Морозных степей дочь

Рэй принюхался к восковому запаху. Лиша, заметив брезгливое выражение лица, пояснила, что это высушенная и протертая с воском мул-трава.

– Не видал раньше? Мы ее на работе жуем, а то и после работы. От нее силы приходят и на душе легче становится, а еще, – добавила она, отталкивая верхнюю губу большим пальцем, – от нее зубы желтеют. Тебе не помешает, чтоб не отсвечивать.

Лишка повлекла за собой к баракам.

Посредине двора, перед вытоптанной площадью, стоял ухоженный дом с высокой двускатной крышей. Возле крыльца охранник в мешковатом ватнике.

– Сюда не суйся, – сказала Лиша, зябко пряча ладони в широкие рукава арестантской фуфайки. – Тут живут хозяева: судья, сторожа́, лекарь и иже с ними.

Чуть поодаль от главного здания располагался склад без окон и еще пара построек.

– Там мастерские. Пустят поработать, если со сторожами договоришься.

Впереди три сруба.

– В первом, что покрепче, живут милы́е. Эт вспомогатели, с которыми ты толки водил. К ним тоже не лезть, чем меньше они тебя видят, тем лучше.

Два других – низкие, вытянутые, как бараки.

– Эт бараки, – без хитростей объяснила Лиша. – Чесноки живут.

За домами стояли хлев и пара низких курятников.

– На мясо не рассчитывай, оно для сторожей и милых. Рыбеха в реке водится, – рассказывала Лиша на ходу, однако внимание Рэя привлек не скот, а уходящий в высоту бревенчатый частокол, который ломаной линией тянулся по всему периметру поместья, скрывая хорошую часть неба. Заостренные колья – цельные стволы деревьев – торчали из земли на четыре человеческих роста, и перелезть такой без снаряжения не представлялось возможным. – …Ну и уху варят, оно получше репы и голой крупы, – всё щебетала Лиша.

Двое вошли в дальний барак, который был заполнен койко-местами в обе стороны.

– В первом бараке только мужики живут, считается, что там жить лучше, а этот – смешанный. Там женская половина, не ходи, коль не хочешь там и остаться. Баб немного, так, для хозяйства. Указала налево: – Тебе сюда.

Тяжелый воздух внутри подвигался сквозняком, залетавшим сквозь узкие оконца без стекол. На холода, когда тепло становилось важнее света, рамы, проложенные шерстью, просто запирались глухими ставнями. Вдоль стен по обе стороны тянулись двухэтажные дощатые нары.

– Вот сносное место, – указала Лиша на пустующую шконку внизу под окном. – Отсюда только что человек уплыл на свободу. Друг, – прибавила она, опустив взгляд, но тут же шмыгнула задорно: – Хех, правда, без корабля!

– Сбежал? – удивился Рэй.

– Дурак? Помер той ночью, – нахмурилась она и уточнила: – от кашля.

– От кашля не умирают.

– А этот, балда, умер, жаль ты ему не сказал! Короче, прижмись тут, сейчас вернусь.

Рэй смиренно расположился на колючих досках, в тайне надеясь не подхватить местный «кашель». Другим острожникам пока не было до него дела. Кто-то негромко разговаривал в маленьких группах, кто-то лежал, отвернувшись ото всех, компания в углу металась в кости – молча и без азарта. Худосочный старикан короткого роста, с помощью пышного соргового веника, подметал серые половицы. В горле першило от пыли.

В барак вошел молодой, голубоглазый паренек в порванной рубахе – его Рэй видел на верхней палубе корабля во время высадки. Бегающими, похоже, близорукими глазами он обрыскал помещение, по ошибке сунулся в женское крыло, откуда его сразу погнали. Тут, опасливо избегая встречи с суровыми лицами каторжников, прошел меж нарами и занял аккуратно застеленную койку. Присел, потер колени.

