Читать книгу Семь эпох Анатолия Александрова (Александр Анатольевич Цыганов) онлайн бесплатно на Bookz (4-ая страница книги)
bannerbanner
Семь эпох Анатолия Александрова
Семь эпох Анатолия Александрова
Оценить:

4

Полная версия:

Семь эпох Анатолия Александрова

* * *

До дома Александровых, слава Богу, руки у них не дошли. Отец Анатолия Пётр Павлович был известен в городе как «защитник евреев», в доме стоял даже серебряный самовар с надписью: «От благодарного еврейства Киевской губернии». Заслужил он такую благодарность не только своей работой в качестве мирового судьи в украино-русско-еврейском местечке Тараща, а затем в Луцке, но и своей бескомпромиссной позицией в так называемом «деле Бейлиса».

Процесс проходил в Киеве в 1913 году. И на нём еврея Менахема Менделя Бейлиса обвиняли в ритуальном убийстве 12‐летнего русского ученика Киево-Софийского духовного училища. А между тем Бейлис лишь обнаружил тело мальчика, убитого, судя по всему, уголовниками из притона скупщицы краденого Веры Чеберяк. Но обвинение в ритуальном убийстве, выдвинутое активистами черносотенных организаций, было поддержано на уровне самого министра юстиции Ивана Щегловитова. Против этого – а вокруг дела буквально бесились правые политиканы – выступать было трудно. А для карьеры и опасно. Даже следователей, настаивавших на уголовной версии, от дела отстранили.

А вот отец Анатолия – не струсил. В знак протеста против позорного и демонстративно-несправедливого судилища он подал в отставку с должности члена Киевского окружного суда. Последователь принципов А.Ф. Кони, он и не мог по своему характеру поступить иначе. И стал, таким образом, одним из тех, чей протест привёл к оправданию Менахема Бейлиса. И хоть Анатолию было тогда всего 10 лет, он запомнил и весь тот шум, и напряжение в доме, и несгибаемость отца.

Но вот теперь приходилось прятаться от петлюровских «гайдамаков» и радоваться тому, что утром 9 января в Киев пришла – уже какая? – да, четвёртая власть. «Первые большевики», как их потом называли.

Измученный кровавыми столкновениями город встретил их без восторга, но и без особой враждебности. В них Александровы, как и многие другие киевские обыватели, видели скорее носителей сильной власти, уверенных в себе и в своём на эту власть праве. В известной мере – представителей центральной власти России, которая наведёт порядок против озверелых петлюровских селюков.

Уже на следующий день после вступления в город красных выяснилось, что порядок-то они действительно наводят, но… только свой собственный.

Советские стали с почти механической деловитостью расправляться со своими «классовыми» противниками. В первую очередь – с офицерами прежней русской армии. Вот тогда Анатолий впервые и увидел кровавую работу Особых отделов, которые следствие проводили быстро и, как правило, незамысловато. Тут же, в Царском саду, «врагов трудового народа» и расстреливали.

По счастью, за те три недели, что досталось им занимать Киев, большевики много натворить не успели. В это самое время был подписан «похабный» Брестский мир с Германией, и сразу после того советские войска из Киева дисциплинированно ушли. А пришли… опять петлюровцы: немцы в качестве политического прикрытия собственной оккупационной власти признали Центральную раду.


«Первые красные» входят в Киев. 1918 г.

Из открытых источников


Пятая власть.

Правда, очень скоро организованным немцам это сборище национал-социалистических горлопанов надоело. Уже через полтора месяца Раду германцы разогнали, а новой занавеской для своей власти избрали Павла Петровича Скоропадского. Его и назначили украинским гетманом.

Но если кризис власти гетману с опорой на немцев внешне удалось разрешить, то вот кризис экономики никуда не делся. В и без того увядающей промышленности тон задавали Советы, ведущие перманентную забастовочную войну. Реальной силы, чтобы подавить это движение, у Скоропадского не было.

