Инвенция. Чёрная заря

А.М.Берт

Инвенция. Чёрная заря

Пролог. Конец начала.

1497 год от Перерождения Хроноарха. Второй месяц зимы. Вечер.

Азарэль Гром шагал по коридору так, словно тот нарочно вытянулся в бесконечность, чтобы помучить его. За дверью, в самом конце, уже второй час рвались наружу крики – острые, пронзительные, от которых у любого мужчины ноги моментально стали бы ватными.

Бездельничать он не умел. У первой же служанки вырвал тряпку и принялся вычищать то, что и так сияло: подоконники из мрамора, стёкла, золочёные рамки картин. Протирал их с дотошной тщательностью, будто пыль – личный враг, а её поражение могло хоть чем-то помочь женщине за этой дверью. Пыли, конечно, не было ни крупинки.

Иногда он замирал у окна. За стеклом мир был безмятежен: снег валил густо, чинно и деловито, как будто и зима понимала – спешить здесь неприлично. Этот безразличный порядок лишь сильнее выворачивал Азарэля наизнанку.

Коридор тем временем блистал в собственном великолепии. Бархатные портьеры тяжелели складками, медные карнизы сияли, а ковёр был так вычищен, что по нему впору ходить на цыпочках – иначе обидишь его тщеславие. В канделябрах мягко горели свечи, но копоть всё равно тянулась по белому камню вверх. Азарэль заметил их и сжал тряпку крепче.

И вот – тишина. Настолько резкая, что даже свечи замерли, перестав потрескивать. Дом, скрипучий и шумный, выдохнул вместе с роженицей. Крики смолкли. В коридоре стало так непривычно тихо, что любой шорох звучал бы громче грома.

Дверь приоткрылась, и на пороге показался высокий эльф. Волосы, тёмно-серые, как закаленная сталь, были стянуты в ленту. В руках он держал свёрток, и из этого свёртка доносилось тихое, но решительное сопение – первое дыхание новой жизни.

– Поздравляю, отец, – мягко сказал Мирэль. И, на миг замявшись, добавил чуть тише: – Теперь ты дедушка.

Азарэль вздрогнул, будто эти слова прорвали какую-то плотину. Он выглядел почти зелёным мальчишкой – невысокий, с ясными чёрными глазами, в которых всё ещё светилась юность. Но руки, протянувшиеся к сыну, были руками эльфа прожившего многое. Они дрожали, и всё же он принял ребёнка так осторожно, будто держал само солнце.

– Девочка? – хрипнул он, шмыгая носом.

– Девочка, – кивнул Мирэль. Его губы дрогнули – совсем чуть-чуть, но господин Гром заметил. Сын смотрел на крошечное лицо так, словно ещё не до конца верил, что оно настоящее. И следом добавил с тем же невозмутимым видом: – Осторожно только… сопли не напускай на неё.

Гром старший улыбнулся сквозь ком в горле. Он наклонился, коснувшись носика ребёнка своим. На мгновение коридор стал крошечным, сокровенным пространством. Маленькое личико, тонкие пальчики, едва уловимый сладковатый запах и мягкое тепло младенца – это было дороже любого золота.

– Имя уже придумали? – прошептал он, боясь нарушить хрупкость этого мгновения.

– Орфэль, – ответил сын. – Лионе так захотела.

– Орфэль Гром, – повторил он, словно примерял каждую букву к сердцу. Он прижал свёрток чуть ближе, шёпотом добавив: – Здравствуй, грозочка.

В коридор робко проскользнула служанка – хотела было сообщить о визите гостя, но её шаги заглушил звонкий, слишком громкий для этого места голос:

– Доброго вечера!

– Тише! – шикнули оба разом.

Будто из воздуха вылетел Змедрисс. Он всегда появлялся именно так: вихрем, с шумом и смехом, с чёрной гривой, торчащей во все стороны. В глазах у него плясал огонь – опасное веселье, то ли вызов, то ли безрассудство.

