Бухтарминские кладоискатели

Куда денешься – надо признаваться. Врать родителям нехорошо, но и открывать все секреты нельзя. Стёпа старался быть дипломатичным.

– Мы, отец, нашли чудскую выработку.

– Чудскую? Слышал я, что и Зыряновск основан на этих древних закопушках. Что там у вас, руда? Не дай бог рудник откроют!

– Мы, отец, и сами этого боимся, потому и ходим, чтобы разведать, что и как. А ты на всякий случай помалкивай, тем более Арчбе не проговорись. Ничего, мол, не знаю, за шишками ребята ходят.

– Понял. А что матери скажем? От неё ведь не скроешь.

– А то, что я тебе передал, то и ей скажи.

На этом разговор был закончен, и Стёпа почувствовал облегчение. Что касается Егора и Агафона, то тут объяснением могли быть кедровые шишки и охота. Осенью хозяйственные работы поубавились, и родители их особенно не досаждали с вопросами, куда и зачем ушёл.

15 октября – время, когда на Холзуне начинается зима, но в тайге осень ещё пытается сопротивляться. У подножья, внизу земля сырая и холодная, снежок уже не раз падал и таял; это ещё не настоящая зима, с оттепелями и возвращением по-осеннему тёплых дней, хотя медведи уже ложатся в спячку.

В этот день трое друзей бодро шагали по тропе, проложенной ими самими ещё в летние дни. Вместе с ними бежала весёлая собачка Егора, за плечами которого висела старенькая одностволка. Байкал – опытный на охоту пёс, хотя и не совсем сибирская лайка, но охотнику помощник.

Припорошенный свежевыпавшим снегом, Холзун высился вдали седой и горбатой стеной длинного хребта. В падях и распадках серой периной по утрам лежал туман, всходило солнце, он шевелился, будто там ворочались беспокойные белые звери, таял, клочья его седыми космами цеплялись за выступы скалы, а потом растворялись, будто их и не было. Приметы предзимья в тайге заявляли явственно и чётко нетающим снежком в тёмных и сырых оврагах, подмёрзшей корочкой земли после проливных осенних дождей, поблёкшими травами, серой стеной, всё ещё стоявшей по опушкам пихтачей и осинников. Снежок ещё не придавил бурьяна к земле, как и деревья, буйные травы умерли стоя, и придёт время – тяжёлая снежная шуба спрессует, вдавит их в землю, словно прикатает тяжёлым катком. А пока эти непокорные стебли то и дело вздрагивали, сбрасывая сырой снег на одежду бредущих людей. Степан с Егором молча переносили этот холодный душ, и только один Агафон ворчал:

– Ещё топать да топать, а у меня все штаны мокрые! Как ночевать в сырости будем?

Он хотел ещё что-то сказать, но тут совсем рядом вдруг прозвучал звонкий, как удар гонга, крик ворона.

– Смотри, Гоша, это ворон тебе ответ даёт, Всё лето не видно было и не слышно, а тут вот он – объявился. Предупреждает, что зима скоро. И ведь не видно было до сих пор, как и снегирей.

– А что ты хочешь, у снегиря и имя снежное, они у нас только зимой объявляются.

На тонкой пелене снежка уже обозначились следы хорьков, горностаев и ласок, охотящихся за мышами, пытающимися укрыться под ворохами опавшей листвы. Чёрная белка, свесив пушистый хвост, уркала и сердито цокала на пришельцев, но Стёпа запретил стрелять.

Это время, когда тетерева сбиваются в стаи и носятся от одного колка до другого и лишь в полдень спускаются на землю, чтобы полакомиться ягодами шиповника, рябины или калины. В эту же пору, в сутеми тусклого дня, в серости и сырости северного склона, среди ржавого и тронутого прелью пласта опавшей листвы вдруг замечаешь пряди ярко-зелёной травы. Словно локоны зеленоволосой русалки, травяные мочала явно чувствуют себя привольно в холод и слякоть, а отсутствие солнечного света будто идёт неувядающей траве на пользу. Эта же трава-мурава любит и берега лесных ручьёв, она же прекрасно уживается в глухом сумраке пихтача, иногда даже не имея травяных соседей, блаженствует в полном одиночестве среди желтоватой, голой земли.

