скачать книгу бесплатно
– Послушай, я ценю твою предусмотрительность, но напоминаю: разведка должна быть осторожной. Местные могут испугаться чужаков, шныряющих туда-сюда. Нам нельзя привлекать лишнее внимание, пока я не встречу царского военачальника.
– Как скажете, – смиренно отозвался Хайранг. – Ваше огн…
И снова захотелось одернуть, сильнее. Стало досадно: давно они не говорили на «ты». В детстве, до того как Янгред сбежал в Ойгу, было только так, но по возвращении уже нет. Ничего: ни «принца Лис», ни крепкой дружбы, ни даже простого «ты». О замечании Янгред сразу пожалел. Хайранг и так все знал, был одним из самых способных офицеров кампании, куда осмотрительнее, чем сам Янгред. И вышколенные разведчики его – как есть лисицы.
– Это титул для тех, кто уже седеет, – с напускной безмятежностью сказал Янгред. – Я понимаю, что тебя только что повысили и ты не чаешь, чтобы повысили еще, но лесть тут…
Хайранг перебил его с ровной полуулыбкой:
– К волосам без седины он подойдет лучше. И если кампания будет удачной, вы заслужите его как никто другой.
Не понял или сделал вид, что не понял. И неважно, не скажешь ведь прямо, что грызет. Янгред хмуро отвел глаза. Еще и награду пророчит. Этот предмет разговора нравился ему еще меньше.
– Не будем загадывать, – тему он решил не продолжать и, раз ужалили его, жалить дальше. – И еще. Пожалуйста, не оставляй части надолго. Несколько рыцарей тут говорили о вылазке в город на следующем привале: о хорошеньких крестьянках и каком-то местном медовом напитке. Ты же понимаешь, чем это чревато?
– Да? – Не поворачиваясь, Янгред знал, что в лицо Хайрангу бросилась краска. Он ненавидел беспорядок и шатание, особенно – чисто походные проблемы, связанные с тем, что кто-то возжелал самоволку. – Я не допущу, спасибо! Вот же…
Нет, зря было замечание. Чего не удержался? И как чинить такую дружбу?
– Желание простительно. Люди устали. – Вздохнув, Янгред слегка пришпорил коня. – Недолго осталось до этой… как же… Инады. Ободри их. Но не отпускай. Ясно, Лисенок?
Так переводилось имя Хайранга, так его – сына одного из баронов, своего крестника, – звала королева-мать. Янгреда она – тоже по дословному древнему переводу имени – звала Зверенышем. И сами они в шутку звали друг друга этими прозвищами, когда, играя в лазутчиков, писали тайные письма. Когда-то. Сколько прошло?..
– Как скажете, ваше огнейшество, – прозвучал наконец ответ. Янгред знал, что в его лице ничего не дрогнуло. Огнейшество так огнейшество.
Хайранг его покинул и тут же начал кого-то распекать с видом озадаченной няньки. Янгред криво улыбнулся: а ведь когда-то, без званий еще, лихо гнали бы вперед вдвоем, смеясь и вопя, с восторгом озирая окрестности. Ну и пусть. Все теперь иное, не только слова, которыми можно друг друга звать. Янгред тоже запрокинул лицо к солнцу. В здешних землях оно светило мягко, приветливо. Пахло не камнем и снегом, а сеном и рекой, дышалось так свободно, что кружилась голова. За одни эти запахи и ветер можно было простить и принять многое. Тем более – глупость братьев.
Янгред не помнил, кто первым наскочил на него с восторженными разглагольствованиями о «дельном дельце». Он бы и ухом не повел, если бы дальше не последовало «разживемся землей!». Встревоженный, он решил послушать, а братец (Ритрих, кажется), вальяжно забравшись на трон, уже расписывал головокружительные перспективы «совсем-совсем не войны, просто маленькой прогулки». Как оказалось, и впрямь головокружительные, но разве что в своей мутности.
