Ловчий. Пересмешник и силки

Загряжская (с интересом): А че ж не пойти-то, пойду! Коль царица за моего Лешеньку хорошего отступного мне даст. Так я – со всей радостью!

Елизавета: Да я дам тебе чего хочешь… Только чтоб на моего бухгалтера и глаз отныне не смела кидать!

Загряжская (негромко и отворачиваясь): Да на хрен мне на него теперь смотреть надобно. Коль он уж почитай что в петле! Муж-то твой поквитаться с обидчиком не уступит! Мне ж только и нужон был законный отец для ребеночка… А тут и богатый, и родовитый, и приданое…

9в

Натура. Лето. День. Царское Село. Парк

Государь играет в шары с Чернышевым, Кочубеем и Александром Голицыным. Жаркое солнце, настроение у всех покойное и расслабленное. Все даже остались в одних штанах и рубашках и теперь с удовольствием ходят, ступая босыми ногами по аккуратно подстриженной зеленой траве. Государь делает очередной удар по деревянному шару, закидывает молоток на плечо и спрашивает.

Александр: Ну как идет наше следствие по заговору моей милой женушки?

Кочубей наносит ответный удар и отвечает меланхолическим голосом.

Кочубей: Следствие идет своим чередом. Правда, у меня есть вопрос: чем оно все же закончится?

Александр (с видимым изумлением): То есть как?! Оглашением приговора и наказаньем виновных! Врагов народа повесить! Всех! Дабы была впредь наука!

Голицын (делая свой удар): А это и есть самое интересное. Во главе заговора твоя жена, мин херц, Государыня. Так она же беременна.

И заметь-ка – не от тебя! Казнь роженицы с чужим плодом… Это как-то хитро очень выглядит!

Александр (начиная горячиться): Так пусть родит! И тогда уж… Потом!

Чернышев (нанося удар в свою очередь): А потом плод от штаб-ротмистра станет законным наследником Российской Империи. И впрямь – слишком хитро! Но не это самое щекотливое!

Александр (злясь и начиная шипеть): Моя жена мне наставляла рога, задумала меня погубить и поставить регентом любовника, что ж тут может быть проще?! Голову с плеч и ей, и всем причастным…

Голицын (торопливо и примирительно): Тут, мин херц, дело политическое! (Обращаясь к полицейским чинам): Позвольте, я ему объясню. (Снова к Александру): Видишь ли… Кавалергарды – особый полк, куда принимают лишь людей родовитых, причем до безумия.

Раньше там везде были немцы. Они сговорились и решили скрыть от тебя похабные вирши Давыдова. Ты всех наказал, разогнал и отставил.

Александр: Я был в моем праве!

Голицын: Так и не спорит никто. Однако, выгнав всех немцев, ты поставил взамен поляков. А поляки те на сторону врага посреди сражения перешли. И что получилось?

Александр (растерянно): А что получилось?

Кочубей (сухо): За то, что немецкие офицеры решили не выдавать Давыдова, их прогнали из армии да в чинах всех понизили. За открытое предательство среди боя точно таких же поляков вы не наказали никак. Немецкое дворянство ропщет. Мягко говоря.

Александр (запальчиво): Все эти предатели служат сейчас Бонапарту. Как я могу офицеров Бонапарта наказывать?

Кочубей (с горечью): Когда Петр Великий решил, что мой предок его предал, пострадали все Кочубеи.

Александр (размахивая руками): Так я был бы рад, но все поляки по решению моей бабушки подчинены нынче Косте! Многие из них были предатели, но члены их семей нынче не мои подданные.

Чернышев (со смешком): То есть немцы сейчас подданные Марьи Федоровны, однако за проступок перед вами они были наказаны, а поляки, стало быть, Костины, и за любое предательство их нынче разрешено отдавать Косте на его усмотрение. Прикольно. Начинаю понимать, почему в Прибалтике недовольство…

Кочубей: Да это уже дело старое. Забыли. Проехали. А нынче новелла совсем изумительна. За предательство на поле боя из кавалергардов исключили поляков. Теперь там одни русские. И среди них обнаружился заговор, причем явно во французскую пользу. Стало быть, надо вешать. И что получится? За проступок Давыдова – всех немцев уволили, поляков за явное предательство и измену – простили, а русских нынче, стало быть, начнут вешать.