Егорка с тоской поглядывал на зубчатые гривы горных увалов, где стояли березняки, столь любезные тетеревам-косачам, и даже Байкал, рыскающий из стороны в сторону, нет-нет да поглядывал на своего хозяина: «Ну что же ты, когда займёмся настоящим делом?»

В сумерках они перебрели обмелевший Хамир, едва мерцавший в темноте серебристыми струями, причём Агафон умудрился зачерпнуть сапогом воды, и стали лагерем под тем же кедром, как тогда в августе, когда их застал ливень.

Языки пламени рвутся вверх, сверкающие искры уносятся к небесам, растворяясь в чёрной тьме. Вдруг что-то светлое метнулось в сторону белеющего берёзового ствола.

Что это? – удивлённо спросил Стёпа.

От Агафона это тоже не ускользнуло:

– Вроде бы летучая мышь так не летает.

Егор усмехнулся:

– Скажешь тоже! Летучая мышь носится зигзагами туда-сюда, а это шлёп – и готово! Белка-летяга, вот кто это.

Стёпа заинтересовался всерьёз.

– Интересно! Никогда не видел, хотя про неё слышал. Пожалуй, самое загадочное существо в нашем лесу. Вот бы разглядеть поближе!

– Она пугливая, да и темно. Даже днём подойдёшь и не увидишь – она быстренько переберётся на другую сторону. Как дятел. Тот стучит, ты за ним, а он вокруг ствола прыгает и не улетает. Так и летяга. Любопытная, сидит-сидит, и нет-нет, да и выглянет. А летает-то всего от дерева до дерева. Вроде как планирует. Вцепится в кору и сидит.

– А ты откуда всё знаешь?

– С отцом на охоту ходил. Они от выстрела выскакивают из своих дупел. Сидит, глазами луп-луп. Они у неё большие, чёрные.

– Отец убивал?

– Пошто! Они никому не нужны, мех никудышний. Пускай себе живёт! Кабарожку как-то он стрелил, а потом сказал: «Нет, больше не буду убивать. Больно жалко, махонькая такая! А называется олень».

Все замолчали, обдумывая сказанное Егором.

Утром, поёживаясь, встали с восходом солнца, но оно уже не торопилось греть. Обмелевший Хамир сверкал иссиня-чёрной водой, а у берегов молодой ледок хрустел, как стекло. Проламывая ледяной припой, Егор со Стёпой плескали в лицо обжигающую холодом воду, а Байкал, радуясь морозцу, кувыркался в снежке, пока ещё больше похожем на куржак, на иней, густо облепивший траву.

– Может, стрелить? – предложил Егорка, вертя в руках своё ружьецо, когда они подошли к Агафону, разжигающему костерок.

– Вот ещё не хватало! – отозвался Стёпа. – Терпеть не могу бессмысленное бабаханье охотников, глупое и вредное!

Когда подходили к штольне, весело снующий взад-вперёд Байкал вдруг стал жаться к путникам, путаясь у них под ногами.

– Что это он? – спросил Стёпа, срывая и кладя в рот горькие ягоды калины. – Чуешь, Егор, неспроста это.

– Да, похоже, боится чего-то.

– Это «чего-то» то самое, ради чего его и взяли. Вот теперь, Егор, давай, пали, пора уже. А кобелишка твой, видно, только перед косачами герой.

Гулкий выстрел резко прозвучал в осенней тишине леса, напугав возмущённо застрекотавшую сороку. Несколько минут все стояли, напряжённо всматриваясь и вслушиваясь в настороженный осенний день, и Егор хотел уже повторить выстрел, как вдруг Байкал, до сих пор молчавший, возбуждённо залаял и бросился напролом через травяной затор.

