Грязекопатель

Карагай вспыхнул. Нос у него и впрямь был немного длинноват.

– Ну, вы и… – зло начал он и остановился, подбирая нужный эпитет. Договаривать ему не пришлось, потому что редактор предостерегающе похлопал ладонью по столу.

– Потише, потише, ребята! Еще не хватало, чтобы вы тут поцапались, – сказал он. – И давайте покороче, мне уже пора собираться на встречу.

– А чего тут рассусоливать? – Марина с издевкой уставилась на Карагая. – Ивашечка! Ну-ка, скажи, что это за правду в медицине ты хочешь раскрыть? Правдоискатель ты наш…

– Например, правду о том, что бесплатную медпомощь при каждом удобном случае подменяют платными медуслугами, – ответил Карагай, изо всех сил стараясь не сорваться на крик.

Марина Викторовна ухмыльнулась, словно знала секрет, как отличать серьезные намерения человека от несерьезных.

– Ты в своем уме? Ты что, новый Робин Гуд с пером? Решил бороться с ветряными мельницами?

Хрипотца в голосе старой журналистки усиливала уничижительность интонации ее слов.

– Не пытайтесь меня высмеять. – Иван еле сдерживал себя. – Вы прекрасно знаете, что система прогнила. Люди вынуждены платить за то, что им полагается по закону. И я хочу это раскрыть.

Шумская резко опустилась на стул напротив и, скрестив руки на груди, театрально вздохнула:

– Ох, Иван, Иван… Ну, сколько можно этот социализм качать? Да, медицина должна быть платной. Это мировая практика. Пора уже перестать верить в сказки, что государство будет за всех нас платить. Нынешняя Конституция – это пережиток прошлого, вот и всё.

– Пережиток? – Карагай вскинул брови, его голос дрожал от негодования. – Конституция – это главный закон государства, который гарантирует гражданам право на бесплатную медицинскую помощь. Если вы забыли, Марина Викторовна, вы как журналист должны защищать эти права, а не подлизывать систему!

Завотделом медицины резко распрямилась:

– Да ты, Ивашечка, не правдоискатель, а популист. Ты хочешь раскопать что-то, чтобы стать героем на пару дней, пока это всем интересно. А я занимаюсь реальными проблемами. Я пишу о том, как работают врачи и медсестры, как государство борется с нехваткой кадров. А ты, как всегда, готов устроить бунт на ровном месте.

Редактор, наблюдая за этой перепалкой, осторожно встрял:

– Ваня, я понимаю твое рвение, но ты должен понимать и другую сторону. Ты прекрасно знаешь, что Территориальный фонд медицинского страхования – наш крупнейший рекламодатель. Если ты полезешь слишком глубоко, они могут прекратить финансирование.

– Это я от тебя уже слышал… – разгоряченный разговором, махнул рукой Карагай; редактор обиженно хмыкнул. – Но ты мне вот что, дорогой, скажи: мы что, должны молчать, потому что нам платят? – Он возбужденно вскочил на ноги. – Мы журналисты или мы просто рекламный буклет?

– Это не так просто, – пробормотал редактор, начиная чувствовать, что его аргументы теряют вес.

Шумская усмехнулась, наблюдая за его растерянностью:

– Видишь, Ивашечка? Всё это не так просто, как тебе кажется. Ты думаешь, что мир чёрно-белый, но на самом деле он серый, и тебе нужно с этим смириться.

– Смириться? – Иван снова повернулся к ней. – А что насчёт того, что люди умирают, потому что не могут получить квалифицированную помощь? Что насчёт того, что люди вынуждены продавать свои дома, чтобы оплатить операцию для близких? Ты считаешь, что с этим тоже нужно смириться?

Журналистка издала короткие смешки, которые можно было счесть за карканье старой вороны, настолько они были скрипучи и бездушны.

– Умирают, говоришь? Всегда кто-то умирает, Ивашечка. Мы не можем спасти всех. И твои расследования ничего не изменят. Ты просто хочешь посеять панику.

Редактор снова оторвался от бумаг.

– Я тоже не понимаю, Ваня, зачем ты это делаешь, – строго начал он и отвел глаза в сторону. – Мы можем потерять финансирование. Как ты не можешь понять? У тебя уже и без того хватает тем. Зачем тебе еще в медицину лезть?