Голицын (торопливо): Ну посуди, мин херц, невозможно все это объяснить обывателю. А что получается? Было три заговора. За первый всех немцев уволили и наказали по деньгам, за второй всех поляков простили, а за третий всех русских вешают. И что русскому дворянству про это все думать?!

Александр начинает как-то затравленно озираться. Он от своих же друзей вдруг отмахивается и кричит.

Александр: Да что ж вы меня всеми этими странными вопросами мучаете?! Что я – нанялся вам все эти политические шарады решать?! Да черт с ним, прекратите немедленно следствие! Всех отпустить по домам! Черт знает что!

Разгневанный Государь бросает свой молоток и бежит от друзей. При этом он босиком выбегает на дорожку парка, покрытую гравием. Гравий колется, и Государь начинает смешно подпрыгивать, но при этом продолжает бежать от всех прочь. Похоже, что при этом он плачет навзрыд. Трое царедворцев провожают взглядами сюзерена, и Голицын вздыхает.

Голицын: Он такая тревожно-нервическая натура! Его беречь надо! А вы со своими варварскими вопросами – то ли вешать, то ли, мол, сажать на кол! Спокойней надо с царем, деликатнее. Не спрашивать, надо ли вешать, а спросить, должна быть веревка в семь дюймов или все-таки восемь? И стоит ли ее мылить. И тогда царь-батюшка не расстроится до такой степени.

Чернышев (угрюмо): Всю жизнь мечтал служить при дворе и знать не знал, что у вас тут такое… А между прочим, Дениска Давыдов мне написал, как готовят его в партизаны. То ли дело – бродить по лесам, грабить панов да нападать на обозы!

Голицын (голосом Павла): Так коль дела ты ищешь, давай возьми все в свои руки?! Сам и пресеки. А то в прошлый раз я пресек Талызина, а Виктор Палыч на меня же и наорал!

Чернышев с Кочубеем переглядываются, Чернышев только машет рукой, а лицо Кочубея становится злым. Александр Голицын разводит руками и бормочет.

Голицын: Ну как знаете. Я лишь как лучше хотел. Ведь ежели не пресечь, завтра заговоры станут затевать не только штаб-ротмистры!

С этими словами князь Голицын просто бросает на поле свой молоток и идет следом за Государем в сторону раздевалок. Камушки и ему, видно, колются. Чернышев и Кочубей остаются одни.

Чернышев (с горячностью): Да на хрена мы тут?! Сегодня Государь решил простить заговорщиков. А они же его убийство планировали! И что мне как полицейскому – молча утереться и все?! Не-ет! С меня хватит! Завтра же попрошу перевода к Марье Федоровне, а от нее – в партизаны! Делает энергичный жест рукой себе по горлу): Мне это придворное жевание соплей вот где! Разоблачили заговор, так давайте вешать преступников, а раз нет, так я в другое место пошел.

Кочубей (с иронией): Решил, что у Государыни лучше платят?! Ну-ну…

Чернышев (с чувством): А если и больше?! Нет, Виктор Палыч. Тебе этого, может, и не понять, но случилось мне намедни драться с врагом при Аустерлице. Там я и понял вдруг, чего я хочу и что же такое настоящая жизнь. Так что не обессудь и не поминай лихом. Плохой из меня вышел государственный секретарь, а шпик-полицай еще хуже. Поеду-ка я к Государыне в лесные братья устраиваться, авось примут! Там я – на твой манер – с тоски не сопьюсь!

Лицо князя Кочубея заливает смертельная бледность. Он сперва хочет что-то сказать, но снова только машет рукой. Чернышев козыряет былому товарищу и, отдав ему свой молоток, тоже уходит с крокетной площадки. При этом он идет исключительно по траве и поэтому не припрыгивает, несмотря на босые ноги.

10в

Натура. Лето. Утро. Рига.

Стрельбище у Шведских ворот

Раскаты громовых выстрелов. Оглушительный визг свиней. Снова гром выстрелов. На смотровой площадке стрельбища Эльза, Барклай, Витгенштейн и возбужденный зрелищем Чернышев. Барклай через трубу кому-то из артиллеристов командует.

Барклай: Прицел, прицел пониже! Четырнадцать. А трубка шестнадцать! Шестнадцать, я сказал!

Снова гром раскатов. Свинский визг обрывается. Чернышев первым перепрыгивает через бруствер и бежит по полю. Перед ним привязанные к колышкам десятки трупов свиней, посеченных шрапнелью. На всех свиньях самая настоящая французская форма, порванная в клочья. Чернышев с восторгом кричит.

