Северный компас

Утро следующего дня обрушилось на Артёма всей тяжестью похмелья – голова раскалывалась, во рту стоял отвратительный привкус вчерашнего веселья, а тело ломило так, словно его всю ночь били палками. Сквозь мутную пелену головной боли, словно кадры дурного сна, начали проступать воспоминания о вчерашних «подвигах». Школа, разгромленный класс, избитый водитель, безумная гонка по ночному городу…

По мере того как память восстанавливала картину вчерашнего дня, лицо Артёма становилось всё мрачнее. Пьяный кураж улетучился без следа, оставив после себя лишь липкий, тошнотворный страх. Мысль о том, что его теперь ищут, что за ним вот-вот придут, вцепилась в него, как клещ. Он боялся даже подойти к окну, не говоря уже о том, чтобы выйти на улицу. Каждый шорох за дверью, каждый звук проезжающей машины заставлял его вздрагивать и замирать в ожидании неминуемой расплаты. Дом, еще вчера казавшийся надежной крепостью, теперь превратился в ловушку, из которой не было выхода.

Две недели Артём провел, словно узник в собственной квартире. Страх парализовал его волю, и единственным спасением от гнетущих мыслей казалась предстоящая служба в армии. Если раньше мысль о двух годах вдали от дома и привычной жизни вызывала у него смешанные чувства, то теперь армия представлялась ему единственным возможным убежищем, шансом скрыться от последствий своих безрассудных поступков.

Пусть другие боялись этого дня, дня призыва, но не Артём. Он ждал его с нетерпением, как никто другой. Два года вдали от дома, от тех мест, где он натворил дел, казались ему избавлением. Он мечтал сменить обстановку, затеряться среди сотен таких же, как он, новобранцев, и, главное, избавиться от той самой одежды, что была на нём в тот злополучный день – одежды, которая, как ему казалось, хранила на себе следы его преступлений и могла стать уликой против него. Армия стала для него не долгом, а последней надеждой на спасение, возможностью начать всё с чистого листа, оставив позади ошибки прошлого.

Глава 8: Возвращение в Лед

Холод, пронизывающий до самых костей, и резкая, пульсирующая боль вернули Артёма из глубин забытья. Он снова лежал на обломке корабля, качаясь на свинцовых волнах Белого моря. Память, словно прояснившееся после бури небо, вернула ему его имя, его прошлое, но туман по-прежнему скрывал события, приведшие его сюда, в этот ледяной ад.

Кто он – Артём Орлов, двадцатилетний матрос, – он теперь знал. Но как он оказался здесь, среди обломков и трупов, посреди бушующего моря? Этого он вспомнить не мог.

Собрав последние остатки сил, он огляделся. Вокруг – лишь безрадостная картина разрушения и смерти. Но инстинкт выживания, этот неистребимый огонек жизни, еще теплился в нём. Он должен был что-то предпринять, найти хоть что-нибудь, что могло бы помочь ему продержаться.

Первым делом – раны. С трудом содрав с себя остатки промокшей, пропитанной мазутом одежды, он, морщась от боли, перевязал самые глубокие порезы и ссадины. Затем его взгляд упал на обломок металлической трубы, все еще торчавший из его искалеченной левой руки. Это была не просто помеха, это был источник нестерпимой боли и угроза заражения. Стиснув зубы до скрипа, он ухватился за холодный металл здоровой рукой и резким, отчаянным движением выдернул его из раны. Боль пронзила его, как удар молнии, в глазах потемнело, и он вновь рухнул в спасительную тьму беспамятства.

Глава 9: Мосты в Прошлое

И снова – скачок во времени. Уже не ледяные волны, а душная комната в родительском доме. Он снова там, в тех мучительных днях ожидания, когда армия казалась ему единственным спасением. Дни тянутся бесконечно долго, наполненные страхом и надеждой. Он ждет дня отправки, как ждут приговора или помилования, не зная, что из этого окажется для него лучшим исходом.

В преддверии неизбежной разлуки, мать Артёма, как и положено всякой любящей матери, устроила прощальное застолье. Стол ломился от яств, словно пытаясь скрасить горечь расставания и вселить в сына уверенность в благополучном будущем. Артём, стараясь казаться бодрым и беззаботным, позвал на этот пир своих друзей – одноклассников, ребят со двора, с которыми он вырос, и, конечно же, свою подругу, девушку, к которой он питал нежные чувства.