Карагай с нескрываемым разочарованием посмотрел на редактора. С этим человеком он работал бок о бок не один десяток лет. С этим человеком была выпита не одна бутылка водки…

– Потому что вы можете об этом молчать, а я не могу, – с вызовом ответил он. – Я не могу сидеть и просто наблюдать, как и без того нищих людей в госбольницах обдирают, как липок. Это несправедливо!

Долганов устало потер виски, а Шумская, явно ободренная его поддержкой, снова возвысила голос:

– Ты такой наивный, Иван! Думаешь, что если ты напишешь какую-то статью, всё изменится? Нет, ничего не изменится. Люди продолжают платить, потому что такова реальность. А ты в своих розовых очках видишь мир таким, каким его не существует!

– И вы готовы защищать эту систему? – спросил Иван, сверкая глазами. – Вы готовы закрыть глаза на то, что люди страдают?

– Я готова признать реальность, – важно изрекла женщина, намеренно манерно поправляя седую прядь. – А ты, похоже, продолжаешь верить в утопии.

– Утопии? – Иван фыркнул. – Я верю в то, что можно что-то изменить. И если никто не начнёт говорить правду, то ничего не изменится никогда.

Редактор наконец устало махнул рукой, словно сдаваясь:

– Всё это очень красиво звучит, Ваня… Нет, правда, мы не можем позволить себе потерять поддержку Терфонда ОМС. Ты должен понимать, что газета может просто не выжить без их денег.

– А если мы выживем, но станем всего лишь рупором для рекламы? Что тогда? – Иван сжал кулаки, чувствуя, что теряет терпение. Его голос дрожал от негодования и горечи.

Марина Шумская прищурилась, словно предвещая победу в споре.

– А что тогда, Ивашечка? Мы все взрослые люди. Ты не можешь думать, что газета может жить на чистом энтузиазме. Можешь выйти на площадь, размахивая флагом своей борьбы за справедливость, но кто тогда будет платить за бумагу, зарплаты нам? Или ты готов работать бесплатно?

От неожиданности такой постановки вопроса Карагай просто растерялся. У него непроизвольно мелькнула мысль об Альбине, дочке… Он почувствовал, как его пальцы врезаются в край стола. Ему хотелось возразить, что честность и принципиальность важнее денег, но слова не приходили. Марина ударила туда, где у него не было быстрого ответа.

Редактор наконец встал из-за стола и, оглядывая их обоих, как судья, старавшийся вынести справедливый вердикт в сложном деле, произнёс:

– Я думаю, нам нужно закончить на этом. Ваня, ты хороший журналист-расследователь, но эта тема не для тебя. Тема медицины – это Маринино дело, она им начала заниматься еще тогда, когда ты был всего лишь практикантом. Я не могу позволить, чтобы ты такую больную тему, как наша медицина, слишком радикально переформатировал. Терфонд ОМС – наш крупнейший рекламодатель. Без его денег газета рискует закрыться. Я не хочу этого. И ты не хочешь, – он пристально уставился на усы коллеги, словно намекая на его зрелый возраст.

Шумская самодовольно усмехнулась и наклонилась поближе к Ивану, её голос упал почти до шепота, но каждый шипящий звук был точен и ядовит:

– Знаешь, Ванюша, иногда в жизни надо просто признать, что мы не герои. Мы – всего лишь шестерёнки в большом механизме. И если ты веришь, что можешь изменить систему, то верь. Но судьбой всей редакции не играй!

Карагай оттолкнулся от стола и сделал шаг назад, как бы отгораживаясь неким экраном от происходящего. Внутри него бушевал ураган эмоций. Он окинул взглядом редактора, который был не намного старше него, и коллегу, которая пыталась закрасить свою старость парфюмом, на их ставшие спокойными и почти одинаковыми лица, которые, казалось, олицетворяли весь мир, против которого он хотел сражаться.

– Значит, так… – Иван на мгновение замолчал, подбирая слова. – Я не собираюсь больше быть шестерёнкой в этой прогнившей машине. – Он бросил равнодушный взгляд на завотделом медицины, будто уже исключил ее из своего сознания, а затем посмотрел редактору в глаза. – Если ты, Женя, не хочешь, чтобы я занимался настоящей журналистикой, я поищу место, где её ценят.

Дверь за Карагаем с глухим стуком закрылась. Завотделом и редактор стояли, молча переглядываясь. Шумская с искрящимся от довольства лицом хотела снова присесть, чтобы, видимо, подвести некую черту под состоявшимся разговором, но глава издания ледяным тоном бросил:

– Идите работать, Марина Викторовна! Идите! Мне совершенно некогда, я уезжаю на встречу.