Чернышев: Вот здорово! Это же была настоящая мясорубка!

Витгенштейн (тоже подходя и одобрительно): Да, шрапнели показали себя лучшим образом. Все живое сметает напрочь!

Эльза (сзади и мрачно): Сердце кровью у меня обливается, как подумаю, сколько с нас в Англии возьмут за подобные пушки…

Витгенштейн (с интересом): А с нашими пушками так и не удалось?

Эльза (сумрачно): Пока нет. Ядро не может быть меньшего диаметра, иначе не хватает порохового заряда, а при столь крупном калибре – иные требования к материалу ствола. Наши стволы пока не выдерживают…

Барклай (сзади обслуге командует): Всю свинину собрать, от грязи, остатков формы и шрапнелей очистить и немедля в продажу. Сильно поврежденное для флота солить. Я проверю!

Чернышев (одобрительно): А я вижу, у вас все идет в дело!

Эльза (с усмешкой): У нас с вами, Александр Иваныч, у нас!

Чернышев (с явной радостью и надеждой): Так я уже принят?! В партизаны?

Барклай (подходя и со смешком): Да, вы к нам, конечно же, приняты. Однако партизаны, думаю, пока подождут. (Заговорщицки): Мы тут посовещались и согласились, что посылать вас в леса – безумное расточительство. А вот как начальник полиции…

Чернышев (упавшим голосом): Что?! Опять?!

Эльза (с сухим смешком и покашливая): Не совсем. Ваш знакомец Денис Давыдов, на мой вкус, самый что ни на есть партизан. Уж больно он прямодушный. А вы немного иной. (Беря Чернышева под руку и чуть подпихивая его кулаком в бок.) Как насчет того, чтобы мир посмотреть? Берлин, Вена, Рим. ( С легкой паузой): Возможно, Париж… У вас будет дипломатический паспорт, и все нами будет оплачено…

Чернышев (с явным интересом): Я увижу весь мир?! Как здорово! ( С хитринкой): То есть я до сих пор ловил шпионов в столице, равно как Дениска гонял по лесам польских бандитов. Так теперь вы решили его учить на такого ж бандита, но – нашего, а меня… Прикольно! ( С легким беспокойством): Только ведь я в этом деле профан. Вы уверены, что я справлюсь?

Эльза и Барклай меж собой переглядываются. Витгенштейн отдает всем честь и уходит к своим пушкарям. Барклай тоже откланивается, а Эльза, увлекая Чернышева в иную сторону, ему вкрадчиво говорит.

Эльза: Ну так давайте сегодня же и начнем! Я познакомлю вас с моими преподавателями, а вы у них немножко поучитесь. Самую капельку. И когда они решат, что вы готовы, я покажу вам Европу!

1г

Павильон. Лето. День. Лондон.

Дом фон Ливенов. Гостиная

Дверь в гостиную открывается, и на пороге появляются Доротея и Анна Федоровна с покупками. Коробки и пакеты за ними вносит новый посол по особым поручениям в Англии и США Федор фон Пален. Пока дамы разоблачаются, молодой дипломат стоит и держит в руках их свертки, явно не зная, куда их и самого себя деть. Доротея, заметив это, делает небрежный жест в ту сторону, куда, по ее мнению, стоит свалить коробки и свертки, и восклицает.

Доротея: Ах, все это туда! Как хорошо, что мы вас на пути встретили, иначе бы руки у нас совсем оторвались! Быстренько раздеваемся и садимся пить чай! Пока не попью чай, я как будто бы не своя! Как там в Америке? Выкупили землю для эмишей? В общем, давайте рассказывайте.

Федор (с неким сомнением на Анну оглядываясь): Но, ваша милость…

Доротея (небрежно): Вы об этом? У нас с Наследником Константином – честный обмен. Он взял к себе в свиту моего муженька и даже числит его своим полномочным послом где захочет, а его жена Анна Федоровна отныне моя компаньонка и секретарь. Рассказывайте, между мною и Анечкой секретов нет!

Федор: В Америке все идет, как задумано. Однако… На днях случилось у меня два весьма неожиданных происшествия. Верней, встречи. Сперва в дни плавания из Америки был у меня один странный попутчик…

2г

Натура. Лето. День. Атлантический океан.

Пассажирское судно «Тайн»

Федор фон Пален стоит у борта, держась за какой-то канат, и смотрит на море. Свежий ветер дует ему в лицо, но это его лишь радует. Рядом раздается мучительный, перхающий чей-то кашель. Федор поворачивается и смотрит на высокого худощавого человека, который сплевывает кровью за борт. Федор с готовностью произносит.

Федор: Я могу вам чем-то помочь?

Симон Боливар: Пожалуй, нет. Это – чахотка. Прошу вас не подходить… Заразился этою гадостью, пока вербовал смелых хомбре для свершения революции. (Удушливо кашляет.) Увы, портовые притоны – место обитания не только лихих и храбрых людей, но и всякой заразы. (Снова кашляет.) Простите великодушно.

Федор (с готовностью): У меня есть знакомства при русском дворе. Я с радостью…

Симон (опять закашливаясь и с усмешкой): Не берите в голову. Меня обещают лечить лучшие британские доктора. Ведь если я отдам вдруг концы, британцы потеряют столько денег… (Закашливается.) Достойного претендента на пост короля для Латинской Америки сыскать – не шутка…

Федор (с интересом): То есть вы подбирали лихих людей для того, чтобы совершить революцию в Латинской Америке, стать тамошним королем и платить налоги оттуда уже не Франции Бонапарта, но для Британии?!

Симон (закашливаясь): Все так и было. Быстрота вашего разума вам делает честь. Не будь этого туберкулеза, я бы с радостью предложил вам пост моего секретаря… Столь смышленые помощники меня б сильно выручили. Как ваше имя?

Федор (чуть щелкая каблуками): Федор фон Пален. Из рода Биронов. Это в русской Ливонии.

Симон: Ая – Коля. То есть Симон Хосе Антонио де ла Сантиссима Тринидад Боливар де ла Сантиссима Консепсьон (опять мучительно кашляет) и Пунто. (Сгибаясь от пароксизма кашля): В общем, коротко говоря, просто Коля!

Федор (растерянно): Это как так? С одной стороны, де ла Сантиссима Тринидад, а с другой – просто Коля?

Симон (с невольной улыбкой): Это мой лучший друг. Побратим на всю жизнь! Он был тогда британский морской офицер, отвечал за мою безопасность и однажды спас мне жизнь. Николай Хвостов. Мы похожи с ним как две капли воды. И как-то так повелось, что я звал его своим именем – «Сема», а он меня своим – «Коля». Так прозвища и прилипли.

Федор (ошеломленно): Точно! А то я все думал, где же я вас уже видел! А я же видел не вас, а Николая Хвостова, когда они на пару с Давыдовым впервые привезли груз в столицу из Ново-Архангельска… И впрямь, Давыдов вечно его зовет Семой… Боже, как тесен мир… Так вы говорите, что англичане хотели вас сделать очередным королем Латинской Америки?

Симон (уныло покачивая головой): Именно так. Все уже было готово к восстанию. Бонапарт должен был получить от нас внезапный удар ножом в спину. Мои портреты висели во всех пивных и харчевнях от Картахены до Антафогасты, и вот – чахотка… Теперь вся надежда лишь на британских ученых… Авось они меня вылечат!

3г

Павильон. Лето. День. Лондон.

Дом фон Ливенов. Гостиная

Услыхав этот рассказ, Доротея и Анна Федоровна с изумлением переглядываются. Затем Анна Федоровна хрипло у Федора спрашивает.

Анна Федоровна: Ну и как же вы думаете? Они – эти британские ученые – его вылечат?!

Федор (угрюмо покачивая головой): Не думаю. Он был совсем плох. Однако жаль. Внезапное восстание в Латинской Америке было бы всем нам на руку. Опять же, и картинки с его изображением англичане по всем латинским колониям уж размножили…

Доротея (задумчиво): Еще бы понять, что за человек его побратим – этот самый загадочный капитан Николай Хвостов. Сема. (Со смешком): На мой вкус имя Сема Боливар в портовых пивных легче и лучше звучит, чем этот заковыристый ла Сантиссима Тринидад и так далее. Сегодня же отпишусь тете Эле. История-то более чем занимательна! А что второе?

4г

Павильон. Лето. Утро. Портсмут.

Причал

С пассажирского судна «Тайн» на берег сходит Федор фон Пален. На берегу его встречает нервно мечущийся по причалу Вилли-Нилли. У молодых людей шапочное знакомство, и поэтому Федор кивает встречающему.

Федор: Герр Вильгельм Вюртемберг? (В ответ на утвердительный кивок): Не ждал вас увидеть. Что-то случилось?

Вилли-Нилли (нервно и дергано): Я представляю интересы моего отца в компании «Ротшильд», а еще дядины. Ну, Петера Людвига. И у меня задача точно узнать, удалось ли выкупить в Пенсильвании землю для эмишей и по какой цене они готовы нам зерно продавать? Цифры мне нужны срочно!

Федор: Все удалось. А цены у эмишей самые божеские. Вот у меня есть расчет. Может, мы куда-то пройдем?

Вилли-Нилли: Что вы! Нет времени! Чертов лорд Ярмут во Франции вот-вот заключит мирный договор, буквально с минуты на минуту. Нам точно нужно знать, какова разница в цене на зерно для мирного и военного времени! Вот скамейка. Давайте-ка ваши цифры, и я сам мухой все проверю!

Федор и Вилли-Нилли садятся на ближнюю скамью на причале. Федор достает листочек с какими-то цифрами, а Вилли-Нилли из кармана маленькую логарифмическую линейку. Он берет листок с числами и начинает что-то лихорадочно считать на бумажке, делая пометки свинцовым грифелем. В какой-то миг он начинает тихонько и жалобно выть, а потом вцепляется в лацканы сюртука Федора и с совершенно безумными глазами бормочет.

Вилли-Нилли: Вы понимаете, что это значит?! Если эти гребаные обжоры заключат мир, мы все потеряем хренову тучу денег! Я потеряю больше, чем за всю мою сраную жизнь держал на счетах и когда-либо видел! Угребки! Все угребки! И этот лорд Ярмут, и эта мерзкая жаба сэр Фокс! Это вы понимаете?!

Федор (осторожно): Не совсем. О каком именно мире у нас идет речь?!

Вилли-Нилли (взрываясь): Да ни хрена вы не понимаете! Это лишь один принц Петер поймет! О чем мне с вами разговаривать?! Угребки! И Ярмут, и Фокс! Какие же все это угребки, ах, сколько же я бабла из-за них потеряю!

С этими словами наследник вюртембергского престола, бросив и бумагу, и свою логарифмическую линейку, и грифель, куда-то по причалу вдруг убегает. Но на полдороге он вдруг останавливается, возвращается, сует свои линейку и грифель назад к себе в карман и убегает уже окончательно. Лицо у него крайне ожесточенное. Федор фон Пален с огромным интересом провожает взглядом юного принца.

5г

Павильон. Лето. День. Лондон.

Дом фон Ливенов. Гостиная

Дамы меж собой переглядываются.

Анна Федоровна: Интересно, о каком заключении мира этот Вилли-Нилли болтал?

Доротея: Он сказал – гребаные обжоры и жабы. Он помянул министра иностранных дел Фокса, который и впрямь невероятный толстяк и обжора, а еще посла по особым поручениям премьера Гренвиля лорда Ярмута, который, по слухам, не тоньше. А это значит, что английское правительство ведет с кем-то переговоры о мире, при том что воюет Англия сейчас только с Францией. А еще с Францией воюет наша страна… Если Англия сепаратно из войны выпадет, нам будет тяжко. Это надо срочно доложить тете Эле.

6г

Натура. Лето. День. Потсдам. Поместье Парец. Садик

Австрийский посол в Пруссии Меттерних с изумлением обнаруживает внутри поместья, которое на лето снимает прусская королевская семья, огромную толпу народа. В летнем садике посреди людей стоит заплаканная королева Луиза и почти кричит.

Луиза: Эти негодяи, эти польские свиньи, они вылили на землю мое молоко!

Фридрих Вильгельм Прусский (утешительно, но безразлично и холодно): Ну-ну, дорогая, я уже согласился на ввод русских армий в Подляшье! Они научат поляков уму-разуму, как это сделали на своей части Польши. Этот русский польский царь Константин обожает сажать пленных на кол. Польские партизаны понимают лишь такой разговор!

Меттерних (торопливо – Фридриху): Боже мой, опомнитесь! В Подляшье расположен знаменитый гребень Сувалки, и тот, кто им владеет, может легко наступать – или на север, или на восток! Пока Подляшье было у вас – ваши армии с Сувалок грозили России и русским. Коли вы сдадите его – Пруссия окажется под прицелом русских батарей!

