Узы Белого Лотоса

Проведя в магазине минут сорок, по самым скромным подсчетам, они снова выходят на улицу. Многие разгуливавшие по ней до этого люди уже утолкались в бары и раменные. От запаха еды у Цай Яна начинает громко возмущаться живот, так что, как бы ему ни хотелось неспешно прогуляться до дома, приходится ускорить шаг.

Жучок грустно сидит в прихожей и вскакивает на свои короткие лапки, стоит следом за Цай Яном войти Ло Каю.

– Как тебя любит моя живность, – бурчит Цай Ян, скидывая ботинки.

– Он просто приветливый, – отзывается Ло Кай в защиту кота.

Прежде чем идти готовить, Цай Ян переодевается, наконец-то снимая с себя эту облегающую рубашку и строгие брюки. И кто придумал в барах работать в таком виде, будто тебя пригласили по меньшей мере на правительственное собрание? Хотя Ло Кай вот все время так выглядит. Цай Ян чувствует себя куда лучше, когда натягивает любимую черную футболку, которая размера на два больше, чем нужно, и домашние штаны. Теперь они с Ло Каем на сто процентов выглядят как люди из совершенно разных миров.

– Ты не хочешь переодеться? – спрашивает его Цай Ян, заглядывая в кухню и замечая, что Ло Кай уже успел разобрать один пакет. На маленьком столе теперь красиво, как на натюрморте, разложены продукты.

Ло Кай задумчиво опускает взгляд, осматривая себя.

– Все в порядке.

Цай Ян вздыхает и, подойдя к стойке, выуживает из нижнего ящика фартук Сун Чана.

– Хотя бы надень это. Если ты испачкаешь в карри свою потрясающую рубашку, я себе этого не прощу.

Он едва сдерживает смех, когда Ло Кай послушно надевает на себя плотный черный фартук, который выглядел бы совершенно строго и подходил ему, не будь на груди огромного принта с изображением большого свежего дайкона.

– Так, что мне делать? Ты все это купил, руководи, – говорит он, хлопнув в ладоши.

Ло Кай кивает на разложенные на столе продукты.

– Сначала овощи.

– Да тут все овощи.

– Нет, там есть курица.

– Ладно. Согласен, курица не овощ.

Пока Ло Кай занимается морковью, Цай Яну достается лук. Он терпеть не может чистить и резать лук, но не говорить же об этом Ло Каю, который и так уже сделал большую часть работы. Цай Ян только походил за ним хвостом по супермаркету.

– Сун Бэй твой приемный сын? – вдруг спрашивает Ло Кай, устраивая почищенную морковь на разделочную доску.

В этой квартире крохотная кухня, поэтому получается только стоять близко друг к другу и не делать резких движений, чтобы случайно не толкнуть. Цай Ян вздыхает, ощущая какой-то свежий древесный запах, исходящий от Ло Кая.

– Не совсем, – отвечает он, борясь с луковой шелухой. – Я ему не приемный отец, а просто опекун. Ты же знаешь разницу между опекой и усыновлением?

– В общих чертах.

– Мне бы не дали в двадцать лет усыновить ребенка.

Ло Кай замирает, перестав бодро стругать морковь аккуратными полукруглыми кусочками.

– В двадцать? – переспрашивает он.

Цай Ян кивает.

– Ему было четыре, когда он остался без семьи. А мне двадцать. Об усыновлении не могло идти и речи. Да и об опекунстве она бы не шла, если бы не Фа Цаймин. Это друг семьи Сун, который основал самую крупную в Японии благотворительную организацию. Он помог мне с бумагами. В школу здесь А-Бэя тоже устроил он. Китайским детям, тем более без родителей, сложно попасть в нормальную японскую школу.

Цай Ян слышит, как рядом опять мерно начинает постукивать о разделочную доску нож. Сам он стоит, просто глядя на половинку лука уже несколько минут.

Ло Кай пару мгновений молчит, а потом тихо спрашивает:

– А его тетя?

