Родные узы

Эмме было абсолютно ясно, что Ире больше всего хотелось выговориться. Такая собеседница, не обремененная, на ее взгляд, трудностями и перипетиями личной неустроенной жизни, являлась для нее идеальной. Эмме же было интересно на время освободиться от повседневной жизни и нерешенных важных – или не очень – проблем и заглянуть внутрь творческого человека. Она смотрела на Ирину вдумчиво, где-то даже восхищенно и немного удивлялась, что эта женщина выбрала для откровений именно ее. Неужели она заслуживала? История из детства, воспоминания о родном человеке, тоже интересном и творческом, отзывалась приятным теплом в ее душе и делала Ирину в некотором смысле родным человеком тоже. Все охотники и рыбаки – своего рода братья. Все моряки – звенья одной цепи. Все творческие люди – в некотором смысле одного поля ягоды.

Иринины увлечения живописью начались в раннем детстве. Ее долгое время бросало со стороны в сторону, в поисках себя. Она танцевала, мечтала стать ветеринаром, парикмахером, журналистом, пока в классе седьмом не получила в подарок от какой-то дальней родни старый этюдник. Вот с него-то и началось ее увлечение, которое переросло в будущую профессию и стало смыслом ее жизни.

Родителей возмущало то, что она по ночам выстраивает какие-то композиции из фруктов и вазочек на кухне, засиживается допоздна, комкает и бросает бумагу, шумит и сердится, а утром с трудом встает в школу. Ира тоже сердилась в ответ: я же вас не трогаю, спите спокойно! Все было распределено поровну. Одна комната – родительская, вторая – их с сестрой, а вот кухня, кухня-то – общая!.. Так с боем и закончила школу. Отстояла, отвоевала право на свой выбор. Только сестра всегда была на ее стороне, она – единственная ее поддержка и опора. У тебя есть сестра, Эмма? Нет? Ты многое потеряла в жизни!

Честно говоря, бунтарское детство плохо вязалось с тем, что Эмма сейчас видела перед собой. И Ира, и ее дочка являлись для нее тихой заводью, сонным женским царством, где царит умиротворение и гармония, устремленность в себя и свой внутренний мир. Ирина доказывала своим рассказом обратное: в юности она была вредным и упрямым подростком, да и сейчас она не согласится с тем, что считает неправильным. Никакой покладистости и жертвенности, даже во имя дочери. Она не собиралась лишать ее отца, но внутренне уже была готова принять важное для себя решение.

За этой женственностью, за мягкостью, окутанной в льняные платья и пушистые палантины, скрывалась твердая сердцевина, готовая проявиться, как только начнут попирать ее права и мешать осуществлению ее собственных желаний. Никаких сомнений и долгих мучительных размышлений в Ирине, как оказалось, не было. Эмме не хотелось бы проявлять настойчивость, но день ото дня, вернее, вечер от вечера, картина жизни ее новой приятельницы раскрывалась все более ясно и подробно. Так утром проявляется на сером небосклоне солнце после длительных и обильных дождей. Оно вначале показывается тоненькой золотой каемкой, потом просовывает одну руку за другой, а через какие-нибудь полчаса выкатывается ослепительным золотым шаром, правильным, идеальным и совершенным. Это смешение красок, серо-свинцового и желто-золотистого, потрясает своей красотой тех, кто не поленился проснуться пораньше и не пропустил этот увлекательный спектакль.

Эмма не могла бы сказать, что история жизни, услышанная ею, была столь уж совершенна и удивительна. Скорее Ирина все дальше уходила от образа чеховской героини, который женщина так успешно нарисовала себе в первый день знакомства. Той самой, что кутается в теплую шаль и пьет чай из самовара на веранде, держа в руках книгу или полученное из столицы письмо. Рядом толкутся люди, дальняя и близкая родня, уже в который раз ставится самовар, подается к столу свежий хлеб и варенье из собственного сада, а она все не может оторваться от увлекательного чтения, вырваться в реальную жизнь из затянувшей ее истории. Новая приятельница Эммы, оказывается, походила на вымышленную героиню лишь только своей полной погруженностью в мир, существующий только для нее.

Ирина в поисках себя никогда не забывала о личной жизни. Ей отчего-то всегда нравились плохие мальчики или мужчины постарше. Во время учебы она сильно увлеклась одним преподавателем. По ее словам, он был талантливым художником, интересным собеседником и красивым мужчиной. Омрачало эту идеальную картину лишь одно: наличие жены и маленького ребенка.