– Глядите, глядите! – возбуждённо воскликнул Агафон, – вон же она, та самая медведица, поскакала среди посохшего бурьяна! Ишь, спина мелькает! А за ней и её ребятёнок бежит, не отстаёт, катится колобком, мячиком, да ещё и подпрыгивает.

– Катится-то катится, – отвечал Стёпа, – а я вот думаю, что мы с этой медведицей конкурентами стали.

– Как это? – удивился Агафон.

– Да очень просто, она же здесь уже второй раз встречается. Явно облюбовала штольню под берлогу. Настоящая хоромина, чтобы зиму пережить, а тут мы заявились и все её планы нарушили. Похоже, мы как люди каменного века, которым приходилось сражаться с пещерными медведями за право обладать подземным убежищем.

– Пожалуй, действительно так, – сказал Егор, держа ружьё, из дула которого всё ещё струился дымок. – Нам хорошо, у нас ружьё, а вот каково было древнему человеку? Одной дубиной оборонялся и добывал себе пищу.

Агафону вдруг стало весело:

– А вы не обратили внимания, как она бежала? Вперевалочку, так это не торопясь, и нет-нет, да и обернётся назад. Посмотрит на нас, будто с укоризной, и дальше топает. Видно, жалко ей такую хорошую квартиру нам уступать.

– В общем, мы герои, – подытожил Егор. – Посмотрел бы я на тебя, Гоша, встреться нам эта Марья Ивановна в узенькой штольне! Вот бы она потешилась!

Однако, позубоскалив о медведице, тут же о ней и забыли. Впереди ждала интрига – жгучая загадка: что за пустота скрывается во мраке подземелья.

Когда пролезли через пролом в завале, Стёпа сказал:

– Доставай, Гоша, свою карбидку – авось просветит вашу пропасть.

Пробираясь через завалы и нагромождения каменных обломков, они достигли края выработки; загадочный провал развёрзся перед ними, однако даже ацетиленовый светильник не пробивал кромешную тьму. Белый луч будто плавал в мутно-чёрном мраке, колышущемся то ли от испарений, то ли от пыли. Казалось, там волнами клубились облака тумана, заволакивающие пустоту перед ними. Стёпа бросил камень в чёрный провал – он глухо загремел, вызвав небольшой камнепад. Дробный перестук мелких обломков постепенно затих, и снова воцарилась мёртвая тишина, в которой отчётливо слышался стук капель с потолка. Все напряжённо прислушивались ко всем этим звукам, а Стёпа сказал:

– Чувствуете, обрыв наклонный и не так уж глубок?

Он снова посветил, теперь уже вниз, пытаясь заглянуть в мрачную глубину пропасти, и вдруг заговорил языком восемнадцатого века:

– Яма зело непростая, пещерой называется. Явно эта пещера естественного происхождения.

– Естественного – это значит, что не человеком сделанная? – спросил Агафон.

– Совершенно верно, всё это сотворила природа. Вода, братцы, вода промыла сию пустоту.

– Вода камень точит, – многозначительно сообщил Егор. – А где же она, эта вода? Кроме капель, её не видно.

– Значит, была и ушла, где-то в другом месте работает. Может, внизу, под нами или где в стороне. А то, скорее всего, климат поменялся, суше стало. Это же всё происходило в течение миллионов лет – за это время сколько перемен было и в климате, и в целых эпохах. Где там, Егор, наш штырь? Не зря же я в кузню ходил, просил сробить. Сейчас заколотим, чтобы верёвку привязать.

Сказано – сделано. Спущенной вниз верёвки хватило с лихвой достать дна. Стёпа с силой потянул, подёргал канат, пробуя прочность, а затем заявил с оттенком торжественности:

– Парадный трап для спуска важных персон готов, – и добавил: – Нам повезло, что стенка не вертикальная, – легче будет подниматься назад. Вот, глядите, спуск способом сидя, называемый альпинистами «дюльфер».

