Тахион

– Скажите, пожалуйста, какая работа предстоит в ближайшее время для того, чтобы исследование перешло от бумаги к практике? – задался вопросом один из присутствующих.

– Мы прямо сейчас, пожалуй, не можем точно ответить на этот вопрос. Это зависит от многих факторов, в том числе финансирования, – сразу же выдал Григорий Евлампиевич.

– Вдобавок, – подхватил Виктор, – лаборатории в России пока не располагают такими возможностями, чтобы разогнать частицы до скоростей и уровней, необходимых для выявления крайне коротких фундаментальных вспышек элементов, подтверждающих наши догадки. Честно говоря, мы сомневаемся, хватит ли мощностей даже в самых передовых исследовательских центрах иных стран. Да, мы получили математическую картину единой модели квантовой гравитации благодаря отечественному новейшему квантовому компьютеру «Джоконда», о котором вы все знаете… Гордость нашего института!.. Но практические опыты, эксперименты, думаю, пока ещё очень далеки от реальности.

– Планируете ли вы сотрудничать с коллегами из-за рубежа? – послышался дополнительный вопрос из динамика одного из дронов, транслирующих презентацию.

– Да, конечно. Нам не терпится объединить усилия со всеми заинтересованными сторонами, научным сообществом, занимающимся поиском схожих моделей. Думаю, нам есть что обсудить! – с энтузиазмом и нескрываемым волнением отметил Григорий Евлампиевич.

– Кхм… – откашлялся голос из дальней части зала, где компактно сидели представители «Вестника», – предположим, ваша модель верна и вы нашли «Святой Грааль» науки. Открыли дорогу к объединительной теории, способной связать теорию относительности Эйнштейна с квантовой механикой, объяснив, как вот вы сейчас делаете, математические предтечи квантовой гравитации. Что дальше? По вашей модели, вы об этом не сказали, но мысль отчётливо прослеживается, может быть выведен тахион. Частица, двигающаяся быстрее скорости света. Мы знаем, что существование этой фундаментальной частицы, тахиона, крайне спекулятивно и неоднократно оспаривалось…

– Простите, ваш вопрос в чём? – перебил Григорий Евлампиевич, стараясь пресечь даже косвенный намёк на скепсис против проведённого исследования и его результатов.

– Я к нему подхожу, – улыбчиво заметил голос в конце зала. – Так вот. Тахионы сейчас – это миф. Частицы с массой корня минус один. Это противоречит теории относительности Эйнштейна, потому что ничто не может двигаться быстрее скорости света. Но у вас тахион не просто можно вывести, а весьма ясно и без противоречий вписать в эту общую, собирательную модель Вселенной. Вы не представили формулы, но очевидно, что это так. Представим, вы его нашли. Нашли тахион. Какие просторы научного творчества это может открыть с точки зрения полезности, приложимости, так сказать, на практике?

– Ну… – на секунду задумался Григорий Евлампиевич, очевидно, ожидавший скорее критики, а не импульса к теоретизированию. – Для начала лишь отмечу, уважаемый коллега, что тахион может быть вписан в доминирующую сейчас модель, если его массу обозначить мнимым числом. Это просто к слову. Но давайте Виктор ответит на этот вопрос. По части расширения научных горизонтов – это он у нас главный специалист.

– Благодарю вас, Григорий Евлампиевич. Вопрос интересный. Мне бы не хотелось забегать вперёд, потому что мы, как и вы, дорогие коллеги «Вестника», занимаемся наукой, а не футурологией. Но всё же, если позволить себе небольшие прогностические упражнения, можно сказать следующее: даже без выводимой модели тахиона, если он не подтвердится, указанная нами модель, а также равенство, на базе которой эта модель создана, даёт нам, кхм… скажем так, осязаемые возможности к закреплению контролируемых условий квантовой запутанности и её, пусть это не звучит громко, настоящему покорению.

– В каком смысле, простите?

