Годен к нелётной погоде

Александр Мирошниченко

Годен к нелётной погоде

Небо (Вместо предисловия)

– В детстве хотят стать лётчиками все. Ну, кроме тех, кто мечтает быть космонавтом, продавцом мороженого или как мама скажет. Но большинство с возрастом умнеет. А вот те, кто не поумнел, и связывают свою жизнь с авиацией.

Анатолий Иванович говорил, продолжая растапливать самовар. В его умелых руках остро отточенный топор превращал поленья сначала в аккуратные чурочки, а потом часть из них в тонкие лучины для растопки. Я с завистью и восхищением отметил, что хозяину хватило одной спички, чтобы дрова разгорелись и из трубы пошёл белый дым.

– Почему вы так? – спросил я, продолжая любоваться работой соседа. – Авиация – это же… не знаю… красиво.

– Вот скажи, сосед, ты бы стал жить с женщиной, которая ревнива, вздорна, мстительна и не терпит, если ты на кого-то ещё обратил внимание?

Анатолий Иванович оторвался от дела и посмотрел на меня, ожидая ответа.

– По-моему, все женщины в определённой степени…

– Вот именно. В определённой степени. А коли без меры?

– А при чём здесь это? Я же про авиацию спросил.

– И я про неё, треклятую. Ещё когда я собирался стать пилотом, мой батя предупредил, что авиация – дама достаточно ревнивая и не потерпит, если будешь уделять внимание ещё чему-нибудь. Но в молодости нам же как кажется: ревнует, значит, любит. А здесь совсем иной коленкор.

Сосед замолчал, прислушиваясь к потрескиванию дров в топочной камере самовара. Мне стало даже немного обидно, что собеседник уходит от интересующей меня темы. Хотя я и понимал, что, продолжая предложенную аналогию, авиация для него в некотором роде – бывшая.

– А вы помните свой крайний полёт? – спросил я, пытаясь использовать известный мне сленг авиаторов.

Анатолий Иванович хмыкнул и улыбнулся.

– Это пока ты летаешь, бывают крайние полёты. А когда сложил свои крылышки, то все твои полёты превращаются в «тот полёт». И только один в «последний».

Я продолжал искать пути разговорить собеседника на авиационную тему.

– А было вам когда-нибудь страшно?

– Конечно было, – ответил Анатолий Иванович. – Так идёшь после рейса поздно вечером и вспоминаешь, что у жены день рождения. А все магазины закрыты. У нас в Энске они рано закрывались. И дико, страшно становится…

– Ты опять про Энск вспомнил? – раздалось из-за густого ивняка, отделявшего площадку для гриля от тропинки.

Густые ветви распахнулись, и к нам присоединилась жена хозяина тётя Маша. Мы с ней всегда приветливо здоровались, встречаясь в нашем продуктовом магазине или на улице. Я знал, что она местная, но уехала за своим мужем – лётчиком в дальние края. И теперь вот вернулась, когда муж ушёл на пенсию.

Анатолий Иванович расцвёл, выпрямил спину и обнял жену, когда она подошла ближе.

– Да вот, сосед просит рассказать, что в моей лётной работе было страшного.

– И ты решил поведать, как я тебя в свой день рождения из милиции высвобождала? Лучше бы про то, как в женской бане парился, рассказал. Или там страшно не было?

Было приятно ощутить нежную иронию, с которой общались соседи.

Дальше за чаем, я всё же разговорил Анатолия Ивановича, а тётя Маша, видя желание мужа поделиться воспоминаниями и мой искренний интерес, подогревала беседу своими точными замечаниями.

– А неужели в небе не страшно столкнуться с грозой или… не знаю… с тайфуном? – вновь поинтересовался я, когда Анатолий Иванович уже в присутствии жены разговорился.

– А ты не сталкивайся. Ты же грозу или тайфун видишь издалека. Зачем тебе сталкиваться? Вот турбулентность ясного неба – это да. Нежданчик, так сказать. Летишь себе, миллион на миллион. Набери немного и, кажется, Москву из Энска увидишь. А тут тебе – раз, и ты под потолком кабины пытаешься штурвал достать, если не пристегнулся. Страшно не то, что выглядит угрожающе. Страшно то, чего не ждёшь. Это и в небе, и на земле так. Смотришь в честные голубые глаза и понимаешь, что более искреннего человека в жизни не встречал. А там, оказывается, такое…

Тётя Маша вздохнула, поцеловала мужа в макушку, потом погладила по голове, будто закрепляя свой поцелуй, чтобы он не упал, и, попрощавшись, пошла в дом.