Пыль висела туманом, что тлел в чахлых осенних лучах. В дальнем углу крыса с аппетитом грызла серый комочек. Рэй вздохнул и опустил лицо на руки.

Процесс перемещения в иной мир был украшен такой красотой: Башня, плавающая в астральном измерении, говорящий кот, подлинное волшебство! Бездумно подписывая геройский контракт, он полагал, что окажется в дивном мире приключений, путешествий и захватывающих событий…

– А ну-ть! – проскрипел мужичок с веником, и герой послушно поднял ноги с пола. Коротыш орудовал веником, старательно сметая комок сора от печи к выходу.

Рэй поставил ноги на пол, когда в комнате разнесся сочный треск! Близорукий паренек каким-то образом завис на секунду воздухе, а потом рухнул на пол посредине комнаты. Он ошеломленно моргал, собирая ладонями россыпь свежей крови. Громила, что отвесил удар, педантично отряхнул спальное место, после чего подошел к мальцу и, схватив его под воротник и за ногу, швырнул в открытое окно, словно нашкодившего щенка!

Кандальников эта сцена не тронула, а мужичок с веником даже не обернулся.

Тут возле героя возникла другая фигура: высоченный детина с ушами торчком и пустыми глазами взирал сверху вниз. Рэй был уверен, что тоже занял чужое место и в порыве малодушия уж посчитал, что Лишка, предательница, нарочно усадила его сюда! Перед лицом поднялась мозолистая ладонь. Но Рэй, вскорости поняв значение жеста, поднялся с кровати и пожал руку в ответ. Здоровяк держал его руку в теплой сухой ладони несколько секунд, а после учтиво обступил и взобрался на верхнюю шконку. Сосед.

Рэй собрался присесть обратно, но на его досках вместе с мешком барахла уже развалился тощий парень с лицом морщинистым, точно туго отжатая простыня. Рэй попытался указать, что уважаемый случайно занял его место. Тощак сощурил поросячьи глазки, обведенные глубокими гусиными лапками, затем наигранно изобразил, что никогда Рэя не видел, выставил ему костлявую дулю и велел проваливать.

Лиша как раз вернулась с огромным тюком сена на руках, безвозвратно уничтожая труды короткого мужичка с веником.

– А ну свалил!

– Че ты?! Вон, мое место заняли прибытки, и че? – раскудахтался морщинистый. – Тута свободно, никого здесь, уехал хозяин, теперь я тут, усекла, маруха?!

– Тебе, Мелочь, жить надоело? Знаешь, что он, – Лишка мотнула головой на Рэя, – едва четырех человек не зарезал? Апосля как вот также манерно попросил вручить ему добро.

– Он-то? – хихикнул Мелочь. – Чеши больше, маруха. Рохля, видно же! Гузаком назавтра станет.

Рэй чувствовал себя по-идиотски, глядя как двое обсуждают его качества, однако слишком мало он знал о местных порядках, потому пока что стерегся от вызывающих действий.

– Короче! – Лишка опустила копну сена на угол кровати, засыпав некоторые вещи морщинистого. Она уперла руки в бока и приглушила голос: – Ты че непонятный такой? Нос лично просил за ним присмотреть. Сечешь, какая буза? Или мне до милой избы сходить?

– Ой да сразу за милых-то! – стариковским голосом запричитал парень, откапывая свои вещи из-под сена. – Так и понял, что он пятигуз. Ха-ха, вместе что ль в милую избу морковь натирать пойдете? Давайте-давайте, за весь честной барак!

Рэй проводил подхихикивающего захватчика взглядом, давясь своей беспомощностью. Очевидно, что морщинистый Мелочь и близко не стоял к верхушке местной иерархии, но даже такого герою не удалось бы одолеть.

– Что такое пятигуз?

– Да забудь. Мелочь то еще трепло.

– Что такое маруха?

– Не твое дело.

– Что Мелочь имел в виду под «натирать морковь»?

– Ничего.

