Инвенция. Чёрная заря

Толпа перед фонтаном колыхалась, будто живое море. Жители поднимали головы, переговаривались, тянулись ближе к деревянному помосту, где стояли глашатаи. Их голоса разносились над площадью, громкие, напыщенные, как удары барабанов.

– Скандал в Совете! – кричал один. – Азарэль Гром пробудил стальных титанов!

Толпа вспыхнула: шёпот, крики, перекрёстные взгляды. Одни засмеялись, другие осенили себя знаком защиты. Женщина схватила ребёнка за руку и потянула прочь. Мужчина рядом буркнул что-то про безумие и войну.

– Где-то в шахтах под чертой города спрятаны его изобретения! Стальные тела с живыми сердцами! – вторил второй.

Гул усиливался, расходился волнами, пока не заполнил площадь. Паника ещё не вспыхнула, но уже разлилась по толпе, как масло по воде.

Орфэль застыла вслушиваясь.

– Что?.. – прошептала она.

Она почувствовала, как холод поднимается по спине. О каких титанах вообще идёт речь? Азарэль не спал неделями, работал в Ксар'Таэльской мастерской, спорил с чертежами, но чтобы будить титанов? Это было безумием и выдумкой.

Гром сделала несколько шагов, стараясь не зацепиться взглядом за отдельные лица. Знала: доказывать бесполезно. Толпа ищет виновных, не истину. А спорить с ней – всё равно что убеждать упыря не пить кровь. Она опустила взгляд и зашагала быстрее, чувствуя, как где-то позади гул толпы переходит в рев.

– Они всё выдумали, – сказала она шёпотом, будто оправдываясь перед самой собой.

Но сборище гудело всё громче. Кто-то закричал:

– Громы снова погубят столицу!

Из-за поворота показались солдаты. Один шаг, второй – и строй сомкнулся, занимая улицу. Копья холодно блестели, плащи плотно лежали, лица под шлемами были пусты. Толпа отхлынула, открывая путь.

– Орфэль Люциния Гром! – голос раздался над толпой, властный, глухой. – Немедленно пройдёмте с нами.

Она подняла голову. Голос дрогнул, но не сломался.

– На каком основании?

– Приказ, – отрезал один из них. – Без вопросов.

Она сжала губы, заставляя себя не ответить лишнего. Зрители смотрели жадно. Любое слово – искра в бочку с порохом. И тогда…

И тут охотник шагнул вперёд. Его силуэт заслонил ей обзор.

Он будто изменился. В улыбке – лукавство, в глазах – искра, в осанке – вызов. Он слегка поправил повязку на глазу и произнёс с подчеркнутой вежливостью:

– Господа… это у вас принято разговаривать с дамой в таком тоне?

– Убирайся, чужак! – рявкнул главный. – Не вмешивайся.

– Охотник, не надо… – шепнула Орфэль, делая шаг вперёд. – Если хотите меня задержать, предъявите приказ.

Солдаты переглянулись. Один уже открыл рот, но незнакомец не дал им шанса:

– И всё же… это ведь ваша жизнь, госпожа Гром.

И вдруг его голос разнёсся по площади:

– Чужак, говорите? Я? Змедрисс Аспидус? Эта земля знает меня лучше, чем вы свои легенды и сплетни!

Слова его, произнесённые громко и отчётливо, будто раскат грома, ударили по площади. Сначала повисло молчание. Кто-то пустил волну шёпота. А потом всё сорвалось: кто-то вскрикнул, женщина выронила корзину с яблоками, и фрукты покатились под ноги. Собаки взвыли, куры захлопали крыльями, дети заплакали. Горожане бросились в стороны, толкая друг друга, сбивая телеги, переворачивая лавки. Паника смела порядок улицы, и вся площадь в один миг превратилась в бурлящий водоворот какофонии.

Солдаты растерялись. Командир обернулся, что-то выкрикнул – но слова утонули в гуле.

И тогда Змедрисс резко схватил Орфэль за руку.

– Не стой, – бросил он тихо, почти весело.