Понаслышке Янгред знал: соседнее царство – Дом Солнца – бедствует. Под откос там все покатилось, когда правитель повредился рассудком и убил себя и семью. С пресечением династии настало Великое Безвластие: начали отделяться земли, заволновались крестьяне, железнокрылые людоеды повадились воровать скот, да и воины Луноликих кое-что аннексировали. Страна разваливалась на глазах, но выискался новый царь, из бояр, и навел порядок. Это дорогого стоило: возвращая территории и отваживая притязателей, полегли две трети армии, от неурожаев и разрушений истощилась казна. Тем не менее волнения улеглись. Может, новый царь и не был Всеведущим, но управлять людьми умел. Союзников он наградил и возвеличил, голодающих накормил, с бунтующими примирился. Возобновилась торговля самоцветами, золотом, мехами и древесиной. Зазеленели поля. Деньги Хинсдро вкладывал в дороги, в укрепление городов, в постройку крепостей на границах. Последнее имело двойное дно: к границам он усылал служить тех, кого не желал видеть или опасался держать близ себя. В отличие от Вайго, он презирал фаворитизм, доверял лишь паре-тройке бояр. Многие воеводы оскорбились и отказались, молодежь в глушь тоже не рвалась. Крепости стояли, но гарнизоны были слабыми, однажды это подвело царя, но несколько спокойных лет он выиграл. А вот соседи за это время стали относиться к Дому Солнца иначе. Если доброго, пусть вспыльчивого и чудаковатого Вайго любили, то теперь мало кто вообще заезжал ко двору Острары. Дипломатом Хинсдро был холодным, послы возмущались, что пиры его напоминают порой допросы. Слишком опасался боярский царь лунных, так и не признавших легитимность его власти. На каждом шагу теперь видел козни ненавистного Осфолата.
– И это нас сближает! – воскликнул брат, перестав наконец ходить вокруг да около.
«Дельце» заключалось в том, что король Сивиллус затеял жестокую интригу: отыскал где-то якобы уцелевшую дочь Вайго. С ней лунные войска уже пересекли солнечную границу и захватывали город за городом, собираясь «спасти заблудших братьев». «Братьев» – жителей Острары, некогда единой с Осфолатом, а «спасти» – вероятно, воссоединить древнюю империю, посадив на трон девчонку. Хинсдро, конечно, этого не хотел. Тройняшки тоже проявили в вопросе единодушие. Иметь под боком такого соседа! Огромного, дружащего с людоедами! Острара не была Свергенхайму союзником, но, в отличие от Осфолата, никогда не покушалась на его земли. На Пустоши до сих пор помнили войну, в которую пришлось ввязаться, чтобы уберечь от загребущих лунных лап пролив Ервейн. Поэтому, когда Хинсдро начал переговоры о возможном союзе, Три Короля и сами готовы были поквитаться с Луноликими. Окончательно они приняли решение – конечно же, наплевав на необходимость посоветоваться с кем-либо, – выяснив, какую царь назначил цену.
– Он отдаст нам какую-то долину! Три огромных города и все между ними. Поля и леса, речки и озера! Ты понимаешь, что это значит, Янгред? Понимаешь?
На этом месте брат пришел в волнение, мотнул кудрями, вскочил и попытался поймать Янгреда за две широкие цепи, украшавшие его плащ. Попав в захват, он передумал; охая и шипя, принялся растирать собственную руку, засопел. Внимать возражениям он не стал. Следом, в тот же день, веское слово сказали Харн и Эрнц. Они, при всей взаимной неприязни, искренне хотели получить землю для людей, воплотив мечты нескольких поколений. Им пообещали слишком большой кусок, чтобы они задумались, как не подавиться. К тому же…
– К моменту, как мы соберем армию, кончится год, – успокаивали Янгреда на прощание в тронном зале. Скорее всего, это говорил Эрнц, но, может, Харн в хорошем настроении. – Те, кто останется, возделают землю. А к сбору вы наверняка вернетесь.
– А сколько из нас вернется? И какими? Ты думал об этом? – резонно спросил он.
Брат закатил водянистые синие глаза.