Уже в студенческие годы Ирина видела цель и отказывалась замечать преграды. Эта связь длилась несколько лет и не привела ни к какому результату. Приезжая к родителям на каникулы, она видела, как провожает ее взглядом соседский мальчишка Димка. Он вздыхал по ней еще в школе, она это прекрасно знала, но такие ребята, спокойные и надежные, всегда больше нравились ее сестре: «Ты знаешь, Маринка всегда удерживала меня от безрассудных поступков… Помню, однажды родители уехали к дальней родне на неделю, и я решила устроить вечеринку. Пригласила девчонок, дворовых ребят. Гитара, домашнее вино, фрукты, торт из соседнего магазина… Весть о сборище разнеслась быстро, и через час стали приходить даже те, кого я никогда в жизни не встречала. Марина с самого начала не одобрила мою идею и, осознав, что все может закончиться очень плачевно, стала разгонять ребят по домам. Она тогда все время удивлялась: и как мне могут нравиться такие бедовые ребята? А мне было очень интересно, потому что они так отличались от того, чему меня учили дома. Гитара вообще обладала большим воздействием. Вот такими были мои герои – свободные от предрассудков бунтари! При моей внешности и стиле, которого я придерживаюсь, это звучит, наверное, странно, но я до сих пор мечтаю о том, чтобы прокатиться на быстром мотоцикле… Так, чтобы волосы развевались в разные стороны, чтобы кровь застывала от страха и восторга, чтобы впереди меня сидел сильный и отчаянный мужчина, который вел бы меня за собой. Маринка всегда над этой моей фантазией смеется: считает, что ей не суждено сбыться, потому что вести, принимать решения я всегда хочу сама».

Димка любил ее молча, хотя, конечно, она обо всем догадывалась. Когда она, вся такая модная столичная штучка, приезжала на каникулы, они одной компанией бегали на речку, ходили в кино, собирались по вечерам во дворе. Новости разносятся быстро, несмотря на то, что Ирина никому не рассказывала о романе с преподавателем. Или почти никому, если не считать одну близкую подругу. Та, понятное дело, поделилась еще с одной, исключительно по большому секрету. А то, что знают двое, знают, как известно, все…

Димка однажды так и спросил ее, глядя прямо в глаза: у тебя, мол, там все закончилось? Видно было, как трудно ему заговорить об этом, но он хотел получить одну, хоть самую призрачную надежду. Ира, не смутившись, ответила, что это касается только ее, но Димку отталкивать не стала. Все лето они провели вместе. Не вдвоем, а в одной дворовой компании. Ребята над ним подсмеивались: «Эй, Димон, только сознание не теряй! Вон твоя Ирка идет!». Он молчал, но ничего с собой поделать не мог. Не властен он был над собой – и все тут! Она намеренно его дразнила. Знала, что он будет за ней наблюдать и, будто его не замечая, проходила мимо, на глазах сбрасывая юбку, майку, сандалии, а потом медленно входила в воду, чувствуя, как его взгляд прожигает ей спину.

Но, помимо общих вылазок в парк или на речку, Димка заходил к ним домой, помогал принести пакеты из магазина, выбить бабушкин ковер во дворе, переклеить обои. Родителям и Маринке он очень нравился. Сильный и серьезный парень должен был обуздать бьющую через край творческую энергию их младшей дочери. Маринка родилась на десять минут раньше и считалась в семье старшенькой. Ей по старшинству досталась вся рассудительность и весь здравый смысл.

Ирина этих рассказов не любила, о будущем не задумывалась, знала, что в сентябре они с сестрой уедут на учебу и дальше загадывать не хотела. Уж очень простым и незамысловатым казался ей этот Димка. Разве мы хвалим густое и раскидистое дерево, что растет в нашем саду? Разве говорим ему слова благодарности за то, что оно ограждает нас от жгучего летнего солнца и проливного дождя? Мы считаем это само собой разумеющимся явлением, все равно что ослепительное солнце в летний день или хрустящий под ногами снег в канун Нового года… Димка был вот таким же явлением природы, к которому Ира привыкла с детства. Ясно с ним было все, понятно и предсказуемо: армия, невеста, свадьба с обязательным выкупом и длинным платьем, дети, детский сад, долгие хлопоты по поводу приобретения холодильника и в дальнейшем подержанного автомобиля. Ирина ждала другой, ослепительной жизни с подготовкой к выставкам, с творческими подъемами и кризисами, с бессонными ночами, с долгими разговорами об искусстве в тесной прокуренной кухоньке. Димка в ее сценарий, конечно, не вписывался, да и не задумывалась она об этом.