Глава 4. Главред поддался на провокацию "вылезших из шахты"

В банкетном зале ресторана «Волна» стояла теплая, почти заговорщическая атмосфера. Мягкий свет люстр падал на тяжелые скатерти, поблескивая на фирменных бокалах, рюмках и приборах. Евгений Долганов смущенно задвинул барсетку подальше за спину и поправил лацканы своего бывалого пиджака. Он терпеливо ожидал, когда все собравшиеся займут места за столом, терпеливо, но не без волнения.

Редактор «Шахтерской губернии» прекрасно знал: если сейчас не получится найти поддержку у этих людей, газета может не дожить до весны. Но надежда всё ещё теплилась в его груди – ведь каждый из приглашённых однажды приносил к ним в редакцию громкие статьи о свободе, демократии и… необходимости поддержки независимой прессы. Давно это было, еще в начале горбачевской «перестройки», но ведь было.

Он оглядел собравшихся. За столом уже расположились с десяток человек: все они местные бизнесмены, каждый – со своим состоянием и устоявшимися взглядами на жизнь. Евгений решил начать с общих комплиментов, чтобы разрядить выжидательное напряжение, которое витало в воздухе. Заказы уже были сделаны, и официанты начали неспешно приносить на стол закуски и напитки.

– Друзья, – начал он, поднимаясь из-за стола, – я рад видеть вас всех здесь. Мы с вами не первый год знакомы, поэтому я буду говорить откровенно. Мы живем в интересные времена, полные перемен. Вы с самого начала шли в авангарде новых веяний, и, я надеюсь, запал у вас еще не пропал. Сейчас наша страна снова балансирует на грани, потому что новый рулевой оказался далеко не тем, кого все мы ждали. Признаки отката назад уже трудно не заметить. От тех, кто держит руки на пульсе экономики и медиа, зависит, каким будет дальнейший путь страны. – Он набрал в легкие воздуха и как-то натужно выдохнул. – Предлагаю выпить за свободу слова, основу основ всех прогрессивных преобразований!

За столом прозвучало несколько дежурных реплик. Все без особого энтузиазма подняли бокалы и рюмки. Коротко постучали приборы. И – повисла неопределенная тишина, нарушаемая лишь шагами официантов и бульканьем воды, наливаемой в высокие стаканы.

Первым заговорил владелец пивоварни Петр Борисов, рослый мужчина с тяжелыми руками и глубокими морщинами на лбу. Производство популярного напитка приносило предпринимателю неплохой доход, но он выглядел так, будто каждый вечер лично вручную грузил свою продукцию по машинам. Впрочем, кто знает, может быть, и такое бывало.

– Мне бы не хотелось, чтобы мы сейчас лезли туда, где от нас ничего не зависит. – Пивовар недвусмысленно устремил глаза вверх, а затем, словно исполнив некий священный ритуал, уважительно обратился к редактору газеты. – Дорогой Евгений Анатольевич, я вас прекрасно понимаю и полностью поддерживаю, – проговорил он, словно пробуя слова на вкус, как только что принесенное пиво. – Газета у вас хорошая, нужная. И все было бы просто, как хвост селедки, если бы не… – Он еще раз бросил взгляд ввысь. – Мы же не в Европе. Давайте начистоту. Тут если начнешь поддерживать свободную прессу, так и себе на шею петлю накинешь.

– Петлю? – переспросил Михаил Львович, хозяин агрофирмы, полноватый мужчина лет пятидесяти в немного излишне плотно подогнанном костюме. – Не думаю, что прямо петля. Но давление? Да. Не будем лукавить, шаги назад уже, действительно, нельзя не заметить, нелюбовь к свободомыслию со стороны власти уже вовсю чувствуется. Наш Хан, кажется, стал лидером страны в этом деле, совсем не церемонится с теми, кто не боится указывать на ошибки и прегрешения власти. Но ведь и Хана нельзя назвать слишком самостоятельным, он полностью свободен разве что в плане обогащения себя любимого и своих холуев, а никак не в вопросах развития народовластия. – Мужчина сдержанно хохотнул и, положив руку на сердце, сказал: – Хочу помочь, Женя, правда, но тут такая ситуация…

Он замолчал, будто увидел невидимую цепочку, тянущуюся от его стула к губернаторскому кабинету, а оттуда – к знаменитому историческому сооружению с башнями, венчаемыми звездами. Эта цепочка с каждым годом становилась всё крепче, всё явственнее ощущалась на его горле.