Какое-то время мы ещё поговорили, и, вернувшись домой, я немедленно записал услышанное, не имея представления, зачем мне это может пригодиться. Да и пригодится ли вовсе. В прошлые выходные, заселяясь в снятый на несколько месяцев дом, я клятвенно обещал жене не писать ни слова, если это не касается диссертации.

Супруга очень скептически относилась к моим творческим потугам.

– Если твой труд не оплачивается, то каким бы суперпуперпрофи ты ни был – это лишь хобби, – вполне резонно заявила она и взяла с меня обещание, что ни слова не напишу, кроме того, что относится к научной работе.

И возразить нечего. Защита диссертации действительно даст стабильный заработок. Поэтому по утрам я стремился продвигаться в правильном, заданном супругой, направлении. Всю первую неделю, в конце которой познакомился с соседом. И его рассказы увлекли меня настолько, что я разрешил себе в «обеденный перерыв» записывать услышанное.

Постепенно я стал тратить на записи рассказов соседей чуть больше времени. Потом ещё больше. Потом вообще решил немного отдохнуть от диссертации, поскольку работа над ней застопорилась.

Ещё стоит добавить, что к моим соседям каждые выходные приезжали коллеги и ученики Анатолия Ивановича. И в их беседах у мангала под горячий шашлык, когда после рюмки-другой обязательно тема разговора переходила на авиационную («Ну, полетели…» – называла это тётя Маша), так узнавал много интересного.

Но однажды после утреннего чая в соседском саду я вернулся в свой кабинет и замер на пороге. В моём рабочем кресле сидела супруга. И читала мои записи. Из-за высокой спинки стула была видна только макушка и волосы, стянутые хвостиком.

Боясь потревожить, я наблюдал за ней. Хвостик то покачивался из стороны в сторону, выказывая возмущение, то подпрыгивал явно в такт смеху. То вращался вокруг своей оси в негодовании.

Я уже хотел объявить о своём присутствии, но жена опередила меня и безапелляционно заявила:

– Я хочу знать, чем всё закончилось.

Потом повернулась в кресле и добавила:

– Очень хочу.

Анатолий Иванович

Рассказывал сосед по большей части про своих друзей, коллег, учеников. Но и о его лётной судьбе кое-что выведать удалось. Поэтому рассказ об авиации я начну именно с Анатолия Ивановича. С того, как он попал в Энск. Вернее, как чета Комаровых там оказалась.

А началось всё со знакомства в поезде курсанта лётного училища и студентки педагогического факультета. Первокурсников, направлявшихся к месту своего будущего обучения. Машин институт находился в областном центре, откуда Толе ещё ехать и ехать до небольшого городка, где было его училище.

Маша видела, что понравилась попутчику. Это было приятно, хоть тот и не произвёл на неё впечатления. И забыла девушка долговязого и нескладного парня, как только покинула вагон.

Но через месяц, когда первокурсникам лётного училища разрешили увольнения, Анатолий навестил забывшую его попутчицу. Маша увидела у входа в общежитие статного молодого человека в форме курсанта. Возле того уже крутились однокурсницы. И пришлось «спасать» своего знакомого от повышенного женского внимания. Так, по крайней мере, Маша объяснила себе согласие прогуляться с безразличным ей парнем.

Анатолий стал приезжать по выходным, чтобы два-три часа побродить с Машей по городу. Ей это льстило, однако развивать отношения она не планировала, поскольку Анатолий не соответствовал образу её избранника. Но настойчивость юноши и желание подруг отбить воздыхателя заставили девушку не рисковать. И уже на втором курсе она приняла предложение.

Расписались они в загсе городка, где учился Анатолий. Так, Маша стала Комаровой. Отметили это событие молодожёны в ресторане, на что ушла месячная стипендия курсанта.

Новоиспечённые супруги наведывались друг к другу на выходные, но, увидев, как местные девушки охочи до знакомства с будущими пилотами, Маша перевелась на заочный и пошла работать в школу неподалёку от училища. А когда Анатолий окончил обучение, молодая семья переехала в Энск, куда Анатолия направили по распределению.