Он мгновенно склонился над младенцем, присвистнул и протянул:

– И этот стальновласка. Всех вас в одну линию поставь – ни за что не различишь. Разве что по росту.

– Это девочка, – буркнул Азарэль.

Змедрисс хлопнул его по плечу с таким азартом, что едва не качнул вместе с ребёнком. Его улыбка вспыхнула, заполнив пространство сильнее любого света свечей.

– Ну что, будем праздновать?

– Только не в таверне, – устало, но мягко пробормотал господин Гром, передавая ребёнка сыну.

– Какая там таверна, – фыркнул колдун, но в глазах уже блеснула новая мысль. – Подарок нужен! Сейчас вернусь!

– Куда ещё? – нахмурился друг.

– Пока туда, пока обратно… – лениво развёл руками колдун. – В мир духов. Там жемчужину найду. Чёрную или белую, посмотрим, какая подвернётся.

Азарэль чуть улыбнулся, но голос всё же оставался серьёзен:

– Ты будь осторожен. Для тебя там пройдёт двадцать минут, а у нас тут пятнадцать лет. Вернёшься – Орфэль уже мужа искать начнёт, а не именины праздновать.

Змедрисс, не оборачиваясь, вскинул руку в прощальном жесте и хохотнул:

– Вот и будет подарок. На свадьбу.

Он вышел в сад, руки спрятаны в широких рукавах, голова опущена – так он всегда начинал колдовство.

Змедрисс очертил ладонями круг. Сначала всё выглядело почти величественно: белые хлопья поднимались с земли, кружились в воздухе, смешиваясь с колдовскими искрами. Но красота быстро сменилась тяжёлым предчувствием. Голубое сияние портала стало тухнуть, переливаясь в мутно-серый оттенок, похожий на застойное болото. Изнутри шевельнулось нечто.

– Проклятье, – прошипел колдун, пытаясь захлопнуть разлом, но тот жил уже сам по себе.

Из тьмы вырвался шорох, похожий на змеиное шипение. Голоса, глухие и искажённые, будто их давили под каменными плитами. За ними потянулись тени – рваные, не имеющие формы. В изгибах угадывались человеческие очертания, с зияющими провалами вместо глаз и ртами, раскрытыми в беззвучном крике. Мёртвые души.

Земля чернела на глазах, деревья иссыхали мгновенно, трещины расползались по камню дорожек. Дыхание превращалось в лезвие. Слуги носились по коридорам, как загнанные птицы. Кто-то падал на колени, тянул руки к небесам, кто-то бился в истерике. И вдруг – тень задела девушку. Она вскрикнула и в одно мгновение иссохла: кожа натянулась на кости, глаза ввалились, тело осыпалось серым пеплом, прямо на глазах Грома.

Он сорвался с места, влетел в комнату детей.

Лионе сидела на постели, бледная, как статуя из мрамора. Золотистые волосы спадали на плечи, губы тряслись от слабого дыхания. Мирэль держал её за руку. В колыбели спала Орфэль, крошечный свёрток, дышащий так спокойно, что от этого становилось только страшнее.

– Что происходит?! – выдохнул Мирэль.

– Там… – эльф сглотнул, дрожащими губами выдавил: – Там что-то прорывается. Я не понимаю… Нужно уходить!

Но объяснить, что именно творится снаружи, уже было невозможно: стена за их спинами вздулась, и сквозь камень, словно сквозь воду, проскользнула душа.

Азарэль метнулся к колыбели, но не успел. Чёрный язык холода коснулся щёки ребёнка. Крошечное тело вздрогнуло. Крик, что вырвался из горла новорожденной, не был просто детским плачем – он пронзал как нож. Это был крик боли, чужой руки, вцепившейся в её жизнь.