Вечер прошел в шумном веселье. Говорили тосты, вспоминали забавные случаи из прошлого, строили туманные планы на будущее. Выпили, конечно, немало – как же без этого на проводах в армию? Когда гости начали расходиться, Артём вызвался проводить свою девушку домой.

Простившись с ней у подъезда, он не спешил возвращаться. Ночь, тишина, редкие фонари, освещающие пустынные дворы… Что-то щелкнуло в его голове, какая-то непонятная, беспричинная злость или, может быть, просто накопившееся за эти недели ожидания и страха напряжение требовало выхода. Проходя мимо рядов припаркованных машин, он, словно одержимый какой-то темной силой, начал отрывать у них зеркала заднего вида. Одно, другое, третье… Он не мог остановиться, пока не набрал целую охапку этих блестящих, никому не нужных трофеев.

Вернувшись домой, где его еще дожидались самые стойкие из друзей, он с каким-то диким, непонятным даже ему самому торжеством вывалил свою добычу прямо на диван. Зеркала, отражая тусклый свет лампы, смотрели на него пустыми, стеклянными глазами. Друзья удивленно переглянулись, но ничего не сказали – мало ли какие причуды бывают у человека перед армией.

Потом эти зеркала еще долго валялись в коробке на шкафу, покрываясь пылью. Никакой выгоды, никакой практической цели в этом бессмысленном вандализме не было. Это был просто еще один штрих к портрету молодого человека, мечущегося, потерянного, не знающего, куда приложить свою неуемную, разрушительную энергию, и подсознательно стремящегося оставить после себя хоть какой-то след, пусть даже такой нелепый и уродливый.

Глава 10: Порог Неизвестности

Рассвет едва забрезжил над городом, окрашивая небо в холодные, предрассветные тона, когда Артём, сопровождаемый матерью и отчимом, уже трясся в дребезжащем автобусе, направляясь на призывной пункт. Настал тот самый день – первый шаг в армейскую жизнь. Артём ждал его с тревожным нетерпением: всё, что раньше казалось лишь словами, теперь становилось реальностью.

У массивных, казенного вида дверей призывного пункта они расстались. Короткие, сбивчивые слова прощания, материнские слезы, скупое мужское рукопожатие отчима – и вот Артём уже шагнул за порог, в неизвестность.

Внутри его встретило гудящее, как растревоженный улей, помещение, до отказа набитое такими же, как он, призывниками. Воздух был тяжелым от табачного дыма, перегара и непередаваемой смеси запахов молодости, страха и пьяной удали. Военные в форме, с усталыми, ничего не выражающими лицами, пытались внести хоть какой-то порядок в этот хаос, но получалось у них это плохо.

Артём, обладавший природной коммуникабельностью, быстро освоился в этой пестрой толпе. Заводил знакомства, травил байки, бегал курить в насквозь прокуренный туалет и, конечно же, не отказывался от предложенной выпивки. Водка, неведомо как пронесенная сюда, лилась рекой, помогая скоротать время и заглушить тревожные мысли.

Каждые четыре часа эту разгоряченную, галдящую толпу выводили на огороженный плац на заднем дворе. Их строили в неровные шеренги, и офицер монотонным голосом зачитывал фамилии, объявляя, кто и куда отправляется служить. Но забирали не всех сразу – лишь тех, чьи фамилии прозвучали. Остальные, потоптавшись на плацу, возвращались обратно в душное помещение, чтобы продолжить прерванное «застолье». Выйти из призывного пункта было невозможно – двери охранялись, и никого не выпускали. Но предприимчивые ребята находили выход: чей-то брат или друг сновал под окнами, передавая заветные бутылки, которые потом поднимали наверх на импровизированных веревочках из связанных шнурков, через узкую форточку.

Так Артём провел целые сутки. Время, подстёгиваемое алкоголем и новыми знакомствами, пролетело незаметно. После короткого, беспокойного сна, его разбудил строгий окрик. За ним приехал офицер – суровый, подтянутый, настоящий морской волк. Он-то и отвез Артёма в учебку, где готовили будущих матросов Северного флота.