Он потянул её в сторону. Толпа закружила их, затянула внутрь как водоворот. Воздух был густым от криков, пыли и страха. Она споткнулась, но он удержал – сильная рука, твёрдая хватка. Протискивались между телами, проскальзывали под навесами, мимо телег, под вопли, под звон – бежали, пока сердце стучало в висках, а дыхание вырывалось горячими вспышками.

Город вокруг расплывался. Каменные дома мелькали пятнами.

Они прорвались к переулку – узкому, вонючему, с лужами, в которых плавала мертвая крыса. Змедрисс толкнул её вперёд, прикрывая спину. Несколько секунд они стояли, тяжело дыша, пока за спиной гул площади постепенно стихал.

Что-то внутри неё щелкнуло, как ломкая кость. Сердце бешено колотилось, пальцы сами сжались в кулаки, пальцы свело от злости.

– Змедрисс Аспидус… – пробормотала она, губы скривились от неприязни, чёрные глаза заискрились холодом. – Ты… ты тот самый… Как ты смеешь стоять передо мной?!

Он повернулся к ней, и мягкая, почти тёплая улыбка легла на его лицо. Серый глаз блестел вниманием, доброжелательностью, которой она не могла вынести.

– Рад знакомству, – сказал он тихо, словно шептал что-то нежное, – но, похоже, ты уже меня ненавидишь.

– Ненавижу! – вырвалось у неё, каждое слово было как удар кулаком. – И не сомневайся, что желаю тебе исчезнуть из этого мира!

Он шагнул к ней ближе.

– Я понимаю… – тихо. – Но мы не можем оставаться здесь.

Прежде чем она успела что-то возразить, он снова внезапно схватил её за руку. Орфэль не успела сопротивляться, как они снова бросились в узкий выход, исчезая в тенях переулка, оставляя за спиной гул.

Когда они остановились в ещё более глухой тени, она резко дернула руку, толкнула его плечо:

– Отпусти меня!

Фэль развернулась и рванула в противоположную сторону, мостовая казалась ей лабиринтом, по которому бежала только она, а злость разгоняла кровь и заставляла каждую мышцу работать с бешеной точностью.

Смех Карка, раздавшийся где-то сверху, добавил к сцене последний штрих хаоса.

Дорогой дом.

«Колдун со змеиным именем… куда он ступит – там беда… Беда? Нет, не беда. Разрушение. Смерть». Мысль впилась в голову, словно заноза. Имя, как клеймо, горело в висках, и грудь отзывалась злым скрежетом.

Над головой глухо хлопнули крылья.

Ворон сорвался с неба и камнем рухнул вниз. Когти вцепились в её косу, дёрнули – резко, больно – так, что она едва не упала. Птица не отпускала, будто спешила, тянула вперёд.

– Да что с тобой, глупый птиц, – выдохнула она, смахнув пот со лба, и побежала туда, куда указывал чёрный вихрь крыльев.

Сначала ударил запах. Смола, гарь, палёное дерево. Он въелся в горло, в волосы, в кожу. За несколько мгновений дым превратился в тяжёлую, вязкую завесу – мир перед глазами стал серым и колеблющимся.

На холме, среди перекошенных деревьев, пылал огромный особняк. Каменные стены трещали, как старые кости. Окна уже взорвались изнутри, выплёвывая огонь наружу. Ставни осыпались углём. Пламя рвалось наружу, лизало воздух, будто жаждало ещё. Сад перед домом был похож на карту сожжённого мира – розы почернели, лепестки осыпались, трава скукожилась в пепел.

У ворот толпились слуги. Кто-то молился, кто-то плакал, а большинство – просто смотрели, не в силах отвести глаз от горящего дома. Жар бил в лица, дым рвал глаза, но никто не двигался.

Орфэль врезалась в них, расталкивая плечами.

– Вёдра! Воду! – закричала она, осипшим голосом. – Почему вы стоите?!

Из толпы выступила старая горничная. Пепел лёг на её седые волосы, глаза опухли от дыма.