– Объясню. Сейчас, как вы знаете, феномен запутанности позволяет нам лишь регистрировать факты изменения «спина» элементарных частиц… друзья-журналисты и ребята-стримеры, я прошу прощения за все эти научные термины, простите, не могу просто из песни выкинуть слов, как говорится, – улыбнулся Виктор. – Для понимания считайте, что я говорю про оси вращения элементарных частиц. Но это не абсолютно точное определение. Да, так вот. Сегодня мы регистрируем, как спины, оси вращения отдельных элементов, изменяются на громадных расстояниях в зависимости от того, как изменяется спин «привязанных» к ним частиц. Мы можем контролировать смену оси в лабораторных условиях под воздействием эксперимента. Однако сама смена, кроме наличия квантовой запутанности, даёт небольшие, скромные результаты. По крайней мере так было до сегодняшнего дня.

– Витя… – попытался перебить выступающего Григорий Евлампиевич.

– Секунду, Григорий Евлампиевич. До сегодняшнего дня мы лишь регистрировали смену спина. Эсперементально подтверждали лишь то, что один элемент, запутанный с другим, будет менять ось вращения, даже если эти элементы разделены огромными расстояниями. Вот, в зале мой коллега из Китая, Джо Чен, уверен, он будет рад рассказать подробнее о последних успехах Китая в этой области. Но наша с Григорием Евлампиевичем модель меняет всё!

– Витя…

– Если предположить, что мы правы, что квантовая гравитация чётко сформулирована, то одним из множества прекрасных выводимых знаний является то, что изменение частиц станет полностью подконтрольно и доступно нашему воздействию.

– Простите, в каком смысле изменение? Неужели вы хотите всем нам тут заявить, что можете генерировать частицы с низкой энтропией?

– Верно. И если существование тахиона подтвердится, то здесь речь идёт уже не просто об осях вращения. Мы сможем создать условия, при которых эффект запутанности частиц способен проявиться, думаю, даже на уровне молекул! Создать условия по… кхм… телепортации молекул с низким уровнем случайного распределения. То есть изменение некоторой группы молекул может привести к моментальной реакции второй группы, запутанной с первой. Это открывает невиданные до сих пор возможности.

– Поясните, – из нескольких мест в зале раздалось и одновременно разрасталось оживление, смешанное с восторгом, негодованием и ошеломлением.

Григорий Евлампиевич смотрел вопросительно на Витю, хотя по выражению его бровей скорее казалось, что он даёт сигнал своему младшему коллеге и ученику остановить полёт фантазии.

– Да, конечно, – моментально отреагировал Виктор, – но для начала я буду говорить о генерации газа, однородной массы с большей энтропией, то есть большим уровнем хаоса, беспорядка. Представьте, что у вас некоторое количество, скажем, молекул водорода в этой комнате. У ваших коллег в Японии благодаря нашей модели есть некоторые иные молекулы, «завязанные» квантовой запутанностью с нашими молекулами. При определённых экспериментальных условиях, если тахион будет найден, стоит нам, образно говоря, повернуть рычаг, задавая параметры, запутанные молекулы, находящиеся в Японии, изменятся на ту комбинацию молекул, которую мы захотим. Именно так! Либо, если брать альтернативный вариант, мы передадим часть наших молекул в Японию моментально. Телепортируем. Мгновенно. А мгновенно означает, что время перестанет быть нашим естественным барьером. Мы преодолеем эту формальную преграду, отделяющую нас от покорения самых сокровенных тайн мироздания. Мы сможем генерировать телепортацию структур с низким уровнем энтропии. Квантовые эффекты получат своё проявление на макроуровне, уровне, который мы сейчас дифференцируем термином «классическая механика». Этой дифференциации попросту больше не будет! Будет одна всеобщая модель! Вы представляете это!? Мы скажем Ньютону и Эйнштейну спасибо и отправим их на заслуженную пенсию! – Виктора, казалось, уже было не остановить. – Мы наконец постигнем природу, коснёмся её самых глубоких тайн, откроем их и извлечем пользу для всего человечества!

– Виктор! – уже почти криком остановил аспиранта Григорий Евлампиевич, но его голос утонул в овациях, разразившихся в зале.

Рукоплескания не прекращались целую минуту. Одновременно некоторые в зале демонстративно громко усмехнулись и покачали головами. Но большинство с неподдельным восторгом одобрили услышанное. Некоторые учёные в прямом смысле слова широко раскрыли глаза и рты, и было непонятно, выражали ли они так свой научный скепсис, удивление от фантазий молодого аспиранта или действительно уверовали в подлинность его идей, представленных до того момента чистой математикой, физикой и логическими конструкциями, связывающими всё изложенное в единую блестящую презентацию. Коллеги из «Вестника» задавали редкие, но точечные вопросы, но в основном молча и пристально внимали каждому слову Виктора, делая частые заметки в своих электронных блокнотах. Дроны же продолжали записывать видео с презентации под едва различимый голос стримеров, каждый из которых комментировал происходящее и общался со своей онлайн-аудиторией, так же пристально следящей за происходящим по интернету.

– Коллеги, я благодарю всех, наша презентация вовсе не рассчитана была на такое широкое внимание. Спасибо всем, кто пришёл, мы и так использовали непростительное количество вашего времени, за что просим нас простить. Надеюсь, вы почерпнули для себя много полезно… – профессор Саглуупов не успел договорить, так как его прервал женский голос из конца зала.

– Последний вопрос!

– Что? Ах, Лусинэя, это вы. Рад видеть вас! Тоже сегодня прилетели? Да, конечно, пожалуйста. Но только последний.

Было заметно, как Виктор невольно содрогнулся, услышав имя девушки. Когда она встала, чтобы задать вопрос, Виктор узнал знакомый и ни с чем не сравнимый силуэт. Каждое её движение, напоминающее грацию пантеры, очаровывало и приковывало к себе. Тёмно-каштановые волосы, плавно переходящие в бархатно-чёрный, спускались по её плечам почти до локтей, огибая тонкие линии изящных плеч. Каждое утончённое движение её ресниц открывало большие дымчатые глаза, похожие на огненно-карий агат, будто рождённый из глубоких недр драгоценнейших пород, которые можно найти лишь на самых отдалённых и недоступных планетах. С красотой этой девушки мог сравниться лишь её интеллект, позволивший острому уму и юности получить немало похвал и профессиональных комплиментов среди признанных специалистов внеземной геологии, в области которой она отлично разбиралась. Безудержно любознательная, Лусинэя стремилась расширить свои академико-творческие горизонты изучением иных дисциплин, не имеющих с экзогеологией никакой, на первый взгляд, прямой связи. По своей внутренней стати, живой и обаятельной эрудиции Лусинэя была той, кого можно было назвать человеком эпохи Возрождения, оказавшимся в двадцать первом веке и готовым дни и ночи посвящать себя научному поиску хотя бы ради доказательства взаимосвязи красоты природы и красоты её познающего.

– Благодарю вас, профессор Саглуупов. Да, я сегодня вернулась. Должна была выступать с докладом на конференции Павла Геннадиевича, но он, как видите, тоже тут. Мой вопрос: вы сказали, что мы сможем передавать даже молекулы на таких огромных расстояниях? – спросила молодая тёмноволосая девушка.

Пару секунд молчания прервал Саглуупов.

– Витя, думаю, это вопрос к тебе. Ты так всё сейчас, вот, в конце красочно обрисовал…

– Да, верно, – быстро и строго отчеканил Виктор.

– Интересно… – продолжала девушка. – Если можно передать молекулы в конкретной, строгой последовательности, получается, что и эффекты связей этих молекул могут быть переданы? А если так, если вы объявляете во всеуслышание, что преград для такой гипотетической передачи нет, возможно ли передавать импульсы, возникающие от молекул?

– Что вы имеете в виду? – спросил Виктор, хотя про себя уже знал, какой его ожидает вопрос.

– Я имею в виду чувства, эмоции, рождаемые нашими молекулярными цепочками, их связями, нейронные импульсы, сигналы. Получается, если продолжить вашу логику, мы сможем передавать мгновенно из одного места в другое не только сами объекты, но и знания о них? Передавать друг другу память, страх, эмпатию, ощущения… заботу и… любовь?

– Мне… мне незнакомо последнее, о чём вы упомянули, – Виктор старался казаться холодным. – Память мы передаём и сегодня. Она повсюду. Взгляните на ваши умные гаджеты. Остальное – нейронные сигналы, группирующиеся у нас в голове, в наших органах и рецепторах, лишь транслируют базовую физиологическую информацию о наших внутренних и внешних раздражителях. Страх, тревога, забота, эмпатия – это наши названия этим сигналам. Не сами сигналы. Сигналам всё равно, как мы оцениваем, характеризуем их, даём имена…

– Это крайне ограниченный, механистический подход к жизни, не считаете? – спросила девушка. – Например, одним из прикладных следствий вашей работы могла бы стать передача мыслей между людьми или, например, просьбы без слов, даже целый мысленный диалог.

– Это подход, не требующий лишней траты отдельного количества времени на то, чтобы разбираться в интерпретациях этих сигналов. Это занятие для метафизиков, поэтов и философов. У них, думаю, будут более приемлемые формулировки, чем у меня.

– Что же, на этом наша презентация завершена, – вклинился в диалог Григорий Евлампиевич. – Благодарю всех за внимание. Особая благодарность коллегами из «Вестника», надеюсь, наши ответы были исчерпывающими, хотя мы будем рады дополнительным разъяснениям до публикации статьи.

В зале вновь раздались громкие аплодисменты, хотя некоторые отдельные голоса выкрикивали что-то язвительное, сомневаясь в услышанном и увиденном. Люди по очереди стали подходить к Виктору и профессору Саглуупову для того, чтобы пожать руку и поздравить. Среди поздравляющих был и Джо Чен, и два представителя «Вестника», и коллеги-профессора института и других научных заведений, в том числе Павел Геннадиевич Астахов, но Лусинэи, задавшей последний вопрос, не оказалось. Виктор глазами искал её в толпе хлынувших к нему людей, но лишь успел заметить, как стройная темноволосая девушка отдалялась к выходу.

Одновременно снаружи в коридоре доносился нарастающий шум. Двери зала были плотно закрыты. После завершения презентации, когда первые слушатели захотели покинуть просторную аудиторию, открыв двери, в зал вломился новый поток людей, стоявших всё это время снаружи. Очевидно, их из последних сил удерживал и не впускал админ-директор, сомневающийся в том, что зал вместит хотя бы половину тех, кто за прошедшие два часа с момента начала презентации успел услышать о ней по онлайн-трансляциям и устремился в институт. Зал вновь мгновенно заполнился. У дверей началось столпотворение. Среди новоприбывших было множество журналистов. Кое-как пропустив тех, кому посчастливилось присутствовать на двухчасовой презентации, новая аудитория слушателей просто не выпускала из зала выступающих, требуя не только повторения презентации, но и дополнительных разъяснений. Из плотного скопления, окружившего Виктора и Григория Евлампиевича, наперебой выкрикивались вопросы. Чтобы кое-как взять ситуацию под контроль, профессор Саглуупов вынужден был предложить всем рассесться в только что освободившиеся от предыдущих слушателей кресла. Поняв, что количество новых слушателей перевалило за все очевидные нормы (иные стояли у дверей, сидели между рядами на ступенях зала до самой трибуны), профессор уставшим голосом обратился к Виктору:

– Дорогой мой, думаю, эти ребята пришли послушать не только саму презентацию, наши проведенные исследования, но то, что ты там в конце дофантазировал. Ты превзошел себя в конце. Тебе в политики надо идти, предвыборные компании расписывать, – в голосе Саглуупова одновременно чувствовалась досада, усталость, немного иронии, но и некоторая надежда.

– Григорий Евлампиевич, я…

– Вот что, Витя. Я человек уже немолодой, устал с дороги. Честно. А тебе это, как вижу, в радость и удовольствие. Пообщайся с ребятами. Разрешаю. Буду с тобой сидеть. Но в основном выступать будешь ты. Только, пожалуйста, и я настаиваю на этом, не надо всех этих преждевременных обещаний и фантазий. Ты прекрасно знаешь, как и что грозит учёным, которые громко высказывают свои мечты, которые слишком далеко заходят в поисках ответов, теряя границу между достигнутым и желаемым, искомым и действительным. Я ни на секунду не сомневаюсь ни в тебе, ни в той работе, которую ты проделал. Но не беги впереди поезда. Успокой воображение. Иначе…

– Знаю, Григорий Евлампиевич… ННП.

– ННП. Верно. Точнее, то, чем заменили реальные поиски и открытия новой научной парадигмы. Напыщенное ненаучное пустословие. Не впутай себя в него, Витя. Не позволяй эмоциям, амбициям и желаниям возобладать над собой.

– Не позволяю, Григорий Евлампиевич. Тем более эмоциям. По моему последнему ответу Лусинэе вы в этом, думаю, убедились.

– Эх, Витя, – громко вздохнул профессор, – блестящий учёный, моя гордость, надежда института, так хорошо разбираешься в неосязаемых материях, но так неряшливо относишься к самому важному…

– Вы… о чём вы?

– Сам прекрасно знаешь. Ладно, как сказал: общение с уважаемой публикой на тебе. Проведи ту же презентацию. Побольше простых, доходчивых, но приземлённых разъяснений, поменьше фантазёрства. Прошу тебя. Мы не для того годами работали над этим, чтобы толком неразобравшиеся медиа и коллеги нас на смех поставили. В сегодняшнем мире ты знаешь, как дорого могут стоить просчёты. А ты подливаешь масла в огонь, заставляя их ожидать каких-то чудес.

– Я вас понял, Григорий Евлампиевич, – спокойно ответил Виктор. – Как сказали, так и сделаю.

После второй презентации последовала третья и четвертая, а затем пятая, так как поток людей, услышавших о прорывных открытиях российских учёных и устремившихся в институт на встречу с самими авторами, не заканчивался. Виктор, как того просил Григорий Евлампиевич, был более сдержан и пересказывал формальную суть исследования, хотя натиск аудитории на смелые высказывания не уменьшался. Всем хотелось узнать первыми, услышать, каким видят будущее своего открытия сами исследователи. Аудитория буквально требовала грандиозности, больших обещаний и ярких фраз. Виктор, почувствовав, что его утренние декламации были слишком рискованными, необоснованными, по крайней мере на текущей стадии исследования, старался держаться того курса, который задал его наставник, что, конечно, не нравилось аудитории. Постепенно она стала рядеть, и приток новых слушателей завершился к седьмой по счёту презентации. Наконец, к восьмому часу вечера начали расходиться. Григорий Евлампиевич, с изнемождённым, но довольным видом, поблагодарил всех собравшихся и обратился к своему аспиранту в уже опустевшей аудитории:

– Да, денёк, конечно, нетривиальный. Лихо ты утром.

– Григорий Евлампич, я же…

– Да будет-будет. Всё хорошо, Витя, – улыбнулся наставник, – ты молодец. За последние восемь часов я в очередной раз убедился, какой алмаз оказался в нашей лаборатории. Ты – умница.

– Это наш проект, профессор. Я не смог бы без вас…

Григорий Евлампиевич махнул рукой, остановив собеседника:

– Ладно. Я домой, уже на ногах не стою. Если сегодня такой ажиотаж был, завтра вообще караул. Нельзя, чтобы это всё отвлекало нас от исследований, Витя. Всё указывает на то, что наши расчёты безупречны, но именно поэтому люди не простят нам даже малейшей ошибки. Мы должны работать так, как работали последние четыре года. Успех – это спокойствие в минуту всеобщей эйфории. Успех похож на бенгальский огонёк. Зажёгся ярко, но через мгновение потух. А спокойствие и последовательный труд – именно они делают из сиюминутной вспышки неугасающее пламя.

– Запомню, Григорий Евлампиевич, спасибо, – Виктор задумался над услышанным и через минуту добавил вслед уходящему профессору: – Григорий Евлампиевич, я хотел бы сегодня напоследок зайти к «Джоконде»…

– Зачем? И как ты это сделаешь, комната квантового компьютера ведь закрывается после шести.

– Там Егор Харитонович дежурит, вы знаете… Его хотел бы увидеть, поблагодарить за то, что все эти годы всегда помогал нам, допускал до «Джоконды»… Даже без очереди иногда…

– Хорошо, – мягко и довольно улыбнулся Саглуупов, – скажи ему от меня, что я обязательно зайду завтра, принесу его любимое печенье.

Попрощавшись с учителем, Виктор решил пешком пройтись до просторного гексагонального кабинета, где стоял квантовый компьютер. Здания института были внушительными, и переходы из одного корпуса в другой можно было принять за полноценную прогулку. Часто засиживаясь за исследованиями и не замечая, как заканчивается рабочий день, Виктор любил ходить по коридорам института, освещение которого вечером приглушалось. Подобный антураж был для молодого учёного приятен. В опустевших залах и коридорах родного дома науки было что-то притягательное, будто целый мир, опускающийся в тень, оживал для него в стенах, настенных картинах и безлюдных лабораториях, молчаливых и величественных. Это были моменты отдыха от повседневной суеты. Моменты сосредоточения на собственных мыслях и тишине, которыми Виктор искренне наслаждался. Чтобы спокойствие и тишина не превращались в тоскливость, Виктор иногда сопровождал свои походы мелодиями, напевая их себе под нос либо включая в наушниках что-то классическое. Под звуки музыки, казалось, развивались занавеси, дополняя прелесть уходящего дня. Закатные лучи переливались из широких окон на мраморные колонны здания, рождая своей красотой множество умиротворяющих аллегорий. Мелодия дарила Виктору тёплые чувства: не зная отчего, он будто прощался с родным институтом, вспоминая самые добрые, прекрасные мгновения, проведённые тут. Он чувствовал, что в этот день словно завершалась целая глава его жизни, в которой он, мальчик из ниоткуда, прошедший через множество преград и лишений, невообразимых для его сверстников, стал настоящим учёным и смог постичь всю глубину науки, понять её основы и подойти к последней тёмной вуали мироздания, сотканной самой природой для сокрытия тайн устройства и истории Вселенной. Виктор находил прекрасное во всём, ибо всё виделось ему частью единого общего, целого, неотличимого на атомном уровне. Он искренне наслаждался тем, что умел мысленно сочетать поэзию природы с научным объяснением, дающим красоте мира логичность, полноценность и стройность.

Остановившись у кабинета, где был установлен квантовый компьютер, Виктор продиктовал в специальный дверной приемник свои инициалы, так как кабинет открывался лишь ограниченным числом учёных из руководства института, имеющих доступ к «Джоконде». Среди них был и Егор Харитонович, формально не принадлежавший к элите научного центра, но пользующийся её покровительством, в знак которого ему и был вручён ключ к комнате с главной вычислительной машиной. Ожидая, пока дверь откроется, Виктор уставился в окно, продолжая размышлять о смыслах своей судьбы и мира науки, частью которого он был счастлив быть.

«Микрокосм и макрокосмос – всё едино. Всё прекрасно. Сколько же гармонии в науке, сколько нескончаемых возможностей для процветания, всеобщего мира и развития могут дать нам наши старания. Хочу лишь одного: пусть всё, чего достигнем, будет таким же прекрасным, как этот закат», – думалось ему в эту минуту.

– Красота в глазах смотрящего… – раздался мягкий голос позади. Виктор обернулся и увидел седого, сильно морщинистого и ничем не примечательного старичка, добродушная улыбка которого приветствовала вечернего гостя.

– Здравствуйте, Егор Харитоныч. Простите, что вы сказали?

– Привет, Витя. Я говорю, мир красив для того, кто нашёл и узрел эту красоту. А найти её можно во всём, знаешь. В этом огненном закате, на который ты смотрел, задержав дыхание. В стенах и улицах, в камнях, растениях, винтиках и машинах. В безлюдных пустынях и гудящих мегаполисах. В математике, в числе, в букве, в слове, в зёрнышке и в скоплении звёзд. Главное – найти в себе силу и увидеть самому. Увидеть, как весь мир бесконечно един и бесконечно красив в своём единстве.

– Как вы хорошо сейчас сказали… вы знаете, я думал именно об этом.

Пожилой сторож улыбнулся:

– Давай в кабинет, я как раз чай поставил. Ты, кстати, опять пришёл делать вычисления? Я сегодня днём в интернете видел тебя с докладом. Молодец, молодец…

– Спасибо, – ответил Виктор, проходя в кабинет, – нет, вычисления, проверки и перепроверки мы, кажется, закончили уже. Я зашёл так… Хотелось с вами поговорить, сказать «спасибо» за вашу помощь.

– Помощь? Какую помощь? – спросил Харитоныч, проходя в угол кабинета, где на столе уже кипел чайник старой модели.

– Ну… без вас ничего бы не было. Честно. Сколько раз вы пускали меня к «Джоконде» в нерабочие часы, чтобы я смог испытать свои формулы, проверить, исправить, дополнить их. Сколько раз вы внушали мне, что не стоит отчаиваться. Даже тогда, когда наш с Григорием Евлампиевичем проект, казалось, в тупик заходил. Сколько раз…

– Да хватит тебе. Как это говорится-то… Если человек любит своё дело, старается, грех не подсобить, – кряхтя для видимости, по-старчески, произнёс сторож. – Ты лучше стул двигай и присаживайся. Тебе чай с малиной?