Ещё хуже обстояло дело на селе. Высшая земельная комиссия под председательством лично Скоропадского не смогла предложить ничего менее противоестественного, нежели восстановление крупного помещичьего землевладения с одновременным подтверждением права собственности крестьян на землю. В итоге недовольными оказались все, а ряды петлюровских гайдамаков пополнились сотнями, если не тысячами раздражённых и вооружённых хуторян. Недаром герои Булгакова так боялись прихода «местных мужичков-богоносцев достоевских».

Александровым концы с концами удавалось сводить тоже с трудом. В Киеве при гетмане было голодно и крайне нестабильно. Выручали служба отца преподавателем в реальном училище, продажа ставших «ненужными» вещей, старые связи с крестьянами выросшего до села хутора Млынок. И – предприимчивость Анатолия с братом Борисом. Они, используя знания, полученные в реальном училище и межшкольном физико-химическом кружке при 1‐й Киевской гимназии, варили мыло, гнали самогон, подрабатывали уроками.

Анатолий освоил даже рискованный, но рентабельный промысел: под видом муниципального электромонтёра средь бела дня на Крещатике забирался на «когтях» на столбы и вывинчивал электрические лампочки, которые потом продавали на толкучке. Но и это не всё. Ещё младший из Александровых проявил себя хватким практическим организатором. Он сколотил из участников кружка этакую «бригаду», которая в обстановке часто меняющихся властей стабильно добывала себе кусок хлеба, подрабатывая электриками, электромонтёрами и вообще специалистами по электротехнике.

Когда блестящий генерал из Свиты Его Императорского Величества, потомок по боковой линии настоящего украинского гетмана времён Петра I, выпускник Пажеского корпуса попытался под немцами строить свою мини-империю – пусть украинскую, пусть национальную, но в чем-то похожую на утраченную Российскую, – в Киев стало стекаться множество имперски настроенного народа. Что с красной территории, что с условно белой. Тот же барон Врангель приезжал в Киев, сильно надеясь получить у Скоропадского место и деньги.

А осенью, когда в Германии произошла революция и воюющие державы заключили Компьенское перемирие, гетман Скоропадский сделал свою последнюю ошибку: опубликовал 14 ноября 1918 года специальную «Грамоту». В ней он заявил, что выступает за «давнее могущество и силу Всероссийской державы» и за объединение Украины в федерацию с небольшевистским российским государством и воссоздание великой России.

Сказано было честно, но тем самым Скоропадский оттолкнул от себя вторую свою опору – то украинство, которое верило, что потомок гетманского рода будет восстанавливать империю на базе Украины, и только Украины.

И когда Директория УНР, видя, что немцы Скоропадскому более не защитники, подняла против гетмана восстание, защищать его не вышел практически никто. Кроме опять всё тех же юнкеров под руководством уцелевших ещё романтиков из имперского офицерства. Но реальной силы они не представляли, и 14 декабря 1918 года Скоропадский подписал манифест об отречении. И бежал вместе с немцами, когда в Киев входили петлюровцы вкупе с перешедшими на их сторону гетманскими же войсками.

На том последняя тень Империи на Украине растаяла: петлюровцы опять жесточайшим образом начали вырезать оставшихся русских офицеров и солдат гетмана Скоропадского, не перешедших на их сторону. В качестве юридического прикрытия был издан указ об аресте и отдаче под суд как «врагов Украины» всех граждан, носящих погоны русской армии и царские награды.

«На улицах Киева каждое утро находили десятки трупов убитых офицеров. Ни одна ночь не проходила без убийств. В местечках и городах вокруг Киева шли погромы…

Киев притаился и замолчал. Улицы и тротуары обезлюдели. Вечером киевляне боялись высунуть нос на улицу. Для хождения по улицам после 9 часов вечера нужен был пропуск. Ночная тишина вплоть до рассвета оглашалась то далёкими, то близкими выстрелами: гайдамаки и сичевики обыскивали, вернее, грабили квартиры и случайных прохожих». [62]

Это была шестая власть в Киеве. И Александровым вновь приходилось лишний раз избегать появления на улице. Но опять недолго: на сей раз Директория продержалась два месяца – 5 февраля 1919 года в город вошли «вторые красные».

