Человечность

Меняя этот четвертый вектор, можно создавать и плодить всевозможные миры, число которых неисчерпаемо, а можно попытаться построить многомерное универсумальное пространство, имеющее всевозможные направления существования.

И это последнее помогает понять место не как точку геометрического, трехмерного пространства, а как некий знак, метку присутствия. Мы часто бываем вместе, но при этом в разных местах: учитель и его лучшие ученики – в классе на уроке, а отпетый двоешник и поэт – в том же классе вместе с ними, но не на уроке, а в эмпиреях своего воображения. Другой пример: в одну и ту же точку, которая когда-то была местом нашего счастья, мы приходим после разлуки и рыдаем на покинутом некогда пепелище своего счастья, и тогда – это совсем другое место, и мы сами стали другие, уже совсем старые и непохожие на собственную молодость.

Географию можно рассматривать как частный случай хорологии, подобно тому, как Эвклидова геометрия – часть геометрии Римана-Лобачевского [15]. Кроме того, некоторые, наиболее рьяные сторонники математизации географии хотели бы видеть в ней и топологические черты и основания [20]. Действительно, для инженерной географии это крайне важно, особенно в сфере построения транспортных сетей и коммуникаций, инфраструктурного замощения территорий, в тех областях географии, где географии менее всего: там, где мы имеем дело с множественными, массовидными явлениями и процессами, не имеющими заметных территориальных различий или эти различия нами пренебрегаемы: доллар, он и в Африке доллар, такими же полезными свойствами обладает туз и бигмак.

Пространство и география, что время и история, – связаны, но не синонимичны.

Историк по мере увеличения периода времени, захватываемого им, и географ по мере уменьшения масштаба изучаемого им приобретают космические черты, уходят в космологию, космогонию и мировоззренческие потемки. При сокращении временного расстояния между историком и изучаемыми им событиями, при увеличении масштаба географических исследований оба, историк и географ, вырождаются в социологов, политологов, психологов, репортеров, хроникеров, публицистов (=наукообразных фельетонистов) и т. п.

Любопытно, что в немецком и французском языках пространство – мужского рода (derRaum и l’espace), в русском и испанском – среднего, в английском (как и почти все у них) – никакого, а в греческом – женского. Рея (пространство) – сестра и супруга Хроноса (время), мать истины (Гестии) и всех прочих богов-хронидов.

Географическое пространство обладает как общими свойствами пространства, так и специфическими.

Холизм – непрерывность пространства во времени. Историк может себе в удовольствие нарубать время на периоды и эпохи – географу свята непрерывность времени, динамика, ход развития, для него нет безвременья, как это часто происходит в истории: возьмите любую хронологию и вы обнаружите, что событиями покрыта лишь ничтожная часть времени, все остальное игнорируется. Географ позволяет себе нечто подобное только с пространством и относится ко времени с глубоким почтением.

Континуальность – непрерывность пространства в пространстве. Географ редко задумывается о дырах в пространстве, а рассуждения о межрегиональных пустотах для него почти невыносимы. Для географа от места к месту всегда расположено третье место или другие места. И, хотя географ мыслит мир пятнами, ареалами, у него хватает профессиональной выдержки стягивать эти пятна. Районы – это типичные сомкнутые ареалы. Дискретность мира географ, будучи морфологом по своей сути, преобразует в такие показатели как плотность – но не пространства, а его наполнения (плотность населения, дорог, травяного или лесного покрова, планктона). Чаще всего плотность, ее существенные или придуманные пороговые показатели, становится основанием членения территории на районы, зоны т. п.

Географ существует как в континуальном, так и в дискретном пространстве. Именно дискретность мира позволяет проводить границы – фундаментальное занятие любого географа независимо от его специализации. Дискретность оправдывает соседство, положение и другие объективные характеристики существования тех или иных объектов в пространстве. Дискретностью задается и самое, на наш взгляд, фундаментальное понятие в географии – место, о котором речь пойдет в дальнейшем – и не один раз.