– Слушай, а это правда?

– Да что?! – одернулась Лишка раздраженно. – Про Носа? А он, поди, и твое дурацкое имя не запомнил, дался ты ему.

– Соврала? А если Мелочь узнает? Или сам Нос? – обеспокоенно спросил Рэй.

– Слушай, я поняла, что ты кутенок, но это уже совсем. Думаешь, заморыша от большого уважения Мелочью прозвали? У него ведь ни рода, ни имени нет. Ты ж его на голову выше, да и жилы вроде есть, гляди плечи какие! Плюнул и растер. Что он тебе сделает?

– И что, мне тут с каждым за койку драться?

Лиша выдохнула:

– Я поняла, что ты сословный, но здесь тебе такой мазан боком выйдет. Со своим благородством останешься ночевать на улице. Думаешь, сторожам будет дело? Видел, как тот пацан из окна выпорхнул, да еще разукрашенный? Кстати! Я, признаться, испугалась, что это Мельник тебя в окошко вышвырнул, ха! – хрюкнула она, стукнув Рэя по плечу. – Иди-ка, приляг на его шконку, не хочешь? А коль у тебя в первый же день нары забрал такой недомерок, как Мелочь, так тебе и в женском крыле место найдут.

– Спасибо, – поднял голову Рэй, но Лишка отмахнулась.

– Стелись. Я вон там живу, – ответила она, указав на противоположную сторону, где располагалось место, укрытое мешковиной, словно занавеской.

– Ты в мужской половине?

– Так я мужик! – объявила она, уперев руки в бедра.

Рэй, как дурак, окинул взглядом нехрупкую, но безусловно женскую фигуру. Они несколько секунд смотрели друг на друга, пока Лишка не рассмеялась:

– Да пошутила, господи! У тебя сейчас лицо треснет, ох же кутенок. В общем, меня сюда милые поселили, а я шибко и не возражала. С мужиками оно даже проще, чем с бабами. Мне думается.

Рэй изобразил улыбку и принялся обустраиваться. Ложиться предписывалось на солому: простыни – роскошь, на них спят только милые.

– Коль и раздобыл простынку, чесноку такая устроенность будет не в масть, – объяснила Лиша.

В неделю, единственный выходной, кандальники занимались бытом: стирали одежду, хлопали постельное, меняли солому на спальных досках, кто-то прибирался в общих помещениях. Кормили на площади перед главным зданием, в котором жили сторожа и княжеский наместник, он же судья и управитель каторги в одном лице. Тут же обитал лекарь, обращаться к которому стереглись даже милые, поскольку тот был известен то ли крайней неискушенностью лечебных в делах, то ли сознательным желанием травить пациентов, а то даже и связью с нечистыми силами.

– Та душа не жива, что по лекарям пошла, – компетентно присказала Лиша.

Вечером повар с помощником вынесли на площадь ужин – очень странный. Несколько серых мешков и два чугуна. Каторжане стали подтягиваться к раздаче со своими плошками. Подали даже и не описать что. В глиняную миску положили стопку черствых горбушек, сверху ковш зеленой кашицы, а следующий якобы повар залил эту дрянь ковшом кипятка.

Кандальники с аппетитом размешивали жижу, толкли в ней сухари. Кашица оказалась смесью из тертого лука, чеснока и еще какой-то травы. На вкус пресно и гадко. Лиша поспешила успокоить, сказав, что часто тюрю делают не на воде, а на бульоне козьих костей – так оно гораздо вкуснее! Рэй не поверил.

Стоило солнцу потеряться в густых елях, обступающих поместье, как непроглядная темнота укрыла собой всё вокруг.

«Поместье», конечно, было громким словом для этого примитивного лагеря на отшибе мира. Окна в бараке заперли на ночь и душно протопили печь. Рэй лежал на «отвоеванной» Лишей шконке, закинув руки за голову. Он вслепую перекатывал в руках мягкий шарик мул-травы, который так и побрезговал пробовать на вкус. Исчислил в уме жуткое четырехзначное число – количество дней, оставшихся до истечения срока заключения. Он на силу заставил себя верить, что пока еще не всё потеряно. Возможно, у него даже появился друг.