Глава 5

Выбор

И вновь на большевиков поначалу смотрели не то чтобы с надеждою – к маю 1919 года надежд в Киеве ни у кого уже не оставалось, – но как на этакое полезное, что ли, зло. Их считали властью пусть и жестокой, но – способной навести порядок. Особенно на фоне бездарного и беспомощного украинского националистического отребья, которое разрушало всё, к чему только прикасалось; на фоне типичного решительного, но тупого вояки во власти, каким оказался сгинувший невесть куда гетман; и уж тем более – на фоне вечно пьяных и безмерно жестоких крыс бухгалтера Петлюры.

В общем – на фоне всех, кого уже повидали, красные казались злом знакомым и, главное, злом измеримым. В разговорах, что ходили по городу, – а Анатолий, подторговывавший на базаре то мылом, то лампочками, то ещё чем-нибудь из бесхозной, всё равно почти не работающей городской электрики, имел возможность многое слышать, – одна фраза звучала достаточно часто. Что, мол, большевики, конечно, очень себе на уме люди, но, по крайней мере, порядок наводить умеют. Да, за три недели правления Пятакова и Бош в начале прошлого года кого-то и постреляли. Но порядок был. А поскольку сейчас все их идейные противники из Киева давно подались – те, кто боролся с коммунистами с оружием в руках, давно или расстреляны, или бежали вон, к Деникину, – то, почитай, и «упорядочивать» тут больше некого. Те, у кого есть что реквизировать, тоже давно смылись вместе с богатствами своими; остались как раз те, кто на свои живёт…

Зато красные прижмут к ногтю распоясавшихся селюков, из-за банд которых, почитай, вся Малороссия полыхает. Бандюг перестреляют, которые настоящий ночной террор в городе установили. Да, главное, от этих петлюровцев загородят, которые совсем недалеко, за Житомиром, вместе с Галицийской армией злодействуют.

Но когда большевики пришли…

«Свадьба в Малиновке», понятно, ещё не была снята, но уже привычные к смене режимов киевляне сразу же постарались «прибедниться». Женщины сменили меха и шляпки на шерстяные платки, мужчины вместо шуб стали носить солдатские шинели и поношенные пальто попроще.

Однако красное руководство этим было не обмануть. Буржуазия была врагом по определению. Так что встречали-то по одёжке, а вот провожали – нередко на тот свет – по классовому признаку. Как то и заповедовало «единственно верное учение».

Первым делом на весь Киев была наложена контрибуция в размере 100 млн рублей, увеличенная в мае до 200 млн рублей. Рабочих, понятно, это никак не касалось, а вот самые богатые из оставшихся в городе – ранее не сбежавшие или не успевшие сбежать купцы, владельцы предприятий и домов – были арестованы в качестве заложников. Если оказывалось, что кто-то из них бежал, арестовывали членов семей – жён, братьев, взрослых детей.

Заложничество вообще практиковалось красными весьма широко.

Затем шли «повинности». Это когда надо было сдавать излишки белья, одежды, мебели и прочего имущества. Частично это добро шло на обустройство советских учреждений, частично просто мародёрилось для собственного потребления. Рояли, пианино и другие музыкальные инструменты, швейные и пишущие машинки подлежали в обязательном порядке регистрации «на предмет национализации» у «нетрудовых элементов».

По богатым «буржуазным» квартирам были размещены советские солдаты и их командиры. Хозяев обязали их кормить, давать постельное бельё, одежду, продукты, включая спиртное. Жизнь для владельцев таких квартир превращалась понятно во что. Единственное, что радовало, – стоящие на постое солдаты не пускали военные патрули обыскивать дома. Официально искали оружие, утаиваемое от обязательной сдачи. Но на деле такие обыски сопровождались разграблением всего ценного. Почти законная конфискация: экспроприация экспроприаторов.