Цай Ян, все же успевший заставить себя начать резать лук, останавливается. Изнутри поднимается горечь, к которой он уже привык за все это время. Она появляется каждый раз, стоит упомянуть Сун Цин, только вот сейчас почему-то она в разы сильнее.

Он прочищает горло. И не знает, почему рассказывает это человеку, которого впервые увидел лишь несколько дней назад.

– Сун Цин училась здесь на врача. Она была блестящей студенткой, это ее призвание, знаешь. Мы дружим с самого детства, и я половину жизни наблюдал, какой у нее к этому талант. Уехав сюда, она стала работать с Фа Цаймином. Говорила, что просто обязана помогать детям после… того, что случилось с нашим приютом.

– Приютом? – осторожно переспрашивает Ло Кай, когда Цай Ян замолкает.

– Да. Я рос в приюте. Мои родители погибли, когда мне было шесть.

– Мне очень жаль.

Цай Ян качает головой, продолжая резать лук.

– Ничего, – он переводит взгляд на Ло Кая, который тут же смотрит на него. Цай Ян улыбается. – Все в порядке.

Ло Кай кивает и возвращается к моркови. Он уже целую гору нарезал, а Цай Ян никак не домучает несчастную луковицу.

– Я жил в Китае. Сун Цин и Сун Чан, с которым ты уже знаком, учились здесь, в Японии. Они часто ездили волонтерами в медицинские госпитали в разных странах. Знаешь, в некоторых частях мира даже медицины толком нет, вообще никакой. Люди там умирают от самых простых болезней, которые уже лет двести как спокойно лечат. Дети погибают от простуды или гриппа, – продолжает Цай Ян. – В тот год, когда все случилось, они были в Таиланде. Мать А-Бэя умерла, и Сун Цин, узнав об этом, попросила бабушку срочно привезти А-Бэя к ней в Токио. Поверь, на это были причины. Они бы не добрались одни, и я поехал тоже. Сун Цин сказала, что они с Сун Чаном вылетят в Японию сразу, как смогут. Но вернулся только Сун Чан.

Цай Ян снова прерывает рассказ, понимая, что он вообще никому об этом не говорил за все эти годы. Их историю знают лишь Фа Цаймин и его сотрудники. И это так странно – объяснять это, поднимать в себе на поверхность снова. Прошло уже восемь лет, и, с одной стороны, это будто случилось в прошлой жизни, а с другой…

Перед внутренним взором так и стоит картинка, как он прилетает в Японию с маленьким А-Бэем и его бабушкой и еще в аэропорту они получают известие, что приезжать уже просто не к кому.

Ло Кай терпеливо молчит, не задавая вопросов.

– В деревне, где они с Сун Чаном работали волонтерами, произошло стихийное бедствие. Там был какой-то ад. Сун Чан мало что мне рассказал. Я бы предпочел, чтобы он вообще не помнил об этом. – Цай Ян вонзает нож во вторую половинку луковицы. – Началось наводнение из-за дождей. Поселение это вроде было в горах или у подножия, я плохо понял. Но сошедший селевой поток уничтожил его целиком. Вообще ничего не осталось. Сун Чана сначала сочли погибшим, но потом нашли. Сун Цин до сих пор числится как пропавшая без вести.

Рядом уже пару минут как тихо, нет ни единого движения, но Цай Ян не смотрит на Ло Кая. Кто бы мог подумать, что рассказывать все это будет так одновременно легко и тяжело. Цай Ян сам не понимает до конца, что чувствует.

– Итак, – продолжает он, ссыпав порезанный лук в миску и берясь за следующую луковицу, – я остался в Японии. Бабушка А-Бэя прожила всего пару месяцев после того, что случилось с Сун Чаном и Сун Цин. Ребенка бы поместили в приют, если бы Фа Цаймин не помог мне с опекой. Если я вернусь в Китай, его вообще могут забрать у меня, потому что любая проверка, и с моим заработком даже кота не дадут держать, – усмехнувшись, заканчивает он. – Вот и все, Ло Кай. Тонна фактов, которые не подходят для рассказа под веселую и непринужденную готовку.

