Прошлое никогда не проходит

– Зачем?

В это время в дверь настойчиво постучали. Николай её осторожно приоткрыл, посмотрел, затем быстро «запустил» в комнату ещё двух человек, и вновь запер. Один из них взял стул и беззастенчиво подсел к столу, другой, молодой, остался стоять в стороне. Первый из них имел неприятное, хищное лицо с острым крючковатым носом, на котором громоздились дорогие очки в золотой оправе с толстыми стёклами. Небольшие близко посаженные глаза навыкат слегка косили, но, тем не менее, были на редкость пронзительны, рентген, а не глаза, говорила о нём Женя. Он широко и приветливо улыбался, обнажая ухоженные зубы, но взгляд при этом оставался холодным и злым. Это был Виктор Моисеевич Пасикис, которого в институте прозвали удавом за его умение вытрясать из молодежи все перспективные находки и идеи, а затем использовать их материал в своих интересах. Коли заикнуться они об этом хотя бы и ненароком – и их жизнь в институте, после прилюдного унижения и оскорбления, закончится. Правда, к девушкам он относился намного лучше, однако это их нисколько не радовало: задаром Пасикис ничего не делал. С особенным вожделением он поглядывал на стройную Женю, но как-либо зацепить её ему не удавалось: они почти не пересекались по работе. В тоже время, он очень боялся её влияния на своего спутника, красивого загорелого Гришу, и всячески пытался их изолировать, что у него частично получалось. Женя, приветливо махнув им головой, продолжила:

– Ну, например, страна обеспечена полиметаллами, обнаруженными на новом месторождении, да и содержание их на нём ниже кондиции, и обогащение дороже, чем на аналогичных действующих объектах, вот его и консервировали. Хозяйское отношение к ресурсам было. А теперь нам это боком обернулось: мешаем распродавать всё за копейки. Так, например, Норильский никель был продан за такую сумму, которую он за день зарабатывает, представляете? Цифра, вроде бы, большая, а на самом деле – чистый обман.

– Да и у нас так же, все корабли отдали просто за такие копейки, которых и на ржавый якорь не хватило бы!

– Опять вы о политике! Ну её, Женечка, Ты, как всегда, очаровательна! Как тебе идёт это платьице! – сладко и нараспев произнёс Пасикис, целуя ей руку. Женя вежливо улыбнулась и поблагодарила его за галантность, а он тут же состроил удивлённое лицо и добавил, – Ой, да у них тут пьянка! Кажется, мы вовремя.

– Не делайте вид, что только что заметили! – пробурчал Николай. А гость продолжил:

– Мы с тобой всегда вовремя, уж такое у нас хобби, Гриша.

– Это точно, по крайней мере, у Вас, Виктор Моисеевич. Садись, Гриша, не стой столбом. Где это ты так загорел? – спросил Николай.

– Отвозил жену с сыном в Коктебель, и сам там пару деньков понежился. Правда, море ещё прохладное – градусов 17–18, не больше. Ребята, мы не с пустыми руками, – продолжил немного смущённый синеглазый Гриша, доставая из-за спины тортик и бутылку виски.

– Вот с этого и надо было начинать! Сначала следовало просунуть торт с бутылкой, чтоб мы не сомневались, что это свои люди пришли, а потом уж самим вваливаться, – заявил Николай, вызвав своим замечанием улыбки и возбуждение.

– Хорошие ребята! – констатировал моряк, с интересом рассматривая бутылку, этим занялись и остальные – в то время виски только появились в продаже и так дорого стоили, что их никто из присутствующих не пробовал и даже не видел толком.

– Ну, вы даёте! Разбогатели? Неужто в Моссад или в ЦРУ пристроились? – с добродушной издёвкой поинтересовалась Женя. Все, кроме пришедших, рассмеялись, а те почему-то смутились.

– Скажете, тоже… Ладно, давайте ещё 2 рюмки для нас.