– Помилуй, Янгред. Там глупая мелкая девчонка, осфолатцы, которых мы уже били, и пара горсток дикарей. Да и не вам одним придется делать работенку, царь обещал войска. – Он помедлил и подмигнул. – Хм. Ну а если время подожмет – просто повернете. В конце концов…
«В конце концов, кому какое дело?» – вот что читалось в его взгляде. Ожидаемо для тройняшек, но Янгред отчего-то и поныне слышал желчные непроизнесенные слова. Тогда же, рассерженный, он холодно перебил:
– На полпути? Мы вообще-то тоже даем обещания, подписываем бумаги…
«Помогаем людям, оказавшимся в беде». Но этого не произнес уже он: наивно звучало. Скрипнул зубами – даже не рявкнул, а братец все равно опасливо попятился.
– Бумаги, бумаги… – проворчал он и развел руками. – Бумаги теряются, Янгред, горят, переписываются… – Осмелев, он опять немного подошел, прищурился и понизил вдруг голос до приторного шепотка. – Есть много вариантов. Надеюсь, мне не нужно тебя учить, ты же опытнее.
Янгред молча разглядывал его – узкое, но притом почти квадратное лицо, блеклые ресницы, капризные пухлые губы – последнее было фамильной чертой и раздражало даже в собственной внешности. В который раз он задался вопросом, как у двоих очень красивых людей – блистательного огненного Эндре и темнокудрой шелковой полукровки Эрлейль – могло родиться нечто настолько невзрачное, да еще помноженное на три. Брат улыбнулся до ямочек на щеках. Это его немного украсило, но только на секунду.
– Ну вот, к примеру, если у них вдруг будут проблемы с исполнением своих гарантий… нельзя ведь возвращаться с пустыми руками, да? Придумаешь что-нибудь?
Желание схватить его за подмышки и приподнять, а потом ласково поинтересоваться: «Ты за кого меня принимаешь?» было сильным, но, как и нередко, Янгред сдержал его и лишь нервно рассмеялся.
– Мародерство и аннексия? Значит, такой у вас уговор с их царем?
Брат и тут не дернул бровью, более того – заговорил как с ребенком:
– Янни. Янни. Янни. Главная прелесть участия в чужой войне – то, что, как ни крути, мы что-нибудь с нее поимеем, рано или поздно. Но ты же понимаешь… – он хохотнул, – что именно мы хотим больше и скорее всего на свете?
– Понимаю. – Янгред передразнил его слащавый голос. – Леса, речки, птички, цветочки.
– А знаешь, что самое забавное? – Поднявшись на носки, брат даже смог развязно приобнять его за плечи. Янгреда не забавляло ничего, но он уточнил:
– И что же?..
Брат снова заулыбался, а потом даже потер руки. В своих словах он был, похоже, уверен.
– Чтобы получить это, нужно всего-то играть честно и требовать такой же честной игры в ответ. А ты у нас всегда был честным. Ну что, вперед? Леса, речки, цветочки… и высокие моральные идеалы, а?
Так на Янгреда и свалилась эта кампания. Вовремя: желание передушить венценосных родственников уже с трудом удавалось сдержать. Чистый на первый взгляд уговор – военная помощь за деньги и землю – в деле выходил шитым кое-как. Не расправишься с Осфолатом к урожаю – бросай союзников в бою; не доплатят – грабь их почем зря; а еще всегда можно быть убитыми ни за что ни про что. Да и… От новой мысли расхотелось радоваться теплу. Янгред хмуро уставился вперед, поджимая губы.
В Инаде его должны были встретить – кто-то из полководцев, с кем предстояло вести кампанию. Ожидаемо, резонно: что он сам бы делал, как ориентировался бы в незнакомых краях? Здесь не бывали жители Пустоши, а кто бывал, не заходил далеко. Да и местным частям, конечно, был нужен свой командующий, они не слушались бы чужака. Но одна мысль о заросшем дикаре, убежденном, что в атаку надо мчать с барабанами, а бросать легковооруженную пехоту на пикинеров правильно, наводила тоскливый ужас.
Что Янгред знал об острарцах? Прежде их боялись, хотя вооружены они были по меркам цивилизованных королевств скудно, да и техники их отставали на пару десятилетий. Но они брали отвагой, удалью, на удивление хорошими командирами, а еще, что важно, количеством. С ним-то и выходило скверно: при Хинсдро армия сократилась. Вооружение еще больше устарело, от службы повально уклонялись, а новобранцев некому было учить: из великих воевод времен Вайго лишь единицы присягнули боярскому царю, прочие покинули Дом Солнца и подались в наемники. И если лучшие остатки воинства – некое Первое ополчение – ныне защищали столицу, кого мог вести в Инаду человек царя? И какой человек?