В ноябре после того теплого лета и Димкиных надежд вдруг заболела мама. Отец ухаживал за ней, она почти не вставала. Воспаление легких и проблемы с сердцем уложили ее тогда надолго. Девочкам всей правды не говорили: пусть учатся и не срываются с мест, справимся сами. Димка тогда ей писал регулярно, она отвечала через раз: снова захлестнула яркая студенческая жизнь, а та, летняя, померкла и спряталась в тень. Ему рассказывать о болезни матери тогда строго-настрого запретили, и он, конечно молчал. О том, что он навещал родителей регулярно, Ира не знала. Не знала и о том, что, когда отца отправили в командировку на неделю, Димка, не говоря ни слова, однажды пришел к ним с раскладушкой в руках. Мама тогда уже вставала, но выходить на улицу не могла. Он ушел, как только вернулся отец, также тихо сложил свою раскладушку и с подушкой под мышкой пошел домой.

Следующим летом Ира приехала домой ненадолго, можно сказать, проездом. Собирались студенческой компанией на море, в Коктебель, к домику Волошина. Говорили, атмосфера там особенная, пишется легко, исключительно. Все возвращаются оттуда с замечательными работами. Они тоже решили попробовать.

Дома она узнала о болезни мамы и о том, как помогал родителям Димка. Упоминание о нем ей не понравилось – что толку говорить о детских чувствах? С ней за это время столько всего произошло, а здесь все осталось без изменений, скучно и предсказуемо. Родители огорчились, что дочка приехала на неделю, но их успокоило то, что Маринка явится на целый месяц. Вот только сдаст экзамены и пройдет практику в больнице.

С Димкой она тогда столкнулась в магазине. Он подошел к ней сам и спросил прямо: почему она перестала отвечать на его письма? Ирина объяснила, что объяснять тут нечего, все предельно ясно. А если бы мы с тобой не встретились сегодня в магазине, что тогда? Так бы и уехала, не повидавшись? Ирина тогда ответила с улыбкой: «Ну, тогда бы мы обязательно встретились в каком-нибудь другом месте!».

От других ребят она узнала, что Светка из соседнего дома обещала дождаться Диму из армии. Она давно и преданно на него смотрит как побитая собачка. Наверное, еще и поскуливает. Ирину тогда это немного задело, она даже сходила к нему домой пригласить на семейный обед. Мама рассказала, как он им помог прошлой зимой. И про раскладушку, про лекарства рассказала тоже. В его глазах она увидела обиду, но не равнодушие. Она сказала что-то обидное про Светку, пожелала им даже счастья и ушла. Он тогда побежал за ней и смотрел так, что Ира все поняла сразу, но обещать ничего не стала. Впереди ее ждал Коктебель, друзья-единомышленники, интересный месяц у моря, а все-таки хотелось, чтобы Димка был в ее жизни тоже. Хотелось знать, что он такой есть.

У Ирины в каюте был припрятан небольшой винный запас, три бутылки, купленные к их вечерним посиделкам, но Эмме этого было в тот вечер не нужно. В горле щипало, першило в носу, пробивались слезы. То ли от ветерка и прохлады, идущей от реки, то ли от начинающейся простуды, то ли от жалости к Димке, которого она никогда не видела.

– Может быть, кофе выпьем? – спросила Ирина.

– Нет, спасибо, мне уже пора, а то завтра буду разбитая, – сказала Эмма, посмотрев на экран телефона. Шел второй час, уже хотелось положить тяжелую голову на подушку. Но прежде нужно было узнать про верного рыцаря Димку. Неужели это все? Неужели конец истории?