Николай молча показал глазами на уже наполненные коньяком стопки, которые достал сразу же при появлении гостей.

– Это наш новый полевой сотрудник, Фёдор Степанович, прошу любить и жаловать, а это Гриша и Виктор Моисеевич, наши местные либералы – лавочники.

– Почему сразу лавочники, Женечка? Да, к тому же, я-то – какой либерал!? Вообще стараюсь не лезть в политику, – обиженно заметил Гриша, устремляя на девушку ласковый взгляд. Женя, взглянув в его красивые тёмно-синие на смуглом лице глаза, сказала:

– Вот это и есть либерализм, только пассивный. Знаешь, как пассивный гомосексуализм.

– Ну, и язычок у тебя, Женечка, совершенно не совпадает с ангельской внешностью! Не слушай её, Гриша, это она из зависти! Гордая и нищая геологиня, ха-ха-ха!

– Не она, а Женя, о присутствующих в третьем лице не говорят! А Вы себя уже к таковым не относите, вежливый Вы наш!? – резко спросил Николай, и Виктор моментально отпарировал:

– Старшим замечания не делают, воспитанный ты наш. Ладно, давайте не будем ссориться, а лучше выпьем за нашу прелестную Женечку, за самую красивую и независимую девушку в институте! Знаешь, как о тебе твой начальник говорит? Мол, он за всю свою долгую жизнь много видел в геологии красивых женщин, но все они были плохими геологами, много встречал и хороших геологинь, но те толком не были женщинами. А вот тебе, Женечка, это удалось совместить. За тебя! И удачи вам в поле, орлы!

Женя поблагодарила, рюмки взлетели над столом и соединились с приглушенным звоном, а затем все сосредоточенно зажевали. Кампания оживились и расслабились, и разговор стал крутиться сначала вокруг текущих институтских дел, а затем и об отношении к науке и её рыцарям, Николай зло произнёс

– Интересно, вспомнит хоть кто-нибудь, что учёные тоже хотят есть и – о наглость! – иметь возможность прокормить своих детей! Да и на исследования нужны хоть какие-нибудь деньги, а в академических институтах уже забыли, как они выглядят!

Виктор растянул тонкие губы в улыбке, неторопливо наполнил рюмки и гордо, даже с некоторым вызовом, произнес:

– Просто нужно уметь устраиваться, ребята, нечего на власть пенять. Уравниловка и халява ушли в прошлое, пора самим о себе позаботиться. Кстати, и нам пожелайте удачи, она за океаном ох как пригодится!

Все переглянулись в раздумье, поставили рюмки и как-то сразу притихли: стало понятно, что они ни в поле, и ни в отпуск собрались. Наконец, Женя процедила, недобро поглядывая на Виктора:

– Ну, что, уматываете, и Гришку прихватили? К янкам убегаете с нашего корабля, Пасюк?»

– Я не Пасюк, а Пасикис, Женя, сколько раз тебе говорить, и потом, ну и что? Все об этом мечтают, а я делаю. У меня в этой стране дети погибают. Манька факультет восточных языков закончила, Илюша – Бауманку, и оба без работы, да и куда идти-то, везде копейки платят!

– В этой стране!? А не вы ли её упорно разрушали!? И теперь мы, кандидаты и доктора наук, получаем меньше уборщицы в метро, только у нас, в отличие от Вас, других доходов не имеется! Без вашей дурацкой перестройки мы все имели бы нормальную зарплату, и ваших детей распределили бы, как надо. А ты, Григорий, кому там нужен без степени!? Разве не понимаешь, для чего тебя сэр Пасюк берёт? Будешь на него работать, так, Виктор Моисеевич, я не ошиблась?