Географы-приверженцы дискретности мира с трудом, но признают, что дискретность мира – не более, чем особенность их восприятия, а вовсе не особенность мира. Дискретность необходима для анализа и теоретизирования. Мир континуален, а, следовательно, конфигуративен, а, следовательно, произволен, творим, сочиняем, видим каждому по-своему. Такой мир как-то милей и приятней, а, пожалуй, что и честней.

Если историк членит время на периоды, то географ пользуется в пространстве масштабом. При этом, ему невыносим масштаб 1:1 – своей необозримостью. Именно поэтому географ пользуется картами и глобусом, предпочитает видеть мир сверху, с птичьего или спутникового полета.

Проблема понимания реальности и действительности

Реальность в корне своем несет греческий «реа», имеющий два значения: «пространство» (богиня Пространства Рея, жена бога Времени Хроноса, пожиравшего собственных детей, кропотливо вынашиваемых Реей) и «вещь». Этот смысл, вторичный по отношению к пространству, является в данном контексте ключевым.

«Вешь» отличается от предмета тем, что, помимо своей материальности, о которой говорит Платон (мир людей находится между миром вещей и миром идей), еще и «вещает», несет весть – отражение и слабую, полупрозрачную, полупризрачную тень идеи, некоторую истину о себе. Понять заключенную в вещи, а, точнее, за вещью, идею, суть этой вещи, можно, либо пристально изучая ее (взглядом, рассудком, разумом, инструментально) и историю возникновения вещи, либо… а вот тут-то никакое «либо» не проходит: включая ту или иную вещь в свой хозяйственный и деятельностный оборот, мы только усугубляем непонимание ее сути. Достаточно вспомнить Сталкера из «Пикника на обочине» братьев Стругацких: вынесенные из Зоны предметы вещами не являются, мы не понимаем их вести, а потому используем их самым варварским образом, явно не по назначению. И вещи начинают мстить и бесчинствовать, по Анаксагору, давая результаты и последствия непредсказуемые, порой противоположные ожидаемым.

Реальность – это овеществление мира, придание окружающим нас предметам голоса, подающего вести о себе. Понимание в реальности есть понимание вести, несомой внешним миром и его предметами.

И вместе с тем: нам не дано пространство (Реа), оно загромождено вещами (реа) и потому не только не видимо и не осязаемо, но и немыслимо нами. Отгороженные от пространства, от реальности вещами, мы понимаем только вещи.

Впрочем, овнешнять можно все, в том числе и себя: рефлексивно мы можем самоустраниться из себя и начать понимать себя как нечто внешне данное и вещающее о себе.

Понимание реализуется в вещах.

Но оно может также актуализироваться в действиях, процессуально, если действие или акт действия (логическая, логизированная и логистическая единица действия) распадается на процедуры и операции. И эта актуализация происходит не в реальном мире, не в мире вещей, а в мире наших действий, в действительности, либо опережая эти действия (проспективное понимание), либо параллельно этим действиям (актуальное понимание), либо вослед им (ретроспективное понимание).

Совместимы ли два этих понимания? – разумеется. Их совместность и задает разнообразие структур понимания, а также «квантово-волновую» природу понимания и как ага-эффекта и как процесса.

Еще итальянец Ансельм Кентерберийский в 11-ом веке доказал, что понимание невозможно, если нет относительно понимаемого цели, интереса, интенции, познавательной или деятельностной. Строго говоря, когнитивная и деятельностная функции взаимопереплетаемы: мы познаем ради действия (а не любопытства для), мы действуем, познавая.

Интендирование (термин Ансельма), склонность человека, вектор его потенциального внимания определяет тип понимания.

Понятие места

Место, подобно событию в истории, является (или может являться) идеальным объектом. Во всяком случае, такова наша попытка, необходимая, потому что никто и никогда не оспаривал научности истории и географии, но никто и никогда не обсуждал их идеальные объекты, без которых они не могут признаваться за науку.