Было такое положение – после окончания учебного заведения требовалось отработать установленный срок там, куда пошлёт государство, обучившее бесплатно. С одной стороны, напрягало это выпускников. А с другой – гарантировало трудоустройство, о чём в иные времена оставалось только мечтать.

Анатолий начал лётную деятельность вторым пилотом в энской авиаэскадрилье. Мария пошла работать в школу преподавателем группы продлённого дня. И через два года, окончив институт, стала дипломированным педагогом. К этому времени и Анатолий уже трудился командиром самолёта. И планировала семья Комаровых через два-три года перебраться в краевой центр, а оттуда со временем и в Москву.

Уж очень тянуло Машу в родное Подмосковье. Хотелось в тихий и уютный Загорск, который ещё не стал Сергиевым Посадом. Мечталось пройти ранним утром по короткой улице Кирова, что пролегла от кирпичных стен семинарии до городского роддома. Семинария примыкала к невиданной красоты Троице-Сергиевой Лавре, золотые кресты соборов которой в ясный день пронзали отражённым солнечным светом короткую улицу насквозь.

И Анатолий мечтал о большой авиации. Он был хорошим лётчиком. Начальство ценило и не чинило препон для перехода на реактивные лайнеры. Без чего ни краевого центра, ни Москвы не видать.

И когда подошёл срок, отпустили Анатолия учиться управлять большими самолётами. Но перед этим требовалось подтвердить готовность организма к полётам на других высотах и скоростях. А коль собрался летать столь высоко, нужно было пройти тест в барокамере.

Это когда в специальное герметичное помещение сажают испытуемых и уменьшают давление, имитируя подъём на высоту пять тысяч метров. А потом плавно возвращают «на землю». После проверяют общее состояние и позволяют осваивать новую технику, которая летает выше, дальше и быстрее.

Гладко всё в теории. А на практике бывает иначе. Так и случилось с Анатолием. В тот день, когда он проходил тест, медсестра, которая должна внимательно следить за испытуемыми во время небезопасной для здоровья процедуры, отпросилась с работы. Техник, управляющий системой, тоже торопился. В результате давление снижалось быстрее, а потом с ещё большей скоростью повышалось. А обратить внимание на испытуемого, который тарабанил в окошко из-за сильнейшей боли в ушах, было некому. После неудачного тестирования отоларинголог написал в медицинской карте «баротравма», и перед нашим героем опустился шлагбаум, закрывающий путь в реактивную авиацию навсегда.

– Не всем бороздить небо по верхним эшелонам. Кто-то и у земли трудиться должен. Высота маленькая, а дело-то большое. Спасти человека, который без нашей помощи нежилец. Почту и грузы привезти, куда только самолётом можно долететь. Лес от пожара защитить. На крыло молодняк, опять же, ставить тоже нужно, – успокаивал Анатолия его лётный начальник.

Степан Кузьмич Колосов – командир энской эскадрильи и безусловный авторитет для всего лётного люда Энска, как мог, поддерживал подчинённого. Он хорошо понимал коллегу. В молодости и сам рвался в истребители, но медики вынесли приговор – только транспортная авиация.

Анатолий умом сознавал правоту наставника. Но сжималось сердце от обиды из-за рухнувших планов.

И всё же слова начальника успокоили.

– Ты пока лишь на одну ступеньку в профессии поднялся – стал капитаном, – говорил Колосов. – Это самая важная должность в авиации, но есть ещё куда развиваться. Научился летать сам, помогай обретать крылья другим. Не исключай и административную карьеру. Ты, Толя, только не запей. И через время мой кабинет займёшь.

– Отчего это мне пить? – смутился Анатолий.

– От жалости к себе, – ответил начальник.

Так, короткое, по предварительным расчётам, пребывание в Энске на самом деле оказалось длиной в лётную жизнь. Машу со временем стали звать тётей Маней соседи и Марией Константиновной ученики. А ещё старательного и принципиального педагога назначили директором школы.

Но всё время сердечко манило в родное Подмосковье.

А до того, как мечта осуществилась, случилось много разных событий, о которых этот рассказ.

Домовой

Командир эскадрильи выполнил своё обещание и подготовил Анатолия к работе инструктором. Знал молодой пилот, как сложно научиться летать. Но процесс обретения права учить летать других оказался тяжелее многократно.