– Пасикис, запомни, пожалуйста, я родом из Литвы, как тебе известно. Зря ты так, Женечка, я бы и тебя с удовольствием пристроил, только слово скажи. Я знаю, ты считаешь меня делягой, а не учёным. Впрочем, может, это так и есть, но ведь и без денег не обойтись! И потом, у каждого свой талант, что Бог дал, тому и радуйся. О будущем детей тоже нужно подумать, ведь мы с женой нечистокровные евреи, по отцам, к тому же, а в США это – как знак качества, сами они потом не устроятся.

Он ловко отрезал себе большой кусок торта, и, вслед за непрожёванным бутербродом с колбасой, стал быстро запихивать его в рот, энергично откусывая от целого куска. Женя укоризненно взглянула на Гришу, который, покраснев, отвёл глаза в сторону, под её взглядом.

– А у нас – что, детей нет!? Ведь это вы, господа либералы, развалили страну, залили её кровью, устроили для всех невозможную жизнь, а теперь бежите из неё, обобрав её до нитки. Вы всё по митингам бегали, а потом твердили, что без шоковой терапии не выжить, мол, потерпеть нужно, а как только всё до конца разрушили, сматываете. Мы-то никуда не можем уехать, у нас одна Родина, а у вас – где больше платят. Да и не ждёт нас там никто, нет у нас еврейских корней. Помните, как Вы Гришку пытались заставить в партию вступить, а потом первым побежали партбилет сдавать? Были Вы и украинцем из Одессы, и литовцем, освобождающим Прибалтику от коммунистического ига, и борцом за реабилитацию предателей, а теперь новоиспечённый бостонец. Не удивлюсь, если в благодарность, и там всё развалите и обратно к нам прибежите, с поджатым хвостом и всё с теми же недобрыми помыслами?

– Ну, я же и тебе предлагал, и вот Гришку беру с собой… Разве плохо, что теперь у нас такие широкие возможности появились!? Ладно, Женя, не нужно ссориться, давай без политики, надоело.

– Теперь надоело!!? А расхлёбывать ваш погром мы да наши дети будут? – поддержал Женю Николай.

Виктор Пасикис посмотрел на часы, молча вылил себе в кружку оставшиеся виски, залпом, без тоста и чоканья, опрокинул их и сказал:

– Ну ладно, коллеги, мы пойдем, а то нам ещё собираться! Вставай, Гриша.

Гриша не отреагировал на его зов, он виновато посмотрел на Женю и тихо сказал:

– Можно тебя на минутку?

– Не стоит, Гриша, ведь у тебя билет в кармане, так? Доедай тортик, он действительно очень вкусный, спасибо, – грустно сказала Женя, раскладывая перед полевиками карту. Пока девушка преувеличенно сосредоточилась на полевых планах, не глядя более в сторону гостей, Виктор подхватил Гришу и поволок его к выходу, говоря, что нечего им мешать. Николай встал и, с шумом защёлкнув за ними замок на двери, попытался было продолжить разговор об ушедших, поглядывая на Женю, но она укоризненно взглянула на него и тихо предложила обсудить полевые дела вместо промывания костей коллегам. Коля покраснел, но промолчал, поняв её состояние: ведь они с Гришей дружили с детства, а теперь он уезжал в Америку, и, возможно, навсегда. Фёдор примирительно сказал:

– Ребята, извините, если что не так, но я вас не понимаю… Сейчас многие уезжают: из провинции – в Москву или в Питер, а из столицы за границу. Что же делать, если у нас и работающим жить не на что? Какой уж тут патриотизм, когда с голоду загибаешься!? Или у вас иначе? Ну, а что ваш коллега хотел перемен – а кто их тогда не хотел!? – да не пришёл от них в восторг, не мудрено: что-то лично я осчастливленных перестройкой не встречал, зато нищих и беспризорных, хоть пруд пруди. Предложили бы мне работу в той же Америке, и я бы уехал, ей Богу! Надоело с воды на хлеб перебиваться!