Ло Кай молчит, и Цай Ян все же поворачивает голову, чтобы посмотреть на него. Встретив его взгляд, Ло Кай меняется в лице. Цай Ян понимает, что у него мокрые щеки, и вытирает их тыльной стороной ладони.

– Не смотри на меня так, Ло Кай, – смеется он и кивает на разделочную доску перед собой. – Это от лука. Всегда рыдаю, даже если режу маленький кусочек. Правда, все в порядке. Мы уже очень давно так живем. Сун Чан выкарабкался, врачи вообще сказали, что с такой травмой головы он не жилец, но, как видишь… Дрожь в руках, панические атаки по ночам, возможно, пройдут, если исчезнет причина этого стресса, который он переживает в мыслях снова и снова. Только вот… – Цай Ян снова спихивает ножом нарезанный лук в миску. – Вряд ли она исчезнет.

Он слышит, как Ло Кай очень тихо вздыхает и отходит к столу.

– Рисоварка в нижнем ящике слева, – подсказывает Цай Ян.

– Да.

Не стоило ему вот так все вываливать на Ло Кая. Во всем виноват этот день, который все поставил с ног на голову. Цай Ян, к своему счастью, заканчивает с луком и накрывает миску тарелкой, чтобы глаза перестали слезиться.

– Хватит обо мне, Ло Кай. Расскажи лучше о себе. Вы здесь вдвоем с братом?

– Да. Еще наш дядя, – отзывается Ло Кай. – Он приехал полгода назад, чтобы уладить формальности с проектом.

– Ничего себе, все так масштабно.

– Вроде того.

– А твои родители?

– Они умерли, когда мне было шестнадцать, – отвечает Ло Кай, нисколько не изменив тон.

Цай Ян поворачивается к нему, отложив нож, который все это время так и держал в руке.

– Прости.

Да здесь просто полон дом сирот.

– Все в порядке. Есть еще глубокая миска? – спрашивает Ло Кай, и Цай Ян кивает, открывая шкаф над раковиной.

Больше они на личные темы не разговаривают. Ло Кай скрупулезно готовит карри, отказываясь добавить в него побольше соуса, но обещая, что Цай Ян в свою порцию сможет налить столько, сколько захочет. За полчаса кухня наполняется потрясающим запахом. Вскоре А-Бэй, зачем-то предварительно постучавшись в дверь, приходит и предлагает помочь накрыть на стол, за которым они хоть и очень тесно, но умещаются.

Цай Ян в жизни не ел такого вкусного карри. Даже Сун Чан, краснея, спрашивает, не осталось ли еще, в ответ на что Ло Кай только открывает крышку кастрюли и накладывает ему добавки. Сам он практически не ест. Цай Ян замечает, что он едва ли проглотил пару ложек риса.

– Господин Ло, Цай Ян, это безумно вкусно, – говорит Сун Чан. – Спасибо!

– Это все Ло Кай. Я бы в жизни ничего подобного не приготовил.

– Научите меня, господин Ло? – спрашивает А-Бэй, посматривая на кастрюлю.

– Да, – отзывается Ло Кай. Цай Ян уже начинает привыкать к его немногословности.

А-Бэй вызывается мыть посуду. Сун Чана Цай Ян отправляет спать, заметив, какой тот бледный – похоже, из-за сегодняшнего вновь разболелась голова. У него и самого уже несколько часов ломит виски. Мигрень беспощадна, теперь не пройдет до утра. Ло Кай заваривает чай, пока Цай Ян сидит на диванчике, борясь с сонливостью. А-Бэй, закончив с посудой, вежливо желает спокойной ночи и ретируется в свою комнату, захватив чашку с чаем. Завтра. Завтра они поговорят, и Цай Ян все ему расскажет как есть. Нет смысла что-то утаивать, он слишком устал от этого.