Место (топ, локус, ситуация) должно быть редукцией некоторого пятна на местности, в пространстве, и поэтому важно понять, что и от чего редуцируется и абстрагируется (возводится в меру и с артиклем неопределенности):

Координатная определенность замещается пространственной неопределенностью типа «где-то», «тут», «там», «вот» или «здесь».

Из циклически-поступательного вихря времени изымается векторальный поток времени (история) и остается лишь циклическая ипостась времени (например, сезонность, круг дел и повторяющихся, ритмических событий); эта цикличность и определяет границы места.

Исчезает вся мозаичная и пестрая морфология присутствия людей и остается только само присутствие, подобное тому, которое наблюдается в любом натюрморте.

От соседей и соседних мест остается идея соседства.

От связей остается абстракция связности.

От отношений – относительность и сравнимость, сопоставимость, например, уникальность, аналогичность или гомологичность места.

От людей – населенность (людность, безлюдность).

От любой деятельности – активность (бойкость, тихость, мертвость).

От наполнения и наполненности – освоенность (или неосвоенность).

От размеров – масштабность.

От всех значений – духовность или бездуховность места.

Таким образом, представление о месте достигает некоторой идеальности.

Во всяком случае, найти нечто похожее в реальности вряд ли удастся. Место как идеальный объект онтологично, но только онтологично. Некоторую логическую завершенность «место» приобретает только в географической действительности, точнее, в рефлексии по поводу этой действительности.

Как нам представляется, ближе всех к построению идеального объекта места в географии подошел А. Вебер в своей теории размещения (теория штандортов). Если бы он смог «отвязаться» от сферы производства и рассматривал бы размещение как таковое, он, скорее всего, вышел бы к необходимости поиска и создания места как идеального объекта.

Географическая действительность относительно идеального объекта «место» разворачивается по таким интеллектуальным процессам, как:

описание

изучение и исследование

проектирование

экспериментирование

конструирование

развитие

захоронение (мемориализация)

В оболочках этих географических действий и деятельностей идеальный объект «место», теперь уже «географическое место», онтологически и логически закрепленное в практике, возвращается в реальность, в реальную жизнь и реальную географическую среду, чтобы стать поводом для нового шага географического познания. Круг, необходимый для любого идеального объекта (из реальности через действительность и опять к реальности), замыкается и ничего, вроде бы, не происходит и не искажается, кроме стоящего перед реальностью географа, проделавшего этот круг и тем готового к принятию географического решения относительно данного места.

Если «место» оказывается в сердцевине научного предмета географии, то можно наметить важнейшие направления теоретической географии или, образно говоря, спектра, веера необходимых теорий:

теория размещения (хозяйства, производства, населения и т.п.)

теория перемещения (транспортная теория и теория связи)

теория возмещения (пока еще не существующая воспроизводственная теория географии, теория рекультивации и антропоцикла природы)

теория замещения (теория реконструкции, переспециализации, перефункционализации и диверсификации деятельностей).

Размещение и расположение

География занимается либо размещением разного рода объектов в пространстве действительности либо расположением – в пространстве реальности, при этом, мы размещаем так и там, а оно располагается иначе и не там.

Мы играем в одну игру, в игру на размещение, а вещный и творимый нами мир играет совсем в другую – в расположение.

Глаголы места

Относительно места в русском языке имеется два принципиально разных глагола:

– класть (глагол, означающий процесс полагания чего-либо на место или в место, прикрепления к месту)

– лежать (глагол, описывающий нахождение на месте или в месте, это уже не процесс, а состояние, явление).

Принципиально важно то, что глагол «класть» имеет только несовершенную форму, а глагол «лежать» – только совершенную.

И что бы мы ни размещали («клали»), все будет несовершенно, положенное же, локализованное – совершенно. При этом, совершенно неважно, «лежащее», имеющее местоположение, «положено» было нами или природой – оно совершенно по положению, а не по происхождению, оно оестествляется и тем совершенствуется. То, что предкам казалось верхом безвкусицы, например, классицизм николаевской эпохи, заводы и городки Демидова или Эйфелева башня, то потомкам кажется верхом совершенства. Наскальные рисунки, набросанные на скорую руку из сугубо утилитарных соображений, сегодня потрясают наше воображение смелостью и совершенством форм.