Коля, вопросительно взглянув на Женю, спросил:

– Может, мы и впрямь – перегнули палку, а? – Да не в Америке дело, это я так, со злости сказала. Ты вспомни, скольких талантливых ребят он погубил, недаром получил прозвище удав. А теперь Гришка в его полную власть поступает, да ещё в чужой стране и на другом континенте. Кому он там нужен? Этот гад из него все соки выжмет, и выбросит его.

– Да ладно тебе, за одного битого двух небитых дают. Гришка твой парень умный и талантливый, выкрутится, не бойся.

Было видно, что Жене больно и неприятно продолжать этот разговор, и что она не всё договаривает, и ребята, помолчав немножко, тяжело вздохнули и вернулись к своим рабочим вопросам.

Прощаясь после работы, Женя спросила шагавшего рядом Николая:

– И как тебе наш морячок?

– Да вроде бы, нормальный мужик… Жень, я давно хотел спросить, что случилось с Гришиными родителями? Слышал, что они погибли, когда он был ещё студентом. Как же это случилось?

– Очень странная и страшная история… Извини, Коль, сейчас не хочется вспоминать, и так тошно. Ты же знаешь, наши семьи много лет жили рядом, дружили, и чуть ли не каждый день общались. Ну, теперь уж, видно, отжили-отдружили.

– Ну, что за пессимизм!? На тебя непохоже… Не расстраивайся, Женька, жизнь ещё не кончается, может, он через полгода вернётся… Ну, или будете ездить друг к другу в гости.

Женя благодарно улыбнулась, подумав, что это уж точно невозможно, и крепко, по-мужски, пожала ему на прощание руку.

2. Ах, это милая предполевая суета…

Чтобы жить километрами,А не квадратными метрами…Ю. Кукин

Началось самое суетливое и беспокойное время, особенно для начальников отряда. Целые дни они носились по институту, собирая многочисленные бумажки и подписи на них, покупали билеты, получали снаряжение, закупали и упаковывали продукты… Ни на какую другую работу времени просто не оставалось, и уже не верилось, что когда-нибудь, наконец-то, настанет сладостный миг отъезда…

Получив снаряжение, ребята Анабарского отряда вытащили его во дворик Института и всё тщательно проверили: с помощью «лягушки» надули 2 лодки, затем поставили палатки. Немногочисленные, в столь позднее время, научные сотрудники вышли во двор и стали подавать им советы, грустно вздыхая и с нескрываемой завистью поглядывая на их хлопоты. Ещё совсем недавно и они собирались в поля, зелёные московские дворики, в которых обитали институты геологического профиля – большинство из них размещалось в двух пересекающихся узеньких переулочках Замоскворечья – наполнялись весёлой беспокойной суетой. Отовсюду слышалось:

– Отправил машину на платформе?

– Не, мы своим ходом, нам недалеко, в Карелию.

– А мы обратно, из Средней Азию, попилим своим ходом, в октябре на платформе холодно.

– Вы опять на лодках? На Дальний Восток?

– Нет, в этом году на Енисейский кряж.

– Ребят, а кто в погранзону разрешение оформлял? Мы с Камчатки летим на Кунашир, уже получили оттуда согласие, а дальше-то что делать?

И так без конца, весь апрель и май. А затем небольшие полевые отряды разлетались, словно птицы, по шестой части мира, в разные уголки нашей необъятной страны, от Камчатки до Калининграда.

Но вот наступила «перестройка», и вместе с ней стала затихать ещё недавно бурно кипящая научная деятельность, конференции, споры и обсуждения теперь ушли в историю. Зарплаты учёных уменьшились до размеров студенческой стипендии, да и ту платили только по большим праздникам, приходилось подрабатывать, где не попало, чтобы просто выжить, и всё это сопровождалось ежегодным сокращением сотрудников, причём без всяких выплат. Материал геологам стало собирать негде, экспедиции на 3–4 месяца остались лишь в воспоминаниях. И перспектив на будущее никаких. Постепенно институты вымирали, научная элита страны вытеснялась из творческой жизни, многие вынуждены были бросить науку. Всё реже звучали молодые голоса, поздравляющие друг друга с поступлением в аспирантуру или защитой диссертации, в прошлое уходили праздники, свадьбы, рождения малышей. Элитой теперь называли не творческую интеллигенцию, а кривляющихся на эстраде бесполых существ с отсутствием интеллекта на раскрашенных физиономиях. Наступало мрачное безысходное время…