Здесь всё было по-другому. Строгая дисциплина, четкий распорядок, короткие, отрывистые команды. Артёму выдали новенькую флотскую форму – бушлат, тельняшку, бескозырку. А его старую, гражданскую одежду – ту самую, в которой он совершал свои безумные выходки, – без лишних слов забрали и отправили на уничтожение, словно сжигая мосты, ведущие в прошлое. Для Артёма это было знаковым событием – он наконец-то избавился от вещественных доказательств своих прегрешений, и ему показалось, что вместе с этой одеждой уходит и часть его страхов.

Глава 11: Уроки Выживания

Жизнь в учебке потекла по строго заведенному распорядку. Подъем, зарядка, завтрак, а затем – бесконечные часы муштры на плацу, отработка строевого шага до седьмого пота и зубрежка воинского устава, каждая статья которого, казалось, была написана кровью и потом поколений моряков. Кормили четыре раза в день: завтрак, обед, ужин и обязательный вечерний чай с куском хлеба, намазанным тонким слоем масла. Но порции были рассчитаны, видимо, не на растущие организмы, измученные физическими нагрузками, и Артём, как и многие его товарищи, постоянно чувствовал голод. За время учебки он заметно похудел, щеки ввалились, а форма висела на нём, как на вешалке.

Одним из обязательных ритуалов был ежедневный просмотр новостей. Ровно в восемь вечера всю роту, а это без малого триста человек, усаживали ровными рядами в казарме, на центральном проходе, так называемой «пролётке». Перед ними, на специально прикрепленной к потолку полочке, возвышался старенький телевизор, который и транслировал новости на Первом канале. Предполагалось, что будущие защитники Родины должны быть в курсе всех политических событий. Но на деле всё обстояло несколько иначе.

Как только на экране появлялась заставка новостной программы, по рядам, начиная с самых задних и докатываясь почти до первых, пробегала сонная волна. Матросы, измотанные дневными занятиями, один за другим опускали головы на плечи или спины впередисидящих товарищей, и вскоре вся рота, за исключением нескольких самых стойких или самых боязливых, мирно посапывала, убаюканная монотонным голосом диктора. Это было настолько обычным делом, что никто уже не обращал на это внимания.

Иногда, впрочем, проводились занятия по полит подготовке, где проверялись знания, полученные из этих самых новостей. И вот тогда-то Артёму, как и многим другим «спящим красавцам», приходилось несладко. Однажды его вызвали к доске. Замполит, строгий офицер в чине капитана второго ранга, с пронзительным взглядом, спросил, какие важные события в стране и мире он узнал из вчерашних новостей. Артём стоял, переминаясь с ноги на ногу, и мучительно пытался вспомнить хоть что-нибудь. В первых рядах сидели призывники из Москвы – ребята более бойкие и начитанные, – и они, не скрываясь, посмеивались над его замешательством.

– Ну, так что, матрос Орлов? Какие новости? – нетерпеливо повторил замполит.

– Я новости не смотрел, товарищ капитан второго ранга, – честно, хоть и с трудом, выдавил из себя Артём.

Ему было невыносимо стыдно. Стоять перед всей ротой, чувствовать на себе сотни любопытных, а где-то и насмешливых взглядов, было хуже любого наказания. Он чувствовал себя полным ничтожеством, не оправдавшим доверия.

Вечером того же дня, подавленный и униженный, Артём стирал свои носки в умывальной комнате. В помещении, кроме него, был только один человек – крепкий, черноволосый парень, дагестанец, сидевший на подоконнике и молча наблюдавший за ним. Артёму показалось, что и этот незнакомец смотрит на него с осуждением, и от этого стало еще тошнее на душе. Он старался не встречаться с ним взглядом, сосредоточенно возя куском мыла по мокрой ткани.

После долгой, тягостной паузы дагестанец вдруг нарушил молчание.

– Молодец, – сказал он неожиданно спокойно, с легким акцентом. – Всё правильно сказал. Честно.

Артём удивленно поднял на него глаза. В словах дагестанца не было ни насмешки, ни осуждения, а лишь какое-то странное, почти одобрительное спокойствие. Эта неожиданная поддержка от незнакомого человека почему-то немного успокоила Артёма.