Дверь распахнулась – Змедрисс ворвался в комнату. Его глаза горели, руки двигались быстрее, чем взгляд успевал уловить. Вспышка – и тень разорвалась на куски, осыпалась мрачными клочьями и растворилась в воздухе. Но вместе с этим потолок затрещал: крыша дома рухнула с грохотом.

Громкая вспышка света разметала обломки в стороны.

…Крик Орфэль ещё звенел в воздухе, когда ночная тишина накрыла столицу. Снег укрыл улицы ровным покрывалом, но под ним лежали руины. Окна домов пусты, улицы без света, даже собаки не выли. Живые сидели в подвалах и не решались выйти.

На центральной площади стоял высокий эльф с чёрными волосами, развевавшимися на ледяном ветру. На руках у него был маленький свёрток, укутанный в тяжёлую императорскую накидку. На детской щеке красовался свежий след – тонкий кривой рубец.

– Тише… – его голос звучал низко и твёрдо. – Ты жива.

Это был Ориан Эль’Арон, император Олинсиора, чародей пространства. Он разорвал портал, уничтожил мёртвые души, не дав им вернуться ни в какой мир. Но прежде они унесли с собой тысячи живых. Стоя среди обугленных улиц, он понимал: эта цена навсегда вписана в кровь его народа.

Сзади шаги. Гром вышел из мрака, бледный, но живой. Император передал ему ребёнка. Азарэль прижал девочку крепко к груди, словно боялся снова потерять.

– Что будет со Змедриссом? – спросил он глухо.

Ориан посмотрел на пепел, устилавший улицы.

– Смерть была бы милостью. Я предупреждал его, что сейчас нельзя призывать порталы… Он мне ещё пригодится. Пока его место в Кех’Юарте.

На следующий день Змедрисс отправился на север, в Кех’Юарт. Никто не провожал его. Народ отворачивался, прятал детей за спины, закрывал двери. Слухи обрастали новыми подробностями: кто-то говорил, что он сам вызвал смерть, другие – что отдал город в обмен на бессмертие. Его имя перестали произносить вслух. В Кех’Юарте на него смотрели с ненавистью – как на чумного. Там шептали, что было бы честнее закопать его под снегами, чем терпеть рядом. Но Император повелел иначе. И народ винил колдуна во всех бедах, что случались с землёй: в падеже скота, в мятежах, в болезнях детей.

А через три месяца исчез сам Император Ориан. Ни следа, ни тела, ни письма. Сначала шёпот надежды держался, но скоро он сменился страхом. Исчез не только правитель – исчез чародей, способный противостоять смерти. И с той поры в Олинсиоре его имя произносили лишь в молитвах – одни молили о возвращении, другие о том, чтобы могущественный властитель не вернулся никогда.

А в доме Громов…

Орфэль выжила. Но с той ночи девочка будто стала хрупкой как хрусталь. Каждое утро, день и ночь её проверяли: дышит ли. Каждый кашель казался предвестием конца. Лекари и целители качали головами – ребёнок коснулся самой смерти, и та не спешила отпускать её.

Она не унаследовала силы рода. Там, где все ждали первых искр магии, было только молчание. Одни шептали, что смерть выжгла её изнутри. Другие – что девочка просто долго не протянет.

Глава 1. Начало гроз.

В мастерской, среди огня и искр,Изобретатель творит, не зная риска.Дом, где рождается гром.

Первый осенний месяц, 1525 г. П.Х.

Есть семьи, что веками копят золото. Другие – долги, земли, титулы и длинный список врагов. А есть Громы: те строили город. Кирпич за кирпичом, винт за винтом – и вот уже в подворотнях скалятся их медные головы, облаивающие любого любопытного мальчишку. На площадях по ночам щёлкают деревянные стражи, вскидывая копья в темноту, а улицы горят ровным огнём алхимических ламп, не знающих масла.

Азарэль Гром, старший из рода, был редким эльфом, про которого столица никак не могла решить: ставить памятник или костёр. Одни называли его гением, другие – сумасбродом. Первые клялись, что без его механизмов мосты давно бы рухнули, а колодцы пересохли. Вторые были уверены: чудак ещё когда-нибудь подорвёт полгорода вместе с жителями. И, справедливости ради, оба лагеря имели свои основания.