Став спиной к краю обрыва и пропустив верёвку через спину и плечо, он сел на неё. В одной руке зажжённая свеча, другая держит верёвку. Отталкиваясь ногами от стенки обрыва, Степа рывками, похожими на прыжки, стал спускаться в пропасть и через минуту крикнул:

– Ура! Стою на необитаемой земле и ощущаю себя в мире инопланетян.

– Что там? – в нетерпении чуть ли не хором выкрикнули Гоша и Егор.

– Большая камера с высоким потолком, идущая вдаль. Чувствую тягу воздуха, довольно сухо, но где-то журчит вода.

Вскоре все трое друзей стояли на земле терра инкогнита. Высвечивая стены и озираясь по сторонам, они осознавали себя в чужом, незнакомом мире, волнующем их и наполняющем каким-то магическим трепетом.

Кажется, Гоша с Егором забыли обо всём на свете, но Стёпа вернул их в реальность, сказав, глядя на часы:

– Уже половина третьего, а в пять из Масляхи уходят лесовозы с лесом. Нам надо на них успеть.

Пробыв не более двух часов под землёй, друзья по той же верёвке вернулись на привычную им родную землю.

Зимняя разведка

Стыло в тайге в хмурый и тусклый день, но радостно и светло, когда сияет солнце. Тогда и мёртвая тайга оживает, в другое время заснеженная, безмолвная пустыня. Остроконечными пиками и шатрами стоят пихты, закутанные в белые тулупы. За ними развёртывается широкая горная панорама с синеющими таёжными далями и стоящим белой стеной Холзуном.

Укрывшись ледовой бронёй, дремлет Хамир, и лишь темнеющие полыньи и промоины напоминают о том, что горная река жива. Там пульсирует и бьётся бурливая, непокорная волна. Кургузые птички оляпки суетятся вдоль ледового припая, то и дело ныряя в кипящую водяную пучину. Ком снега упал с мохнатой пихтовой лапы, пёстрая с чёрным птица кедровка громким, дребезжащим криком возвестила о том, что в заснувшем лесу появились люди. Пётр Иванович, запрягши своего Карьку, вёз домой приехавшего на каникулы Романа.

Приехать в тайгу из города – всё равно, что окунуться в сонное царство. Но ведь и здесь жизнь идёт! У Романа большие планы, в том числе и эта таинственная пещера: как не посмотреть, что за подземный город открыли его друзья! Само собой, отцу с матерью надо помогать.

Марфа пыталась было возражать:

– Что же это – приехал всего на две недели и уже из дому?

Но Пётр Иванович сына поддержал: «

– Засиделся там в кабинетах на лекциях – пусть разомнётся, по лесу побродит. – И больше того, напомнил: – А ты, мать, что, забыла, с Афониной горы сено надо доставить! Своё-то уж на исходе, нам со Степаном вдвоём не управиться, а с Ромой будет как раз по силам.

Стог сена, заготовленный на крутом склоне, летом доставить было проблематично – вся надежда на зиму, когда его можно утащить волоком. Ни трактором (да и где он, трактор!), ни конём невозможно – слишком круто и опасно. Но где коню нельзя, можно человеку.

– Ты, Марфа, знаешь, там метров триста, может, больше, надо пробить дорогу поперёк склона горы, где крутизна под тридцать пять градусов. А загвоздка в том, что всё это над скальным выступом, если сорвёшься или тебя снесёт, то не поздоровится – будешь скакать через эту скалу. Шею сломать можно. А уж дальше будет легче – скоростной спуск, хотя и там придерживать надо, чтобы всем не улететь.

– Вот беда-то какая! – причитала Марфа. – Однако я с вами пойду – может, как-то подсоблю.

– Ты что, мама, – вступил в разговор Стёпа, – мы втроём управимся без проблем.

Но мать на своём:

– Нет-нет, я с вами!

И отец тоже:

– Бесполезно её уговаривать – всё равно пойдёт.