– Госпожа… нельзя, – выдохнула она, пошатываясь. – Солдаты велели отойти. Запрещено тушить. Сказали ждать вас.

Орфэль схватила её за руку.

– Чего ждать?!

Старуха отвела взгляд, словно боялась встретиться глазами.

– Они пришли за вами, госпожа. Приказано было дождаться.

Сердце у неё сорвалось с ритма. Лёгкие будто наполнились кипящей смолой. Но тело уже двигалось само. Она прикрыла рот рукавом и шагнула внутрь горящего дома.

Жар встретил ударом в лицо. Пламя ревело, как зверь в клетке. Каждый шаг отзывался треском – полы ломались, стены осыпались. Она мчалась почти вслепую, задыхаясь, спотыкаясь, обжигая руку о горячие перила.

И вдруг замерла.

В дыму, среди огня и копоти, висел портрет. Рама трещала, краска пузырями вздувалась под жаром, стекло покрывалось трещинами. На полотне – она, маленькая, упрямая, с косой, нахмуренная, сидела на старом сундуке. Рядом – Азарэль, с той самой улыбкой, от которой в детстве хотелось либо спорить, либо бросаться в объятия.

– Нет… Нет! – Хрипнула она, и голос сорвался в кашель. Её детство горело вместе с домом. Что скажет Азарэль, когда вернётся? Как посмотрит?

Она сорвалась с места, ворвалась в свою комнату. Сундук был уже распахнут. Внутри – сумка, собранная на чёрный день. Она выхватила её, привязала к поясу так, что ремень впился в кожу, и сунула внутрь компас. «Только бы спасти хоть это».

Она повернула к лаборатории, но не успела осознать. Взрыв оттуда обрушил дверь вместе с полом. Воздух ударил ей в грудь, отбросил к стене. Всё вспыхнуло белым. Звук сорвался, будто мир замолчал. Уши заложило, горло вспыхнуло болью. Она вдохнула и закашлялась, кровь смешалась с гарью. Крик вырвался сам – звериный, пронзительный, до боли живой.

Горящие балки сыпались сверху. Полоска пламени лизнула волосы, запахло палёным. Кожа на шее обожглась. Орфэль, задыхаясь, поднялась на колени и попыталась отползти, спотыкаясь, но юбку придавило балкой. Ткань тлела, искры впивались в ноги.

– Нет! Нет! Пусти! – крик сорвался на хрип. Она дёргала подол, ногти ломались, зубы скрипели. Балка не двигалась. Тогда она рванула сильнее, ткань треснула, и она осталась в штанах, выбросившись вперёд, как зверь, спасшийся из капкана.

«Азарэль… когда ты вернёшься… прости… прости…»

Голоса за окном прорвались сквозь рёв пламени:

– Госпожа! Госпожа там!

– Лекаря! Быстрее!

Она вывалилась за порог, рухнула на землю. Мир качнулся, залился кровавым светом. Пламя отражалось в лужах, трепетало на коже.

Чьи-то руки подхватили её под мышки, тащили прочь. Сквозь шум и кашель она почувствовала – холодную воду на губах. Сделала глоток, и лёгкие разорвал кашель. Вкус железа, дыма, боли.

– Дышит… – донеслось рядом.

Голоса были чужие. Не её слуги. Слишком резкие, грубые.

– Вот она, – сказал кто-то. – Жива.

– Взять её.

Сквозь дым и слёзы Орфэль распахнула глаза. Над ней вырастали тёмные силуэты в латах. Императорские солдаты. Один склонился ближе, и стальная рука потянулась к её горлу, будто проверяя дыхание, но пальцы уже сжимались как кандалы.

Воздух вырвался из груди – крик, сиплый, отчаянный, полный ужаса. Она дёрнулась, пытаясь вырваться, но тело не подчинялось, будто стало чужим. Жар, гарь, тени – всё сплелось в одну вязкую темноту, что затянула её в себя.

Глава 2. Конец ночи.

Кровь и плеть.