* * *

Утренняя суета барака, слышимая сквозь сон, не разбудила новичка. Зато разбудил толчок.

– Проспишь завтрак – пойдешь работать голодом, – сказала Лиша на ухо, больно потянув.

Рэй, продирая глаза и собирая мысли в шальной невыспавшейся голове, толкнул оконную створку наружу. Морозный воздух тут же обдал лицо, принявшись озорно носиться по душному бараку. Снаружи, из-под гущи еловых ветвей только-только выкарабкивалось недозрелое, бледно-оранжевое светило.

Вдвоем с Лишей они сидели на ступеньках своего барака. Лиша с аппетитом лопала жидкую кашу, Рэй подрагивал от холода. Подмороженная земля хрустнула под носком разношенных войлочных туфель.

– Да не морщись так с каши, повара ж обидятся, – подначивала Лиша, глядя на постную мину подопечного. – Слу-ушай, – обратилась она, облизнув деревянную ложку. – А расскажи, что у бояр на завтрак.

Рэй нахмурился, представив хрустящие тосты со сливочным маслом, овсянку с фруктами, яичницу. Он отложил миску и прижал ледяные пальцы к глазам, которые щипало от недосыпа.

– Это там куры? Яйца тут бывают?

– Ишь, губу раскатал, эт всё хозяйские. Милые – и те если только через сторожей яичко получают. При желании можно сговориться с кем-нибудь из милых на обмен, но не советую. Обмен с милыми это крайняк, выгодных уговоров с этими вспомогателями не дождешься.

Наступал первый рабочий день, и осенняя погода не обещала его облегчить. Подруга вернулась с инструментом: двуручной пилой, стогом веревок и двумя долгорукими топорами. Она тут же сорвала с головы Рэя неряшливо смотанный платок, встряхнула и обмотала заново на крестьянский манер, закрывая шею и уши от зябкого утреннего воздуха.

– А у тебя щеки румяные, – улыбнулась она.

Рэй безразлично пожал плечами.

– Это хорошо, – с важностью отметила она. – Если щеки румяные, значит не хвораешь и сегодня на работе не умрешь.

– Вот это предсказание. Тогда у тебя почему бледные?

– Как?! – всерьез испугалась Лиша и взялась усиленно растирать красные щеки, но скоро заметила ухмылку на уголках губ подопечного. Собиралась отругать его за насмешки над старшими, но тут сторож объявил приказ!

Каторжников выстроили на дворе длинной шеренгой. Рэй изумился, когда понял, что происходит. Бревенчатые ворота поместья стояли отворенными настежь!

– Нас что прямо в лес выпустят?

– Да ты не думай даже! – осадила шепотом Лиша.

– О чём?

– Да вижу, как у тебя зенки бегают. Только и думаешь, чтоб удрать!

– Будто бы ты об этом не думаешь.

Заключенные колонной по двое понуро зашагали наружу. Стоило им пересечь линию ворот, как из строя, запнувшись, вылетел голубоглазый парень, которого вчера швырнули в окно. Громыхнув грудой инструмента, которым его навьючили, он рухнул в укрытую белесым заморозком жухлую траву.

Напористым шагом к нему пробился один из сторожей, тут же отвесив удар деревянной палкой.

– В строй! – скомандовал он и для скорейшего исполнения команды еще раз треснул палкой.

На низкой дозорной вышке еще два сторожа наблюдали за привычной, но никогда не надоедающей сценой. Парень беспомощно закрывался от побоев, неспособный исполнить приказ, и это влекло за собой следующий удар.

Кто-то схватил Рэя за предплечье. Он обернулся, столкнувшись с гневными глазами подруги.