И вдруг – словно сон – давно забытые милые слова: поле, сборы, упаковка, снаряжение… Щемящий душу запах странствий захлестнул геологов мучительно сладкой волной воспоминаний – неисчислимые пути-дороги, маршруты и маленькие открытия, лодки, палатки, встречи, природные бедствия, вспоминаемые потом как приключения… Как давно, и как недавно это было… Совсем в другом, пожалуй, что в параллельном мире, и в иной стране, так нелепо исчезнувшей с глобуса мира… Горы, реки, моря, пустыни, знаменитый некогда ГАЗ-66 с глобусом на борту, вертолёты и лошади, корабли и лодки, и, наконец, собственные ноги в болотных сапогах, не знающие устали. Костёр, гитара, вкус только что выловленной рыбы, аромат пахнущего дымком чая, багряно-алый закат и усыпанное звёздами небо – как это дорого после трудного маршрута с тяжёлым рюкзаком! И забываются распухшая от укусов комаров и мошки кожа, натёртые до крови сырые ноги, наконец-то погружённые – о счастье! – в сухие шерстяные носки. Что за наслаждение – горячая каша с тушёнкой под глоток разведённого спирта! Жизнь прекрасна и удивительна, здесь это отчётливо и благодарно понимаешь. Не говорите, что вы были счастливы, если ни разу в жизни не испытали подобного. Разве такое уйдёт из памяти!? Романтика? Да нет, просто тяжёлый каждодневный труд со своими незатейливыми радостями, непонятными и недоступными для так называемого цивилизованного мира. И награда за него – неподъёмные рюкзаки с образцами в пёстрых, в цветочек, мешочках, открывающими для него непознанную жизнь прошлого, удивительные события миллиардной давности. Да ещё маршрутный дневник, между страничками которого, среди педантично описанных разрезов с их точным местонахождением и номерами образцов, попадаются то засушенный необычный цветочек, то раздавленный комар, измазавший страничку кровью её же хозяина.

Не существовало более страны Советов, щедро финансировавшей самые различные направления исследований – и ведь всё это сполна окупалось! Но кого ныне заботило будущее!? К фундаментальной науке стали относится как к падчерице, а прикладную и вовсе уничтожили. Какие уж тут деньги на полевые работы, когда и на мизерную зарплату их не всегда выделяли? Тебе нужен материал – сам и доставай средства на экспедицию. Возможность получения грантов, американского нововведения, совершенно не зависело от таланта и трудолюбия учёного, основную роль здесь играли блат, и немножко – шальная удача.

Вот и стоят геологи вокруг полевого снаряжения, испытуемого героями нашего повествования, с грустной улыбкой и профессиональной завистью поглядывая на коллег, подавая им советы и вспоминая смешные теперь, а тогда опасные для жизни эпизоды своей бродячей жизни.

В это время, но на другом конце земного шара, в кабинет Эйтана Клойзнера вошёл немой секретарь и, почтительно наклонив голову перед мастером, положил ему на стол глянцевый журнал, на таинственной обложке которого, казалось бы, пытались изобразить все тайны космоса, Земли и мировых цивилизаций. Клойзнер прочитал претензионное название издания «Чудеса и гипотезы. Первый и последний выпуск», усмехнулся и стал листать его, остановив внимание на статье своего протеже с потрясающим именем Марсиньо Роналдо Родригеш де Коста Кабрал. «Вот упрямец, оставил бы только Марсиньо Кабрал. Кому нужна эта его национальная гордость? Передавил бы таких, они нам вечно вредят своими амбициями! Ну, да ладно, как говорят русские, чем бы дитя не тешилось… Лишь бы на нас работал». Он пропустил многочисленные математические выкладки, доказывающие возможность существования параллельных миров, но внимательно прочитал новые архивные данные, скрупулезно собранные учёным по всему миру. В них утверждалось, что и сравнительно недавно существовали отдельные люди, способные неоднократно перемещаться из одного мира в другой, и, вроде бы, у каждого из них на шее был православный крестик с необычным чёрным алмазом, излучающим кроваво-бордовый свет.

