Северный компас

Помимо нескончаемых уборок, на плечи «карасей» ложилось и выполнение непосредственных рабочих обязанностей, в зависимости от того, к какой боевой части (БЧ) или службе они были приписаны. У каждого была своя зона ответственности, свой участок работы, который требовал не только физических усилий, но и определенных знаний и навыков.

Так, «караси» из БЧ-5, электрики, занимались обслуживанием и ремонтом бесчисленных километров электросетей, пронизывающих корабль, следили за исправностью генераторов и распределительных щитов. Любая неисправность могла привести к серьезным последствиям, поэтому их работа требовала особой внимательности и аккуратности.

Те, кто попал в службу снабжения, отвечали за то, чтобы корабль был обеспечен всем необходимым: мылом, порошком, свежей одеждой, постельными принадлежностями. Они выдавали и принимали белье, следили за состоянием складов и вели учет материальных ценностей. И, конечно же, коки – те, кто трудился на камбузе, – с утра до ночи колдовали у раскаленных плит, чтобы накормить весь экипаж. От их сноровки и умения зависело настроение и боеспособность сотен людей.

Трюмные матросы отвечали за жизненно важные системы корабля: обеспечение пресной водой, работу отопления и исправность гальюнов. Их работа была незаметной, но от нее напрямую зависел комфорт и санитарное состояние всего корабля.

А матросы из СРБ – Службы радиационной безопасности – несли особую, ответственную вахту, контролируя радиационный фон на корабле, что было особенно важно на боевых единицах, имеющих на борту ядерное оружие или энергетические установки.

Таким образом, жизнь «карася» была наполнена не только мытьём палуб, но и вполне конкретными, зачастую сложными и ответственными задачами. И хотя старшие по-прежнему не упускали случая нагрузить их дополнительной работой, выполнение своих прямых обязанностей давало молодым матросам возможность проявить себя, научиться чему-то новому и почувствовать себя частью большого, слаженного корабельного механизма.

Глава 15: Флотский Распорядок

Суровый флотский быт начинался задолго до того, как первые лучи солнца касались холодных волн. Ровно в 06:00 раздавался пронзительный сигнал «Подъём!», вырывающий матросов из объятий сна, который, несмотря на свою краткость, наступал мгновенно. Молодые, измотанные за день матросы, едва коснувшись головой подушки в 22:00 после команды «Отбой!», проваливались в забытьё, а команда «Подъём!» звучала так, будто прошла всего лишь секунда, оставляя чувство, что они и вовсе не спали. Никаких поблажек, никаких «еще пять минуточек» – служба не ждет.

Сразу после подъема – утренняя физическая зарядка. В теплое время года она проходила на свежем воздухе, на верхней палубе, под прохладным морским ветерком. Но и суровая северная зима не была поводом для отмены этого ритуала. Даже когда за бортом трещал мороз в десять-пятнадцать градусов, зарядка проводилась на улице. Форма одежды при этом была спартанской: меховая шапка-ушанка, теплые рукавицы, штаны… и голый торс. Закалка тела и духа начиналась с первых минут дня.

После бодрящих упражнений – утренний туалет и заправка коек. Каждая койка должна была быть заправлена по строго установленному образцу, «по ниточке», без единой складки. Любое отступление от нормы каралось немедленным нарядом вне очереди.

В 06:30 начинался утренний осмотр и проверка личного состава. Это была строевая проверка, на которой проверялся не только внешний вид каждого матроса – чистота формы, аккуратность стрижки, наличие свежего подворотничка, – но и общая готовность к выполнению служебных обязанностей. Дежурный по кораблю докладывал командиру о наличии личного состава и происшествиях за ночь. В зимнее время, если погода позволяла, построение проходило на юте – кормовой части верхней палубы. И каждый день, без исключения, к воротнику формы нужно было пришивать свежий белый подворотничок. Это была святая обязанность каждого матроса. А если «не повезло», и ты попал в немилость к старослужащим, то приходилось подшивать воротнички не только себе, но и «годкам» или «дембелям», которые считали ниже своего достоинства заниматься такой «мелочью». Этот маленький, но ежедневный ритуал был еще одним способом утверждения неписаной флотской иерархии.