Внучка его, Орфэль, унаследовала не только фамилию, но и упрямую привычку возиться с железом и сталью до глубокой ночи. Её тонкие пальцы были так же привычны к циркулю и шестерёнке, как у хороших девушек – к игле и пяльцам. Но изобретать ей доверяли в основном ерунду: часы для богача, замок для лавки, компас для купца. Ни одного серьёзного заказа – не потому, что делала плохо, а потому, что столица, где каждый второй мастер клялся «древними традициями», не считала женщину мастером. Имя Орфэль всегда приплетали к деду: «Дело, конечно, не без господина Грома».

В тот день столица Оль’Радэль тонула в ливне. Вода барабанила по крышам и ставням так, что казалось – ещё чуть-чуть, и всё рухнет.

«БА-БАХ!»

Правое крыло особняка дрогнуло, окна затрещали, а на пол посыпались мелкие осколки стекла. Из-за двери потянуло дымом и гарью, в коридоре что-то жалобно звякнуло и прокатилось.

– Милосердные боги! – вскрикнула молодая служанка и выронила корзину. Простыни расстелились белыми пятнами по полу, но она даже не взглянула вниз. Глаза бегали, как у крысы, загнанной в угол.

– Тише, – буркнула старшая, не отрываясь от уборки. – Работает госпожа. Не шуми.

Лаборатория дымилась, словно маленькое поле боя. На столе тлели записи, чернила стекали в копоть. Колба с трещиной хрипло выпускала последние пары. На полу – распластанное нечто, что минуту назад, возможно, гордо звалось изобретением.

Орфэль стояла среди этого хаоса – высокая, тонкая, с усталым, но упрямым взглядом мастера, которому до совершенства не хватило всего одного шага. Шрам на щеке, будто грубый след от молнии, пересекал кожу. При ярком свете он казался глубже, чем был. С такой отметиной эльфийка вряд ли попала бы в список столичных красавиц. Белоснежная, почти мертвенно-бледная кожа придавала ей вид статуи, в которую кто-то нечаянно вдохнул жизнь.

Она подняла с пола закопчённый свиток, едва не чихнув от дыма. В этот момент дверь распахнулась с таким размахом, будто сам титан спешил войти.

– Орфэль! – влетел невысокий серовласый эльф. Плечо перетянуто ремнём от дорожной сумки, на лице – паника и бессилие. – Я потерял компас!

Она моргнула, не сразу отреагировав, а потом усмехнулась – коротко, почти ласково.

– Всего лишь компас? Так ворвался, что я уж подумала – крыша улетела.

– Для тебя — всего лишь. А для меня – талисман, – вспыхнул Азарэль. – Без него я не тронусь в дорогу.

Он выглядел, как всегда: молодой лицом, старый душой. Морщины времени пока его не брали, зато суеверия прибавлялись с каждым годом.

– Хм, талисманы – вещь серьёзная, – заметила она. – Стоит им исчезнуть – и хозяин уже клянётся, что не найдёт и собственной комнаты. Может, дело всё же в карте у тебя в голове?

– Ты смеёшься, а я всерьёз! – нахмурился он, хотя глаза блеснули забавой. – Ты пойдёшь завтра меня провожать?

– А зачем? Ты же всего на неделю уезжаешь. Снова… – Фэль присела на край стола. – У меня свои грандиозные планы.

– Какие такие?

– Долго спать. Потом пройтись по лесу. И снова спать.

– Ве-ли-ко-ле-пно! Мир подождёт, пока ты досмотришь свои подвиги во сне, – пробурчал он, демонстративно скрестив руки. – Тогда хоть помоги с компасом. Кажется, я обронил его на востоке, там, где мы гуляли. Или, может, южнее… не уверен.