Дознаватель стоял у тяжёлой железной двери и бил пальцами по ободранной рукояти кинжала так ровно и нетерпеливо, будто пытался отбить ритм собственной злости. Рядом, слегка скованный холодом и напряжением, стоял его молодой подчинённый. Фонарь отбрасывал рваные тени на мелом начерченную карту: круги, перечёркнутые линии, метки, которые важны были только для головы одного – и ничего не значили для правды. Догадки. Не факты.

– Где они? – спросил он коротко. Ответа не ждал – знал давно, что там, где он задаёт вопросы, ответов обычно нет.

Подчинённый пожал плечом, дрожа от сквозняка, и сухо произнёс:

– Сообщают, что под землёй, там, где старые шахты. Точной привязки нет. Ни одного достоверного доклада.

Дознаватель вильнул пальцем в сторону карты – мел осыпался, образуя новый завиток.

– Значит, рыть можно везде. И в никуда. – Ухмыльнулся, но улыбка не дошла до глаз. – А у них есть время искать «везде»?

– Нет, – ответ прозвучал сухо. – Если поднимутся вдруг – не успеем.

Рука дознавателя отправила подчинённого в сторону одним резким движением, словно отмахнувшись от назойливой мухи. Короткими, глухими шагами он подошёл к Орфэль. Эти шаги били по полу, как молоты по наковальне – коротко и уверенно. Он схватил её за подбородок. Пальцы пахли грязью и картошкой. Шея её выгнулась так резко, что она вспомнила птиц – лёгкую хрупкость, вывернутую насильно. Кандалы звякнули. Он почти прижал лоб к её лбу. Голос был тихим как приговор:

– Где они? – произнёс он медленно, выдавливая каждое слово. – Где они находятся, черт тебя возьми? Назови шахту, ствол, проход – хоть одну метку.

Она чувствовала ледяную влагу на себе, холод металла, жжение ожогов на коже – всё это слилось в одно: боль, ужас и бессилие.

– Я не знаю! – выдох, который всё же остался голосом. – Я не знаю, о чём вы говорите!

Он отшвырнул её. Ледяное ведро опрокинулось в третий раз. Вода пронзила тело, превратившись в сотни ржавых игл, которые впивались до самой сущности. Дыхание сорвалось, зубы стукнулись так, что изо рта потекла кровь. Она захрипела, кашляя и давясь, но никто не ждал, пока она отдышится.

Дознаватель снова шагнул ближе. От него тянуло потом и прогорклым вином, вперемешку с кислым запахом гниющих зубов. Лицо у него было словно вылеплено из дрянной глины: жирные щёки блестели от пота, нос в красных прожилках, губы вечно искривлены. В уголке рта застрял кусочек засохшего хлеба, а челюсть дергалась, будто он всё ещё жевал.

– Где эти твари? Говори! – Прошипел он, нагибаясь так близко, что капли его слюны упали ей на щёку.

– Вы крысы! – вырвалось у неё, и голос сломался прямо на слове. – Как вы смеете… сжечь мой дом, пытать меня?! Вы понимаете, что будет, когда Азарэль вернётся?! Вы поверили первому слуху!

Пощёчина хлестнула по лицу так сильно, что в ушах зазвенело. Губа сразу залилась кровью, в глазах помутнело. Она всхлипнула – тихо, жалобно – и слёзы сами стекли по щекам. Сопротивление ушло: не хватило силы, не хватило воздуха. Она заскулила, словно побитый щенок.

Человек скривился, показав зубы с чёрными щелями между ними.

– Если будешь молчать, я брошу тебя к тем мужикам, что за решёткой. Там такие жадные рты и руки… Они тебя на клочья порвут, а я буду слушать, как ты орёшь. А может, присоединюсь – для разнообразия.

Орфэль дёрнулась. Из груди вырвался сиплый всхлип:

– Н… Я не понимаю, что ты хочешь от меня услышать! О каких стальных тварях речь? О деревянных куклах, что площадь охраняют? Они даже лягушки не обидят! Дети с ними в догонялки играют!..