– Что удумал?! – процедила она одними губами.

Рэй воинственно глядел, как стражник поколачивает новичка на потеху остальным каторжанам и сторожам.

– Он же бьет его ни за что!..

Рэй не договорил: Лишка вдруг больно ущипнула за руку.

– Парень всё едино в гузаки пойдет, это уже всем понятно. Отвернись, – приказала она, встав по направлению строя, – коль не хочешь следом.

* * *

Крупнозубая пила вгрызалась в толстый лиственничный ствол, выбрасывая вихрь опилок влево и вправо. Рэй тянул пилу на себя, Лиша обратно; немногие женщины работали наравне с мужчинами. Рубили не всё подряд, в основном лиственницу и белую ель – породы, древесина которых отличалась высокой ценой, оправдывающей перевозку из этой глуши.

Удивительно, но заключенные почти свободно разбрелись по лесоповалу, сами выбирая где и с кем работать. Всё под не очень-то внимательным присмотром сторожей, которые расположились на жухлом лугу. Один стрелял из лука по соломенным мишеням, наглядно демонстрируя, что будет с тем, кто посмеет зайти дальше условного периметра, другой, сидя на шкуре, валял в деревянном блюде желтые шарики мул-травы для заключенных.

Стук топоров разносился по просеке и бежал в даль готовящегося к зимнему сну леса. В неведомой дали так и мелькала призрачная свобода.

– Да ты уже утомил! Тяни ровно, хорош по сторонам глазеть.

– Ты посмотри на этих сторожей, курам на смех. Нас, можно сказать, не охраняют.

– Сторожей ты напрасно за дураков держишь. Вон тот белобрысый из своего лука со ста шагов продырявит. Бегунов, как ты, они сразу примечают. Да и куда ты подашься?

– Везде будет лучше, чем тут.

– Пустая голова! Здесь нас кормят и защищают.

– Видел я «защиту» утром.

– Ты откуда свалился? – нахмурилась Лишка, разгибая натруженную спину. – Почему, думаешь, кандалы у заключенных сняли, но построили стены? Думаешь, тын вокруг поместья это чтобы нас держать? Не слыхал, что в лесу обитает? Там нынче такую чертовщину сыскать можно! От секача ладно, на дереве спрячешься, да они и не больно-то до людей охочи. А если плетня встретишь? Или хима? А от шишкуна далеко-ль убежишь? До ближайшей деревни больше ста верст8 по тайге. Сто раз тебя сожрут, пока дойдешь. А в лесу ты ориентируешься, боярский отпрыск?

– Можно просто спускаться по реке, по которой нас привозят, – возразил Рэй, пропустив замечания на счет плетней и шишкунов, кто бы это ни были.

– Да вдоль реки шастают судейские егеря. Эти по́следы тебя за версты учуют, нагонят да вернут в Бересту с простреленными ногами.

– Тогда в обход, – не унимался Рэй. – Если только добраться до какой-нибудь деревни…

– Только тебя там и ждут! Человеку в арестантской одежде воды-то никто не подаст. Да кому надо укрывать острожника? Не говоря, что за поимку бегуна можно получить купило соразмерно его наказанию. Покажись-ка на людях – в тот же день окажешься в ладье до Бересты на удвоенный срок. Кроме того…

Раздался короткий свист, а в лиственничный ствол прямо меж Рэем и Лишей вонзилась стрела! Белобрысый сторож, который стоял от них аж в семидесяти шагах, опустил лук и приказал обоим убрать губы в карман да вернуться к работе.

Рэй, ошеломленный, покорно склонился к рукояти пилы, с опаской глядя на дрожащее оперение: никак не ожидал, что с такого расстояния возможно произвести настолько точный выстрел.

Нездоровое желтое солнце карабкалось выше, однако ко второй половине дня затерялось в дымных осенних облаках. На обед была странная бурая каша, которая на холоде она не имела ни вкуса, ни запаха. Лиша сказала, что березовая, из сережек.