Мы размещаем по одним факторам, а оно располагается по другим. Жилой дом строился для счастья людей, и они действительно были счастливы, когда въезжали и справляли новоселье, но почему потом все в тех же стенах и обоях стали разворачиваться драмы, склоки и несчастья?

И, если это так, то важно понять, как оно располагается, что происходит с размещенным при расположении.

Это важно знать по двум причинам:

– нам исследовательски важно понять и расположение и его отличия от размещения

– нам проектно важно знать две сущности: действительность размещения и реальность расположения, их различия и что лежит в зазоре между ними.

Принципы размещения и факторы расположения: что в зазоре?

Расположение обычно разумно, размещение – рационально.

За свою рациональность мы платим дважды: один раз вложениями, второй раз – последствиями, которые всегда и по принципу негативны, неожиданны и неизбежны.

В зазоре между экономически рациональным размещением и разумно обеспеченным расположением – целый мир минус экономическая рациональность.

И потому – понять законы расположения значит понять законы существования. Либо – сказать себе, что таких законов не существует. и вся недолга.

Попробуем все-таки выделить некоторые законы пространственного расположения или, правильнее, законы уместности.

Закон монотонности

Всякое расположение стремится к тому, чтобы быть тем, что оно есть.

Мир сопротивляется изменениям каждым своим местом и в то же время уязвим для изменений в каждом своем месте. Ничто не мешает нам бросить в пруд камень, но очень быстро концентрические волны от брошенного камня затихают, и место приобретает прежний спокойный и невозмутимый вид.

Закон универсальности

Всякое расположение стремится повторить собой весь космос.

В каждом месте присутствует все, что может вместить это место и потому все новое, что появляется в данном месте, вытесняет что-либо из уже имеющегося либо деформирует имеющееся своим соседством. Американские города не изгоняют из себя зверье и птиц, живших здесь до возникновения города, но в городе эта живность становится помоешным сообществом, попрошайками, врагами или жертвами очеловеченной природы (домашние животные и растения) и техники (автомобили, дороги и т.п.).

Закон естественности

Всякое расположение, даже совершенно искусственное, – комплекс.

Комплекс – естественное или оестествленное сочетание, и процесс оестествления заключается в установлении новых связей и сцеплений, придающих морфологии материала законченность и совершенство места. Нам дано это понять и почувствовать через красоту и гармонию каждого места, пусть даже ужасную гармонию.

Закон перфектности

Всякое расположение уже совершенό и тем совершéнно.

Любой акт размещения рано или поздно «умирает» в расположении и приобретает искомый покой места.

Соображения при принятии решений

Технология и инфраструктурные сети – вот, что снимаетвсю проблематику и размещения, и расположения: «Макдональдс» можно открывать где угодно, лишь бы это место было обитаемым, бензоколонку можно ставить в любом месте, лишь бы был хайвэй, демократию можно устанавливать в любом месте, где есть хотя бы один избиратель.

Технология и инфраструктурные сети делают проблемы размещения (по крайней мере) избыточными при принятии решений: а не все ли равно, где?

Что же касается расположения (по поводу которого принятие решений просто невозможно, поскольку это вопрос нерешаемый), то тут будет оставаться место только для исследовательской позиции:

– уместно ли новое размещение имеющемуся расположению?

Библиография

1.Александров П. С. Теория размерности и смежные вопросы. М., Наука. 1978.

2.Аристотель О небе.//Сочинения, т.3//М., Мысль,1981

3.Вяльцев А. Н. Дискретное пространство-время. //М., Наука, 1965.

4.Горелик Г. Е. Почему пространство трёхмерно?//М.,Наука,1982, 168 с.

5.Гуревич Л. Э., Глинер Э. Б. Пространство и время. //М., Знание. 1974.