В этот момент в камеру ворвался его подчинённый:

– Вести о корабле, на котором был Азарэль Гром.

Мужчина не повернул головы. Он просто шмыгнул носом и вытер губы грязным рукавом, как обычно вытирают крошки после трапезы перед тем, как сказать последнюю фразу.

– Говори.

– «Северную Зарю» настигли пираты. От корабля осталась половина борта и кусок кормы. Всё остальное – щепки и пепел. Из экипажа выжили лишь те, кто успел добраться до шлюпок. Азарэля Грома среди них нет. По всем признакам – погиб.

Слова будто задели что-то внутри неё – не сердце, а ту тугую пружину, что держала её в живых. Лицо побледнело, дыхание сбилось, и всё – ни крика, ни слёз. Только взгляд, выжженный до бела. На миг показалось, что она не слышит больше ничего, кроме этих четырёх слов: «по всем признакам – погиб».

Тиран довольно прищурился. Морщины на жирной роже пошли складками, из носа потекла тягучая струйка. Он слизнул её языком, не смущаясь.

– Если он жив, девка, он сам прибежит на твой крик. Так что завтра покричишь погромче.

Его голос стал тише, но каждая нота – угроза:

– Я дам тебе ночь. Ночь, чтобы подумать. Если утром ты не заговоришь… твоя казнь будет долгой. Я уж этого добьюсь. В темницу её!

Подчинённые схватили её за руки и плечи. Она не сопротивлялась – ноги не держали, силы кончились. Тащили почти волоком.

Коридор к темнице тянулся бесконечно. Стены сжимались, камень будто впитывал её жалобные стоны. Когда двери скрипнули, ударил смрад: густой, тошнотворный, от которого мутилось в голове. Гниль, моча, прелая солома и что-то солоновато-железное – кровь или ржавая вода. Крысы шмыгали из щелей, жирные и наглые. С потолка капала мутная жижа, оставляя бурые следы.

Её бросили внутрь. Колени ударились о камень, разбиваясь в кровь. В углу кто-то зашевелился, слышался тяжёлый, сальный кашель и низкое, хриплое бормотание. Орфэль закрыла лицо руками. Запах давил так, что хотелось блевать, но даже сил на рвоту у неё не было. Она дрожала и понимала: ночь будет хуже пытки.

Снова ты.

Кости опять не хотели с ней дружить.

– Ха! – радостно рявкнул колодник, выдохнув запах давно усопшего чеснока. – Пятёрочка и шестёрка! Ты, госпожа, не просто неудачница – ты ходячее бедствие.

Он сиял так, будто выиграл корону, а не ещё один жалкий глоток иллюзии перед казнью. Бородатый, тощий, с глазами, похожими на завалявшиеся под норой сливы, он сидел на полу и шевелил пальцами, будто колдовал на кости.

Орфэль молча подобрала кубики. Серые волосы – теперь почти чёрные от грязи – упали на глаза. Она бросила.

Звяк. Один. Один.

– Сдаюсь, – буркнула она. – Природа против.

– Не сдавайся, госпожа, – ухмыльнулся дед. – У природы, как у стражи, память короткая. Может, простит тебя на третий раз.

Орфэль задержала на нём взгляд.

– Слушай… у тебя есть что-нибудь острое, длинное, тонкое?

– Тонкое? Длинное? – дед ухмыльнулся искоса. – У меня есть одно… но оно давно не режет, только болтается.

– Фу. – Она отмахнулась, будто от вонючей мухи. – Лучше бы язык прикусил.

– Ну, спросила – ответил, – проворчал колодник.

– У тебя есть ремень? – быстро спросила Орфэль.

– А? Ага. Ремень оставили.

– Дай пряжку. Я попробую замок взломать.

Колодник встрепенулся и протянул старый, едва живой ремень. Орфэль отломала перекладину и язычок от пряжки, наклонилась к замку. Пальцы двигались уверенно: слишком хорошо она знала, как устроены такие механизмы. Но впервые ей предстояло не строить, а ломать. Каждое движение отзывалось в груди тяжёлым стуком сердца, будто металл сопротивлялся не меньше, чем её собственная совесть.