– Восток, значит… – протянула Орфэль. – Хорошее место, если тебя не смущают болотные миражи и наглые сороки. Но если его подберёт кто-то шустрее – спорить я не стану.

За стеной что-то с грохотом рухнуло, и визг служанки пронзил воздух так отчаянно, будто на неё упал не поднос, а сам конец света. Орфэль лишь выдохнула, как будто привыкла. Азарэль улыбнулся – в этом хаосе было что-то по-домашнему тёплое. Казалось, если когда-нибудь особняк вдруг станет тихим, именно тогда всем станет по-настоящему страшно.

– Спасибо, – сказал он мягко. – Пойду собирать сумку. Завтра тебя будить не буду. Обещаю!

Он задержался у двери. Улыбка дрогнула, словно ему самому не верилось, что уезжает всего на неделю.

– Спокойной ночи, Люци-Фэль.

Девушка чуть прищурилась:

– Подожди… В Ксар’Таэль ты ведь навестишь Милсварн?

Господин Гром рассмеялся. Легко, искренне, будто этот вопрос звучал в их доме каждую неделю.

– Конечно. Но ты же понимаешь: после свадьбы тебе придётся перебраться туда же? А это через месяц.

Она не ответила сразу – пальцем рисовала в копоти медленные круги.

– Два дня пути – не такая уж преграда, если соскучусь. В удобной каюте они пролетят незаметно.

Он подошёл, обнял. Руки сомкнулись мягко, привычно. В его объятиях всегда было ощущение, что мир не рухнет. Пока он рядом – точно нет.

– Добрых снов, Люци-Фэль, – шепнул он.

Она кивнула и осталась стоять, пока его шаги не растворились в гулком коридоре.

Дождь не унимался. За мутным стеклом мир плыл в серой пелене, и лишь редкие вспышки света вырывали из темноты мокрые силуэты деревьев. В этом шуме Фэль почудилось нечто большее – будто среди капель пробивались шаги. Неторопливые и не зловещие, просто шаги – чьи-то, уходящие всё дальше, в ту самую неизвестность, куда так часто зовут дороги и глупое сердце.

Когда компас указывает на тень.

Орфэль проснулась не от солнца и даже не от приятного сна. Её выдернул из дремоты стук. Настойчивый, сухой, ритмичный – тук-тук-тук, будто кто-то пытался пробить стекло одним упрямством.

На подоконнике сидел ворон. Чёрный, лоснящийся, нахальный – с тем самым видом, каким одаряют только те, кто уверен, что дом принадлежит им. Клюв долбил по стеклу с методичностью кузнеца, глаза-бусины следили за каждым её движением. Он выглядел недовольным. Нет, оскорблённым – будто она оставила его ждать слишком долго.

Орфэль некоторое время просто лежала, глядя на него поверх подушки. Тепло и уют кровати были такими, что вставать казалось преступлением. Шёлковые простыни, мягкая перина, подушки, обнимающие плечи, словно заботливая нянька, – всё это держало её в плену куда надёжнее замка и ключа. Тело отказывалось верить, что в мире существуют дела или обязанности.

Всё тело сопротивлялось пробуждению. Пять минут. Ещё одну, – мысленно попросила она, но ворон не верил в такие сделки.

Клюв застучал громче. Резко. С вызовом. Он хотел выбраться наружу.

Орфэль вздохнула – долго, обречённо, как та, у кого утро уже проиграно.

Скинув одеяло, она села, медленно откинув волосы с лица. Кожа отливала серебром на холоде, глаза ещё не проснулись, но взгляд уже умел быть недовольным.

Девушка потянулась к мягкому бархатному платью густого синего цвета. Оно струилось по рукам, приятно холодило кожу, и даже это мелкое удовольствие заставило её помедлить, разглядывая узор на серебряном поясе.

Карк, заметив движение, каркнул особенно обидно, с презрением.