Хочешь не хочешь, а работу делать надо. В ясный морозный день Пётр Иванович распределил обязанности сенной операции. Он со Стёпой в роли тягловой силы, Роман поддерживает бок стога снизу, чтобы не ушёл, не свалился под откос. Марфа (самовольно) бегает вдоль по дороге внизу, подаёт советы, больше похожие на команды. Отец сердито от них отмахивается, временами огрызаясь, и тянет свою линию (и воз сена) вопреки указаниям жены.

Рома:

– Стёпа, вы как бурлаки у Репина! Давайте я покомандую:

– Эй, ухнем, эй, ухнем! Сама пошла, сама пошла!

– Ты гляди, сам не улети! В волокуше-то явно более ста килограммов будет.

Не успел договорить, как прямо над скалой возок выдернуло из колеи, и Роман вместе с ним кувырком полетел вниз.

– Ах! – только вскрикнула Марфа, А Стёпа с отцом с ужасом молча смотрели на цирковой трюк с сальто-мортале Романа.

Великолепны воздушный пируэт вместе с освежающим фонтаном снега и заключительный аккорд с мягким приземлением в полутораметровый снежный сугроб.

– Рома, ты как?!

Восхитительное ощущение свободного полёта из пушки на Луну и столь же приятное, мягкое приземление.

И мать:

– Рома, ты не ушибся?

– Будто нырнул в океан с газированной водой.

На этот раз всё обошлось. Пролетев метров пятнадцать над скалой, Роман зарылся в снег, который его и спас. Рассёк немного обо что-то бровь – в общем, отделался, как говорят, лёгким испугом, и прибавилось работы. Сено оказалось разбросанным, и его пришлось долго собирать, в том числе со скалы. Потом уж по дороге до дома возок тащили на лыжных нартах тройной человеческой силой.

На Чудскую копь выбрались в полном составе. Дорога неблизкая, а снег глубок, без ночёвки не обойтись.

– Гоша, а ведь пасека-то тебе знакомая, – напомнил Роман.

– Говоришь так, будто я не знаю!

Знакомый Роману пчеловод на самой дальней пасеке у Логоухи встретил друзей на крыльце:

– Никак, мужики, за гусями притопали?

– А что, дядя Финоген, неужто Агафона признали? Тогда ж темно было!

– Как не признать, мы же не в городе живём, а в лесу каждый человек на виду, все наперечёт. В тайге всё видно, и земля слухом полнится. Ну проходите, чай набродились по снегу-то.

– А не жалко тогда гусей было?

– Вот ещё скажешь! Мы тогда с женой порадовались, что мальчонка живой и здоровый домой возвернулся.

– Так вот он, перед вами стоит.

Роман вытолкнул Агафона напоказ.

– Да я уж и так признал. Как тогда гуси, хороши ли были? Раздевайтесь, отдыхайте, пока моя Марья вам лапшу с гусятиной приготовит.

Утром вышли не так рано, как бы хотелось, но хозяева не выпустили, пока не накормили в дорогу.

Дальше, в верховьях Хамира, и летом редко встретишь человека, а зимой и тем более – полное безлюдье. Белая пустыня, где тишину нарушают лишь редкий щебет синиц, стук дятла да звонкий крик ворона, возвращающегося с кормёжки близ человеческого жилья. Тяжко брести по рыхлому глубокому снегу, прокладывая лыжню, – шли попеременке, сменяя друг друга. Лыжи хотя и широкие, а проваливаются по колено. Терпи, казак, атаманом будешь!

– Гляди-ка, и водопад на реке замёрз!

От брызг поверх воды образовался ледяной панцирь, река под ним шурует, и кое-где темнеют незамерзающие полыньи. Среди ослепительно белых снегов эти полосы живой воды кажутся чёрными. Но что за зверёк выскочил на береговой припай? Почти чёрный, быстрый, размером с кошку. На миг остановился, уставив усатую мордочку на людей, и снова нырнул под снег.