В 07:00, после утреннего осмотра, раздавалась команда «На завтрак!». Экипаж или личный состав части направлялся на камбуз. Завтрак, как и любой прием пищи на флоте, проходил быстро, без лишних разговоров. Горячая каша, кусок хлеба с маслом, чай – простая, но сытная еда, дающая силы на предстоящий долгий и трудный день.

Едва успев проглотить завтрак, матросы уже спешили на следующее построение, которое начиналось в 07:30. Здесь происходило распределение нарядов на текущий день, ставились задачи. Кому-то предстояло заступить на вахту, нести службу на боевых постах, кто-то отправлялся на хозяйственные работы – чистить, красить, ремонтировать, – а кто-то заступал в караул, охраняя вверенные объекты. Каждый получал свое задание, и от его четкого выполнения зависела слаженная работа всего корабельного организма.

С 08:00 до 11:00 кипела работа и учёба. Для тех, кто еще проходил обучение в учебной части, это были часы специализированной учёбы, постижения премудростей своей будущей флотской специальности. Для остальных – время технического обслуживания корабля и его многочисленных систем, время бесконечных уборок, покрасок, мелкого ремонта. Здесь же проводились тренировки по борьбе за живучесть корабля, занятия по изучению устава, отработка строевых приемов и физическая подготовка. Жизнь на корабле не замирала ни на минуту. Одновременно с этим неслась вахта на боевых постах: на мостике, в машинном отделении, у радиолокационных станций – везде, где требовалось постоянное присутствие и бдительность.

Затем, с 11:00 до 12:00, наступало время обеда. Сытный, горячий обед был долгожданной передышкой в череде дел и забот, возможностью немного восстановить силы перед второй половиной дня.

А после обеда, с 12:00 до 13:00, наступал «адмиральский час» – святое время для отдыха. В этот час на корабле воцарялась относительная тишина. Матросы могли прилечь на свои койки, почитать книгу, написать письмо домой или просто подремать, набираясь сил перед новыми трудами. Этот короткий час отдыха ценился на вес золота, особенно после напряженного утра.

После короткого, но такого желанного «адмиральского часа» жизнь на корабле вновь входила в свою привычную колею. Ровно в 13:00 снова звучала команда на построение. На этом разводе на работы подводились итоги утренних трудов, ставились задачи на вторую половину дня, и матросы, получив новые указания, расходились по своим боевым постам и рабочим местам.

С этого момента и до самого вечера продолжались занятия или работы. Это могли быть специализированные тренировки, отработка действий по боевой тревоге, продолжение несения вахт на постах, плановое техническое обслуживание корабельных систем и механизмов. Иногда проводились учения, максимально приближенные к боевой обстановке, или занятия в каютах, где матросы, сгрудившись вокруг стола, оттачивали свои знания и навыки, разбирая схемы или изучая инструкции. В дни, свободные от плановой учебы, на первый план выходили хозяйственные работы – уборка снега с палубы в зимнее время, мелкий ремонт помещений или оборудования, и, конечно же, бесконечная уборка своих боевых постов, которые должны были содержаться в идеальной чистоте и порядке.

В 18:00 раздавалась команда «На ужин!». После напряженного дня горячий ужин был особенно приятен. Матросы спешили в столовую, чтобы подкрепиться и немного отдохнуть перед вечерними мероприятиями.

С 19:00 до 20:30 наступало личное время, или, как его еще называли, время для культурно-массовых мероприятий. В эти полтора часа матросы могли немного расслабиться и заняться своими делами. Кто-то собирался на камбузе, где стоял единственный на весь экипаж телевизор, чтобы посмотреть новости или какой-нибудь фильм. Другие усаживались писать письма родным и близким, кто-то, если повезет, получал возможность позвонить домой. Были и те, кто предпочитал коротать время за настольными играми – шахматами, шашками или домино. Корабельная библиотека формально существовала, но полки ее уныло украшали лишь труды Ленина, и желающих погрузиться в это чтение среди матросов не находилось. В 20:30 подавался вечерний чай – еще одна небольшая передышка, возможность выпить горячего чаю и перекинуться парой слов с товарищами перед вечерней поверкой. Иногда, по праздникам или особым случаям, в клубе части или прямо на корабле устраивались концерты силами самодеятельности или приезжих артистов, показывали кинофильмы. Не обходилось и без обязательного чтения свежих газет и проведения политзанятий, где матросам разъясняли текущую политическую обстановку и воспитывали в них чувство патриотизма.