Орфэль распахнула окно. Порыв холодного воздуха ворвался в комнату, шевельнул занавески и аромат старых книг. Она вытянула руку – пальцы сомкнулись на вороньем крыле, точнее, попытались. Птица вывернулась, шумно хлопнула крыльями и с возмущением сорвалась вниз. На свободу.

Когда она спустилась вниз, поздний завтрак уже ждал. Но стоило ей увидеть слегка подгоревший хлеб и слишком светлый отвар, как лицо её исказила недовольная гримаса. Такое есть? Немыслимо. Она отодвинула тарелку, даже не притронувшись. Никто особо не старался, и это было понятно: господина Грома в доме не было, угождать тоже некому.

Лес встретил её тишиной, такой густой, что казалось – воздух можно раздвинуть рукой. Влажная трава липла к сапогам, вбивая запах земли прямо под кожу. Осеннее золото листвы мерцало в просветах между ветвями, лениво качалось на лёгком ветру. Где-то в глубине чащи шуршала вода – невидимая речка, тонкая как нить. Всё дышало покоем.

Но идиллия всегда ненадёжна.

Покой ломал ворон.

Он каркал настойчиво, зло, на разных нотах, будто нарочно хотел заглушить осень, спугнуть её. Его голос разрывал воздух – резкий, хриплый, как скрип ржавой петли.

– Карк, ищи, – велела она.

Птица на плече шевельнулась. Покосилась боковым, чёрным, как ночь, глазом. Взъерошила перья и изобразила высшую степень безразличия. Даже клюв не открыл.

Орфэль чуть приподняла бровь.

– Я не стану повторять.

Молчание. Ворон расправил плечи, как ленивый принц, которому подали не то вино.

– Без сушёных яблок останешься, – сказала она, уже без тени терпения.

Карк коротко, зло каркнул, и тут же – мощный взмах крыльев, удар ветра в лицо, шелест листвы. Он взмыл в небо, оставив после себя несколько черных перьев, медленно опускающихся на землю.

Фэль проводила взглядом темную точку, пока та не скрылась за верхушками деревьев. Потом двинулась дальше.

Тропа петляла между стволами, как змея, блестя от недавнего дождя. Под ногами хлюпала грязь, местами поблескивала вода в лужах. Лес пах грибами и старой древесиной. Она любила этот запах. Он был живым – честным, без показного блеска городских духов и дымов.

Через несколько мгновений над кронами раздался истеричный крик – такой, каким обычно возмущаются, когда жизнь особенно несправедлива. Звук был настолько жалобным, что казалось: пернатого сейчас режут.

Орфэль ускорила шаг и вышла на поляну.

Там стоял он.

Высокий. В плаще, почти слившемся с тенями. Ткань была тёмно-серой, промокшей по краям, на капюшоне блестели капли влаги. В одной руке он держал знакомый до боли компас – старый, поцарапанный, с трещиной на стекле, в другой – ворона. Причём держал вниз головой, за лапы, словно дохлую рыбу с рынка. Карк при этом устраивал спектакль: орал, хлопал крыльями, вертелся всем корпусом, будто собирался доказать, что смерть – ничто по сравнению с унижением.

– Будьте добры… отпустите мою птицу, – сказала она спокойно, но голос дрогнул, выдавая напряжение.

Мужчина медленно поднял голову. Взгляд скользнул по ней – от сапог, заляпанных грязью, до строгого лица. Задержался.

– Ваш пернатый спутник решил, что компас важнее жизни, – произнёс он спокойно. Голос низкий, тягучий, как бархат, натянутый на клинок. Пальцы его разжались. Карк вырвался, хлопнул крыльями и рухнул в ближайшие кусты, прокаркав что-то отчаянное, почти ругательное.

Орфэль невольно улыбнулась краешком губ.

– Он заслужил. Пытается быть героем.

– Он пытался выцарапать мне глаз, – сказал незнакомец. – Но я не в обиде.

– Этот компас… – заметила госпожа Гром. – Я отправила его искать.