– Ну, что сорочка мокрая? – спрашивал Степан Кузьмич во время тренировки. – Нет? Тогда ещё потренируемся. Я сейчас на выравнивании штурвал от себя дам. А ты исправляй.

Потом:

– А теперь на траверзе выключу двигатель и попробуй только не попасть на полосу.

И давал старый лётчик, отлетавший всю войну на транспортнике в том числе и в тыл к партизанам, ещё много сложных упражнений. Поскольку многое умел в лётном деле и знал, как свои умения передавать.

Почти сразу после того, как подготовил Колосов молодого инструктора, пришлось ветерану проходить врачебно-лётную комиссию, которая вынесла вердикт: пора на пенсию.

На место Степана Кузьмича назначили одного командира авиазвена, а Анатолий, теперь Анатолий Иванович, стал небольшим авиационным начальником, заняв освободившееся место.

У командира авиазвена хозяйство всего пять-семь экипажей. Но разбросаны они по всему региону. Кто-то в дальнем районе по заявке авиалесоохраны работает. Кто-то авиационно-химические работы в другом конце региона выполняет. Так что на глазах, в смысле на базе, меньше половины личного состава.

И что значит на глазах?

Утром на работу явились, поздоровались и по самолётам: пассажиров, почту, грузы развозить. А ответственности за подчинённых никто с командира не снимет. И приходится молодому начальнику мотаться по всем точкам, где экипажи его звена работают. Чтобы чувствовали пилоты, что они под контролем. А то длительное пребывание вдали от базы может и расслабить.

А авиация – дама не только ревнивая, но и требовательная. Легковесного отношения к себе не прощает. Вот и мотается командир по всем районам, проверяет, не одичал ли летающий люд в отрыве от базы. А ещё доводит последние новости.

В тот раз, о котором идёт речь, экипаж разместили в колхозном доме для особых гостей. Не потому, что считали пилотов таковыми. Просто в ближайшее время не ожидалось никакого начальства. Вот и поселили в шикарных условиях, с предупреждением: если вдруг важные гости нагрянут, то лётчиков вежливо попросят мигом освободить место проживания.

В доме было несколько жилых комнат, кухня с небольшой столовой и самая настоящая парная. Анатолий добрался до райцентра рейсовым самолётом, а дальше автобусом. В итоге оказался в доме для важных гостей, когда экипаж ещё работал. И был приятно удивлён наличием протопленной бани. Отметив про себя предупредительность подчинённых, лётный командир поспешил воспользоваться такой невиданной для кочевой жизни роскошью.

От комнаты до парной было метров пять по коридору. Поэтому Анатолий в одних трусах направился попариться. Разделся окончательно в предбаннике, и в парилке, поддав пару, забрался на верхнюю полку. Хороший пар разморил. И тут послышались голоса. Сначала в коридоре, а потом и в предбаннике. Голоса громкие, их было много, и они оказались женскими. Собравшись с мыслями, Анатолий представил, как он будет выходить из парной, в чём был, то есть без всего, и понял: плана действий у него нет.

«Когда не знаешь, что делать, – лучше ничего и не делай», – учили его, но дальнейшие события показали – это правило не на все случаи жизни. К конкретной ситуации такой план не подходил.

Для начала, обрадовавшись, что пар густой, Анатолий вжался в верхнюю полку. Вряд ли кто полезет столь высоко в такую жару. Остаётся лишь переждать некстати пожелавших помыться колхозниц.

Но очень скоро на полку ниже примостилась одна из неожиданных посетительниц. Пар скрывал происходящее на расстоянии вытянутой руки. Но женщина столь близко с формами, достойными кисти хоть Рубенса, хоть Ренуара была видна исключительно замечательно.

Пришлось собирать последние остатки воли, которых, казалось, должно хватить, поскольку подруги начали покидать парную, и кто-то крикнул:

– Верка, ты там жива?

– Ещё немного, – ответила та, которую назвали Веркой, и перевернулась на спину.

Воли нашего героя хватило только до этого момента. И в следующий миг он скатился с полко́в мимо ничего не подозревающей обладательницы форм, достойных кисти… впрочем, об этом я уже упоминал, и, прикрываясь тазиком, стремительно выскочил сначала в предбанник, а затем, не сбавляя скорости, в коридор. А там в свою комнату и закрыл за собой дверь, прислушиваясь, нет ли погони.