– Так это же норка! – признал Егор. – Для неё, что вода, что снег – везде пройдёт, будто и нет никакого препятствия.

Шаг, ещё шаг; глотая морозный воздух, Роман упорно буровил снег; говорить не хотелось, но мысли одна за другой теснились в голове. Что за чудеса и как так вышло, что проложенная человеком выработка вдруг сменилась подземной полостью естественного происхождения? И эта медведица, что пыталась устроить берлогу в штольне: оставила ли она её в покое и не устроила ли в ней своё логово? Любопытство, уверенность в том, что эти вопросы они наконец разрешат, придавали силы.

Следом, сосредоточенно и настойчиво сражаясь со снегом, молча шли остальные, и лишь Агафон то и дело комментировал происходящее вокруг или развивал фантазии, рождавшиеся у него в голове. Его прервал Степан, напомнив про зимние опасности гор:

– Глядите, как снег на горе блестит! Лавиноопасный участок.

Егор возразил:

– Нам он не грозит – слишком далеко до нас.

– Ты плохо знаешь коварство оплывин. Бывает, так ударит, что на противоположный склон вылетит. Правда, Рома?

Роман промолчал, но вспомнился ему давний эпизод из раннего детства, когда ещё жили на Юзгалихе. Он, школьник второго класса, учился тогда в начальной школе в Подхозе. От дома всего пара километров, но по пути на горе висит снег, в любую минуту готовый свалиться на голову. Чтобы не ходить каждый день и не подвергаться опасности, жил там в чужой семье – как говорил отец, «в людях». Но ведь раз в неделю, в воскресенье, как не побывать мальчишке дома! Было раз, пришёл за ним отец в большой снегопад, по-местному «кить». Говорит: «Подождём, сынок, чую, вот-вот свалится оплывина. А тут самое опасное место, как бы нам под неё не попасть!» Снег рыхлый, как пух, и навалило свежего выше колен. И вот стоят они, смотрят, как струйками то там, то там стекают по склону снежные ручейки. Дом совсем близко, слышно, как взлаивает Трезорка, – видно, мать вышла покормить его. И идти-то всего ничего, а вот поди-ка какая незадача! Отец всё притоптывал и говорил: «Бывает, оплывина сорвётся от упавшего с ветки кома снега или от того, что громко чихнул». И тут что-то зашуршало на горе, и снег с шипением помчался на них. В ту же секунду резко ударила волна упругого воздуха, дыхание перехватило, лицо забила снежная пыль, и какая-то слепая чудовищная сила чуть не сбила их с ног. Лёгкие забивала сухая снежная пыль, Роман чувствовал, что задыхается. И вдруг всё стихло и остановилось. К счастью, оплывина прошла мимо, хотя и совсем рядом, и не задела их. Маленький Рома говорит: «Теперь идём, папа, оплывина прошла». А отец ему: «Погодим ещё чуток – как бы следом и вторая не жахнула». И верно, всё опять повторилось. Одна лавина упала на другую. Ещё немного подождали, и отец говорит: «Вот теперь можно. Я пройду, а ты жди, когда я тебе сигнал дам, – не дай бог, как бы третья не пошла. А уж тогда иди скоро, не останавливайся». Рома шёл по оплывине и удивлялся: свежий снег мягкий да рыхлый, а тут лежал твёрдый, что твой бетон.

Полузаплывший снегом вход издали выдавал штольню. Куржак повис на ветвях близстоящих деревьев, штольня дышала, изморозью украшая всё вокруг себя.

Все остановились, оглядываясь вокруг. Нигде никаких следов – штольня никого не привлекала и казалась чужеродным явлением в тайге.

– Доставай свою пушку, – скомандовал Роман, обращаясь к Егору, – посмотрим, прячется ли кто в этом убежище.

– Да нет там никого, – уверенно сказал Стёпа. – Даже зайцы и те стороной обегают эту дыру. Вон они, следы, и все мимо. Заяц потопчется рядом, а в штольню почему-то не хочет лезть.