6.Замятин Д. Мета-география: пространство образов и образы пространства. //М., Аграф, 2004, 512 с. ISBN 5-7784-0237-6

7.Изард У. Методы регионального анализа: Введение в науку о регионах. //М., Прогресс, 1966,659 с.

8.Королёв С. Поглощение пространства.//в ж. «Дружба народов»1997, №12,

9.Костинский Г. Д. Географическая матрица пространственности. //Известия РАН. Сер. географическая. 1997, №5, с. 16—32.

10.Мостапенко А. М. Проблема универсальности основных свойств пространства и времени. //Л.,Наука,1969.

11.Мостепаненко А. М., Мостепаненко М. В. Четырёхмерность пространства и времени. //М.-Л.,Наука, 1966.

12.Мукитанов Н. К. От Страбона до наших дней.//М.,Мысль,1985, 237 с.

13.Пространство, время, движение. //М., Наука, 1971.

14.Пуанкаре А. Последние мысли.//Петроград, 1923.

15.Риман Б. О гипотезах, лежащих в основании геометрии.//В кн.: «Об основаниях геометрии», М., Гостехиздат, 1956.

16.Родоман Б. Б. География, районирование, картоиды. //Смоленск, Ойкумена, 2007, 368 с. ISBN 5-93250-056-2

17.Розенфельд Б. А. История внеэвклидовойгеометрии.//М., Наука, 1976.

18.Страбон География. //М., Ладомир. 1994.

19.Фридман А. А. Мир как пространство и время.// М., Наука, 1965.

20.Хаггет П. География: синтез современных знаний. //М., Прогресс, 1979, 686 с.

21.Хаггет П. Пространственный анализ в экономической географии.//М, Прогресс, 1968, 391 с.

22.Хайдеггер М. Бытие и время. //М.,Ad marginem,1997.

23.Шупер В. П. Мир виртуальных объектов в географии. //в сб. «Географическое пространство: соотношение знания и незнания. Первые сократические чтения». М., РОУ, 1993, с. 18—22.

Май 2016, Москва

Пространство и я

экзистенциальный этюд

Странныеу меня складываются отношения с пространством, а у него со мной вообще никакие не складываются.

Когда пространство – space, Raum, я спокоен, это нечто объемлющее меня, вмещающее, но наше просТРАНСтво гонит меня взашей: «иди и не возвращайся в это место!», потому что нельзя вернуться в одно и то же место дважды, потому что место определяется не координатами его (в пространстве координат вообще не может быть), не персонажами, а – чем? – а протеканием места. Место живет в незаконной связи с мгновением: попробуй вернуться в мгновение, уже ускользнувшее куда-то, и ты поймешь, что они ушли опять вместе, место и мгновение.

Может быть, именно поэтому я люблю путешествовать, перемещаться, транспортироваться, впадать в транс, простираться по миру, бесцельно и ненужно.

Я непрерывно нахожусь в диалоге с пространством, но в странном диалоге: я спрашиваю, а оно только ухмыляется: «ищи ответы на свои вопросы в минус-пространстве, в себе самом, а я – всего лишь вывернутое наизнанку минус-пространство». Так и получается: Вселенная минус я равно Вселенная, я минус Вселенная равно я.

Нет, мы всё-таки иногда разговариваем, даже молчаливому пространству иногда требуется высказаться и заявить о своем присутствии, поскольку, загороженное разными предметами и галактиками, оно остается незаметным и незамеченным, среднего, то есть, никакого рода.

Я вслушиваюсь в его оглушающее безмолвие – оно прислушивается к моей тишине. Это и есть одиночество. Свобода и одиночество. Единственный ресурс творчества.

Мы, уклоняясь от одиночества, уклоняемся и от творчества, от своего предназначения.

Мне всегда казалось, что творчество и творение не только по звучанию, но и семантически близко творожению, творогу, некий бродильный (опять этот транс!), блуждание по незнаемому никем и тобой в том числе, тобой, прежде всего. Сладостно и мучительно – вот, не было ничего, а надо же, затворожилось из ничего и тебя.