Только секунд через пятнадцать раздался топот и крики «Лови его!» Но звуки стали затихать, и наш герой с облегчением осознал – погоня пошла по ложному следу.

Эту историю красочно, в мельчайших деталях Анатолий Иванович поведал экипажу за ужином в качестве примера: перед любым мероприятием, будь то полёт или посещение бани, до́лжно изучить все возможные варианты развития событий.

Самый молодой член экипажа, моторист Петруха, долго переваривал услышанное и, наконец, спросил:

– Что, прямо вот так рядом лежала голая Верка?

– Даже не думай! – строго пригрозил ему его прямой начальник, авиатехник Василь Василич.

Продолжение этой истории последовало следующим утром, когда ехали на работу. В кузове ГАЗ-51 все молчали, пока одна юная колхозница не спросила бригадира:

– Тёть Галя, а вы сказали лётчикам, что в бане домовой живёт?

– Сама рассказывай, – махнула рукой тётя Галя.

– А меня там не было, – то ли радостно, то ли с сожалением сказала молодуха.

Анатолий, как руководитель, сидел в кабине и не слышал этого разговора. А командир попросил бригадиршу объяснить, о чём речь.

И тётя Галя поведала: в селе все знают про домового, часто заглядывающего в деревенские бани. А иногда и посещающего парилки, когда там моются только женщины, у которых мужья на вахте. А таких, почитай, полдеревни. Вот и вчера они после смены пошли в баню. Там никого не было. Тётя Галя сама проверяла. А потом, уже после помывки, из парилки выскакивает домовой. Голый, пар от него идёт, а он юрк за дверь и исчез.

Командир порадовался, что «домовой» не слышит, а то бы мог выдать себя. Но возразил:

– А с чего вы взяли, что это домовой? Может, мужик какой забрёл не ко времени помыться?

– Ага, – авторитетно заявила тётя Галя, – а то я ни мужиков, ни домовых не видала. Во-первых, он как за дверь выскочил, мы следом, а его нет. Нигде. Вы ещё не вернулись, комнаты закрыты, а на улице никого.

Тётя Галя убедительно подняла брови.

– А во-вторых? – спросил командир.

– А, во-вторых, – сказала тётя Галя, потом посмотрела на инициатора разговора. – Танька, закрой уши.

Та приложила ладошки лодочками к ушам, явно, чтобы лучше слышать, а не для целей, обозначенных рассказчицей.

– А, во-вторых, у этого домового мужское хозяйство такое, – тётя Галя многозначительно покачала головой, а Танька вспыхнула от одного кончика уха до другого, – у мужиков такого не бывает.

Женщина важно вздохнула и, приняв молчание за одобрение, добавила:

– Поэтому наши бабы от него и беременеют, когда мужики на вахту уезжают.

Сколько раз потом ни рассказывал Анатолий описанный случай, всегда находился тот, кто с сомнением заявлял:

– Вот во всё верю, но про тазик, что, мол, прикрывался, ты точно заливаешь. Весь район знает – никакого тазика не было.

Колосов

Степан Кузьмич после ухода на пенсию каждый день приходил в ресторан аэропорта, где между рейсами обедали пилоты. Бывшие подчинённые с удовольствием общались с Колосовым и с интересом выслушивали его истории про войну, про довоенную авиацию, про жизнь и про полёты. Иногда не по первому разу.

А если слушатель заявлял, что уже знает про это, Степан Кузьмич, смеясь, говорил, мол, память – удивительная штука: человек в точности помнит события далёкого прошлого, но подчистую забывает, кому он это уже рассказывал.

А на вопрос своего сослуживца – старшего штурмана эскадрильи Булаха, почему дома не сидится, отвечал:

– Понимаешь, Паша, я когда здесь обедаю у меня ощущение, что я только из самолёта вышел. Вот перекушу и опять в рейс. Я даже ем второпях по привычке. Хотя вроде, куда мне спешить?

Месяца через четыре Колосов перестал появляться в ресторане, а ещё неделю спустя его племянница, работающая в кассе аэровокзала, рассказала, что дядя Степан умер дома во сне.