Снова наступило неловкое молчание.

Редактор «Шахтерки» чувствовал, что встреча начинается не совсем так, как ему хотелось бы. Но он пока не понимал, чем можно взять за живое этих людей, чьи судьбы тесно переплелись с государством.

Снова на выручку пришел Борисов. Он скептически обежал взглядом стол и поднял рюмку:

– Ну, давайте сразу по второй. А то сидим, как на похоронах. За тех, кто в лаве! Все обязаны выпить по полной.

– Вот это по-нашему! Конечно!

– Поехали! За шахтеров, кормильцев наших!

Все с удовольствием опорожнили емкости. За столом стало гораздо оживленнее.

– Ну, вот, давно бы так. В нашей стране всегда надо сразу по две наливать, – со вкусом крякнув, произнес с довольным видом Михаил Львович. – Господин Борисов, – обратился он к пивовару, – а я вот за товарища… э-э… нынешнего не голосовал. И что теперь?

– Волю большинства надо признавать, вот что! Лично я тоже выступаю за демократию, поэтому считаю, что идти против воли большинства – это как-то нецивилизованно. Нет ничего ненавистнее меньшинства, навязывающего волю большинству.

По всей видимости, предприниматель затронул некий болевой нерв, потому что заговорили все разом. В банкетном зале стало шумно, как и подобает подобному месту. Удивительно, но даже официанты подтянулись, лица у них оживились и порозовели. Долганов, пытаясь вставить реплику, поматывал головой и вежливо приподнимал руку – совсем, как в редакции на летучке, которую сам же и вел.

– Можно я скажу? Можно?.. Я что хочу сказать. Что большинство всегда право, это перебор, друзья. Ага. Но я сейчас не об этом. Сделало у нас в стране большинство свой выбор или не сделало – это еще бабка надвое сказала. Вот в чем наша беда. Если кто-то нарисовал нужные цифры, это еще не выбор народа. То меньшинство, которое у нас сегодня рулит, в принципе не может быть право, такое оно лживое и двуличное. Лично я могу прямо сказать: Товарищ… нынешний – не мой президент!

Гомон за столом плавно утих. Представители регионального бизнеса с интересом поглядывали на журналиста, переговариваясь между собой вполголоса. На лицах у некоторых из них появились неявные признаки тревоги. Надо признать, Долганов действительно внес сумятицу в души многих из присутствующих: в ту пору считалось, что "органы" – а под этим словом обычно подразумевалась «контора», преемница приснопамятной пыточной под аббревиатурой НКВД – прослушивает все и вся; в ресторане-то уж наверняка могли установить прослушку. Неприятностей никому не хотелось. Некоторые участники ужина выглядели так, будто ждали команды разойтись. Лишь семидесятилетний владелец консалтинговой фирмы, опальный экс-замгубернатора Сергей Васильевич Березкин, побывавший на самом верху и знавший, как работает система, с невозмутимым видом ковырялся в салате. Ему довелось участвовать в десятках банкетов, и чего там только подшофе не говорили. Пьяную брань даже в политической охранке экстремизмом не считали.

Банкетный зал переваривал слова руководителя самой популярной газеты региона.

– Евгений Анатольевич, маленький вопрос. А в газете можете написать, о чем сказали? На кухне, знаете ли, все мы герои. – Экс-замгубернатора смотрел на редактора «ШГ», лукаво улыбаясь и где-то даже рисуясь своей экстравагантностью.

Долганов ненадолго задумался, как в бассейне перед прыжком с пятиметровой вышки. На него смотрели зрители. Отступать было нельзя, да и некуда. Редактор угодил в ловушку, которую сам себе и подстроил.

– Хорошо, я обязательно это напишу, – сказал он тоном школьника, отвечавшего на вопрос учителя.

Люди за столом отреагировали на эти слова по-разному. Кто-то широко открыл глаза, кто-то показал большой палец, а кто-то с ехидной улыбкой похлопал в ладоши…

– Ну-у… – протянул Березкин, и было непонятно, одобряет он намерение руководителя газеты или осуждает.

А у Долганова снова испортилось настроение. Он с тоской подумал, что напрасно поддался на провокацию. Ничего его заметка с едким содержанием не изменит, а злобу со стороны власти по отношению к газете может усилить. Без "может" – усилит. Наверняка. Он не боялся, нет. Но было бы ради чего рисковать. Газета и так едва держится на плаву. Он снова и снова с надеждой всматривался в лица участников сборища, и ему показалось, что еще не все потеряно.