Когда-то, ещё четверть века тому назад, я подумал: творчество протекает в оргазме, и если так, и если мир продолжает быть творимым, то Бог пребывает в непрерывном блаженстве оргазма, а пространство, но уже не наше, среднего и никакого рода, а античная Ρέα, пространство-женщина, пространство-мать порождает детей этого оргазма: стихи, мелодии, картины, звёзды и галактики. И идеи. И мысли – ухваченные и приватизированные нами фрагменты и осколки, дребезги идей.

И я тоже стараюсь вести себя с пространством по-мужски.

В известном смысле пространство – пустота, такая же ненасытная утроба, такая же всепорождающая матка. Пространство, движущееся от меня, создает эффект Допплера, полно энтропии и разбегания всех от всех, настоящая утроба материализации. Пространство, двигающееся ко мне, надвигающееся на меня – матка, из которой вываливаются мысли, смыслы, идеи и просто знания.

Всё дело в позиции и ориентации в пространстве: если ты движешься в нем, пространствуешь, странствуешь по нему, ты сам монотонен и гомогенен ему, но стоит только остановиться, зависнуть, перестать течь и двигаться – ты становишься контрастен пространству, ты противостоишь ему, ты в состоянии отодрать себя от пространства и… стать ему собеседником.

Собственно, это и всё, что я хотел сказать этим этюдом.

Апрель 2014, Москва

Разговор об истории

Двенадцатый час ночи воскресенья, завтра – опять на работу. За плечами – утомительный и суетный отдых. Я хочу спать.

– Алло, привет.

– Привет.

– Маленький вопрос – зачем нужна история и что это такое?

– Я спать хочу, до слез.

– В гробу выспишься. Зачем история и что это такое? В двух словах.

– В двух словах?

– Ладно, в пяти.

– Хорошо, ровно пять. Первое, нет, сначала, перед первым, нулевое. В античные времена, когда история только начиналась, история была единственной наукой. Математика, физика, геометрия входили в философию, география была жанром литературы, нечто вроде фантастики. А под наукой подразумевалась только история. Она так и называлась хистерос, что значит матка. Истерика – это зов, голос матки, нечто утробное. Это и есть нулевое значение истории.

А теперь первое – история нужна для поиска смысла. Плыть в дерьме бессмысленности никому неохота. Всем хочется знать – а на хрена? На хрена столько крови и жертв – и все впустую, все жертвы напрасные и почти всегда безвинные? Ведь не может же быть так, чтоб все это: просто так – фуфло исторического процесса, напрасная трата человеческого материала и времени. Мы тщимся и из кожи вон понять хотим, что же мы такое делаем и зачем? Потому что всякий честный человек понимает, что никаких исторических личностей нет, в том смысле, что никто никогда не действует в расчете на историю, даже самые маниакальные наполеоны, стоящие в позе гениев истории реально поступают и сообразуются не с ней, а со своими микроскопическими, сиюминутными целюшечками и притязаньицами. Наполеоны лишь равняются на других наполеонов и потому им кажется, что раз предыдущие наполеоны – исторически заметные микробы, то и они могут стать такими же или даже еще больше, в размер бациллы.

– Как же можно увидеть смысл истории, если нет исторических действий, действий, сомасштабных истории?

– Так ведь смысл ловится и улавливается не в действиях, а в рефлексии их, а рефлексия безразмерна и потому может вмещать в себя гораздо больше содержания, чем одна отдельно взятая жизнь.

– Хорошо. Дальше!

– История – это всегда поиски будущего.

– Не понял.

– Вот мы, например, не знаем, чем, как и когда кончится чеченская война, которая идет уже более двухсот лет. Дольше тянулась только Иудейская война. Она кончилась тем, что Рим пал, иудеи оказались в рассеянии, а Европу заполнили христиане и варвары. История уже дала нам свою версию окончания Чеченской войны, независимо от того, сколько раз ее будут заканчивать многочисленные российские президенты.