Хоронили Колосова всем городом. Партийное начальство даже не возражало против отпевания ветерана войны в церкви. Кладбище выбрали возле аэропорта, хоть и полагалось орденоносцу место на центральном городском. Коллеги и бывшие ученики настояли на кладбище, откуда слышен гул самолётов.

– Степану здесь бы понравилось, – сказал фронтовой друг Булах.

А на поминках Пал Степаныч вспомнил несколько историй о друге на войне. Истории были весёлыми. И Анатолий даже подумал, что это неуместно. Но и остальные знакомые рассказывали только тёплые, не грустные случаи об ушедшем.

А сам Анатолий вдруг резко осознал, что осиротел. Ещё раз. Как и в тот день, когда пришла похоронка на отца. Тогда он был ребёнком и только чувствовал горе. Сейчас же добавилось ещё и осознание, что часть жизни ушла в прошлое.

Павел Степанович подошёл и тихо спросил:

– Ты, как? Скажешь?

Анатолий встал, не зная, что нужно говорить в таких случаях. Ушёл его учитель. Ушёл тот, кто, по сути, и сделал из выпускника лётного училища, едва умеющего держаться в воздухе, сначала пилота, потом командира и инструктора.

Анатолий почувствовал себя осиротевшим. Даже когда Колосов ушёл на пенсию, можно было обратиться за советом, поделиться радостью или обсудить косяки. А теперь – всё. Теперь сам анализируй, оценивай, находи выход.

Такое вот авиационное сиротство.

Все смотрели на Анатолия со стопкой в руке, а он не мог оторвать взгляд от портрета своего наставника и стоящий перед фотографией стакан с куском чёрного хлеба. Тишина стала тягуче – пронзительной.

– Я не знаю, что говорить нужно. Мне не приходилось никогда… Когда я не знал, что делать, я шёл к Кузьмичу за его мудрым советом. Теперь его нет…

Анатолий громко проглотил вязкую слюну, пытаясь избавиться от комка в горле. Пауза была длиной, но никто не перебил. Тишина стала абсолютной.

– Мы же в авиацию идём, когда ничего про неё не знаем, – продолжил Анатолий, – Ну, думаем, романтика… красиво… А начинаешь по-настоящему работать, всей этой красоты не видать. А Кузьмич умел объяснить, что есть лётное дело. Он мне показал и тяжесть, и радость работы в небе. И удовольствие от постижения секретов мастерства. Ценность дружбы. «Представь, парень, ты можешь по праву называть небо своим рабочим местом. Да, только ради этого стоит вкалывать день и ночь».

Слова давались с трудом и забирали много сил.

– Я лишь от Кузьмича понял, про что моя профессия. «Люби небо, и оно обязательно ответит взаимностью», – говорил он нам. Какая любовь? О чём вообще речь, думали мы. Нам летать, давай. А летать – это газья до упора, скорость побольше, штурвал на себя и где здесь любовь? Покажите! А Кузьмич: «В авиации, как в браке. Без любви жить можно, но будет, как каторга невыносимая. А с любовью – счастье безмерное». Только позже, постигая суть профессии, понимаешь, насколько он был прав… А теперь… кто дорогу укажет?.. Кто совет даст?.. Сейчас вспомнилось, в школе учили… уже не помню, кто автор… «не говори с тоской: их нет, но с радстию: были». Помянем большого и мудрого человека…

Колосов был мудр. От природы ли, а может фронтовая жизнь заставила, но чувствовал он человеческую натуру. И не напрасно сказал Анатолию: «Только не запей!».

Видел Степан Кузьмич потенциальную слабость, о которой не ведал сам Комаров. И доброту свою считал вполне нормальной чертой характера. А Колосов понимал, что очень добрый человек и к себе добр. Прощая окружающих, себя прощает так же. Не самая серьёзная причина для того, чтобы начать пить, если рядом есть мудрый наставник. Но наставник ушёл…

И запил со временем Анатолий Иванович. Хоть делал это регулярно, лётные законы не нарушал. На вылет являлся отдохнувшим и готовым к полёту. Без, как это говорили лётные документы, «остаточных явлений употребления». Должность командира звена позволяла совмещать лётную работу и пагубную привычку без ущерба для безопасности. Составлял свой график он сам и летал через день. А это значит: после рейса можно принять, проспаться и назавтра на работе заняться административными вопросами по управлению своим коллективом. А на следующий день уже в полёт.