Несмотря на все тяготы и лишения учебной жизни, Артём и здесь умудрился завести новых друзей. Общие трудности, совместные наряды и редкие минуты отдыха сближали людей быстрее, чем годы мирной жизни. Они делились друг с другом последним куском хлеба, поддерживали в трудную минуту и вместе мечтали о том дне, когда закончится эта «муштра» и начнется настоящая служба. Ведь после учебки их ждало распределение по кораблям – по тем самым боевым единицам Северного флота, о которых они столько слышали и которые так стремились увидеть.

Глава 12: Первые Шаги по Палубе

Месяцы учебки, наполненные «муштрой» и «зубрежкой», пролетели, как один долгий, изнурительный день. И вот настал волнующий момент – распределение по кораблям. Молодых матросов, уже прошедших первую закалку, ожидали экипажи боевых кораблей Северного флота, базировавшихся на огромной северной морской базе.

За ними, новоиспеченными членами экипажа, прямо в казарму учебки пришел мичман – кряжистый, обветренный моряк с цепким взглядом и голосом, привыкшим перекрывать рев шторма. Он-то и повел их, эту небольшую группу вчерашних курсантов, на их новый дом, на их место постоянной службы – на борт огромного, пахнущего краской и металлом, боевого корабля. Для Артёма начинался новый, еще более сложный и непредсказуемый этап его флотской жизни.

Мичман, чеканя шаг по гулким трапам, провел молодых моряков в самое сердце корабля и построил их в узком коридоре мичманской палубы. Полумрак, тусклый свет редких ламп, запах металла, краски и чего-то еще, неуловимо-корабельного, – всё это давило, вызывало смешанное чувство трепета и беспокойства. Ребята стояли, сбившись в кучу, растерянные, немного напуганные, как котята, выброшенные в незнакомый, огромный мир. Их новенькая форма еще не успела пропитаться духом корабля, а лица хранили отпечаток недавней учебной жизни.

Судьба распорядилась так, что Артём попал на боевой корабль – настоящий морской гигант, сто восемьдесят метров в длину, с экипажем в двести пятьдесят душ. Правда, на момент прибытия Артёма корабль этот находился не в открытом море, а на ремонте, в доках судоремонтного завода. Но от этого он не казался менее внушительным. Его стальной корпус, израненный, но не сломленный, возвышался над причалом, как спящий левиафан.

Из всей учебной роты Артёма, вместе с ним на этот корабль попало еще двадцать человек его призыва. Это было небольшим утешением – оказаться в незнакомой обстановке, но среди знакомых лиц, с которыми уже успел пройти огонь, воду и медные трубы учебной жизни.

Глава 13: Запах «Огурцов»

Мимо них, не обращая особого внимания на пополнение, с независимым видом проходили старослужащие – матросы, отслужившие уже полтора года, так называемые «годки́». Эти уже были тертые калачи, познавшие все прелести и тяготы службы, и на новичков они смотрели свысока. Один из них, проходя мимо строя новобранцев, громко, так, чтобы все слышали, процедил с издевкой:

– Огурцами пахнет…

Несколько «годков» ухмыльнулись, поддержав шутку. Для них эти новички, еще не обтершиеся, не познавшие всех прелестей флотской службы, были действительно «огурцами» – зелеными, неопытными, вызывающими смесь презрения и снисходительного любопытства. Артём и его товарищи почувствовали себя еще более неуютно под этими оценивающими, насмешливыми взглядами. Первое знакомство с «дедовщиной» состоялось.

Новобранцев, это зеленое пополнение, пока не спешили бросать в самое пекло корабельной службы. Их расселили по отдельным кубрикам, предоставив временную передышку перед грядущими испытаниями. Прежде чем заступить на свои боевые посты, им предстояло сдать серьезный экзамен – досконально изучить устройство этого плавучего города, каждую его палубу, каждый отсек, каждую жизненно важную систему.

Всем выдали увесистый талмуд – техническое описание корабля, напичканное схемами, чертежами и сложными терминами. На освоение этой «литературы» и подготовку к экзаменам им был дан месяц. Месяц, за который они должны были превратиться из растерянных «огурцов» в матросов, знающих свой корабль как свои пять пальцев. Только после успешной сдачи всех зачётов они могли рассчитывать на то, чтобы стать полноправными членами экипажа и занять свои места согласно боевому расписанию. А пока – зубрежка, бессонные ночи над схемами и смутное предчувствие того, что настоящая служба еще впереди.