Поняв, что круг мыслей замкнулся, Янгред осмотрелся. Поблизости виднелись приземистые, увитые плющом дома; над крышами клубился белый дым. За ними наливалось багрянцем небо; над головой оно, наоборот, подернулось сиреневой синевой. Вечер не крал у земли тепла, лишь одаривал ее красками, как жених невесту, не то что на Пустошах, где сумерки несли лишь уныние и промозглость. Красиво… но глаза нужно было отвести.
Притихли ехавшие сзади, многие потупились. Янгред снова пришпорил коня и зычно велел:
– Поспешим!
Приказ подхватили. Понесли дальше.
Лучше было достичь леса раньше, чем совсем стемнеет и начнут зажигаться огоньки. Янгред знал по себе и замечал по людям: теплый свет чужого крова даже у праздных путешественников – не то что у бесприютных скитальцев – вызывает щемящую тоску. Она была не нужна. Судя по карте, не так далеко лежало место встречи с царевыми людьми. Там примут как подобает. Там станет легче.
Въезжая под хвойный полог, Янгред услышал пение в одном из окраинных домов, сзади. Дети, сидевшие на крыше, нестройно прощались с солнцем – лилась одна из местных молитв; то тянулась, то взлетала короткими трелями. В три детских голоса вплелся четвертый – девичий, покрепче и постарше. А потом, как по ворожбе, его подхватили птицы.
Песня стихла так же быстро, как началась. Отворачиваясь, Янгред почти почувствовал, как в этом окраинном доме вспыхнул первый желтый огонек.
2. Чужаки и костры
Сильно пахло морем: впереди уже вырастала Инада. Стены и башни славного города-порта, откуда уходили корабли в Шелковые и Цветочные земли и куда привозили товары тамошние торговцы, были из лазурного камня и в ясные дни сливались с небом. Так казалось и сегодня, когда Хельмо подходил с северо-востока. В сердце бились насмерть восхищение и горечь: здесь когда-то… впрочем, пустое. И не его это память.
Отряд подрос; к шестидесяти добровольцам, вышедшим из столицы, добавилось три сотни – и это немногое, чем Хельмо заручился, все же решив зайти в некоторые селения. Он рисковал, но его вела память о малых делах: этот городок он выручил, отвадив разбойников; в том уладил миром кровавую междоусобицу бояр; в деревеньке на холме помог с новым колодцем. Ни разу он пока не ошибся: воеводы, знать, крестьянские головы откликались на призывы, начинали собирать отряды, обещали примкнуть позже, когда Хельмо пойдет назад. Вряд ли все обещания чего-то стоили, но река полнится каплями. Больше, впрочем, Хельмо надеялся на Инаду: почти наверняка зная, что здесь Самозванку пока не признали, он рассылал по окрестностям дружинников – тех, кто отличался красноречием. Части нужно было увеличить, не рассчитывая на дядю и тем более – только на иноземцев.
Среди спутников, ничего не знавших об условиях договора, лишь гадали про союз со Свергенхаймом. Многие мрачно предсказывали, что найдут Инаду разоренной; не раз Хельмо спрашивали, зачем вообще впускать в Острару язычников, которых позже придется выгонять. Он, как мог, увещевал: «Они не хуже нас, такие же люди» – но на деле заразился домыслами. Он понятия не имел, что представляют собой настоящие, не легендарные жители Пустоши. Их послы редко заезжали даже к Вайго, позже пропали вовсе. Как поведут себя чужие рыцари, а ну как правда уже бесчинствуют? Но пока все выглядело спокойным: ни пожарищ, ни плачущих крестьян. На шпилях башен дрожали голубые с золотыми солнцами знамена.