Начались мобилизации буржуазии (а крупные её представители давно сбежали, потому в качестве таковой шли инженеры, врачи, артисты и просто зажиточные обыватели) на принудительные работы. Забирали всех – от 14–15‐летних подростков до стариков за 60. Те, кто эти работы пережил, с ужасом вспоминали потом тот грязный, тяжёлый, бесконечный труд, за который к тому же ничего не платили.


Киевская буржуазия на принудительных работах при «вторых большевиках». 1919–1920 гг. Из открытых источников


Наконец, население города мучили облавами. Войска окружали целые улицы и кварталы и у всех поголовно начинали проверять документы. При этом задерживали всех, кроме служащих советских учреждений. Продержав несколько дней в домах предварительного заключения, людей обычно отпускали, если те не вызывали подозрений в нелояльности к советской власти.

Пару раз под такие облавы попадали и члены семьи Александровых, в том числе Анатолий. Выручало то, что отец его Пётр Павлович ещё с дореволюционных времён проходил как прогрессивный судейский чиновник по крестьянским земельным делам, «сочувствующий трудовому народу», и «защитник евреев».

После вторичного прихода большевиков, среди которых то самое благодарное еврейство было представлено достаточно широко, он, после отставки в суде ставший преподавателем реального училища, получил приглашение на работу в системе Наркомата просвещения. То есть в том самом советском учреждении, служба в котором была спасительным избавлением от репрессий.

Но всё же отец решил отправить Анатолия от греха подальше опять на хутор Млынок. Где все друг друга знали, жили исходя из здорового крестьянского инстинкта не доверять никому, начальству в особенности, а Александровых уважали не как городских бар, а как своих, всегда готовых помочь в деле, в быту и в обучении ребятишек. А то уж больно рискованной становилась жизнь 16‐летнего юноши в красном Киеве. В самом деле: отец и брат с их образованием вполне могли устроиться – и устроились – в системе советского Наркомпроса. Это было нормально. Как свидетельствует А. Гольденвейзер, почти вся интеллигенция охотно шла на службу именно в просветительные учреждения. Таким образом, личный состав учреждений Наркомпроса был всегда обеспечен. [28]

Но Анатолий? Своё образование он считал закончившимся – об этом позаботилась советская власть, сразу после своего прихода в феврале начавшая отменять гимназии и реальные училища и преобразовывать их в трудовые школы, а учащимся прежних выпускных классов выдавшая справки об окончании учебного заведения. И кто он теперь? Всего лишь выпускник, без специальности, без работы, без принадлежности к какой-либо конторе или инстанции, которая могла бы обеспечить безопасность в большевистском Киеве. Разве что на созданные большевиками библиотечные курсы записаться, но туда и так очередь стоит из беспартийных интеллигентов.

А потому мальчишке открывался реальный путь в списки мобилизуемых на принудительные работы – если не задержат за принадлежность к буржуазии. А то и в Красную армию, уже достаточно прославившуюся своими «подвигами» в Киеве.

Так что семья просто спрятала Анатолия на хуторе Млынок. Там, на селе, и подкормиться полегче, и где-нибудь в соседнем селе учителем в школу можно устроиться.

И всё бы ничего, но обезумевшая на пьяном от крови безвластии Украина не собиралась успокаиваться и под большевиками. Теперь на Киев пошёл поднявший восстание красный комдив Никифор Григорьев, обиженный тем, что у него отняли полученную при захвате Одессы добычу.

В ответ на выступление собственного комдива, удостоенного высшей награды советской власти, ордена Красного Знамени, большевики подняли новую волну террора. Настолько высокую, что сами вожди украинских коммунистов Григорий Петровский, Станислав Косиор и Владимир Затонский внесли во всеукраинский ЦИК документ под красноречивым заголовком «О недопустимости сжигания сёл во время кулаческих восстаний».