На флоте, как и в любом замкнутом мужском коллективе, особенно армейском, царила своя, неписаная, но оттого не менее жесткая иерархия среди матросов срочной службы. Эта система, выстроенная на сроках службы, определяла положение каждого в корабельном мирке, его права и обязанности, а зачастую и просто возможность спокойно дышать.

Те, кто только-только ступил на палубу, кто служил меньше шести месяцев, носили незавидное прозвище «караси». Зеленые, неопытные, они были на самой низшей ступени этой лестницы, и на их долю выпадали самые грязные и тяжелые работы. Забавно, но «карасями» на флотском жаргоне называли еще и носки (одежда), что как бы намекало на невысокий статус их обладателей.

Прослужившие от шести месяцев до года уже считались «борзыми карасями». Они уже немного освоились, обтёрлись, но до полноправных членов «стаи» им было еще далеко. Они уже могли позволить себе некоторую вольность по отношению к «карасям», но перед «старшими» по-прежнему ходили по струнке.

Те, кто отмахал на службе от года до полутора лет, гордо именовались «годка́ми». Это была уже серьезная сила, костяк срочной службы. Они знали все ходы и выходы, пользовались определенными привилегиями и держали в кулаке «молодых».

Ну а те счастливчики, кто перевалил за полуторагодовалый рубеж, уже считались «дембелями». Их служба близилась к концу, они были почти небожителями, стоящими одной ногой на гражданке. К ним относились с уважением, их слово было законом, и они свысока посматривали на всю эту флотскую суету, мысленно примеряя гражданскую одежду и предвкушая скорую свободу.

Эта неформальная иерархия была основой взаимоотношений, и Артёму с его товарищами предстояло пройти все ее ступени, прежде чем они смогут почувствовать себя на корабле если не хозяевами, то хотя бы полноправными его обитателями.

Вся эта сложная, на первый взгляд, иерархия, со своими прозвищами и сроками, на деле сводилась к одному простому и довольно циничному принципу: старшие заставляли младших выполнять всю самую грязную, тяжелую и неприятную работу. Это было банальное делегирование обязанностей, возведенное в ранг неписаного закона, освященного флотскими традициями.

«Караси» драили палубы и гальюны, чистили картошку на камбузе, таскали тяжести и выполняли бесчисленные мелкие поручения «годков» и дембелей». «Борзые караси» уже могли переложить часть этой ноши на плечи свежеприбывших, но сами еще не были свободны от трудовой повинности перед старшими по сроку службы. «Годки» же, в свою очередь, уже почти полностью освобождались от физического труда, перепоручая его тем, кто стоял ниже в этой иерархической цепочке. Они лишь надзирали, раздавали указания и следили за тем, чтобы «молодые» не отлынивали от своих обязанностей.

Это была суровая школа жизни, где каждый должен был пройти через унижения и тяжелый труд, прежде чем заслужить право на более или менее сносное существование. И хотя внешне это могло показаться проявлением «дедовщины» в ее худшем виде, для многих это становилось своеобразной проверкой на прочность, закалкой характера, которая, как считалось, была необходима будущему моряку.

Шли дни, наполненные монотонной зубрежкой устройства корабля и хозяйственными работами, которые всё же перепадали на долю новобранцев. В один из таких обычных дней, когда Артём вместе с другими ребятами своего призыва драил палубу в продуктовом складе, к нему подошел один из «годков». Этот старослужащий стоял на вахте дневальным по жилым помещениям, и в его обязанности, помимо прочего, входила уборка рубки дежурного по кораблю.

Подойдя к Артёму, «годок» не стал приказывать или требовать. Скорее, это прозвучало как просьба, почти по-товарищески:

– Слышь, карась, помоги по-братски, а? Рубку дежурного надо помыть, а у меня тут еще дел невпроворот.

Артём, еще не до конца вкусивший всех «прелестей» флотской иерархии и не видя в этой просьбе ничего зазорного, подумал: «А что такого? Помещение там небольшое, не переломлюсь». С энтузиазмом, свойственным молодости, он схватил тряпки и тазик с водой и направился в указанную рубку.

Но не успел он и приступить к работе, как в рубку заглянул старпом – старший помощник командира корабля, гроза всего экипажа. Увидев новобранца с тазиком и тряпкой, он сразу всё понял. Видимо, подобные «просьбы» от старослужащих были ему хорошо знакомы.