– Ты в порядке? – спрашивает Ло Кай, передавая Цай Яну его чашку с чаем и сам усаживаясь за стол.

– Да. Все чудесно. Спасибо, Ло Кай, ты спас меня уже дважды за сегодня, – улыбается Цай Ян, вдыхая аромат поднимающегося от напитка пара. Он и не знал, что у него на полках есть такой вкусный чай.

– У тебя болит голова?

– А? – Цай Ян даже просыпается от этого вопроса. – Немного. Хватит видеть меня насквозь, Ло Кай, это пугает!

– Выпей обезболивающее.

Цай Ян только отмахивается.

– За ним нужно идти в аптеку, а дома только таблетки Сун Чана, от которых обычный человек вырубится на пару дней.

Ло Кай отставляет свой чай, поднимается со стула и подходит к дивану. От этого его целенаправленного движения Цай Ян даже садится ровнее, вжимаясь в спинку.

– Мигрень?

– Ну вроде того, – хмурясь, отвечает Цай Ян. – Ло Кай, не беспокойся, все пройдет. Со мной все нормально.

Ло Кай забирает у него из руки чашку и относит ее в компанию к своей, сразу же возвращаясь и садясь рядом. И хорошо, иначе бы Цай Ян ее в следующее мгновение уронил, потому что Ло Кай протягивает к нему обе руки и кладет прохладные пальцы на его виски.

– Что…

– Моя мама научила меня этому, – спокойно говорит Ло Кай, сохраняя невозмутимое выражение лица, в то время как его пальцы аккуратно надавливают по обеим сторонам головы Цай Яна. – Расслабься.

Легко сказать, думает Цай Ян, не понимая, почему сердце вдруг решило вернуться к тому ритму, который был в начале этого вечера, когда А-Бэй вернулся домой. Но эти прикосновения такие осторожные, в отличие от того, как Цай Ян сам вкручивал сегодня весь день себе пальцы в виски, будто желая смять голову, как пустую картонную коробку. Он выдыхает, чуть разворачиваясь к Ло Каю, чтобы ему было удобнее.

Ло Кай проходится пальцами по вискам, потом, еле касаясь, убирает волосы со лба Цай Яна и надавливает на определенные точки. В бывшей словно в объятиях тесного обруча голове становится приятно и легко, словно внутрь напихали ваты.

– Ло Кай, ты владеешь какой-то магией, так? – спрашивает Цай Ян, неохотно приоткрыв один глаз. И когда он вообще успел их закрыть?

– Нет, – на полном серьезе отзывается тот.

Цай Ян облегченно вздыхает, потому что боль отступает полностью.

Нет, это точно какая-то магия.

* * *

Спящий Цай Ян едва ли выглядит на свой возраст. Он кажется совсем юным. А еще очень уставшим. Но даже несмотря на это, на его губах играет слабая улыбка, и Ло Кай сам не замечает, сколько времени проходит, пока он просто сидит и смотрит на него, не шевелясь.

Уже очень поздно, почти полночь. Ло Кай не помнит, когда последний раз ложился так поздно, но все равно остается на месте рядом с Цай Яном, не зная, почему и зачем. Этот человек чем-то напоминает ему его собственную мать. Та тоже никогда не признавалась, что что-то не так, что ее что-то беспокоит, что у нее что-то болит. Всегда все делала сама. Ее нрав был очень жестким, ярким. Отец за ней не поспевал, так что последние годы жизни только любовался ею, говоря, что надо быть глупцом, чтобы запирать такое дивное создание в клетке, вместо того чтобы наблюдать за его полетом во все глаза.

И сейчас эти его слова приходят на ум снова впервые за много лет.

Вздохнув, Ло Кай все же решает, что ему нужно идти. Это был странный и длинный день, но он сделал все что мог. Он больше не смеет мешать этой семье, им всем нужно отдохнуть. Он поправляет маленькую подушку, в которую Цай Ян вцепился пальцами одной руки, и тот, к счастью, не просыпается, только во сне едва не хватает Ло Кая за рукав рубашки, словно не хочет, чтобы он уходил. Но это, конечно, глупые мысли.

Ему действительно пора.

Ло Кай бесшумно выскальзывает в прихожую и тихо обувается, чтобы никого не разбудить. Он уже собирается осторожно открыть входную дверь, когда понимает, что ее просто некому будет за ним запереть. Будить Цай Яна было бы настоящим кощунством, Сун Чан уже очень давно спит, приняв лекарства, а Сун Бэй…

– Господин Ло? – шепотом зовет его мальчик, высунув голову из комнаты, которая находится рядом с кухней.

Ло Кай кивает ему, и Сун Бэй выходит в коридор, осторожно прикрыв за собой дверь.

– Господин Цай опять уснул на кухне?

– Да.

– Он часто там засыпает. Вы уже уходите?

– Да. Мне нужно возвращаться к себе, – отвечает Ло Кай.

Сун Бэй кивает. К его ногам с мурчанием прижимается вынырнувший из темноты Жучок. Мальчик улыбается и, наклонившись, берет его на руки, прижимая к груди. Кот явно привычно вытягивается, пряча мордочку в сгибе его шеи.

– Спасибо, – говорит Сун Бэй и опускает взгляд, продолжая улыбаться. – Спасибо, что побыли сегодня с господином Цаем. Я не хотел его пугать, правда, – шепчет он и поглаживает черно-белую спинку кота, словно не зная, куда деть руки, а куда – глаза. – Я не должен был так делать. Он правда очень-очень хороший.

– Да.

– Я хочу поскорее вырасти, чтобы помогать ему. Он всегда все делает один и не рассказывает о том, что его беспокоит. Из-за меня он живет вот так… – Сун Бэй сглатывает и утыкается носом в шерстку Жучка.

На короткое мгновение повисает молчание, но потом Ло Кай говорит то, что вертится на языке с самого начала:

– Цай Ян тебя очень любит.

– Я знаю, – тихо отзывается мальчик. – Он все для меня делает. И он не успокоится, пока А-Фэй не будет с нами.

Ло Кай хмурится. Это имя никто из них ни разу не упоминал.

– А-Фэй?

Сун Бэй кивает.

– Сун Фэй. Моя сестренка. Ее забрали, когда мне было четыре, а ей – всего два. Она живет в Китае, ей сейчас десять. Я пишу ей письма каждую неделю. Господин Цай вам не рассказывал?

Ло Кай только качает головой.

Мальчик молчит, потом опускает кота на пол и, не успев полностью выпрямиться, низко кланяется.

– Господин Ло, спасибо за вашу доброту. Вы очень хороший человек. Пожалуйста, позаботьтесь о господине Цае.

Ло Кай переводит взгляд на прикрытую кухонную дверь, за которой мирно спит Цай Ян. Он надеется, что его головная боль полностью прошла.

– Да.

* * *

Сун Чан беспокойно мечется на кровати. Ему снова снится этот сон.

Ему снятся сестра и стена дождя. Всегда стена дождя, которая слепит и не дает ничего нормально рассмотреть. Вода заливается в глаза, в рот, кажется, что он даже дышит водой, захлебываясь ею.

– А-Чан!

Это ее голос! Сун Чан озирается вокруг, часто-часто моргая, пытаясь заставить глаза видеть сквозь ливень.

– А-Чан!

– Сестра! Сестра, где ты? – кричит он изо всех сил.

– А-Чан, беги!

Сун Чан не знает, куда бежать. Вода льется и льется с неба не переставая. Он задыхается. Он больше не слышит голоса сестры. Почему она замолчала?

– Сестра!

Раздается грохот. Земля вздрагивает под ногами, словно приподнимаясь и подбрасывая его в воздух. И он видит, как откуда-то сверху на него несется мутный поток, который ревет и заставляет все вокруг сотрясаться. Сун Чан не успевает закричать, прежде чем его сбивает с ног.