– Какая чепуха! И непременно православный крестик, подумать только! Уж лучше бы был какой-нибудь двуглавый божок с хвостиком! – злобно воскликнул он.

Клойзнер, сын ростовщика из Бердичева, глубоко ненавидел всё русское и православное, ассоциируя свою убогость именно с ними. «Русских давно можно было бы стереть с лица так называемой ими матушки-земли, если бы не их ортодоксальная вера, которую вот уже сто лет всем миром, включая многочисленных внутренних агентов влияния и местных придурков, пытаются уничтожить, а она всё нет-нет, и даёт о себе знать. Уж и своих «батюшек» туда внедрили, что исподтишка навязывали им экуменизм, правда, в такие храмы только одни либералы и ходили… То ли дело католики, те уж и про Бога-то давно забыли – у них его папа заменил, а все они – наши лучшие друзья, а иногда и ставленники, можно сказать, генералы князя тьмы. Лишь из-за проклятого православия никак не удаётся разрушить семью, насадить повсюду гомосексуалистов, верных слуг и помощников дьявола, протащить закон об изъятие детей из родных семей по каким-нибудь дурацким придиркам, как это успешно делается в других странах. Главное, оторвать детей от близких и привычных нравственных устоев, и тогда масонство безоговорочно вступит в свои права по всему миру. Постепенно, из поколения в поколение, извращения будут превращать людей в дегенератов, занятых своими болезнями, и спокойненько умирающих в психушках, вот и не нужно тратиться ни на какие войны или биологическое оружие. «Ведь мы великие пацифисты!» – произнёс он вслух и расхохотался глухим зловещим смехом. А уж в вопросах дегенерации мастер разбирался лучше любого специалиста – сам явился плодом слишком бурных фантазий своих родственничков, наградивших его неукротимыми приступами неуправляемого гнева, доходящего до иступлённого бешенства. Как же ему, такому умному и образованному, хотелось весь мир обратить в ещё более немощных, чем он сам, чтобы не чувствовать себя убогим среди этих идиотов! Пусть все восхищаются не только его умом и властью, но и внешностью! Клойзнер мечтательно вздохнул, представляя ползающих у ног восторженных людишек, радующихся снисходительным пинкам его башмака. Вдохновившись своими честолюбивыми замыслами, он отвлёкся ненадолго от постоянно мучавших его болей, вздохнул, и вызвал к себе секретаря:

– Сообщи этому русскому, как его там, чтобы неустанно следил перед отъездом за Григорием – вдруг она опять объявится. И пусть обратит особое внимание на любые ювелирные изделия, подарки или семейные реликвии с православной символикой и особенно с чёрным алмазом, в общем, за всем, что она передаст этому индийско-русско-еврейскому гибриду.