По Киеву прокатилась новая волна террора. При подходе Григорьева к городу была расстреляна большая группа арестованных, в том числе один из преподавателей Александрова в реальном училище Иван Павлович Матченко и член-корреспондент Императорской академии наук, заслуженный ординарный профессор Киевского университета Тимофей Дмитриевич Флоренский. С ними вместе казнили 53 из 60 членов Киевского клуба русских националистов, а также купцов, адвокатов, просто богатых людей.

При этом газета «Большевик» с удовлетворением информировала об этом акте:

«Киевская губернская чрезвычайная комиссия уже приступила к делу. По помещенному ниже списку расстрелянных контрреволюционеров товарищ читатель увидит, что в работе Чрезвычайки есть известная планомерность (как оно и должно быть при красном терроре).

В первую голову пошли господа из стана русских националистов. Выбор сделан очень удачно и вот почему. <…>

Расстрел монархической организации в значительной степени лишает господ Колчака, Деникина, Клемансо и Ллойд Джорджа возможности иметь тут свой штаб, свою разведку и т. п. <…>

Расстрел клуба русских националистов, разбивая организацию «хлеборобов-собственников»… дает хороший урок и украинской черной сотне. <…>

Красный террор должен показать всей этой компании, что пролетариат, оказавшись в состоянии уничтожить барина, уничтожит и его слугу». [71]

Там же прямо указывается, что расстрел этот стал ответом на подлую организацию восстаний темных людей под предводительством проходимцев вроде Григорьева или Зеленого и при благосклонном участии городского хулиганья…

Складно получилось: купец, домовладелец, служащий железных дорог, бывший киевский губернатор, бывший директор Государственного банка, профессор, преподаватель реального училища, членкор Академии наук – всё это городское хулиганьё жизнями своими ответило за мятеж красного комдива, с которым другие красные комдивы не поделили добычу…

Получается, что вместо свободы и равноправия, о которых с такой надеждой говорили в их семье, которые, как убедительно доказывал дядюшка Роберт, неизбежно несёт социализм, советская власть несёт репрессии и диктатуру?

Анатолий оказался в положении человека, который попал в мир, полярно противоположный тому, где он жил с детства. И случилось это в том возрасте, когда все молодые люди проходят стадию максимализма. Как представляется сегодня, именно с тогдашними впечатлениями связано то, что Анатолий Петрович уклонялся от вступления в КПСС вплоть до 60‐х годов. И даже после этого, как говорит кое-кто из тех, кто его близко знал, к партии и её деятелям насторожённо относился до конца жизни.

Показательны слова жены Анатолия Петровича Марианны Александровны, приведённые в воспоминаниях его снохи Эзы Каляевой: «Ты предаёшь всю свою жизнь!» И было сказано это в ходе форменного домашнего скандала, разгоревшегося как раз по поводу вступления Александрова в партию: «Как один из научных руководителей атомной отрасли, АП должен был постоянно присутствовать на заседаниях высших партийных и государственных инстанций, для этого нужно было вступить в КПСС, стать, как и И.В. Курчатов, членом ЦК. Я помню домашний скандал по этому поводу: «Ты предаёшь всю свою жизнь!» – негодовала Мака. «Я не могу теперь иначе. Раньше мог, а теперь нет. Я должен быть там, где принимают решения. Они там нарешают чёрт знает что, а потом невозможно будет открутить обратно», – объяснял То». [103]

* * *

Сын Анатолия Александрова Пётр вспоминает сегодня, что его отец, бывший непосредственным свидетелем тех кровавых событий, никогда не рассказывал о том, как семья Александровых приняла Октябрьскую революцию. Единственное, что было заявлено Анатолием Петровичем уже в начале 1990‐х годов, когда дома зашёл разговор о возможности новой гражданской войны: «Я сказал Анатолию Петровичу, что сейчас непонятно, кого и за что резать, на что он ответил: «А ты думаешь, что мы тогда понимали?»

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Вы ознакомились с фрагментом книги.

Для бесплатного чтения открыта только часть текста.

Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:


Полная версия книги

Всего 10 форматов

bannerbanner