В 21:00 – вечерняя поверка. Снова построение, строевая проверка личного состава, подведение итогов прошедшего дня, объявление благодарностей и взысканий. Это был своего рода отчет перед командованием и перед самим собой за прожитый день.

И, наконец, в 22:00 – долгожданная команда «Отбой!». На корабле гасли яркие огни, воцарялась тишина, прерываемая лишь мерным гулом работающих механизмов да скрипом переборок. Для «карасей» и «борзых карасей» это означало наступление короткого, но такого желанного сна. Но для «годков» и «дембелей», которые частенько отсыпались днем, пока «молодые» вкалывали, ночь только начиналась. Едва стихали последние звуки отбоя, как они, словно ночные тени, начинали свое брожение по кораблю. Кто-то направлялся в гальюн, чтобы спокойно, без спешки, привести себя в порядок, кто-то занимался своими «дембельскими» делами – подшивал парадную форму, мастерил сувениры в укромных уголках. Эта ночная жизнь старослужащих, скрытая от глаз начальства, продолжалась порой до часу ночи, а то и дольше, нарушая установленный распорядок и создавая свою, параллельную реальность на борту спящего корабля.

Месяц, отведенный на изучение устройства корабля, пролетел незаметно, в бесконечной зубрежке схем, инструкций и тактико-технических характеристик. Настало время экзаменов – сурового испытания, которое должно было показать, насколько новобранцы готовы стать полноценными членами экипажа.

Экзамены принимали командиры и мичманы различных боевых частей (БЧ) – суровые, знающие свое дело профессионалы, которых не проведешь ни шпаргалкой, ни заискивающей улыбкой. Артём, вместе со своим новым другом Бахой, таким же «карасем», как и он сам, ходил из каюты в каюту, от одного экзаменатора к другому, пытаясь доказать свои знания.

Некоторые экзамены давались относительно легко – если попадался понимающий мичман или тема была хорошо изучена. Но были и такие, которые становились настоящим камнем преткновения. Особенно сложным считалось сдать экзамен командиру БЧ-5, главному энергетику корабля, отвечавшему за его «сердце» – силовую установку. Этот офицер был известен своей дотошностью и требовательностью, и сдать ему с первого раза удавалось немногим.

Не менее грозным экзаменатором был и старпом. Он, помимо своих основных обязанностей, отвечал ещё и за отделение БЧ-1 – штурманскую боевую часть. Знание навигационного оборудования, морских карт, правил судовождения – всё это старпом требовал знать назубок, и любая ошибка или неточность в ответе могла стоить незадачливому «карасю» нескольких бессонных ночей, проведенных за повторением материала.

Глава 16: Дружба и «Лось»

Артём и Баха, поддерживая друг друга, упорно штурмовали эти бастионы знаний, пересдавая по несколько раз самые сложные зачеты. Каждый успешно сданный экзамен был маленькой победой, шагом на пути к заветной цели – стать настоящим моряком. И хотя путь этот был тернист и труден, они не сдавались, понимая, что от этих знаний зависит не только их дальнейшая служба, но, возможно, и жизнь всего экипажа в суровых условиях морского похода.

Судьба, или, вернее, воля корабельного начальства, определила Артёма и Баху в БЧ-5, в команду трюмных. Это была, пожалуй, одна из самых неблагодарных, но в то же время жизненно важных специальностей на корабле. От их слаженной работы зависел комфорт и быт всего экипажа, а порой и сама возможность нормального существования на борту этого плавучего дома.

В их обязанности входило обеспечение корабля паром, горячей и холодной водой. Они следили за исправностью бесчисленных труб, клапанов и насосов, пронизывающих трюмы корабля, как кровеносные сосуды. От них зависело, будет ли в кубриках тепло в студеную зимнюю ночь и будет ли у матросов возможность принять душ после тяжелой вахты.

Они же отвечали и за безупречную работу гальюнов – этого неотъемлемого атрибута цивилизации, который на корабле, в условиях замкнутого пространства, приобретал особое значение. Любая неисправность в этой системе могла превратить жизнь экипажа в настоящий кошмар.