А про себя подумал, что всё-таки им удалось заполучить, этого Гришу, а дальше – дело техники. Клойзнер с трудом засеменил своими слабенькими коротенькими ножками к сейфу, спрятанному в потайной комнате, достал оттуда алмазы и стал их внимательно рассматривать, нетвёрдо стоя на ногах. Он вспомнил записки минералогов, утверждающих, что их происхождение непонятно: камни не схожи ни с чёрными алмазами (карбонатитами), ни с обычными. Может, всё дело в каких-то свойствах, но в каких? Возможно, их искусственно смастерили именно для этой цели, и алмазы обладают иными, непонятыми им физическими параметрами? Исследователи специализированной международной минералогической ассоциации, полностью подчинённой и финансируемой их масонским ордером, смогли лишь установить, что такие алмазы им неизвестны, и что они обладают даже большей твёрдостью, чем «чёрные», а строением схожи с обычными. Но каково же их происхождение и откуда они взялись? Неизвестно. Без гостя с того мира этого, видно, не узнать. А крестик, да ещё православный, – глупая выдумка, ведь эти ходоки появлялись задолго до христианства. И Клойзнер, с трудом передвигая дрожавшими от напряжения детскими ножками, вернулся на свой трон и тяжело вздохнул. Что делать – приходилось ежедневно совершать «поход» длиной в 5-10 шагов, а вместо груза волочить собственное неподъёмное тело, напоминая ногам их былую функцию, а которой он и сам забыл…

3. Ожидаемая неожиданность

На следующий день Гриша с трудом оторвал голову от подушки и неохотно посмотрел вокруг. Всю ночь мысли о неопределённом будущем в чужой стране и о категоричной оценке его отъезда Женей не давали ему покоя. Гриша очень боялся потерять свою подругу детства, но видел, что, по независящим от них причинам, именно это и происходит, причём давно. Нет, так расстаться с Женей он не может. Что же делать..? Вот что, нужно поговорить с ней до отъезда! Когда они ещё увидятся теперь!?

В одних трусах он выскочил из ванны и полез на антресоли за большой картонной коробкой с отрывающейся крышкой, на которой было написано «ПОДАРОК ПЕРВОКЛАСНИКА», где с детства хранил свои фотографии. Гриша любил перебирать эту заветную коробочку с осколками счастливого детства, подолгу рассматривая каждую из фоток с грустной улыбкой. Его жену Соню это раздражало, в конце концов, она со злостью засунула коробку на антресоли. Вот Гриша и решил воспользоваться её отъездом. Он с улыбкой раскрыл коробку и достал свои детские фотографии с молодыми родителями и их друзьями, на многих из которых они с Женей были вместе. Вот они совсем маленькие на берегу моря и возятся с каким-то щенком, а здесь уже подростки, вдвоём на катке, на Чистых прудах. На некоторых из них он видел рядом с их родителями интересного незнакомого мужчину неславянской внешности. Гриша как-то поинтересовался у мамы, кто это, она побледнела как мел, и молча отошла к окну, а отец сказал, что это их студенческий товарищ, погибший после института. Заметив, что родителям больно вспоминать об этом, он не стал более расспрашивать, а теперь и спросить не у кого…

Гриша так увлекся воспоминаниями, что не замечал, как пролетало время. Случайный телефонный звонок вернул его в настоящее, и он беспокойно взглянул на часы: дел накануне отъезда невпроворот. Быстро натянув на себя джинсы и футболку, Гриша выпил на ходу чашку кофе с бутербродом и убежал, кое-как засунув фотки в неприкрытую коробку. «Нужно обязательно успеть поймать Женю», – промелькнуло у него голове.

* * *

Сотрудники маленького полевого отряда с утра примчались в Институт, и во второй половине дня уже всё снаряжение было тщательно упаковано. Женя распрощалась с ребятами до завтра и поспешила в бухгалтерию за деньгами. Аккуратно сложив их вместе с командировочными удостоверениями и паспортами своих сотрудников в полевую сумку, она туда же отправила секретную топооснову и геологическую карту, а также многочисленные бланки и документы, затем засунула её в рюкзак, положила сверху болотные сапоги и штормовой костюм, и вышла из института. Забросив полупустой рюкзак на одно плечо, она неторопливо побрела в сторону Чистопрудного бульвара, вспоминая и анализируя все свои действия по сбору в поле: не забыть бы что-нибудь важное! Едва Женя перешла трамвайную линию и шагнула на бульвар, как из-за памятника Грибоедову неожиданно выскочил Гриша и, перехватив у неё рюкзак, положил туда и свою сумку: