, сыне, – раздалось откуда то сверху, когда, тяжело дыша, почти задыхаясь, в открытую дверь часовни ворвался Альфонсо.

– Сдохну щас, – Альфонсо и вправду упал на пол, стиснул зубы от жуткой боли, разжигавшей в глазах сотни разноцветных огоньков и желание забыться, хоть на мгновение. Перевернувшись на спину, он увидел источник голоса – на тощей, танцующей лесенке, на самом верху, стоял большой, круглый поп, в черной рясе, белом переднике на ней и закатанными по локоть рукавами; судя по всему он снимал паутину с потолка, и в процессе остановился, чтобы посмотреть на завалившегося в часовню Альфонсо с любопытством. Хруст лестницы на грани разрушения, грузные шаги, ощущение присутствия над самой головой:

– Ого, с ножками у тебя беда. Вон как распухли.

– Да я знаю, – скрежетнул зубами Альфонсо. Он лежал с закрытыми глазами, так казалось легче терпеть боль, но с усилием открыл их, посмотрел на бородатое лицо попа, нависшее над ним:

– Спрячь меня, поп, за мной разбойники гонятся.

– Разбойники сюда не сунутся, сыне, нешто они дурные совсем, посреди дня в деревне лиходейничать?

– Дурные, не то слово, поп. Спрячь.

Альфонсо медленно сел, настолько медленно, чтобы не потревожить коленки, и все равно чуть не потерял сознание Открылась дверь, в церковь вошел преследовавший его разбойник – белый, как молоко, слабый, как молодая осинка, шел не прямо… Но шел.

– Сейчас…Ты… Умрешь…Након…

Раздался долгий, затяжной кашель, который сотрясал стройное, мускулистое тело парня лихорадочными спазмами. Облепленный грязью, в крови наполовину бока, пыльный, всклокоченный, как вороненок – он был похож на пришибленного лешего, только с лютой ненавистью в глазах, и этот леший достал нож, ухмыльнулся, обнажив окровавленные зубы, шагнул к своей жертве и упал.

– Ага, сейчас я тебя кокну, доползу только, – просвистел злорадно Альфонсо, достал кинжал, но услышал позади голос:

– Окстись, сыне мой, здесь храм божий.

– Он меня убить хотел. А раз не смог, то я тоже имею право…

– Не в моей церковке. Оставь ненависть и злобу, впусти в себя благодать и прости слабости окружающих тебя людей.

Но Альфонсо не слушал. Уже не рискуя вставать, полз он на руках к упавшему, волоча ноги, и уже почти дополз, как снова, с громким грохотом расхлебенилась дверь церкви и в ней появились трое разбойников. Остальные, как и сказал поп, войти в деревню не решились – их тут не особо любили местные жители, но трое самых упорных, пьяных и, судя по комплекции, самых дохлых из всей шайки, решили рискнуть.

Альфонсо быстро развернулся и пополз обратно, стуча коленками по полу.

– Нашелся, паскуда! – крикнул один воодушевленно, – долго же мы тебя искали!

– Смотри, – буркнул второй, – он Тощую задницу уложил.

– Теперь поплатишься и за это, – сказал первый.

Но перед ними появилась фигура попа, который преградил им путь к ползущему Альфонсо.

– Вход в дом Агафенона только без оружия, други мои. Положите ваши игрушки туда, на полочку, очистите сердце от ненависти и греховных мыслей и добро пожаловать в дом божий.

– Отойди, священник, покуда рядом не лег.

–Еще раз, не гневите бога, бросьте братоубийственные мысли, обретите…

– Довольно, – обрубил третий, который молчал и меньше всех шатался, по этому эта болтовня ему первому надоела. Он достал меч – когда то обломанный и переточенный под меч покороче, двинулся на попа, и, судя по всему, ему было все равно сколько и кого резать – два трупа, так два трупа.

– Святые апостолы, образумьте заблудших, наставьте на путь истинный. Петр, Фома!

Альфонсо, который наблюдал все происходящее, скрежет когтей по дереву показался скрежетом по его мозгу, две большие, черно – рыжие туши пронеслись мимо него настолько быстро, что показались мутными пятнами, с характерным узнаваемых запахом. «Апостолы» в виде огромных собак просто снесли с ног разбойников, которые даже взмахнуть оружием не успели, прежде чем мигом его лишились: собаки очень быстро и ловко вырвали мечи и сабли из рук, у некоторых заодно прокусив руку, не порезав при этом пасти, и отшвырнули в сторону. От рыка затряслась вся постройка божьего филиала, разбойники завопили от страха, и даже Альфонсо вздрогнул, хотя по сравнению с лесными волками, эти собачки были просто щенками. Собаки прикусили двоим разбойникам горло – не смыкая челюсти, ждали команды; третьему собаки не хватило, но он на всякий случай тоже лежал неподвижно. Вполне возможно, что оправившись от испуга, он и попробовал бы дотянуться до своего топорика, чтобы помочь товарищам, но вовремя появилось еще три пса – поменьше, и топорик остался лежать в зоне досягаемости, но невостребованным.

– Буся, девочка моя, – поп потрепал одну из собак по голове, отчего та стала просто куском щенячьего восторга: тело ее изгибалось вслед за быстро мотающимся хвостом, появился оскал, изображающий улыбку, и повизгивание, обозначающее высшую степень блаженства.

– Святой отец, скажи псам отойти, – сказал один из разбойников, как то даже жалостливо.

– Фома, Петр, ко мне. Хорошие мальчики.

«Хорошие мальчики» просто засветились собачьей гордостью, с презрением глядя на остальных псов, которым похвалы не досталось, и которые ревниво и исподлобья смотрели на похваленных счастливчиков.

– Товарища своего в келью несите.

– А ты? Сам дойдешь? – спросил он у Альфонсо.

– Доползу.

Угрюмые, уже трезвые разбойники тащили раненного паренька молча, не глядя на Альфонсо.

– Кто заказал меня, сволочи? – спросил у них Альфонсо, когда они проходили мимо.

– Нам это неведомо, это Волк награду объявил, а кто ему платит, того он нам не докладывает. Но, видимо, правильно молва идет, будто знак на тебе Агафенона. Не злись на нас, не допусти гнева божьего, больше неприятностей от нас ты не увидишь…

–Поздно о боге вспомнили, уроды…

Больше Альфонсо эту троицу не видел.

– Жалуются на тебя люди, – сказал Альфонсо поп, отрывая ногу у пережаренной утки, окропляя стол брызгами жира. Звали попа Боригердзгерсман, и в связи с этим делил он людей на три категории: те, кто был ему симпатичен, могли называть его Боригом, кто был нейтрален – Боригердманом, те же, кто вызывал неприязнь, мучительно напрягаясь пытались выговорить имя без ошибок, поскольку ошибки наказывались криком его праведного гнева. Альфонсо, услышав как зовут священника, произнести все это не рискнул, и называл его просто- «поп».

– Чего случилось? – спросил Альфонсо. Пролежав три дня на тюфяке с соломой, пока не прошли колени, он только-только начал вставать и ходить, но со двора церкви не уходил, опасаясь нового покушения.

– Телегу Большой дуры ты разломал, а новую она где достанет? На какие шиши купит? Теперича ей в город ездить, молоко продавать, не на чем.

Альфонсо не ответил- он сосредоточенно жевал, да и что ответишь: денег у него самого не было ни песеда? Даже одежды своей у него не было, а одежду разбойника пришлось выкинуть, и носить старую рясу Бориса, которую пришлось ушивать два раза. За камзолом же он идти не решился, как и к карете, когда вспомнил, что оставил там грамоту на владение городом. Не помнил только, каким.

– Что с Тощим, не сдох еще? – спросил он попа.

Разбойник, который так долго и упорно преследовал Альфонсо, все три дня провалялся в бреду, и был настолько слаб, что даже стонал еле-еле. Ухаживала за ним деревенская девушка, которая параллельно с ухаживаниями влюбилась в него, тщательно пытаясь это скрыть, хотя все было написано у нее на лице. Все свободное время проводила она у постели больного, меняя компрессы, запихивая в горло какие то порошки, выносила утку, хотя Альфонсо и предлагал ей прикончить его, и не мучиться.

– Только тронь, парня, – погрозил Бориг, – и мои апостолы из тебя кишки выпустят.

– Я таких щенков, пачками в детстве топил, – презрительно фыркал Альфонсо, но к разбойнику больше не подходил, вполне, впрочем уверенный, что он умрет сам.

– Жив еще. Дышит. Сильный чертяка, не зря Отрыжка (девушка, которая за ним ухаживает) втюрилась в него по уши.

Боги подарили Альфонсо еще неделю тишины и спокойствия, хоть в Теподске (деревня, в которую он угодил) за инцидент с телегой его невзлюбили. Разговоры с попом ни о чем, спокойствие тихого места, близкого с природой и далекого от столицы, запомнились ему как одни из самых счастливых дней в его жизни. Не хватало лишь ее, но Альфонсо воспрял духом, хоть и точил это счастье надоедливый червяк – мысль о том, что эта идиллия не будет продолжаться вечно.

Чистое летнее небо закрыло солнце ватным одеялом облаков, резко лишив мир той насыщенности красок, которое дает нам человеческое зрение, еще и собираясь, судя по настроению Агафенона, помочить его мелким противным дождиком. Разбойник с именем Тощая задница пришел в себя, чем немало огорчил Альфонсо, но обрадовал Отрыжку. Бориг долго молился за спасение его души, предлагал монаху Ордена света присоединиться, но тот отказался – нудное, монотонное говорение на коленках он если и не отвергал полностью, то и не приветствовал как способ лечения. Альфонсо вышел на улицу чтобы прогуляться, и увидел карету главного советника, с множеством богато украшенной охраны, которая подъезжала к церкви, быстро исчерпав всю площадь двора своими лошадьми. Вышел и намолившийся поп, увидев кавалькаду, нахмурился.

– Ваше высокопреосвященство, старый друг Боригердзгерсман! – крикнул, даже не запнувшись ни разу, выкатившийся из кареты первый советник собственной персоной, – как же давно я тебя не видел !

– Сам явился, – буркнул себе в бороду Бориг, – мог бы и прислать кого.

Поп поклонился первому советнику, причем сделал это так, что это больше походило на паясничание, чем на уважение; сам Альфонсо, впервые увидев, что Минитэка может ходить, поклониться забыл.

– Чем обязаны появлению столь высокопоставленной особы? – осведомился Бориг.

– Нужно вернуть заблудшую овцу. Разве эту деревню , граф, мы подарили тебе высшей королевской милостью?

– В лесу на меня напали разбойники, – ответил Альфонсо, – и ранили. Добрый священник приютил меня и дал кров. А то, где я нахожусь, я вообще понятия не имею. Ваша светлость.

–Добрый священник? – язвительно повторил Минитэка и едва заметно растянул губы – это в его исполнении была широкая улыбка, возможно даже заливистый смех. – Ну-ну.

Борис нахмурился еще сильнее.

– Прошлое в прошлом, ваша светлость.

– Граф, надеюсь собрать вещи много времени у тебя не займет. Время пришло. – обратился Минитэка к Альфонсо.

– Нехорошее дело замышляешь, советник. – угрюмо проговорил Бориг, глядя себе под ноги, – парня на злое подбиваешь.

Не понятно было, откуда Бориг узнал про будущее предательство, хотя, возможно, он и не знал, что конкретно замышляется, но зная Минитэку полагал, что ничего хорошего. В любом случае, после приезда первого советника короля, простой деревенский поп из нищего прихода превратился в темную лошадку с каким то туманным прошлым.

– Истинно ли? Хорошее, не хорошее, увидит история. А парень твой, ходок, прямую связь с лесом имеет.

От того, что Минитэка так открыто об этом говорит Боригу, Альфонсо не поверил своим ушам. А после сказанного Боригом не поверил своим ушам вторично, только теперь с еще большим удивлением:

– Лес средоточие зла, только в головах ваших. Легче отгородиться от страшного, назвав злом, чем узнать страх и победить его. Ваши священники быстры на язык, ведь чтобы что то сказать, не нужно прилагать таких усилий, как если бы нужно было что то сделать, а религия не требует доказательств, религия требует послушания.

– Ты не изменился, Бориг, – усмехнулся Минитэка, – все так же хочешь, чтобы Бурлидо поджарил тебе пятки. Что ж, рад был повидаться.

– Идем, – сказал он Альфонсо, – нас ждет переворот.

14

У Минитеки был огромный замок – сродни амбициям владельца, со множеством гулких коридоров, огромных зал, с массивными колоннами, которые держали сводчатые потолки. Бросалась в глаза роскошь каждого помещения: роспись на стенах перламутровыми красками, картины, янтарь, серебро, и, конечно же, огромное количество золота. Альфонсо эту страсть к золоту не понимал – для оружия, оно слишком мягкое, и чего с ним делать, кроме как носить на пузе в виде цепи и хвастаться, он не знал. Мимо янтарных панелей с резным орнаментом он проходил совершенно спокойно – вот уж смолы он насмотрелся в разном виде, тем более от липких деревьев, смола которых приклеивала жертв к стволу намертво и медленно пожирала, пуская в несчастную ростки.

– Итак, граф, твоя задача – настроить толпу людей против короля, – сказал Минитека, раздражающе постукивая жирным пальцем по дорогой столешнице своего огромного стола – разозлить их, поднять восстание. Как только королевская стража – большая ее часть – покинет замок, отряды солдат, во главе с верным мне виконтом Леговски штурмом захватят замок короля, убьют его и всю его семью. Как только это случится, войска Степи пересекут границу страны, присоединят земли Эгибетуза к своим землям. Король Степи Алкер не пожалеет ни титулов, ни власти для тех, кто окажет ему услугу, и у тебя будет все, чего ты захочешь: власть, деньги, твоя садовница, титул.

Минитэка замолчал резко, как будто в его легких кончился воздух. Он понимал, какие терзания происходят в голове у Альфонсо, точнее, думал, что понимает, поскольку когда то, сделав свои еще не опытные, робкие шаги в карьере предателя, он сам эти чувства испытывал. На самом деле мысли Альфонсо были далеки от смятения, жалости к незнакомым людям, гибели чужой страны, смерти Аэрона, который вообще ничего хорошего для него не сделал. Он смотрел на пламя камина, на то, как жаркие языки его поглощают росшее годами деревья, никогда не насыщаясь, разрушая тонко настроенный организм и думал о том, где же он, тогда в лесу, свернул не туда. С какого момента прекрасная жизнь ходока превратилась в жизнь человека, задачей которого было способствовать уничтожению целой страны.

– Это все ведьма, – пришел он к неожиданному выводу, – это ее проклятье, с ее поцелуя в лесу вся моя жизнь полетела к чертям.

– У нас все готово, – убил тишину Минитека спокойным, даже вроде бы, уставшим голосом, – и начинать будем завтра с утра.

На стол перед первым советником запрыгнул (не с первого раза и не без труда) огромный котяра, посмотрел на Альфонсо, потом повернулся к нему задом, задрал хвост и, подогнув короткие лапы под свой висячий живот, шмякнулся на стол явно быстрее, чем изначально планировал, потому что крякнул, когда приземлился. А потом он заурчал, и начал царапать когтями стол, стоивший больше десяти среднестатистических домиков в Среднем городе, за что и получил в награду ласковое поглаживание между ушами второго, после короля, человека страны. Кот заурчал еще сильнее, почти захрипел.

– Что будет, если народ не взбунтуется? – спросил Альфонсо. – Что если их все устраивает?

Голос его повис в тишине, и повис надолго, лишая надежды на ответ, и когда уже Альфонсо забыл свой вопрос, мысленно мечтая выбраться из этого каменного хранилища огромного Минитэковского эго на свежий, уже глубоконочной воздух, то вдруг заговорил:

– Вот смотри, граф это – народ, – и Минитека показал на кота, который даже приостановил процесс наведения гигиены между своими задними ногами, и вопросительно посмотрел на хозяина.

– В каком смысле, Ваше превосходительство? Такой же жирный? Чего то я жирных особо то и не видел, особенно в Нижнем городе, – не понял Альфонсо.

– Ваша светлость, запомни, дикарь из леса. Нет, не жирный, кота зовут – Народ. Я нашел его в подворотне и раз покормил – куском хлеба, который он сожрал даже не прожевав. Потом я взял его себе и кормил – сначала простой рыбой, потом вареной, потом мясом, теперь он ест только вареную куриную грудку и, знаешь что? Воротит нос и от нее, она ему надоела. Я дал ему все, и в благодарность – постоянное мяуканье, поскольку он думает, что я обязан его кормить, хоть я и дал ему кусок хлеба из жалости. Он ленив, неблагодарен и вечно недоволен.

Альфонсо посмотрел на кота нехотя, как то это получилось само собой, и отметил про себя, что может быть Народ ленив и неблагодарен, но он явно не недоволен. Блаженство прописалось на его морде до такой степени, что отражалось даже в кончиках усов, и сильно захотелось по этой морде треснуть – слишком она раздражала своим блаженным выражением.

– Люди тоже такие же – вечно ноющие, вечно недовольные, им всего мало. Они должны заплатить за свои желания, понять, что блага жизни не плывут к кому то сами по себе и никто не обязан о них заботиться, кроме них самих.

– Ну не знаю, Ваше пре…светлость, – усмехнулся Альфонсо, – вот вашему коту плывет…

– Он животное, он не человек – голодных людей не подбирают на улицах, не кормят просто так. Тем более, посмотри на эту мордаху…

Альфонсо на мордаху не смотрел – Народ повернулся к нему задом, и на то, что он ему показывал, смотреть не хотелось. Завтра, если все получится, начнется бунт, погибнет множество людей, страна захлебнется в крови и завалится трупами, а они обсуждали кота.

– Людям нужна война, чтобы они не наглели, чтобы поняли, насколько может быть хуже, чем сейчас, чтобы поспали на голой земле, пожрали гнилой картошки и поняли, как хорошо они живут сейчас. Да, Народ? Выгнать тебя снова на улицу, чтобы ты снова вспомнил вкус сухой корки хлеба? До завтра ты свободен, граф.