– Да, детская влюбленность и серьезное чувство – разные вещи… У него, наверное, была настоящая любовь… И все равно никакая это не драма. Любим одного, потом любим другого. Я узнала, что после армии он женился на Светке, и все у них было хорошо. Так, как я и предполагала. Свадьба, дети, автомобиль. Они потом переехали в другой район, да и я у родителей бывала редко. Помню до сих пор, как он на меня тогда смотрел, а я, конечно, жестокая была, но тогда этого не понимала…

Будто догадываясь о зреющем вопросе, Ирина сказала:

– Ничего бы у нас, Эммочка, не получилось. Разные мы очень. В моей среде ему пришлось бы трудно, неловко, а я не из тех, кто варил бы ему борщи, так что все случилось так, как должно было произойти.

Разошлись они тогда около трех. Эмме даже показалось, что позднее. Тьма стала разбавляться, горизонт посветлел. Она очень горячо жалела Диму, крепкого синеглазого красавца. Сочувствовала так, будто знакома была с ним лично. В заключение, чтобы поставить точку на этом этапе своей жизни, Ирина рассказала, что столкнулась со своим рыцарем лет пять назад, когда приезжала домой продавать после смерти родителей их квартиру. На этом подробнее обещала остановиться в другой раз, но Дима тогда ей еще раз помог. Он, оказывается, работал в юридической или нотариальной конторе и ускорил процесс оформления документов. Он возмужал, повзрослел, время смыло голубизну из его глаз, поседели виски. Он смотрел на нее уже совсем иначе, обиды в нем было больше, а интерес почти угас. Она поняла, что он ее не простил, особенно то, что родители ушли друг за другом в тоске и одиночестве. Рядом прыгала маленькая Полинка, это как-то спасло их разговор – он рассказал, что его дети уже взрослые, Света работает в поликлинике, все у них хорошо. Крепкая дружная семья. Надежная ячейка общества.

– А ты не думаешь, что это могло быть чем-то очень важным в твоей жизни? Чем-то, что ты упустила? – спросила напоследок Эмма.

– Нет, думаю, что все было правильно, – Ирина улыбнулась куда-то в отдаленное пространство. И все же Эмме показалось, что эта смутная, недосказанная мысль о таинственных законах бытия и упущенных возможностях посещает ее время от времени, укладывается в ее голове, хотя она и не хочет в этом признаваться. Особенно часто она вспоминает Димку, когда что-то в ее жизни не ладится, и еще, когда плохо спится по ночам. Все ее романы и увлечения, а их, судя по всему, было немало, по большей части заканчивались разочарованием, хотя многие из ее избранников говорили на одном с ней языке. Когда она уставала от бурных страстей и творческих кризисов, ей вспоминался ее надежный тыл, крепкий голубоглазый красавец, чей взгляд прожигал ей спину и чья любовь заботливо укрывала всех, кто был ей дорог.

На следующий день они высадились у живописного городка, уже распахнувшего свои двери для многочисленных туристов. Команда музыкантов, казалось, сопровождающая теплоход из города в город, опять играла какой-то бодрый советский марш. Пассажиры расселись по автобусам и двинулись в путь. Несколько часов они, разделенные разными автобусами, не могли общаться, но Эмма и не очень об этом сожалела. Первая половина дня ей понадобилась на обдумывание. За обедом они тоже почти не разговаривали – так, перебрасывались необязательными словами. Муж это заметил и спросил, все ли в порядке. Эмма отшутилась, но к вечеру остыла, разложила все по полочкам и ждала продолжения.

То, что за долгий вечер, переходящий в ночь, она не сказала почти ни слова о себе, ее тогда не насторожило. Эмме хотелось посмотреть рисунки, узнать, как же дальше сложилась Иринина судьба. Все взятые из дома книги поблекли и стали казаться причудливыми и ненастоящими. А своего сострадания, потраченного зря на несуществующего в ее жизни человека, Эмме было не жаль. Был, наверное, в этом какой-то смысл, пока недоступный ее пониманию.

Смысл, конечно, открылся позже. В одном из Ирининых рисунков она увидела горбоносый профиль любимого в далеком детстве дяди. Ее будто вернули в прошлое. Возможно, она сама повсюду искала приметы его присутствия, как и всех остальных ушедших родственников. Радостно было их вспоминать, откликнувшись на знакомую фигуру, поворот головы, характерное выражение. Так создавалась иллюзия их постоянного присутствия – невидимого, но до того реального, что можно было поклясться: она только что видела мелькнувшую в толпе фигуру матери, бабушкин белый платочек или прихрамывающего на левую ногу деда.