Фридрих (Меттерниху вполголоса): Русский царь Александр мне поставил условие. Или я отдаю России Подляшье и русские ставят там свои крепости, но при этом они помогают мне подавить восстанье поляков; или они умывают руки и поляки там восстановят опять свою Польшу. У меня нет выбора. Восстание поляков стремительно разрастается, я даже не успеваю отмобилизовать свою армию.

Меттерних (саркастично): Ну и к тому же эта мобилизация обойдется пруссакам столь дорого!

Фридрих (с благодарностью): Слава богу, хоть вы меня понимаете!

Луиза (с рыданием): Ах, мои милые любимые коровки! Почему вы должны страдать от этих гадких поляков?!

Фридрих (явно взрываясь, этих криков не выдержав): Лизон, я этого не потерплю! Я заявлю ноту протеста Бонапарту! Или он перестанет польских инсургентов поддерживать, или… Я даже не знаю – что!

Меттерних (сзади прусскому королю будто подсказывая): Ай-яй-яй! Неужто вы объявите этому гаду войну?!

Фридрих (приосаниваясь): Да, да! Он должен прекратить помощь польским разбойникам, или мы ему объявим войну! Мы – великая Пруссия! Страна Железного Фрица! Я не потерплю продолжения безобразий! ( С досадой): Подумать только – свежее молоко вылить наземь…

7г

Натура. Лето. День. Париж. Трианон. Садик

В небольшом садике за живой изгородью чей-то кокетливый смех. Идущий вдоль изгороди к местной беседке граф Фуше невольно задерживает свой шаг. Тем не менее идти ему вперед надо, и граф начинает нарочито громко кашлять. Смех из-за изгороди сам собой прерывается, и, когда Фуше подходит к беседке, там весьма разгоряченный и полурасстегнутый Наполеон Бонапарт сидит на одном конце скамейки. На другом конце той же скамейки обмахивается веером прима Гранд-Опера мамзель Жорж – с виду женщина монументальная, но в неких вопросах скорее податливая.

Наполеон (с наигранною веселостью): А мы тут решаем вопросы ангажемента на грядущий сезон. Эта… заезжая австрийская звезда Шевалье не объявилась еще?! А то наша Жоржи беспокоится – не отнимет ли кто ее лавры?!

Жорж (с легким хихиксом): Я всего лишь выказывала мое опасение, что я соглашусь, а эта Шевалье…

Наполеон: Да, Жозеф, где же эта Шевалье? Я хочу дать ей интересную роль в пьесе про инквизицию. Мы бы ее на дыбе подвешивали, а вы…

Фуше: В театре убеждены, что за этой певичкой приезжал офицер. Австрияк. Сразу по заключению мира с Австрией. Она мигом собрала барахлишко и растаяла в чистом воздухе. Люди полагают, что кто-то смог ей предложить очень выгодный ангажемент на роль хозяйки древнего замка. (Со значением глядя на Жорж): Говорят, любая певичка лишь о таком и мечтает всю жизнь. (Разводя руками, говорит Бонапарту): Увы, мы не в силах проверить все австрийские замки, так что я думаю, о мадам Шевалье мы более не услышим. Однако я не за этим. (Вынимая из принесенной папки некие листки.) Ставка на польских партизан оправдалась. Пруссия требует от нас прекратить их поддержку. Иначе…

Наполеон (с живостью и вскакивая): Иначе?! Неужто?!

Фуше (с искорками в глазах): Иначе прусский Фридрих нам объявит войну. Однако армия у него пока что не отмобилизована, а единственный боевой генерал, который что-то да стоит, живет в гарнизоне на нашей границе вдали от всех прочих армий.

Наполеон (с интересом): Он что – за нами шпионит?

Фуше (сухо): Никак нет. Фридрих Людвиг к тому же самый лучший в Пруссии композитор. Живет на границе Веймара. Ездит в гости к Гете и Шиллеру, музицирует. В общем, если отвергнуть ультиматум Фридриха, можно использовать наработки по Энгиенскому…

Наполеон (с оживлением): Что ж, прекрасная работа, Фуше! Я доволен.

Фуше (радостно): Ваше Величество, кроме пруссаков есть и роялистское подполье. Я туда внедрил наших людей, но мне нужны для них средства. Тридцать шесть! Всего тридцать шесть тысяч франков в год!