Головоломка

То, что бабуля дожила до таких лет – целиком её заслуга, и я надеялся научиться у нее этому, прежде чем пущу жизнь под откос или окончательно свихнусь. Десять лет я жил вдали от нее: сначала работал контролером в шахте по добыче палладиума, затем – крупье, и каждый раз спускался по карьерной лестнице все ниже. Три года работы в казино настолько меня вымотали, что я стал нести откровенный бред, но бабуля вернула меня к жизни такими жемчужинами мудрости, как «Соберись, тряпка!». И пока я ждал, когда она даст мне немного лишних денег, жемчужина или даже две прилетали в мой адрес: «Взялся за гуж, не говори, что не дюж».

Бабушке принадлежало несколько домов в центре нашего небольшого городка, включая старый отель, где жил я. Я присматривал за ним, конечно, не так тщательно, как плотник или сантехник – у меня нет таких навыков – но больше, чем сторонний наблюдатель, и бабушка платила мне, правда, негусто, объясняя свою скупость тем, что я и так обобрал ее до нитки. В соседнем здании располагались магазин канцелярских товаров и детский сад, в котором я работал помощником воспитателя. Этакий великий и ужасный надсмотрщик за кучкой гномов. Кроме того, два раза в неделю я работал в баре – на выходных чаевых было мало, но, по крайней мере, можно было хоть чем-то заняться, тем более – выпивка всегда была под рукой. Бар бабуля купила еще в то время, когда в него ходили в основном пастухи. А потом овец прогнали, потому что они вытоптали все пастбища, очистив их лучше любого гербицида. Я не видел особого смысла в присутствии бармена в пустом баре, но бабушка была непреклонна. Это было частью моих обязанностей, как выражалась бабуля. Кроме того, она была абсолютно уверена в том, что, если его закрыть, там сразу же появится подпольная лаборатория по производству метамфетамина – бабушка была убеждена, что подобная есть в каждом пустующем здании.

Детский сад – совсем другое дело. Воспитательница миссис Хеслер, с абсолютно не идущей ей короткой стрижкой из платиновых волос, считала меня своим подчиненным, и я ей подыгрывал, чтобы ее расплывшееся лицо окончательно не перекосило. Я все время рассказывал ей выдуманные новости из несуществующих газет, и она всегда покупалась на это.

Например, «Авиаудар с беспилотника в стриптиз-клуб». В ответ миссис Хеслер заставляла меня носить одежду, в которой было удобно работать и которая нравилась детям, например, яркий спортивный костюм, различные морально устаревшие вещи, которыми я был сыт по горло.

По воскресеньям, когда позволяла погода и по телевизору не показывали бейсбол, я брал небольшую коробку с ланчем из «Мустанга», прихватывал бабушку, и мы шли гулять туда, где приятно пахло. По воскресеньям обычно я был не в форме, и потому свежий воздух помогал мне «просохнуть» и выйти на работу в понедельник. Мы устраивали пикники на лугах, где росли шалфей и люпины, в степи к северу от города, где росла зубровка, на толстом ковре из хвойных иголок и на лугах с весенними цветами. Мне быстро надоедала природа, но мы гуляли до тех пор, пока бабушка не надышится вдоволь. Она говорила, что это самое малое, что я могу для нее сделать, – и я полагаю, она была права.

Тогдашняя прогулка запомнится мне надолго: мы пошли к изгибу речки, протекавшей неподалеку от бабушкиного дома, и устроили пикник под старыми тополями, так что западный ветер дул прямо в лицо и приносил потрясающие ароматы. Я вышел из машины и повел бабушку, поддерживая ее под локоть. Я удивился: какая она была высокая, как прямо держалась, как царственно выглядела. Миссис Девлин собрала её густые белые волосы и закрепила широким черепаховым гребнем. Только я посадил бабушку на раскладной стул и открыл коробку с ланчем, как мимо нас проплыл труп. Хотя он и лежал лицом вниз, было видно, что на нем строгий костюм. Течение реки было достаточно сильным, и тело его покачивалось, а волосы колыхались. Казалось, будто его руки подняты в прощальном жесте. Блики солнечного света играли на воде, делая картину еще более отвратительной.

– О боже! – бабушка отреагировала так живо, как будто могла это видеть.

– Что?

– Разумеется, этот чудный запах! Я еще чувствую запах снега!