– Ты что здесь делаешь, матрос? – грозно спросил старпом, и его взгляд не предвещал ничего хорошего.

– Пришёл помыть, товарищ капитан второго ранга, – растерянно пролепетал Артём.

– А ну-ка, марш отсюда! – рявкнул старпом, и Артём, не смея ослушаться, пулей вылетел из рубки.

Вечером, на обязательном построении после вечерней поверки, когда весь экипаж стоял в строю, старпом вдруг вызвал Артёма:

– Матрос Орлов, выйти из строя!

Сердце у Артёма ухнуло куда-то в пятки. Он вышел и замер по стойке «смирно».

– Кто тебя заставил мыть рубку дежурного? – вкрадчиво, но с нескрываемой угрозой в голосе спросил старпом.

Артём понял, что это проверка. Сдать «годка» означало прослыть стукачом, «крысой», и тогда спокойной службы ему точно не видать. Поэтому, собрав всю свою волю в кулак, он ответил:

– Не помню, товарищ капитан второго ранга.

– Как это не помнишь? – удивился старпом, явно не ожидавший такого ответа. – Человек тебе приказывает, а ты его не помнишь?

– Он сзади подошел, я не посмотрел, кто это был, – нашелся Артём, стараясь говорить как можно убедительнее.

После этих слов по строю пронесся сдержанный смешок. Даже суровые лица офицеров тронула едва заметная улыбка. Ответ был настолько нелепым и одновременно находчивым, что разрядил напряженную обстановку. Старпом, покачав головой, отпустил Артёма обратно в строй.

Глава 14: Испытание на Прочность

Позже, вечером, когда Артём, как и положено «карасям», драил гальюн, он услышал за спиной перешептывание старослужащих. Они обсуждали его ответ старпому, и в их голосах слышалось нескрываемое одобрение. «Классный чувак», «не сдал», «наш пацан» – эти обрывки фраз долетали до него, и Артём понял, что прошел первую, но очень важную проверку на прочность и верность неписаным флотским законам. Это маленькое происшествие, возможно, и не сделало его «своим» в доску, но определенно добавило ему уважения в глазах старослужащих.

Жизнь «карася» на корабле была чередой бесконечных уборок, настоящей каторгой для не привыкших к такому объему физического труда молодых организмов. Каждый божий день, едва рассвело, еще до утреннего построения, им предстояло надраивать до блеска полы в своих кубриках. Днем – уборка на своем боевом посту, где бы он ни находился, будь то пыльный трюм или продуваемая всеми ветрами палуба. А вечером, когда казалось, что силы уже на исходе, их ждал гальюн – святая святых корабельной гигиены, требующий особо тщательного ухода.

Но апофеозом всего этого уборочного марафона была суббота. После завтрака и до самого обеда объявлялась «ПХД». Парко-хозяйственный день, генеральная уборка всего корабля. Это было не просто мытье полов – это было священнодействие, ритуал, в котором участвовал весь экипаж, но основная тяжесть, конечно же, ложилась на плечи «молодых». Сама уборка была зрелищем особым: мыло крошилось в тазы, губками взбивалось в густую, обильную пену, которую затем щедро раскидывали по палубе. А дальше начинался настоящий флотский балет – матросы, босиком, словно катаясь на импровизированных коньках, скользили по этой мыльной пене, оттирая линолеум до скрипа своими голыми пятками. Губками и мылом драилось всё: не только стены, (переборки), но и подволоки (потолки на флотском жаргоне). Летом, или когда погода благоволила, к этому добавлялись еще и бескрайние просторы открытых палуб, которые нужно было отмыть от соли, сажи и прочих следов морской жизни.

Суббота была также днем большой стирки. Матросы стирали свои робы – рабочую одежду, – а затем развешивали ее сушиться в своих кубриках, на натянутых веревках, или в других укромных местах, где это не бросалось в глаза начальству, превращая на время жилые помещения в подобие влажных, пахнущих мылом пещер. И, конечно же, суббота была банным днем. Возможность смыть с себя недельную грязь и усталость, почувствовать себя хоть на время чистым и свежим, была для «карасей» настоящим праздником, маленькой передышкой в бесконечной череде уборок и тяжелой работы.