Это продолжается долго. Бесконечно долго. Он падает, падает и падает. Падает до тех пор, пока в голову не приходится удар, от которого перед глазами чернилами растекается тьма.

Эта тьма до конца жизни будет пожирать его сны, его мысли. Она никогда не отступит. И голос сестры, зовущий его из мрака, будет преследовать его вечно, чтобы каждый раз он просыпался, не в силах разжать крепко стиснутые зубы и нормально вдохнуть.

Глава 5. Семья

Bombs are fallin’on Monday morningWaitin’for the news togetherAn explosion, any momentYou make moments last forever and ever.♬ Melanie Martinez – Bombs on Monday

Есть воспоминания, которые остаются на всю жизнь. Кажется, что даже умерев, ты будешь помнить эти дни и осознавать, что они значили. Что-то, что делит все, чем ты был, на «до» и «после». Но даже такие события в памяти не всегда приносят только боль. И человек вынужден цепляться за то, что в какой-то момент показалось частичкой света в беспроглядном мраке.

Жизнь в приюте была… действительно хорошей. Может, это и странно – называть что-то хорошим после смерти обоих родителей, но Цай Ян ценил то, что имел. Он и сам не знал, откуда в нем все это появилось, но способность жить сегодняшним днем просто засияла внутри, как путеводная звезда, и больше никогда не исчезала. Он не помнил, говорила ли об этом когда-нибудь мама. Или просто и она, и отец показывали это своим примером все те счастливые годы, которые судьба подарила ему с ними. Мама часто улыбалась в моменты, когда было грустно. Цай Ян не понимал, как ей это удавалось, но в одном она была права – от улыбки действительно легче. Словно твое сознание начинает верить в то, что все и правда не так плохо. Прошлое – это прошлое. Пока ты жив, значение имеет лишь то, что происходит сейчас. Так зачем сожалеть?

Через неделю после того рокового разговора взрослых за дверью, из которого Цай Ян узнал о смерти родителей, директор Мао позвал его к себе. К тому времени Цай Ян еще не до конца привык к жизни в приюте, но успел принять то, что с ним произошло. Дети, жившие в этом доме, были очень разными, но все как один считали друг друга братьями и сестрами. Это ощущение будто витало в воздухе и никогда не покидало эти стены. Здесь были и совсем маленькие дети, которых Цай Ян видел только мельком, когда их носили на руках старшие или воспитатели, и уже взрослые, почти окончившие школу. Сам он жил на втором этаже, который был закреплен за мальчиками, в комнате с еще четырьмя детьми. Они быстро поладили. Самому старшему из его соседей было четырнадцать, а самому младшему – пять. В приюте «Белый Лотос» было правило, что дети повзрослее должны помогать маленьким, а потому у Цай Яна уже появился кто-то, кого ему нужно было защищать и оберегать даже в свои шесть.

Комната была просторной и очень светлой. Кровать Цай Яна стояла у самого окна, из которого открывался красивый вид на задний двор, засаженный кленами. В ту осень в солнечные дни казалось, что внизу разгорается настоящий пожар – такими яркими были красные и рыжие листья деревьев, под которыми бурно цвели осенние хризантемы.

Это был сад Госпожи Мин – жены директора Мао. Ее все называли только так – Госпожа Мин, и Цай Ян лишь через пару лет узнал ее полное имя – Мин Лихуа, но никогда так к ней не обращался. Это была строгая и властная женщина с таким красивым, но холодным лицом, что некоторые дети считали ее настоящей Снежной Королевой. Взглянув на супругов Мао, невозможно было даже представить, что могло удерживать рядом друг с другом до такой степени непохожих людей.

В тот вечер директор Мао заглянул в их комнату, приоткрыв дверь. Цай Ян сидел на кровати и листал книжку с картинками, которую ему молча притащил пятилетний Ван Чин, тут же взгромоздившись рядом и подергав его за руку. За всю неделю, что Цай Ян провел в приюте «Белый Лотос», этот ребенок едва произнес три слова; он почти совсем не разговаривал и чаще всего забивался в свой уголок с потрепанной книжкой. Так что это был настоящий подарок, что спустя неделю Ван Чин пришел сам, прошлепав босыми ногами по деревянному полу, и залез на кровать Цай Яна. Когда малыш увидел директора Мао, он завозился и захотел убежать обратно к себе, но Цай Ян не пустил, обхватив его руками за пояс.

Директор Мао улыбнулся и подошел ближе. Еще в ту ночь, когда Цай Ян узнал о смерти родителей, он понял, почему голос человека, который разговаривал за дверью с отцом Сун Цин, показался ему знакомым. Тогда, увидев вошедшего в медкабинет Мао Тайхуа, он вспомнил, что этот мужчина иногда приезжал на работу к папе или маме, когда там бывал и Цай Ян. У него было доброжелательное лицо и очень забавные брови – когда он говорил, они приподнимались, являя взгляду тонкие морщинки на лбу, от которых он казался еще добрее.

– Ван Чин, ты не против, если я всего на десять минут украду у тебя твоего друга? – спросил директор Мао, чуть наклонившись к ним.

Малыш насупился в руках Цай Яна, посмотрел сначала на директора Мао, потом – на него. Цай Ян ободряюще улыбнулся ему в ответ. Ван Чин, поразмыслив о чем-то своем, нахмурился и кивнул. Он осторожно забрал книжку, которую Цай Ян отложил на покрывало, чтобы суметь его удержать, сунул между страничек в месте, где они остановились, закладку в виде сложенного в несколько раз листочка из тетрадки, и слез с кровати.

– Спасибо, Ван Чин, – поблагодарил директор Мао, проводив мальчика взглядом, пока тот шел до своего уголка. – Цай Ян, пойдем со мной.

Кабинет директора Мао находился на первом этаже в противоположном от владений доктора Сун крыле. Цай Ян еще ни разу не бывал в этой части приюта. Роспись на стене в главном зале, которую он увидел еще в первый день, когда Сун Цин привела его в это место, продолжала украшать и коридор, по которому они шли. Директор Мао держал Цай Яна за руку. Его ладонь была теплой и сухой, даже немного шершавой. Цай Ян послушно шагал за ним, рассматривая нарисованные реки и раскрывшиеся цветки лотосов на стенах. Встретившаяся им по пути Госпожа Мин с высоко забранными волосами, из-за которых она казалась еще выше, чем на самом деле, смерила Цай Яна странным взглядом и отвернулась, ускорив шаг. От нее почти буквально повеяло холодом, так что Цай Ян придвинулся чуть ближе к директору Мао. Почувствовав это, тот ободряюще сжал его ладонь.

В его кабинете было прохладно и пахло свежестью и деревом. Верхняя часть большого полукруглого окна была приоткрыта, и оттуда тянуло недавно прошедшим дождем. Цай Ян огляделся, замечая множество полок у дальней стены, заставленных детскими поделками, рисунками в простых деревянных рамочках и фотографиями. Фотографий было столько, что Цай Ян даже не смог окинуть взглядом их все. Много-много детей, с которыми директор Мао фотографировался в самом приюте, в парках, на чайных церемониях, с животными, в школе…

– Цай Ян, – мягко позвал директор Мао, отвлекая его от снимков. – Присаживайся.

Сказав это, сам он обошел большой стол, одна часть которого была полностью занята какими-то бумагами, сел в строгое кресло и указал на другое, стоявшее напротив. Оно, в свою очередь, совсем не было строгим. Это было мягкое кресло из приятной на ощупь ткани синего цвета, в которое так и тянуло забраться с ногами. Именно это Цай Ян и сделал, расслабившись, когда директор Мао только улыбнулся и не высказал никаких замечаний.