В перерыв Лишка подправляла зубья пилы. Она попыталась выпрямить погнувшийся зуб, но только оцарапала подушечку пальца – ох, как сочно выбранилась!

Рэй улыбнулся столь богатому лексикону.

– Давай помогу.

Он взял повязку и принялся аккуратно обрабатывать рану. Лишка цыкнула:

– Может, подуешь еще на пальчик? Привязывай плотно! Еще целый день работать.

Рэй обернулся на группу гогочущих вдали каторжан: короткий дедок, активно жестикулируя, рассказывал какую-то уморительную историю, от каждого предложения которой каторжане чуть не покатывались со смеху. Лишка глядела на них отстраненно. Рэй задал неловкий вопрос:

– Ты сегодня работаешь со мной в паре и поэтому ни с кем не разговариваешь или так всегда?

Она пожала она плечами:

– Я не самый славный житель мужского крыла, подишто заметил? Из бабьего крыла у меня подруг нет, а большинство мужиков сочли оскорблением, что меня поселили рядом. Я живу, надеясь лишь на то, что мой срок истечет раньше, чем маза милой избы.

– Лиш, а ты зачем мне помогаешь? – спросил он, работая над повязкой. – Даже если считаешь меня кем-то из благородных, здесь от этого никакой пользы.

– Так выйдем на волю – ты мне поможешь, – бесшабашно улыбнулась она, тепло глянув на Рэя своими белыми глазами. – А ну как устроишь в какой приличный дом кухаркой или постирухой, а то и с малышней возиться. Я ж так-то баба работящая! Давно решила, что больше не буду заниматься воровством, не вышло из меня лиходейки.

– Выйдем, ага, мне тут еще шесть лет спину гнуть.

– Да ты не хандри, соколий. Сожалеть – пустое, – философски заметила она, потрепав героя по обритой голове.

– Не понимаю, как ты тут справляешься.

– Живу пока живется, и ты приживешься. Авось, мне здесь-то даже и лучше. Вот жду, когда мой срок истечет, а возвращаться всё одно некуда. Семьи у меня нет, дома тоже. Разве только в дикий Северный край податься. Мать у меня северянка, – сказала Лиша, показав пальцем на свои белые глаза, – видимо, узнаваемую черту северного народа. – Вслед за отцом она приехала в Воложбу, где я и родилась. Но они оба умерли от болезни, а сводный брат выгнал из избы еще девчонкой.

Рэй выдохнул:

– Вот и дался я тебе? О себе бы подумала.

– Ай, ну не перетягивай так сильно! – стукнула она по руке, но затем с удивлением отметила, что повязка на палец наложена просто идеально. – Утомил ты. Понравился может? – бросила она, и вскочила на ноги. – Пошли работать!

* * *

Каторжане трудились, пока темнота вновь не опустилась на окрестности. После дня на лесоповале Рэй не чувствовал рук.

– Уже содрал мозоли? – Лиша протянула напарнику пучок засушенных листьев. – Прожуй, а потом приложи к ссадинам – быстро заживет.

Рэй поглядел на травы в руке, а следом на окружение. На деле барак оказался вовсе не таким грязным, как привиделось вчера. Бедным до страха, но не грязным. Все койко-места были заправлены стираным бельем, лишних вещей по углам не валялось, сами арестанты были на удивление чистоплотны. Кроме гузаков, конечно, которым разрешалось мыться только обмылкой – остывшей водой, использованной другими заключенными. Виднелась ежовая рукавица арестантского режима, которая не допускала беспорядка и излишеств. Вот только…

– Пасюк! Берегись, пасюк бежит! – закричал один из острожников, предупреждая об опасности голубоглазого паренька, которому уже досталось за сегодня.

По полу мелькнула быстрая серая тень, которая вмиг оказалась у того под ногами; новичок ахнул, испуганно вскочил на шконку; мужики рассмеялись.