– Значит, боится, – многозначительно сказал Егор.

Сняв ружьё, он пальнул раз, другой. Эхо разнеслось по лесу и смолкло вдали у вершины скальной гряды.

– И верно, никого, – согласился Рома, снимая лыжи.

Гуськом все втянулись в штольню; свет карбидок довольно тускло осветил промороженные стены, сверкающие снежной изморозью. Зима, а в Подземном городе то ли весна, то ли осень, и ни зима, и ни лето.

– Не вижу особого комфорта, – проговорил Роман, оглядываясь вокруг. – Сквозняк тянет – где уж тут зимовать медведю? В берлоге и то лучше.

Егор его поддержал:

– Ну да, там хоть не дует, и медведь сам себя обогревает под снежной шубой. Надышит – и тепло. Сосёт себе лапу – и никаких забот. А здесь ни того, ни другого. И следов его «постели» не видно.

– Какая ещё постель?

– Та, что готовит Михайло Иванович для зимы. Там и валежник, и кучи веток. А как же иначе спать, не на голой же земле? А то, бывает, ещё поворочается с боку на бок, чтобы лежанка поудобней получилась, по форме тела. А здесь ничего этого нет, кроме заваленного камнями чудика.

– Вот и хорошо – первое препятствие, считай, преодолено. Лучше мёртвый бергал, чем живой медведь. Двигаем дальше, – командовал Степан.

По очереди пролезли в пролом. Стёпа разглагольствовал:

– Помню, как осенью зашли сюда и поразились внезапно наступившей тишине после яркого солнечного дня, полного щебета птиц и шума реки, а сейчас только мрак и полное безмолвие – что на улице, что в подземелье.

– Беспросветная тьма, таинственная и враждебная, – поддержал его Роман. – Царство бога подземного мира Аида, где обитают мёртвые. Однако благодаря пещерам не вымер человеческий род.

– Теперь осторожней, тут провал, – предупредил Степан. – Сначала надо осмотреться.

Пламя двух карбидок едва пробивалось сквозь непроницаемую тьму пустоты, лишь ближние обломки грунта высвечивались светлыми пятнами. Роман внимательно разглядывал стенки подземной камеры.

– Кажется, я понимаю, в чём дело, – наконец, сказал он. – Здесь везде известняк – порода, растворимая в воде. Отсюда и образовавшиеся подземные пустоты, по существу водяные промоины. Называется карст.

– Тут есть боковые ответвления, похожие на норы, так они малы, – на правах ранее здесь побывавшего объяснял Степан, – их несколько, и в них можно запутаться, потерять ориентировку и вообще заблудиться. Надо бы сделать метки, пронумеровать их или дать название каждой.

Роман согласился, добавив:

– А я думаю, надо сделать план, как делают в шахтах и на рудниках, – и тогда всё будет ясно, и не заблудишься.

Пробыв в подземелье не более двух часов, поздним вечером в тот же день путешественники вернулись домой.

Рассказ о путешествии Брема

У Петра Ивановича на чердаке завалялась старинная книжка «Жизнь животных» авторства немецкого натуралиста Альфреда Брема. Мальчишки обнаружили её и зачитали до дыр. У Стёпы и Романа она стала любимой, ведь там рассказывалось о жизни диких зверей – тех, что живут у них в лесу. А какие там картинки! По ним можно узнать и определить всех обитателей тайги, что летают и бродят вокруг их дома, изредка выглядывая из зелёной чащи. А тут ещё Станислав подогрел интерес:

– Роман, в библиотеках Томска разыщи книгу о путешествии Брема по нашим местам, по тайге Алтая. Прочтёшь – не пожалеешь.

– Неужели столь знаменитый автор бывал в наших краях?

– Не только бывал, но и всё описал. Про станицу Алтайскую, как тогда называли Катон-Карагай, про озёра Зайсан и Маркаколь и даже про Зыряновск. А было это в 1876 году.