Хельмо оставил людей на краю рощи, после чего тихо подозвал Цзу?го. Тот просиял, заулыбался во все желтоватые зубы, ухватил коня за поводья, и многие проводили его тяжелыми взглядами. В восьмери?це – ближней дружине Хельмо – Цзуго единственный вел род от кочевников, выделялся среди курчавых русых голов черной косицей, узкими карими глазами и ушами размером с молодые лопухи. Нелепица, вечно цыкающая зубом и так и не сменившая лук на палаш, тем более на пистолет, но Хельмо привечал его за сметливость. Лучший для разведки не боем: и на рожон не полезет, и спину в случае чего прикроет.
Они выехали вперед и начали подниматься на холм, к запертым городским воротам. Не было похоже, чтобы их брали штурмом: перламутровые киты на синих створках оставались целыми и чистыми. Огненные не нападали? Или еще не пришли? Или были столь ужасны, что им открыли беспрекословно? Хельмо глубоко вздохнул, начал выдумывать еще какое-нибудь «или», но Цзуго его отвлек:
– Ого! Только глянь, а! – И он стремительно развернул коня вбок.
Тем временем на смотровой башне появились три дозорных стрельца. Они казались мрачными и, пусть угрозы не выказывали, приветствовать Хельмо не спешили. Странно: он даже облачился в красный кафтан поверх кольчуги, рассчитывая на встречу с высокими лицами; цвет этот носили только царевы посланники. Да и должны же были часовых предупредить. Несколько секунд он колебался, на чем сосредоточиться, на этом вопиющем поведении или на том, как Цзуго цыкает и бубнит: «Ух, дурнина, дурнина…» Второе перевесило – Хельмо передумал потрясать государевой грамотой, перестал задирать голову и проследил за взглядом своего разволновавшегося спутника. Что еще, на что он уставился?
С холма открывался вид на низину под городской стеной: темнел хвойный лес, а до него тянулись луга и змеился тонкий рукав местной реки. Почти все это пространство оказалось загромождено: серели шатры, высились обозы и непонятные – скорее всего, осадные – конструкции. Паслись кони, виднелись мортиры. Хельмо козырьком поднес ко лбу ладонь.
– Думаешь, это… – Впрочем, ответ не был ему нужен.
– Рыжие, – все же произнес Цзуго, теребя золотую серьгу-крючок. – Там много рыжих. И енти серые флаги… Как думаешь, сколько их?
Хельмо тоже развернул коня, съехал с дороги и обогнул возвышенность, присматриваясь. Лагерь занимал весь речной берег и скрывался в роще, солнце играло на орудиях и доспехах так, что становилось больно глазам. Три с чем-то тысячи человек, не меньше, это если не прикидывать, сколько укрылось под сенью деревьев. По договору обещано было около пяти тысяч… И сейчас эта цифра не столько радовала, сколько пугала. Пять тысяч друзей – в войне бесценно, но пять тысяч врагов…
– Короткоствольные пушки-то из Ойги! – Цзуго ткнул пальцем в ближние орудия, потом вверх. – Занятные, знаешь, штуки, двух снарядов хватит, чтоб снести енту башню…
Но Хельмо уже смотрел не на мортиры, а на одетых в закрытые алые накидки женщин, стиравших в речке одежду. Подмечал, что лошади расседланы, а несколько солдат играют с косматой собакой. Все яснее улавливал дым костров, где варилось что-то мясное. К штурму так не готовятся. Зато…
– Дурнина, ты сказал? – Хельмо опять кинул взгляд на башенных стрельцов. Они переговаривались, глазея туда же, вдаль. – Ты, пожалуй, прав. Вот только не та.
Новая мысль обожгла досадой, стыдом. Удивительно… столько навыдумывал ужасов, а самого простого не предусмотрел. Неважный из него дипломат. Скверное начало.
– Так чего делаем-то? – Цзуго проехал ближе к воротам. Хельмо, заметив, как один из стрельцов дернулся и начал поднимать мушкет, жестом велел замереть. – Я хочу…
– Не зови их, – нетерпеливо перебил Хельмо, сжав поводья. – Вернемся позже, со знаменем, и поговорим обстоятельно. У меня есть вопросы. Но сначала…
Он осекся, боковым зрением уловив движение в лагере, и опять повернулся туда. По воинам – кого можно было видеть, – словно шла волна. Они бросали праздные дела, вставали, торопливо приводили себя в порядок, сбивались в группы. Хельмо не сомневался: у волны есть и голос, точнее, целый хор голосов, отдающих вполне безобидные команды. Цзуго истолковал все по-своему: дернул лошадь, засуетился, потащил из-за спины лук.