На другом конце коридора скрипнула дверь. Тихо, как умирающий комар. Шаг – сначала едва слышный, словно кто-то касался пола мягкой шёлковой перчаткой. Потом ещё – ровнее, спокойнее. Шаги не торопились, но в этом спокойствии была уверенность: будто они знают, куда идут и зачем. Камень подхватывал звук и возвращал обратно каплями – шаг, пауза, шаг.

Колодник побледнел. Даже усы поджались. Орфэль отпрянула от замка, как от огня. Факел качнулся от сквозняка, и в проёме решётки показался мужчина.

Высокий. Чёрный плащ. В руке – кожаная сумка, до боли знакомая.

– Играете? – спросил он с ленцой, глядя на кости, будто заглянул не в камеру смерти, а в деревенскую таверну.

У Орфэль в животе всё сжалось. Она вцепилась в прутья, зубы стиснулись так, будто могли перекусить железо.

– Ты… крыса… проклятый колдун! Положи на место! А лучше мне отдай!

– Выглядишь ужасно, – сказал он с лёгкой грустью.

– Зато ты красавец среди крыс и… крыс! – огрызнулась она.

– Я прекрасен, спору нет.

Лицо его было белым как саван. Раньше оно казалось другим. Но то было всего лишь утром, а сейчас – будто в другой жизни.

– Стража! – Гром закричала так, что эхо подпрыгнуло под сводами. – Здесь он! Колдун! Зм… хк…!

– Тише, тише, – протянул чернокнижник с той самой вкрадчивостью, от которой у любого нормального существа волосы вставали дыбом. – Я пришёл дарить тебе свободу.

– Свободу? – Орфэль выплюнула слова вместе с сыростью камеры. – И как ты сюда пролез, чудовище?

– Тем же путём, каким мы уйдём. Ну… почти. – Губы его дрогнули в самодовольной улыбке. – Не бойся, я с тобой.

Орфэль метнула в него взгляд, полный чёрного яда, и прошипела:

– Вот это и страшно.

– Колдун?! – неожиданно ожил сосед, словно его за язык дёрнули. – Да я лучше на гильотину лягу, чем к колдуну в услужение!

– Ну-ну, успокойся, друг мой, – мужчина наконец удостоил его взглядом: холодным и глубоким, как вода в колодце. – Я ведь не по твою душонку пришёл.

Дед, впрочем, рассудком не блистал. Он забарабанил оковами по решётке так, что та застонала, и заголосил:

– Стража! Колдун здесь! Вы слышите?! Сюда, быстро!

Щёлк. Колдун лениво щёлкнул пальцами – и бандит с глухим стуком рухнул плашмя на пол. Лицо застыло в дурацкой гримасе: то ли улыбка, то ли попытка одновременно плюнуть и молиться.

– Ты убил его?.. – прошептала Люци-Фэль, чувствуя, как мурашки бегут по спине.

– Ммм… нет. Просто подарил возможность хорошенько отоспаться.

– Это Савка, – уныло сказала она. – Его казнят на рассвете… считай, ты отобрал у него последние часы жизни.

– Тем лучше, – отозвался он, и в голосе его сквозила издёвка. – Меньше переживаний.

Он вставил ключ в замок и провернул. Решётка заскрипела, словно жаловалась на жизнь. Колдун склонился в поклоне и протянул руку, как галантный всадник.

– Да уж, ни за что… – Орфэль выхватила у него сумку, даже не спрашивая, откуда ключи. На такие вопросы лучше не знать ответов.

– И что дальше? – прошипела она. – Выйду – и сразу на виселицу?

– Терпение, – сказал он мягко, будто уговаривал ребёнка не плакать. – Тут есть уголок, куда стража носа не суёт.

Он двинулся по коридору. Факелы чадили и гасли один за другим, каменные стены плакали влагой, а сквозняк играл с плащом змея, будто с крылом ворона. Орфэль шагала следом, держась на расстоянии – так, словно в любую секунду готова вонзить ему нож в спину.