Но самой трудной, самой грязной и самой неприятной частью их работы была чистка фекальных систем. Эта адская работа, от которой воротили нос даже самые закаленные моряки, ложилась на плечи трюмных «карасей» со всей своей неотвратимостью. Вооруженные скребками, щетками и ведрами, они спускались в зловонные глубины корабельных недр, чтобы обеспечить бесперебойное функционирование этой жизненно важной, хоть и малопривлекательной, системы. Это было настоящее испытание на прочность, проверка не только физических сил, но и морального духа. И те, кто проходил через это, не сломавшись, не пав духом, действительно заслуживали звания настоящего моряка.

Баха, в отличие от Артёма, был парнем крепким, сбитым, настоящим горцем, в чьих жилах текла горячая дагестанская кровь. Он не испытывал ни малейшего страха перед старослужащими, держался с ними уверенно, даже дерзко, и это не могло не вызывать у них определенного уважения, смешанного с опаской. Артём же, заметно похудевший за время учебки и первых месяцев службы, по-прежнему остерегался «годков» и «дембелей», старался лишний раз не попадаться им на глаза. Но рядом с Бахой он чувствовал себя гораздо комфортнее и увереннее – крепкое плечо товарища придавало ему смелости.

Многие старослужащие, видя в Бахе опасного противника, с которым лучше не связываться, предпочитали обходить эту парочку стороной, и Артёма тоже не трогали. Но полностью избежать конфликтов в такой напряженной, замкнутой среде было невозможно. Редко, но стычки всё же случались – из-за какой-нибудь мелочи, неосторожно брошенного слова или просто от скуки и желания самоутвердиться. И в этих стычках Баха всегда давал мощный, решительный отпор, не позволяя никому унижать ни себя, ни своего друга. Его кулаки были весомым аргументом, и вскоре даже самые отъявленные задиры поняли, что с этим дагестанцем шутки плохи. Это не сделало их жизнь абсолютно безоблачной, но, по крайней мере, давало им возможность держаться с достоинством и не быть мальчиками для битья.

Наблюдая за работой своих старших товарищей, Артём всё чаще задавался вопросом: почему в их трюмной команде всё устроено как-то иначе, не так, как в других боевых частях? Там, как он слышал, молодой боец «летает», то есть вкалывает за себя и за «того парня», только первые полгода. А потом, когда приходит новое пополнение, можно расслабиться, переложить всю грязную работу на плечи свежеприбывших «карасей» и наслаждаться заслуженным отдыхом.

Но в трюмных всё было с точностью до наоборот. Здесь старшие – «годки» и даже «дембеля» – работали наравне с молодыми, а порой и больше. Они лазили по раскаленным отсекам, крутили тяжелые клапаны, устраняли протечки, возились с забившимися трубами. А «карасей», вроде Артёма и Бахи, на серьезные работы почти не ставили, ограничиваясь лишь уборкой помещений да мелкими поручениями.

Работа в трюмах была не только тяжелой, но и опасной. Бесконечные лабиринты труб, сотни клапанов и задвижек, высокое давление, раскаленный пар – всё это требовало не только физической силы, но и опыта, знаний, предельной внимательности. Одно неверное движение, одна ошибка – и можно было получить серьезное увечье, ожог, или даже спровоцировать аварию, которая поставит под угрозу жизнь всего корабля. Поэтому старшие, обладавшие необходимым опытом и знаниями, брали на себя самую ответственную и опасную работу, не доверяя ее неопытным «карасям».

Артём понимал это, и от этого понимания становилось не легче. Он видел, как тяжело приходится его старшим товарищам, и осознавал, что когда он отслужит свой год, когда наберется опыта и знаний, ему предстоит точно так же «вкалывать» (другого слова тут и не подберешь) в этих раскаленных, душных трюмах, неся на своих плечах груз ответственности за жизнь и безопасность всего корабля. Эта перспектива не радовала, но и не пугала. Это была просто суровая флотская реальность, к которой нужно было готовиться.

В один из дней Артём и Баха, под руководством своего мичмана, спустились в самое сердце корабля – в отсеки с охладительными установками. Мичман, старый морской волк, терпеливо объяснял им принцип работы этих сложных систем, показывал расположение основных узлов, рассказывал о возможных неисправностях и способах их устранения. Они внимательно слушали, стараясь запомнить каждое слово, ведь от этих знаний зависела их будущая служба.

