Инвенция. Чёрная заря

И как раз в этот момент городские глашатаи начали объявление, их голоса тонули в сыром воздухе.

«…Внимание! Разыскиваются … Гром, …эль Гром и Орфэль Люциния Гром…»

Он не сразу понял, что слышит собственное имя. Эхо дробилось о стены, текло по улицам, как вода по стокам. Звук казался чужим – будто речь шла не о нём, а о ком-то другом, давно забытом.

Внимание притянул другой звук. Глухой, ломкий, сухой, как треск дерева под топором. Он обернулся. На другом конце площади несколько солдат лениво рушили его стражей – деревянных созданий, что долгие годы охраняли этот город. Один ударил пикой, другой пнул ногой обломок. Голова стража, когда-то зорко следившая за улицами, покатилась в грязь. Третий, усмехнувшись, вонзил копьё в грудь чёрного корпуса.

Треск прошёл через воздух и вошёл в Азарэля – будто лом сломал не дерево, а кость. В груди что-то хрустнуло, едва ощутимо, но глубоко. Он стоял неподвижно, и даже дыхание будто замедлилось, подчиняясь этой трещине. Договор, заключённый между ним и городом, лопнул. Одна капля дождя, тяжёлая и горькая, скатилась по щеке, и он не стал её стирать, потому что не знал, чья это влага – неба или слёз.

«…они подозреваются в угрозе жизни и спокойствию Империи и в создании опасных изобретений. Особая опасность: Орфэль Гром замечена в компании колдуна, имя которого запрещено произносить по закону с тысяча четыреста девяносто седьмого года от Перер…»

Имя – сорвалось эхом, будто укусило воздух. Эльфа передёрнуло. Не может быть, чтобы Змедрисс был здесь. Не может

«…Награда за Азарэля Грома – две тысячи золотых за живого, пятьсот за мёртвого. За Мирэля – две тысячи за живого, пятьсот за мёртвого. За Орфэль – двести золотых…».

Эти слова вонзились в него глубже любого клинка. Десятилетиями он строил этот город, поднимал его, защищал, исцелял сталью и деревом, вкладывал в каждый дом, в каждую улицу частицу себя. А теперь – враг. Его семья – мишень. Всё, что он создал, обращено против него.

Толпа зашевелилась, будто чёрная жижа подогрелась снизу. Сначала – шёпоты, потом гул. Голоса вспыхивали, сливались, нарастали. Торговка кричала, что видела Орфэль с «тем колдуном». Старуха, с лицом в складках, показывала на обломки стражей, будто они всё это время шпионили. Мужчина, пытаясь выглядеть смелым, говорил громче других, но держал руки у пояса, где мог быть нож. Вся площадь гудела, как улей, в котором впервые почувствовали дым. Его имя звучало то там, то здесь – и каждый раз, будто приговор.

Азарэль опустил взгляд на то, что осталось от его творений. Когда-то живые, теперь они лежали поверженные, безликие. И всё равно он видел в них себя. Каждое – часть его души, запрятанная в шестернях и древесных прожилках. Боль от мысли, что эти создания могли стать угрозой, сводила дыхание.

Он поднял руки. Медленно. Без ярости. Просто как эльф, который готовится отпустить всё, что любил. В тот же миг – хруст. Оставшиеся деревянные стражи осыпались, словно марионетки с перерезанными нитями. Площадь содрогнулась. Медные головы покатились по булыжникам. Фонари вспыхнули – и погасли, выбрасывая искры, похожие на умирающие звёзды. Где-то далеко за стенами треснуло водяное колесо, и поток хлынул наружу. Вода разорвала улицы, заполнила площадь, сметая всё – крики, корзины, остатки утреннего рынка.

Он стоял в центре этого водоворота, неподвижный, как статуя из старой легенды. Для прохожих он, наверное, и был чудовищем, что вызвало бурю. Но внутри это был ритуал – последняя связь, которую он рвал. С городом. С домом. С самим собой.

Он слышал, как кто-то кричит, как дети падают, как жители сбиваются в кучи. Слышал шорох шагов – быстрых, испуганных. Шорох тех, кто вдруг понял, что земля под ними больше небезопасна.

И среди всей этой какофонии – взгляд. Маленькая девочка, стоявшая по щиколотку в воде, встретилась с ним глазами. В её взгляде не было страха, только тихий вопрос: кем он теперь был для тех, ради кого пахал и строил?

Глава 5. Начало пути.

Сломан механизм, стрелка молчит,Смерть за углом тихо стучит.Оживший механизм.

Просыпаться оказалось хуже, чем умирать.

Тело сопротивлялось возвращению. Веки налились свинцом, голова гудела, как медный колокол, а во рту ночь выжгла всё живое – пересохший язык, горечь на нёбе, ни капли сил, чтобы дышать ровно. В висках колотило, гул перекатывался по черепу, к горлу подступала тошнота – горькая, вязкая, как от деревенского рома, выпитого назло себе.

Тёплая ладонь скользнула по щеке. Прикосновение мягкое, почти заботливое, но чужое. Пальцы прошли вдоль подбородка, задержались у уха – осторожно, будто проверяли, живо ли это тело. Орфэль не смогла пошевелиться. Мир оставался вязким, как вода с мукой.

За окном небо нависло низко, тяжело. Тучи шли быстро, загоняя свет прочь. Комната тонула в сером – в том приглушённом свете, где утро не отличить от вечера. Дождь бил по крыше и стекал по стенам, с тихим шипением пробираясь в трещины. Стёкла покрылись мутным паром, и по ним лениво тянулись дорожки воды.

– Помнишь меня? – спросил расплывающийся в глазах мужчина. Голос звучал глухо, будто тоже пропитался туманом.

– Сгинь, демон, – выдохнула она. Хотелось, чтобы прозвучало грубее, но язык не послушался.

– Значит, помнишь, – колдун усмехнулся коротко и вышел. Дверь захлопнулась без звука, оставив после себя только сквозняк.

Комнатушка за печкой, что вчера показалась тесной, но терпимой, теперь была кладбищем – только без тел. Побелка осыпалась с потолка кусками, углы затянула паутина, по стенам проскальзывали влажные разводы. Отовсюду тянуло сыростью и старостью, будто дом сам умирал. В воздухе стоял тяжёлый, гниловатый запах, от которого хотелось закашляться, но сил не было.

На ней вместо колючего одеяла – колючая накидка. Колдунская.

Трупа карги не было. Ни крови, ни следов, ни намёка. Будто ночь стерла всё – и жизнь, и смерть, и память.

Орфэль поднялась, держась за стену. Голова кружилась, внутри будто плескалась вода, и от каждого движения тело отзывалось глухой болью. Словно кто-то взял её за горло и не отпускал до самого утра. Пальцы дрожали, не слушались, а ноги едва держали. Она чувствовала себя пустой, как сосуд, в котором плещется чужая жизнь.

На стене висело крошечное зеркало – круглое, мутное, скорее обломок металла, чем стекло. В отражении – она. И не она.

Кожа – слишком бледная, сероватая, будто кровь ушла и не вернулась. Под глазами легли синеватые полукруги, губы потемнели, словно после удушья. Живая, но не до конца.

Орфэль провела пальцами по щеке, по губам – кожа холодная, гладкая. Все раны исчезли. Ожоги – тоже. Ни следа. Но детский шрам остался. Грубый, нелепый, будто кто-то специально не стал его стирать.

Она выдохнула.

Кто бы её ни собрал заново, сделал это аккуратно. Только тепла не вернул.

Девушка вышла в основную комнату. Там было ещё хуже. Печь перекосилась, внутри – не угли, а пыль. Потолок просел, кое-где он казался готовым обрушиться, а под ногами скрипели и прогибались доски. На стене, под трещинами побелки, полз муравей – единственный живой в этом умирающем доме.

Змедрисса не видно. Оно и к лучшему.

Орфэль опустилась на перекошенную скамью и закрыла лицо ладонями. Голова гудела, мысли путались, переплетаясь в хаотичный клубок: Что теперь? Вернуться в столицу – безумие. Там ни дома, ни семьи, ни даже имени, которое можно было назвать. Искать Азарэля? Где он? Может, уже погиб. Мысль пронзила грудь, будто нож – коротко, резко, больно, и оставила пустоту на месте сердца.

Она вскочила, будто от ожога, и стала ходить по комнате. Сердце билось часто, дыхание сбивалось, где-то глубоко в носу защекотало, в горле встал тугой ком. Хотелось прижаться к стене, съёжиться, заплакать, но повсюду – пыль, пыль, пыль.

Мама и отец были далеко, слишком далеко. Попытка добраться до Кех’Юарта в одиночку – значит броситься на встречу к холодной смерти.

Мысль о Милсварне всплыла внезапно, как спасительный обломок среди хлещущей воды. Семья возлюбленного… может, они помогут.

Орфэль подхватила сумку и толкнула дверь – и вместо воздуха уткнулась носом в чью-то грудь. Тепло. Запах пряностей, мокрой земли и чего-то металлического, как свежая кровь на клинке. Сердце дёрнулось – и она отпрянула, ударившись спиной о косяк.

Змедрисс стоял вплотную. Слишком близко, чтобы можно было дышать спокойно. Тень от его фигуры легла на неё, размытая моросью и светом из окна.

– Осторожнее, Орфэль, – произнёс он тихо. – Можно так и нос сломать.

– Отойди, – сквозь зубы выдавила она.

Тепло его дыхания касалось лба, а голос стал ниже, глуше. Она толкнула его в грудь – не сильно, но с вызовом. Он не шелохнулся. Лишь позволил ей ощутить, насколько бесполезно сопротивление.

– Ты дрожишь, – сказал он, едва заметно усмехнувшись.

– От отвращения.

Мужчина накинул на неё накидку – простую, пахнущую сеном и старостью, ту, что недавно принадлежала хозяйке лачуги. Ткань скользнула по её плечам и прижалась к шее, тёплая, как чужая ладонь.

Орфэль сорвала её с себя, будто обожглась. Бросила ему обратно в грудь.

– Не смей.

Он поймал накидку. Расправил, не сводя с неё взгляда. Секунда – и снова шаг вперёд. Накинул ей на плечи вторично, так, что ткань сомкнулась на груди, будто объятие.

– Замёрзнешь, – тихо сказал он, пальцем заправляя край у воротника. – Даже твоя капризность не греет в такую погоду.

– Ты… – она подняла голову, злая, до дрожи. Внутри всё билось от его близости, от того, что тело не слушается.

– Ты отвратителен, – прошептала она.

Он усмехнулся – медленно, тёпло, с каким-то удовольствием.

– А ты – восхитительно упряма.

Он распахнул дверь. С улицы в хижину ворвался резкий холод. Воздух за порогом дрожал от криков, огня и напряжения. Толпа стояла плотной стеной – лица, искривлённые злобой, отблески факелов, блеск вил. Запах перегара и человеческого страха.

– Что… что происходит?.. – прошептала Фэль, вжимая в себя накидку, уже не замечая, как держится за неё.

– Где Лурра?! – визгнула одна старуха из первой линии.

– Увы, она мертва, – ответил Змедрисс, расправив руки. Его голос донёсся до самых краёв толпы – мягкий, уверенный и опасный.

– Сучье эльфийское племя! – выкрикнул мужик с вилами. – Убийцы!

– Откуда они знают… – прошептала она, глядя на затылок чернокнижника.

Змедрисс хмуро оглядел собравшихся, и вдруг – усмехнулся.

– Уважаемые! – громко сказал он, хлопнув в ладони. – Не стоит кричать. Мы ведь все хотим одного – правды!

– Правда?! – выкрикнула женщина с платком. – Правда в том, что вы убили нашу мать-защитницу!

– Мать? – он склонил голову набок, приподняв бровь. – У неё под кроватью лежал человеческий череп. Это по-вашему, материнская забота?

– Мы знали, что она карга, – крикнул кто-то. – Но она защищала нас от нечисти!

– Защищала? – Колдун рассмеялся негромко. – Она питалась вами и вашими душами.

Шум в толпе стих. Люди переглядывались, гнев растворялся в сомнении.

– В этих краях больше нет нечисти, – добавил он.

Змедрисс шагнул ближе, его голос стал шелковистым, убаюкивающим:

– Посмотрите мне в… глаз. Вы устали. Вам хочется покоя. Вернитесь домой, забудьте обо всём. Вы знаете, мы не враги.

Толпа будто подхватила его слова – дыхание выровнялось, оружие опустилось. Один за другим люди стали отходить, теряя выражение лиц, будто просыпаясь из дурного сна.

Когда последний скрывался за изгородью, мужчина вздохнул, стряхнул с плеч пыль и повернулся к девушке.

– Вот так-то лучше.

Фэль стояла неподвижно, сжав кулаки.

– Что ты с ними сделал?..

– Лёгкий гипноз, – ответил он, и в его тоне было почти похвальное удовольствие. – Подожди меня здесь, Орфэль.

Он шагнул обратно в хижину. Девушка стояла ещё секунду, глядя на дверь – потом резко развернулась и побежала прочь.

Начало пути.

Девушка ускорила шаг. Дождь бил по плечам и лицу, плащ промок насквозь, волосы прилипли к шее, сапоги вязли в сырой земле. Топкая почва хлюпала под ногами, каждый шаг давался с усилием, но сердце гнало её к окраине, к опушке, подальше от деревни, где чужие чары держали всех в сладком мороке.

Лес подступал почти сразу за лужами и болотными пятнами. Деревья стояли плотно, ветви переплетались высоко, закрывая небо. Капли лупили по лужам, плескались о корни. Хвойный запах смешивался с сыростью мха. Тени между деревьями казались глубже, темнее, чем обычная серость дня. Любой треск ветки, шорох в кустах заставлял Орфэль вздрагивать, сердце готово было выскочить из груди.

Тишина была почти полной. Лишь вороны каркали, перебивая друг друга сухими, резкими криками.

Она подняла голову к небу. Как бы сейчас пригодился Карк… Может, он уже улетел искать Азарэля?

Стянув с плеча сумку, Орфэль пересчитала содержимое: горсть медных и серебряных монет, пару золотых, брусочек мыла, мешочек трав, бутылёк зловонного спирта, тонкие инструменты. Ни оружия. Ни карты. Ни одного способа защититься.

Лес вокруг не давал ощущения безопасности. Кажется, в любой момент кто-то или что-то могло выйти из-за деревьев – и не обязательно дружелюбное.

– Уф-ф-ф… – ленивый зевок за спиной заставил её дернуться.

Змедрисс появился из ниоткуда, в своей колючей накидке. Он шёл медленно, уверенно, будто прогуливался по собственному саду.

– И почему ты не дождалась? – тянет он, улыбаясь.

Фэль перевела взгляд по сторонам, наткнулась на толстую ветку, отломанную от сосны, с редкими жёлтыми иголками. Схватила её, направив в сторону Змедрисса, будто меч.

– Не приближайся. – Прошипела она.

Он вскинул ладони, словно сдавался, но наглая улыбка не покидала лица.

– Мир, мир. Я просто хотел поговорить.

– С тобой говорить – всё равно что спорить с жабой. Шума много, толку никакого!

– Звучит великолепно! – с восхищением сказал он. – Я скучал по твоим остротам.

– Я по твоим – нет.

Она невольно задержала взгляд на его лице – точнее, на повязке. Кажется, утром и при первой встрече, она закрывала левый глаз… однако сейчас – правый. Орфэль нахмурилась, пытаясь вспомнить, не ошиблась ли. Может, очередное наваждение. А может, от этого колдуна и не такого можно ожидать. Вполне вероятно, он носит её просто ради красоты. На нём и без того хватало тряпочек, лоскутков и побрякушек.

– А зря. У жаб бывает полезный совет. Например… – он кивнул на её сумку, – тебе не помешает товарищ.

Она закатила глаза.

– Только не начинай.

– Поздно, – сказал он и чуть склонился вперёд. – Я предлагаю союз.

Орфэль усмехнулась и покачала веткой, словно шумной указкой.

– Союз? С тобой? Мне и без тебя дышать тяжело.

– Подумай, – не сдавался он. – Ты без оружия, магию не используешь…

– Заткнись! – резко бросила она. – Потому что ты всё испортил! И не смей напоминать!

Он тихо вздохнул.

– Всё испортил – возможно. Но я могу хоть что-то исправить.

– Сомневаюсь, – сказала она, бросила ветку в сторону и закинула сумку на плечо. – Уйди.

– Куда ты направляешься?

– В старый порт, – коротко ответила она.

– О, великолепно! – оживился он. – Я как раз туда.

Она бросила на него взгляд через плечо.

– Случайно?

– Чистейшее совпадение. Судьба, можно сказать.

Она не ответила. Просто ускорила шаг.

Он шёл рядом весь путь – от холмов до первых черных топей, от топей до дороги. Болтал о погоде, болотных духах, о её «выразительном хмуром взгляде». Орфэль не реагировала, максимум фыркала, когда шутки становились слишком назойливыми. Третий час он всё ещё не отставал, иногда молчал, просто шагал рядом, насвистывая раздражающе бодро, затем снова пытался завести разговор.

К вечеру, когда вдали показались покосившиеся мачты старого порта, Гром наконец выдохнула:

– Делай что хочешь, только замолчи…

– Договорились, – сказал он с той самой мягкой, почти доброй улыбкой. – Это уже начало.

Она фыркнула, отвернулась, и пошла вперёд.

Старый порт смердил озером, тухлой рыбой и временем.

Он давно обветшал – словно сам забыл, что когда-то был воротами к большим дорогам. Причал уходил в воду, гнилые сваи скрипели под ветром, канаты плесневели, колокола заржавели. На воде покачивались два-три судёнышка, грязных, низких, с чёрными парусами, где вместо герба – пятна соли и копоти.

Берег нельзя было назвать деревней. Несколько перекошенных домов, крыши которых провисли от сырости, стояли поодаль, словно стеснялись друг друга. Из одного шёл дым – тонкий, сизый, вонючий, как из костра, где жгут мокрые грязные тряпки. В другом распахнутая дверь покачивалась от ветра, и в щели виднелись пустые бутылки, верёвки, старые сети.

Воздух над портом гудел – не просто от чаек, а от ругани, смеха и запаха самодельного рома. Тут редко молчали. Если кто и молчал, то потому что лежал в канаве, лицом вниз.

Разбойники, моряки, беглые наёмники – весь этот блестящий цветок титулованного дна – грелись у костров, следили за чужаками так же, как кошка следит за воробьём: вроде бы не тронет, но попробуй подойди ближе – и останешься без глаза.

Орфэль замедлила шаг. Место было отвратительное, но в нём была своя логика. Тут каждый знал цену глупости, и одинокая девушка на причале – это, безусловно, глупость на двух ногах.

Змедрисс, конечно, уже всё понял.

Он стоял рядом, с тем самым выражением, от которого хотелось стукнуть его чем-нибудь тяжёлым: вежливое, терпеливое, чуть насмешливое.

Колдун шагнул вперёд, прямо к двоим мужланам, что обсуждали цену груза с видом аристократов, познавших смысл жизни и цену соли. Фэль хотела его окликнуть, остановить, но осеклась: Змедрисс говорил спокойно, мягко, почти по-доброму. Мужчины засмеялись – так смеются только дураки, не чувствующие, что им уже ткнули нож в спину. Один кивнул – и проход открылся.

– Что ты им сказал? – спросила она, когда он вернулся.

– Что ты – ведьма-колодница, а я твой слуга-ворон. – Он усмехнулся, как будто только что сделал комплимент.

– Я тебя… – прошептала она.

– Тс-с-с, чуть позже, – спокойно ответил он. – Сейчас нам лучше пройти, пока они не передумали.

Он пошёл дальше, будто ничего необычного не произошло. Орфэль медленно вдохнула, крепче сжала ремень сумки и последовала за ним. Раздражение и благодарность боролись внутри, как две кошки в мешке. Она не хотела признавать, но… с ним действительно было легче.

Хуже – но легче.

Они шли мимо сгнивших бочек и трупов сетей, пока из-за развалин не раздался хриплый смех.

– Эй, стойте! – выкрикнули из тени. – Эй, вы, пташки!

Из мрака вывалились пятеро. Вперёд вышел здоровяк с перекошенным носом – то ли когда-то сломанным, то ли богами изначально испорченным. Глядя на Орфэль, он оскалился так, будто собирался откусить ей ухо.

– Я знаю тебя, крыса, – прохрипел он. – Морской демон… что чуть наш корабль не спалил молниями!

– Не я, – отрезала она, и уже хотела спрятаться за колдуна.

– М..угу. Ага, конечно. – Второй фыркнул. – Та же рожа, только женская.

– Эй, погоди. Это ж правда женщина! – вдруг осенило третьего.

– На вид как я? Эльф? – Перебила она их, остепенившись.

– Ага. Паскуда такая. Крыса шустрая. Су…

– Хватит! Где он?

– Кто?

– Ну эльф!

– Сбежал.

– Когда?

– Ночью сегодня. – Ответил шепелявый.

– Это мы тут вопросы задаём! – взревел толстяк, довольный тем, что снова главный. – Где он?

Люци-Фэль закатила глаза. Что толку спорить с необразованностью.

– Свяжите и на борт их! – Скомандовал толстый.

Пираты уже шагнули вперёд, но писклявый в конце строя робко вставил:

– Так ж, баба на борту – к беде.

– Не волнуйтесь, это не женщина. Это стихийное бедствие в сапогах. – Наконец-то заговорил колдун. – Беды не будет.

– Точно?

– То-о-очно!

– Ты что творишь? – Прошептала она ему.

– Я сдаюсь! – Прокричал колдун и поднял руки. – Пусть сначала нас свяжут, потом будем думать.