Вскоре они оказались в тупике. Стена впереди была обрушена: валялись камни, щебень, мох пробивался из трещин. Между обломками зиял чёрный пролом, откуда тянуло влажным холодом и запахом плесени.

– Ты хочешь сказать… туда? – Госпожа Гром нахмурилась.

– А что, ворота нравятся больше? Там тебя ждут копья, арбалеты и усатый палач. Здесь всего лишь крысы, сырость и немного грязи. – Колдун склонился в преувеличенно вежливом поклоне. – Госпожа вперёд.

Она прикусила губу, но спорить не стала. Холодные камни резали ладони, мокрый мох лип к пальцам. За проломом начинались катакомбы – низкие своды, давно забытые живыми и давно облюбованные крысами.

Пригибаясь, они брели по туннелю. С потолка срывались капли и падали прямо за шиворот, каждая – как отдельное издевательство. Вонь гнили въедалась в язык. Где-то далеко плескала вода, и от этого становилось ещё мерзее: будто под ногами лежало что-то живое и мокрое. Тело Орфэль горело и ныло, каждое движение отзывалось тупой болью.

– Откуда ты знаешь про этот ход? – эльф переводила дыхание сквозь зубы.

– Я знаю каждый уголок этой темницы, – с усмешкой ответил он. – Слишком часто бывал здесь… по разным поводам.

Они перескакивали через осыпавшиеся блоки, пролезали под паутиной, свисающей с потолка. Он шёл легко, будто по садовой аллее, а она сжимала зубы и гнала себя вперёд, не позволяя слабости взять верх.

Коридор вывел их к обрушенной кладке. Камни здесь давно разъехались, и между ними зияла узкая трещина, затянутая мхом и переплетённая корнями растений, пробивших стену сверху. Из щели пробивался тёплый красноватый свет, и вместе с ним тянуло запахом влажной травы и листвы.

– Вот он, – тихо сказал колдун.

Щель выглядела так, будто нарочно создана, чтобы сломать спину любому, кто рискнёт сунуться. Но Змедрисс шагнул уверенно: раздвинул корни и протиснулся, словно змея, оставив на плаще клочки мха и грязи. Для его широких плеч лаз был предельно тесен, но он всё же проскользнул.

Гром двинулась следом. Ей оказалось проще – фигура была уже, и камни не так беспощадно давили. Но всё же лаз не желал отпускать: корни цепляли волосы, ткань остатков платья хваталась за трещины, а влага стекала по ладоням. Она выползла быстрее, чем колдун, но с ощущением, что сама земля не хотела отпускать её наружу.

Мир ударил по глазам. Закатное солнце горело сквозь переплетение ветвей, лесная чаща дышала сыростью и прохладой. Земля под ногами была мягкой, воздух пах дымом далёкого костра и прелой травой.

Орфэль вдохнула так жадно, что грудь заболела. Воздух был ледяным и резким, он обжигал лёгкие, но этот ожог был сладок. Она зажмурилась, будто боялась: стоит открыть глаза – и всё исчезнет, и снова вернётся темница.

– Ну вот, – тихо сказал колдун, обтирая руки от грязи. – Мы на свободе.

Она не обернулась. Просто шагнула дальше, углубляясь в лес. Змедрисс двигался следом – будто тень, которая никогда не отстаёт.

– Зачем ты идёшь за мной? – её голос прозвучал глухо.

– Если я не пойду, – насмешливо отозвался он, – ты утонешь в первом же болоте.

Он догнал её, и взгляд его задержался на промокшей ткани, на том, как ветер играется с мокрыми складками. Протянул накидку:

– Возьми. В этой тряпке замёрзнешь быстрее, чем дойдёшь до крыши.

Орфэль скользнула взглядом по колючей ткани, но не взяла. Мокрые штаны липли к ногам, рукава тяжело висели – когда-то благородно-синие, теперь буро-красные, перемазанные грязью, гарью и кровью. Холод почти не трогал её: мысли были далеко, где-то между страхом и отчаянием.