Во время одного из таких «уроков» Артёму приспичило в туалет. Извинившись перед мичманом, он поднялся на матросскую палубу, где располагался ближайший гальюн. В узком проходе, ведущем к заветной двери, стояли двое «годков», о чем-то лениво переговариваясь. Артём, стараясь не привлекать к себе внимания, молча прошмыгнул мимо них, сделал свои дела и уже собирался так же незаметно вернуться обратно, как вдруг «годки» преградили ему путь.

– Эй, карась, ты что, совсем обнаглел? – враждебно прошипел один из них, тот, что был повыше и покрепче. – Мимо старших ходишь, как мимо пустого места? Ты что, не знаешь, что сначала надо сказать: «Добро пройти!», и только потом, если разрешат, двигаться?

Артём растерялся, слова застряли у него в горле. Он ничего не ответил, лишь опустил глаза.

– Ставь «лося»! – коротко бросил первый «годок», и в его глазах блеснул недобрый огонек.

Артём знал, что это значит. В этот момент он предпочел притвориться слабым, не ввязываться в заведомо проигрышный конфликт. Покорно, без единого слова протеста, он скрестил руки у себя на лбу, ладонями наружу, готовясь к унизительной процедуре.

«Годок» размахнулся и со всей дури врезал ему по скрещенным рукам. Боль была такой силы, что у Артёма потемнело в глазах, искры посыпались, словно от короткого замыкания. Голова загудела, мир качнулся…

…И он снова очнулся на обломке корабля, качаясь на ледяных волнах Белого моря. Боль в руке, где еще недавно торчал обломок трубы, напомнила о себе, но она была ничто по сравнению с той унизительной болью, что он испытал мгновение назад, там, в душном коридоре корабля. Сознание его снова металось между прошлым и настоящим, не находя покоя, словно пытаясь собрать воедино осколки разбитой мозаики его короткой, но такой насыщенной событиями жизни.

Глава 17: Осколки Надежд

Ледяные волны Белого моря безжалостно швыряли обломок, на котором из последних сил держался Артём. Весь мокрый, продрогший до костей, он чувствовал, как холод сковывает его тело, отнимая последние остатки тепла. Раненая рука, из которой он выдернул кусок трубы, нестерпимо болела и почти не двигалась, повиснув безжизненной плетью – поднять ее выше локтя было невозможно.

Кровь, которую он потерял, давала о себе знать слабостью, головокружением. Мучительный голод сводил желудок, а пересохшее горло жаждало хотя бы капли пресной воды. Ожоги и бесчисленные ссадины на теле горели огнем, каждая волна, захлёстывавшая его утлое убежище, приносила новую порцию страданий.

Но сквозь боль, холод и отчаяние в его сознании теплилась слабая, но упрямая искорка надежды. Он не мог сдаться. Он должен был держаться. Помощь обязательно придет, он верил в это, цеплялся за эту мысль, как утопающий за соломинку. Ведь не мог же он вот так, бесславно, сгинуть в этих холодных, безразличных водах. Он должен выжить. Ради себя. Ради тех, кто ждёт его на берегу. Эта мысль, слабая, как биение его измученного сердца, придавала ему сил бороться, не сдаваться, держаться до последнего.

Собрав остатки воли в кулак, Артём огляделся. Вокруг, насколько хватало глаз, на волнах качались другие обломки – свидетельства недавней катастрофы. Он должен был попытаться добраться до них, вдруг там найдется что-то, что поможет ему выжить.

Заметив неподалеку кусок доски, достаточно большой, чтобы служить импровизированным веслом, Артём, превозмогая боль в раненой руке, дотянулся до него. Теперь у него был хоть какой-то шанс управлять своим ненадежным плотом. Неуклюже, но упорно, он начал грести, направляя обломок от одного плавающего предмета к другому.

Он собирал все, что могло хоть как-то пригодиться: куски брезента, обрывки веревок, какие-то пластиковые контейнеры. Каждый найденный предмет, даже самый незначительный, казался ему бесценным сокровищем. Страшнее всего было обыскивать трупы своих товарищей, качавшиеся на волнах рядом с обломками. Но отчаяние и жажда жизни пересиливали ужас и отвращение. Он должен был использовать любой шанс.