Он еще раз встал и легонько постучал по бокалу вилкой, призывая к вниманию. Официанты меняли блюда, запахи горячего мяса и пряностей наполняли зал. Все с интересом уставились на главу «Шахтерки», прекратив звенеть бокалами и стучать приборами. Атмосфера в зале снова стала тягостно-выжидательной. В наступившей тишине можно было даже различить тяжелые вздохи некоторых гостей.

Редактор «ШГ» решил сменить тактику и говорить более прямо. Он слишком долго подбирал слова, пытаясь излагать стоявшую перед ним проблему округлыми фразами, но теперь в нем что-то щёлкнуло. Вечер мог быть последним шансом спасти их газету, поэтому… Терять-то нечего.

– Друзья! – начал он, голос его звучал сдержанно, но вкрадчиво, как у шахматиста, обдумывающего сложный ход. – Наша газета, как вы знаете, всегда была голосом народа. Мы не только информировали жителей региона о всем, что касалось их жизни, защищали людей силами наших корреспондентов, но и давали им самим высказаться о наболевшем. Но сейчас люди снова стоят перед перспективой оказаться безголосыми и беззащитными. Стоит ли вам напоминать, что «Шахтерка» осталась почти последней независимой газетой края, до которой пока еще не дотянулась удушающая рука цензуры? Да вы и сами это хорошо знаете… Так неужели же вас не волнует, что народ может утратить право голоса, право открыто задавать вопросы власти и требовать честные ответы? Как вы себя будете чувствовать, если это случится? По-прежнему будет спать спокойно, как будто ничего не происходит? А не вы ли приносили нам заметки о необходимости гласности и борьбы с засильем бюрократии?.. Ах, вы сейчас предприниматели! Вы сейчас далеки от политики! Вы устроили свои дела и теперь считаете, что отсутствие свободы слова уже не повлияет на бизнес. Это иллюзия, друзья. Авторитаризм всегда действует по одной схеме: сначала уничтожает свободу слова и печати, затем – права человека, а там и свобода предпринимательства превращается в фикцию. А в конечном итоге все становится похожим на большой лагерь. Я имею в виду отнюдь не лагерь отдыха…

За столом царила гробовая тишина. Стоявшие поодаль официанты тоже замерли и с нескрываемым интересом ждали продолжения.

Долганов поднял бокал и еще раз внимательно оглядел всех собравшихся, как будто пытаясь увидеть, что у них внутри.

– Я предлагаю тост. Давайте выпьем за то, чтобы наш народ стал по-настоящему свободным, а страна двигалась вперед, а не назад, в концлагерь. Это реально? Думаю, что да, но только если мы не будем прятать голову в песок равнодушия, как страусы? За свободу нашего народа! Только учтите, что ни один народ не станет свободным, если у него не будет свободы слова.

Он душевно улыбнулся и сделал радушный приглашающий жест. Однако некоторые бокалы остались стоять на столе, словно бетонные опоры.

Владелец пивоварни Борисов закашлялся. Глотнув минеральной воды, он мрачно усмехнулся и произнес:

– Что сказать, устыдили, Евгений Анатольевич… Сравнение со страусами было интересным. Что тут скажешь – спасибо большое! Но вы знаете, мне совсем не стыдно. Я всего добился сам и не собираюсь ничего и ни у кого просить, а если потребуется, я сумею себя защитить. Что касается народа, то я не уверен, что народу, знаете ли, всегда нужно говорить. Бывает, что тишина дороже золота.

Владелец агрофирмы удивленно взметнул на пивовара глаза и, отложив в сторону нож, которым разрезал стейк, переспросил:

– Дороже? А разве дело только в цене? Мне кажется, что народ наш и так довольно шумный. Особенно когда нужно получить льготы или субсидии. А касательно остальной части страстного спича Евгения Анатольевича скажу так. Не судите, да не судимы будете. И еще вот что. Я думаю, газеты скоро отомрут, уже начинают отживать свое. Кто теперь читает что-то на бумаге? Все смотрят телевизор, а многие вообще начинают переключаться на интернет.