– Давай-ка уберемся, Хельмо! Они всполошились, из пушки сейчас пальнут!
– То-то ты их стрелами перебьешь, – урезонил его Хельмо, не двигаясь.
– Всполошились, говорю! – упрямился тот, но все же убрал оружие.
– Не поэтому. Не из-за нас.
Хельмо все более успокаивался: такие «брожения» в войсках – кому бы войска ни принадлежали – он легко узнавал. Так встречают начальство, которое долго отсутствовало, а теперь объявилось. И вот это начальство Хельмо необходимо было увидеть, хотя щеки заранее горели от понимания, куда повернется разговор. Только бы ничего не испортить окончательно… только бы не услышать с ходу «Раз вы так, мы уходим». Он оказался прав: человек, из-за приближения которого солдаты старались принять более-менее бравый вид, вскоре появился со стороны рощи, начал довольно быстро приближаться. И даже в нагромождении шатров, в дыму костров, среди множества других рыжих рыцарей, его вряд ли удалось бы не заметить.
Ехал он на такой же белой, как у Хельмо, лошади, но иной породы. Не из Шелковых пустынь она была и не из Острары. Такие встречались еще реже, чем инроги: их выращивали сами язычники в своей единственной долине, и, как и хозяева, животные отличались пятнами-веснушками по телу и пылающими гривами. А какая чистая масть! Если Илги цветом напоминал топленое молоко, то тонконогое животное с узкой мордой – свежий снег. Впрочем, восхитительная лошадь привлекла куда меньше внимания Хельмо, чем всадник.
Он был в легких светлых доспехах: такие, по слухам, ковались на вулканическом пламени. Длинные волосы мужчины – нет, скорее юноши – вились крупными рыжими кольцами. Темный плащ удерживали две золотые цепи поперек груди; у пояса – по левую сторону – блестела черненым серебром массивная рукоять меча. Незнакомец сидел гордо, но голову держал, не вздергивая подбородка, точно пытался хоть как-то ослабить грозное впечатление, которое производил. Едва ли получалось: его приветствовали робко, хотя, судя по жестам, он никого не распекал, скорее, просто объезжал владения, бросая небрежные указания и интересуясь, кто чем трапезничает.
– Каков гусь, – присвистнул Цзуго. – Никак король нам честь делает?
– Не похож… – рассеянно отозвался Хельмо.
В столице он видел свежеотчеканенные огненные монеты: правители Свергенхайма, тройняшки, по традиции прислали ко двору Острары несколько штук со своими ликами. Монеты дядя быстро отправил на благое дело – переплавку под орудия, но мягкие квадратные лица – особенно пухлые рты и низкие лбы – Хельмо запомнил. У этого язычника даже издалека черты казались породистее и резче.
– А на кого похож? Неужто…
Цзуго осекся: командующий, заметив чужих на холме, наклонился и открепил что-то от седла. Это оказался зоркоглаз – прибор дальнего видения, редкость с Шелковых земель. Он помогал рассматривать звезды, выглядывать в море рифы и озирать огромные панорамы. Стоила вещица – Хельмо знал, ведь владели ею разве что именитые ученые, богатые мореходы и воеводы высшего ранга – как две лошади. И эту посеребренную трубу, внутри которой, как объясняли когда-то учителя, располагались мудреные дутые линзы, незнакомец направил прямо на холм.
– Я слышал, ента штука душу крадет! – опять всполошился Цзуго, отъезжая подальше и рисуя в воздухе солнечный знак. – А я тебе говори-ил!
Командующий опустил трубу и, снова наклонившись, что-то сказал окружавшим его рыцарям. Хельмо улыбнулся, хотя и его пробрал озноб. В жестах незнакомца было что-то хищное, далеко не юношеское. Не ошибся ли Хельмо, определяя его возраст? Ну… проверит.