Он шагнул ближе. Листья шевельнулись от движения, и она ощутила лёгкий запах – что-то морозное, с примесью дыма.

Он протянул компас.

– Ваш, Люциния.

Орфэль взяла его. Холод металла, будто перенял температуру его пальцев, и остался на коже.

– Откуда вы знаете моё имя? – насторожилась она.

Он сбросил капюшон. Перед ней стоял… человек или эльф, и назвать его некрасивым было бы ложью. Длинные чёрные волосы падали ниже плеч, в них цеплялся свет осени, будто воронье крыло блеснуло золотом. Один глаз скрывала кожаная повязка, зато другой выделялся ещё сильнее: серебристо-серый, холодный и оттого ярче на фоне мрачной черноты его облика. Веки мягко подведены тушью – привычный штрих, который в некоторых краях считают защитой от дурного глаза. А под ним – тушью же нарисован маленький змей. Линии простые, неровные, будто выведенные наспех и без зеркала, но в этом и было всё очарование рисунка: то ли прихоть, то ли талисман.

– Имя приходит к тому, кто умеет слушать, – ответил он.

Его голос был ровным, но в нём звенело что-то, от чего мурашки пробежали по спине.

– Вы говорите загадками, – сказала она, заставляя себя не отводить взгляд.

– Но вы поняли меня, – улыбка мелькнула и исчезла, как лезвие в ножнах.

– Не вполне, – отрезала она.

– Опасно бродить одной в лесу. Без оружия.

– Это императорский лес. Здесь никто не страшнее белки.

– Белки, – он хмыкнул. – Зубастые создания.

Она спрятала компас в карман и шагнула назад.

– Благодарю за находку. И за то, что не свернули шею моей птице.

Он кивнул, чуть приподняв уголок губ.

– Я иду в столицу, – сказал он. – Проведу вас.

Она медленно кивнула.

– Как пожелаете.

Лес был тих – слишком тих, будто прислушивался к чужакам. Только Карк не умел хранить тишину. Ворон срывался с ветки на ветку, хлопал тяжёлыми крыльями и каркал с такой явной обидой, будто ему лично не нравилось присутствие незнакомца. Его острый взгляд цеплял мужчину, а движения выдавали нетерпение – ещё миг, и он, пожалуй, клюнул бы тому в затылок.

– Кто Вы? – спросила девушка, внимательно изучая его воинственную фигуру.

Он улыбнулся – медленно, будто эта улыбка лениво распускалась изнутри, и каждое её движение он смаковал.

– Просто охочусь на нечисть.

– Здесь есть нечисть? – осторожно уточнила она.

– Уже нет, – усмехнулся он. – Или можно по пальцам пересчитать.

Когда они вышли к дороге, ведущей к столице, он словно изменился. Его походка стала иной – лёгкой, уверенной, почти царственной. Казалось, шаги сами вспоминали мостовые, по которым он когда-то уже ходил. На фоне суетного города его тёмный силуэт выглядел чужим, но властным.

Его одежда не кричала о богатстве: плотная накидка, ремни, длинный меч на поясе. На ремне – кожаный блокнот, стянутый тонкими ремешками, с вдавленными от пальцев следами. Несколько бусин, тряпочек и железных колец болтались сбоку, звеня при каждом движении. Непонятно – амулеты или просто хлам. На шее поблёскивала тёмная нить, на ней – чёрное перо, тонкое, с металлическим отливом. Возможно, вороний пух. Возможно, причина раздражения Карка.

Столица встретила их как кипящий котёл.

Площадь гудела. Торговцы спорили, перекрикивая друг друга, подмастерья таскали ящики, дети носились с яблоками, лошади били копытами по камню, из лавок тянуло дымом жаровен, горячим маслом и жареным мясом. Воздух был густ от запахов и голосов, а над всем этим стояла едва ощутимая дрожь – тревога, сквозившая в каждом взгляде.