По своим склонностям и характеру дядя Толя тоже мог бы сидеть на верхней палубе часами и рисовать, не отрываясь, не отвлекаясь на окружающую его жизнь. Эмме показалось, что кто-то постоянно заботится о том, чтобы она их не забыла, и такими встречами и свиданиями ведет ее волоком, тащит мучительными или радостными маршрутами к таинственному тупику назначения, к неизвестному, но неизбежному финалу, где они все наконец встретятся, соединятся, обнимутся и будут счастливы, вновь обретя друг друга. К тому моменту их загадочного соединения они уже очистятся, избавятся от всего мелочного, от грехов и обид, перестанут гневаться, вспоминать былое, тревожиться по мелочам и поймут, что главное – именно здесь, в их единстве; в этой их силе, которая называется семьей.

Пока она была еще в пути, в страстях и тревогах, эти свидания помогали ей вспомнить и осмыслить происходящее сейчас, а также то, что было в ее далеком детстве. Они же, не имея возможности соединить ее с близкими ранее положенного времени, подстраивают вот такие вот случайные встречи, за которые она всегда была очень и очень благодарна.

Как все же жаль, что у нее нет ни сочинительного дара, ни художественных способностей, а то она обязательно бы написала рассказ, нарисовала портреты тех, кого очень любила, и рисунки получились бы удивительными, вытканными из самых лучших материалов, украшенными самыми яркими и немыслимыми узорами из ее детских воспоминаний. Ей вдруг очень захотелось туда вернуться, там ожидало ее тихое счастье и спасение, но она знала: придется еще долго ждать, раньше положенного времени нельзя, не положено, не заберут.

Дядя Толя был двоюродным братом ее отца. Тихим, неприметным, закрытым, заикающимся. В семье о его недуге говорили мало. Видно, все уже успели обсудить и перемолоть до ее рождения. Факты, дошедшие до Эммы, были очень скупыми: он начал говорить, как и положено, вовремя, но лет в шесть его плавная речь неожиданно для всех остановилась и он стал заикаться так, что мучительно было видеть, как он с этим борется, пытается сопротивляться, торопится, а потому получается еще хуже. Родители изыскивали самые разные способы для его лечения, но все оказывалось, в конечном счете, бесполезным. Они вдруг перестали ссориться, хотя до этого момента выясняли отношения в присутствии сына без всяких угрызений совести. Они любили друг друга, но только так, с криком и шумом, могли договориться; потом, конечно же, страстно мирились, но ребенок, к счастью, этого знать не мог.

Взрослые родственники обвиняли именно молодых родителей в недомогании ребенка, но знать ничего точно никто не мог, лечение не помогало, и тогда они даже решили съездить в деревню к знахарке. Та лечила молитвами, травами, выливала свечу в миску с водой и ничего за свои попытки не просила. Каждый оставлял столько, сколько мог. Она благодарила и провожала тихой доброй улыбкой, уголком старого, но чистого фартука вытирая слезящиеся глаза.

Бабушка утверждала, что свеча показала причину Толикиного заикания: его напугала собака, но родные не очень-то этому поверили. Однако ее травы, тихая молитва, добрая и благостная улыбка, руки в старческой гречке мальчика успокоили. Он стал заикаться меньше, но окончательно от недомогания так и не избавился. Потом его возили к травнице еще несколько раз, до тех пор, пока она не ушла из жизни, бросив своих подопечных. Ее дочка, которой был передан секрет мастерства, Толикиным родителям не понравилась сразу. В ней ощущалось одно единственное желание: поставить все на поток, заработать и обогатиться. Поток людей, однако, не иссяк. Наоборот, их стало даже больше, за визит установилась определенная плата. Не было больше теплых морщинистых рук, тихой улыбки, певучих молитв. Травница так тихо нашептывала и водила руками над головой мальчика, что он готов был уснуть сидя, рухнуть на старенький просевший диванчик, пахнущий воском, травами и ягодами. Толик расстроился, и больше они в деревушку ездить не стали. Кто-то из родных заметил, что Толику становилось лучше, потому что там он ощущал спокойствие и тепло, коих был лишен в родном доме. Может быть, именно так и было, но когда Эммочка родилась, дяде Толе было уже около двадцати пяти. Он все еще заикался, но научился справляться с недугом по-своему, они как-то примирились, научились договариваться. С Эммой он эту тему не обсуждал, она сама из-за природной деликатности не вспоминала тоже, но однажды он рассказал об эпизоде из детства:

– Я же заика и прекрасно об этом помню. Но как только забуду, речь течет плавно, без остановок. Так, я рассказал как-то стихотворение на уроке литературы классе в шестом новой учительнице. Она так впечатлилась, что решила остановиться на моей кандидатуре и отправить меня на конкурс чтецов. Хорошо, что вмешались родители: они-то знали, что заика – ненадежный кандидат на участие в конкурсе. Помню, как учительница изумилась, выслушав маму: «Как заикается? Он ни разу не остановился!». Вот такие творились со мной чудеса!

Родители сына берегли, чувствовали свою вину, в собаку мало кто верил, даже они сами. Хотя лающая, срывающаяся на ярость собака очень напоминала их ссоры, горячие, шумные, безумные… Мальчику купили гитару – кто-то из врачей посоветовал петь. Так, медленно и певуче, он учился говорить. Если не волновался, все у него неплохо получалось. Можно было подумать, что человек просто не торопится высказать дурную мысль, работает над собой, тщательно подбирает слова. Потом в его жизнь пришла живопись, а как именно, он сказать бы не смог сам. В детстве он говорил, что ищет истину. «Что это такое, Толя?» – спрашивали встревоженные родные. Он ответить не мог, потому что не знал сам. Она ему представлялась маленькой крошечной песчинкой, скрытой от всех. Он искал вместе с ней и самого себя.

Родители, взяв себя в руки, снизили градус напряжения, посмотрели внимательно на сына и отвели его в музыкальную школу. Там ему не понравилось. Петь на уроках сольфеджио он отказывался, хор обходил стороной, стыдясь чужих взглядов. В конце концов, научившись играть на гитаре, он прервал обучение и сосредоточился только на рисунке. Эмме рассказывали, что художественная школа дяде Толе нравилась гораздо больше. Рисовать нужно было молча, а историю искусств слушать с открытым ртом. В этом смысле он был идеальным учеником. В живописи он и нашел, наверное, свою истину, свой островок тишины и безмятежности.

Дядя Толя никогда не сидел без работы: оформлял Дом культуры, имел частные заказы, писал афиши. В своем цеху его очень ценили. Эммочка, к огромной радости родителей, любила у него бывать, но лет в тридцать или сорок он наконец женился и переехал в соседний город с молодой женой. Встречи стали редкими, но не менее яркими и запоминающимися. Жена смотрела на красивого черноглазого мужа с умилением. Ей, как и Эмме, творческие люди представлялись существами необыкновенными, поцелованными Богом. Стал бы он писать, если бы не его недуг, заставивший меньше говорить и больше думать? Ушел бы он в творчество, если бы не таинственное событие в шестилетнем возрасте, изменившее всю его жизнь? Нашел ли взрослый Толик свою истину, о которой так беспокоился в детстве – знать никто не мог, но Эмма его очень любила.

Запах краски, стоящие одна за другой афиши, смотрящие в стенку рисунки, картины, а на них – божественная красота природы, островки и острова, взметающие в небо деревья, уходящее за горизонт море в его сверкающей синеве, голубизне, лазури и бирюзе. Все как на ладони: и купола старых деревянных церквей, и новогоднее снежное утро, и крыши домов каких-то неизвестных ей городов. «Ты там был?» – спрашивала маленькая Эмма. Где-то был, о чем-то рисую по памяти, а что-то живет в моем воображении. Ну как же так можно? Как можно придумать то, чего нет на самом деле? Этого Эммочка понять не могла. Для нее самой уроки рисования и русского языка были поистине мучительными, в особенности, если требовалось написать сочинение.

С картиной, репродукцией из учебника, она еще кое-как справлялась, а вот так называемые свободные темы сбивали ее с ног. Дайте схему, структуру, строгий план – и я переверну мир, напишу и напридумываю вам все, что хотите. Но делать это самой – увольте! Особенные страдания вызывал рассказ от лица одного из героев картины. Знаменитая «Опять двойка» могла еще дать почву для размышлений, а вот как быть с девочкой, делающей зарядку перед открытым окном или уставшими женщинами с полными лукошками ягод?!? Что такого увлекательного, скажите, там происходит? Какой рассказ и какие описания тут можно придумать?!?