– Поеду туда, – решился он. – А ты возвращайся-ка, дружище, да вели меня ждать.
– Еще чего! – тут же заартачился Цзуго. – Думаешь, это игры? Они ж тебя как зайца подстрелят, и твои семеро меня потом…
– А так нас подстрелят двоих разом? – уточнил Хельмо. – То-то польза.
Но этот упрямец был, как всегда, сметлив. Уверенно заявил:
– Пока по двоим попадут, наши услышат. Один-то выстрел, что он…
– Мортирного одного хватит. – Хельмо уже откровенно смеялся, хотя смех был нервный: там, в лагере, поворачивалось в сторону холма все больше голов. «Хищный» командующий тоже не отводил глаз. – Мы куда меньше этой башни. Езжай, говорю.
Но Цзуго уже рылся в седельной сумке, уныло бубня:
– Ох, все-то тебе шуточки, все-то думаешь, что бессмертен.
Поиск увенчался успехом: на свет божий он извлек огромную красную тряпку. Там было коряво, сусальным золотом, намалевано солнце – такие флаги в ярмарочные дни продавали в столице, и гости покупали, чтобы увезти кусочек города с собой. Не чета царевым знаменам, которые остались при отряде, не чета и голубым флагам Инады, трепетавшим над шпилями. Но эту тряпку Цзуго, нацепив на древко кнута, высоко вскинул и, для верности выехав вперед, помахал. Вид он при этом принял небывало важный, щеки просматривались даже со спины.
– ПЕРЕГОВОРЫ! – До лагеря вопль наверняка долетел, да даже стрельцы на башне подпрыгнули, благо хоть не стали палить.
Хельмо раздосадованно прикрыл лицо ладонью. Ум и впрямь быстрый… но блестит не ярче, чем это ярмарочное золото.
– Едем! – бодро объявил Цзуго, сторонясь и давая дорогу. – Думаю, ты вперед? Он вроде велел никому не стрелять, руками вон помахал на пушкарей.
Хельмо, чувствуя на себе взгляды – много взглядов – и слыша с башни молодецкий, издевательский гогот, с трудом сдержал стон.
– О… я тебе крайне благодарен за твои дипломатические изверты. Славно.
Славно все сыпалось, что он напланировал, это точно. Знакомство он представлял совсем не так. Нужно ведь было показать союзникам, что страна не в такой и беде, деньги на знамя точно есть, а предводитель ополчения – человек зрелый и предупредительный. С последним-то и выходила особая беда. А теперь еще это. Как заговаривать-то? Извиняться с ходу? Или…
– Да к бесам все, – пробормотал Хельмо и слегка пришпорил Илги, сосредотачиваясь только на стуке копыт и на рыжей фигуре впереди. Изводить себя он устал.
Все могло повернуться не так плохо, не стоило совсем уж полагаться на догадки. Гордый незнакомец мог оказаться кем-то из средних чинов, отвечающих за порядок. Королем он не был точно, значит, позор не так велик, а если и король – должен быть невозмутимым, и не такое повидал. Успокоенный этой мыслью, Хельмо приосанился и, спустившись с холма, снова осадил Илги. По лугу, вдоль реки, он ехал уже неспешно, приняв, как он надеялся, независимый и решительный вид. Трусивший следом на вороной лошадке Цзуго тоже выглядел сносно. По крайней мере, тряпкой больше не махал.
Перед Хельмо расступались. Солдаты, чистившие лошадей, отводили их; оружейники откатывали круглобокие блестящие мортиры. Двигали ящики, тушили костры, вставали. Люди – крепкие, молодцеватые – тихо переговаривались. Не насмехались, но и не улыбались; не хватались за оружие, но и не приветствовали. Многие показывали пальцем на инрога, заинтересованные им больше, чем хозяином; других, конечно, отвлекал Цзуго, всем бросавший неловкие «Здрассте!», «Дорогу!» и «Воевода едет!». Наперерез выскочил увиденный еще с холма кудлатый пес с большим красным бантом на шее и басисто залаял – точно из мушкета бухнуло. Илги прянул, Хельмо его успокоил. Собаку оттащили, но молчание по-прежнему стояло мертвое. От этого было крайне неуютно.