– Интернет, да, – в тон ему заметила Екатерина Владимировна, владелица сети салонов красоты, поправляя свою безупречно уложенную причёску. – Людям нужны картинки, красивые лица. Все меньше людей хотят читать о проблемах. Хочешь донести идею? Сделай её привлекательной, как фотография красивой модели. Ну, кто будет смотреть на серые листы с унылыми заголовками?

Она насмешливо посмотрела на Долганова, словно тот предлагал ей рекламировать свои салоны в каменном веке.

В конце стола раздался характерный звук, как будто кто-то от досады прочищал горло перед тем как дать отпор обидчику в споре.

Поднялся средних лет мужчина спортивного телосложения. Это был Вячеслав Тихий, владелец мебельного цеха, диваны особой конструкции которого шли нарасхват.

– Пожалуй, не стоит перебарщивать, – эмоционально проговорил предприниматель, потирая щетинистый подбородок.

Он поднял стакан воды и начал осторожно вертеть его в руках, словно это был хрупкий глобус, который мог разбиться от одного неверного движения.

– Нельзя перебарщивать, – повторил он. – Так можно с водой ребенка выплеснуть. Бумажная газета или лента новостей в интернете – это просто разные технические средства донесения информации до людей. Я понимаю Женю… Евгения Анатольевича… сохранив газету сегодня, его команда завтра может дополнить бумажный выпуск интернет-версией или вообще перейти на последнюю. Все это детали, главное – иметь свободу говорить правду народу и давать возможность народу высказывать свое мнение. Например, о том же Хане. Они же, эти столичные и региональные ханы, отчего так наседают на независимую прессу – без нее им гораздо легче воровать и превращать население в свою дешевую обслугу. – Мужчина виновато улыбнулся. – Конечно, это только одна сторона медали. Другая – нужно думать и о реальности. Увы, но реальность такова, что все мы – как в шахте. Вздохнул – получил угольную пыль в лёгкие. Не вздохнул – задохнулся. Простите, если я что-то не так сказал.

Редактор газеты благодарно кивнул выступавшему. Они обменялись теплыми взглядами, приподняв бокалы.

Долганову захотелось рассказать о планах, которые вынашивались в редакционном коллективе. Эти планы, конечно же, касались и растущей интернетизации жизни. Он приподнял руку, словно занимая очередь к невидимой трибуне.

– В шахте? – опередил его пивовар. – Это ты хорошо сказал, Слава. Но ты забыл уточнить, что бывает с теми, кто пытается вылезти из «шахты», в кавычках. Их обычно обратно туда и запихивают. И хорошо, если не в черных целлофановых мешках.

– Вот-вот, – подхватил Ренат Сулейманович, гендиректор недавно учрежденного небольшого разреза, добывавшего низкокалорийный уголь. – Мы живем в мире, где шахта и есть вся страна. Или наоборот, выбирайте, как вам нравится. Тесно, мрачно, но ты работаешь, работаешь, работаешь… А если перестанешь? Пыль тебя и похоронит. Мы с вами – не из тех, кто может просто выйти наружу и построить себе новый мир. Мы часть этой системы. Нас просто не отпустят.

– Не отпускают тех, кто замарался, – усмехнувшись, вставил Березкин. – Не грешите, и не наказуемы будете.

Все с интересом посмотрели на бывшего замгубернатора, но он не стал развивать свою мысль и снова уткнулся в тарелку. Стало ясно, что ждать помощи газете от него не стоит.

Интеллигентного вида коренастый мужчина лет сорока с аккуратной черной, как смоль, бородкой, которого все присутствующие ласково называли Василь Василич – он возглавлял один из новоявленных банков – философски заметил:

– Ребята, тренд уже обозначился, это ясно, как божий день. Но все-таки не накатывайте сильно на Хана. Он тоже только винтик возрождающегося… – Банкир с каким-то отчаянием взмахнул рукой. – Да что уж там, возродившегося монстра. Этот монстр пока еще не ест напропалую своих сыновей и дочерей, но это, кажется, уже не за горами… Сдается мне, это будет страшный монстр! Это видно уже по тому, что даже такой напрочь зависимый от центра винтик, как наш Хан, возымел практически неограниченную власть над сотнями тысяч людей. Хочет – без средств к существованию оставит, хочет – в тюрьму упечет… И так по всей стране. Мне очень и очень жаль, Евгений Анатольевич, простите, но я не вижу смысла вкладываться в вас. Хан не будет долго терпеть, чтобы его заднице угрожала такая заноза, как «Шахтерская губерния». Ведь один ваш Карагай чего стоит…