Глава 18: Пища Отчаяния

И вот, в кармане одного из погибших он нащупал маленький, но такой важный предмет – пьезозажигалку. Сердце Артёма екнуло в надежде. Но радость была преждевременной. Зажигалка отсырела от морской воды. Пьезоэлемент исправно щелкал, но предательски не выдавал ни единой искры. Это было жестокое разочарование, еще один удар судьбы. Однако ему попался большой кусок непромокаемого брезента и несколько обломков легкого пластика. Это было немного, но он не сдавался. Даже без огня эти находки могли дать ему хоть какое-то укрытие и шанс продержаться еще немного.

Несмотря на постигшее его разочарование с зажигалкой, Артём не собирался сдаваться. Он сунул отсыревшую зажигалку себе подмышку раненой руки, прижав её к телу в наивной надежде, что тепло сможет хоть немного просушить механизм и вернуть ему способность высекать искру.

Продолжая свой скорбный обход плавающих обломков, он вдруг заметил несколько консервных банок, тускло поблескивающих на поверхности воды. Голод с новой силой скрутил его желудок. Подгребая к ним своей импровизированной доской-веслом, он с жадностью вылавливал их одну за другой. Но и здесь его ждало разочарование – все банки, выброшенные взрывом или волнами с камбуза, оказались вскрытыми и пустыми.

Однако, присмотревшись повнимательнее, Артём заметил, что на стенках и в углах банок застыли белесые, похожие на парафин, остатки говяжьего жира. Это было немного, но в его положении и это казалось настоящим пиршеством. Дрожащими от холода и слабости пальцами он выскребал эти жалкие крохи и жадно отправлял их в рот. Жир был холодным, безвкусным, но он давал хоть какую-то энергию, хоть какую-то иллюзию сытости. Это была пища отчаяния, но она помогала ему держаться, бороться за жизнь.

Едва Артём успел проглотить последние крохи говяжьего жира, как небо, до этого хмурое и серое, разверзлось холодным, пронизывающим дождем. Капли, крупные и тяжелые, барабанили по его обломку, по воде, по его измученному телу, смывая остатки тепла и надежды.

Он поспешно развернул найденный кусок брезента и, насколько позволяла раненая рука, закутался в него, пытаясь создать хоть какое-то подобие укрытия. Под этим хлипким навесом стало немного суше, но холод пробирал до костей. Тогда Артём принялся дышать под брезент, пытаясь согреть небольшое пространство своим дыханием, создать хоть иллюзию тепла в этом ледяном аду. Каждый выдох был драгоценен, каждый глоток воздуха – на вес золота. Дождь лил не переставая, и Артём, сжавшись в комок под своим импровизированным укрытием, вслушивался в монотонный шум воды, борясь с холодом, голодом и подступающим отчаянием.

Закутавшись в мокрый, холодный брезент, Артём, изможденный до предела, постепенно проваливался в тяжелое, беспокойное забытьё. Дождь монотонно стучал по его укрытию, убаюкивая, унося его сознание прочь от ледяных волн и беспросветного отчаяния. И во сне, как это часто бывало теперь, он вернулся в прошлое, в те дни, когда он был еще «карасем» на борту своего корабля, когда жизнь, хоть и была трудной, но всё же имела какой-то смысл и порядок.

Глава 19: Потеря Союзника

В этом сне он снова видел Баху – своего верного, отчаянного друга. Суровый, несгибаемый нрав Бахи, его горячая кавказская кровь не раз выручали их в стычках со старослужащими. Но на этот раз эта же несгибаемость сыграла с ним злую шутку. Одно дело – конфликтовать с такими же матросами-срочниками, пусть даже и старшими по призыву. Здесь действовали свои, неписаные законы, и всегда можно было найти какой-то выход, какую-то лазейку. Но Баха, в своей прямолинейности и нежелании прогибаться, умудрился нарваться на конфликт с офицером. А это было уже совсем другое дело, здесь ставки были неизмеримо выше, и последствия могли быть самыми плачевными. Артём во сне с тревогой наблюдал за развитием этого конфликта, предчувствуя недоброе, но не в силах ничего изменить…