По половицам пробежал вовсе не лесной монстр, пасюками тут звали крыс. Грызун мелькнул под нарами парня и скрылся в стене. Пасюков не то чтобы любили, но и не обижали, ведь барак был домом и кандальнику, и грызуну.

Тут в мужское крыло вошел пышногрудый мужик с толстыми усами, из которых торчал шпилем нос. Главарь тех, кто вчера приобщал Рэя к поруке. Он по-хозяйски обвел взглядом притихших заключенных, деловито прошагал по комнате до спального места Лиши, взял ее под запястье и повел за собой. Та что-то ответила, подавшись назад, однако длинноносый свел брови и, сыграв мышцами, сильнее дернул за руку.

Рэй поднялся и окликнул, запоздавши соотнеся свой статус со статусом сударя Носа. А как было смолчать?

И Нос остановился. Кажется, миг он даже подивился этакой дурости. Они встретились глазами, и, ох, лучше бы Рэй молчал. Столь тяжелым и колючим был взгляд этого человека.

О, Нос не просто смотрел, он испытывал на прочность саму душу. Сразу захотелось отвернуться, попросить прощения. Не за зря Нос входил верхнюю касту. Он медленно надвигался, видимо, прикидывая, в каком порядке будет ломать кости зарвавшемуся новичку. Рэй вызывающе смотрел в ответ, понимая, что еще секунда, миг и сама его душа надломится в этом молчаливом противостоянии. Не чувствуя ног, он всё же набрался смелости указать, что сударыня Лиша вовсе не хочет идти с сударем Носом.

Но сударыня в защите не нуждалась. Лиша вырвалась из хватки Носа и изо всех сил толкнула в грудь. Да только не Носа, а именно Рэя.

– Сказала тебе, отвали! Пёс! – рявкнула она, после чего положила руку на грудь носатого и произнесла ласково: – Слабый он на голову, ты не сердись. Сам же просил его устроить, я с ним возилась, он и навоображал.

Лицо главаря сразу смягчилось:

– Ох, сердобольная ты моя! – ухмыльнулся Нос, да и увел ставшую сговорчивой Лишку за собой, более не взглянув на пса.

Герой опешил от столь неожиданной реакции подруги, проводив пару растерянным взглядом. Бестолково присел на шконку, поймав взгляды других заключенных и даже не сознавая, как ему только что повезло.

Масть в Бересте была фундаментальным свойством личности. Она определяла, где кандальник спит, какую еду получает, какие вещи может иметь в распоряжении, а главное, как общается с другими кандальниками. Скачок, то есть поступок не по масти, что минуту назад сотворил Рэй, мог подсолить жизнь на годы вперед.

Вернулась Лиша перед отбоем. Глаза ее сосредоточенно следовали по половицам, избегая встречи с кем-либо. Стоило Рэю подойти, как девушка молча закрыла занавеской свое место. Казалось бы, всё закончилось, но даже в темноте барака Рэй прочел ее взгляд. Так открылась цена, которую Лиша платила за покровительство.

Закаты и рассветы сменились неделями, и скоро каждый день стал в точности похож на предыдущий. Чесноки валили хвойник – то была основная и самая изнурительная работа. Граница действующего лесоповала плавала в трех-пяти верстах вокруг лагеря. Очищенные от ветвей стволы сортировали: смолистая лиственница шла на строительство домов для зажиточных крестьян и купцов; белая ель, носившая свое имя за молочный цвет древесины, отличалась высокой плотностью и использовалась для изготовления мебели, посуды и инструментов. Многое делали прямо в поместье, в мастерских. Право заниматься такой творческой работой, конечно, даровалось не каждому.

Скоро устоялся снежный покров. В Бересте, за исключением мелочей, не происходило ничего. Дни поздней осени падали всё короче и холоднее, пока русло реки не сузилось под белым покрывалом, оставив серую змейку посредине.