Труп был повернут так, что я мог видеть подошву его туфель и вздутый от воды пиджак. Я вдруг вспомнил, как дешёвым рейсом возвращался из Лас-Вегаса, – тогда я потерял столько денег, что напился прямо в самолете и вырубился, а кто-то написал на моем лице карандашом для бровей «Лох», и я увидел это только в туалете в аэропорту Хелена. Неужели со мной всё так плохо, что я сравниваю себя с утопленником?

– Ты был ужасным ребенком, – сказала бабуля, – начал пить в шестом классе. В кого бы ты превратился, если бы я не перевела тебя в католическую школу? Это было твоим спасением, и, слава Богу, порчу удалось снять. Было нелегко угодить глупым монахиням, которые не ударили палец о палец, пока ты там учился.

– Прости, бабуль, но мне надо сбегать в кустики.

Я отбежал вдоль берега на достаточное расстояние, чтобы бабуля не услышала меня и, закурив сигарету, позвонил в полицейский участок. Представившись, я спросил у диспетчера, на месте ли шериф или кто-нибудь из заместителей.

– Сейчас узнаю. У Вас проблемы? – тон диспетчера дал мне понять, что обо мне подумали в участке.

– Я возле реки, и мимо только что проплыл труп. Это напротив свалки. Минут через десять он будет под мостом Харлотон.

– Там сейчас никого нет. Марвин в городе сусликов. Остановил нарушителя за превышение скорости. Может быть, он успеет добраться до моста.

– Следующая точка в Грейклифе. Кто-то же должен сидеть на мосту весь день!

– Не повышайте голос, пожалуйста. Особые приметы есть?

– Вам мало того, что он мертвый?

Я вернулся и увидел бабушку. Она подставила лицо под солнечные лучи и выглядела довольной. Тополиные листья плавно падали с деревьев, закручиваясь в потоке воздуха и мягко ложась на воду. Время от времени проплывали люди на плотах, голубых плотах, желтых, их смех и разговоры подхватывало и несло по реке, словно они сопровождали труп, плывущий следом.

– Ну что, перекусим? – спросил я.

– Попозже, если, конечно, ты не голоден. В августе здесь пахло совсем по-другому. Я думаю, что-то происходит, когда листья начинают желтеть, в воздухе пахнет сидром, а старые стволы пахнут вчерашним дождем.

Дождь вчера шел всего две минуты. Бабушкины чувства обострились, чтобы запомнить как можно больше деталей до того, как она умрет.

Я снял обувь, носки, закатил штаны и перешел реку. Я был на глубине в несколько дюймов, когда зазвонил мой телефон. Я повернулся и увидел, как бабушка нащупывает телефон как раз там, где я оставил коробку с ланчем. Ну ладно. Я пошел дальше и заметил трех белых пеликанов, которые стояли среди брошенных машин на другой стороне реки. А я думал, что они уже улетели на юг. Я достал со дна несколько плоских камней и один за другим пустил их на середину реки. Кусок бутылочного стекла прыгнул пять раз, и тогда я вернулся к бабуле.

– Звонили из участка.

– И что?

– Они просили передать тебе, что это был обманутый жених. Он прыгнул в каньон Янки Джим в воскресенье. А сегодня…?

– Среда.

Течение несло его со скоростью примерно пару миль в час.

– С чего они взяли, что ты беспокоишься об обманутом женихе, который прыгнул в каньон Янки Джим?

– Из праздного любопытства, – резко ответил я.

– И шериф звонил, чтобы с тобой поделиться? Я ничегошеньки не понимаю.

Я не собирался позволять бабуле испортить наш пикник, заставив меня рассказать то, что я видел. Поэтому я открыл коробку с ланчем, расстелил салфетку у нее на коленях, сделал сэндвич, достал нарезанные огурцы и миндальное печенье.

– Что это? Пахнет как ветчина со специями, – бабушка приподняла половинку сэндвича.

– Это она и есть.

– Какая же я голодная.

Она не лукавила: слопала всё в один присест.

– Я догадываюсь, что тебя застукали за вождение в пьяном виде.

Ты этого не видишь, но слышишь, и я полагаю, что миссис Девлин в этом уверена.

– Да, бабушка. Сел пьяный за руль.

Конечно, тогда я не воспринял это серьезно, но втайне благодарил Бога, что это не опубликовали в газетах. Когда ты работаешь с маленькими детьми, нужно совсем немного, чтобы довести родителей до паранойи: их уже мучает совесть за то, что они оставили своих любимых детей с незнакомыми людьми в таком месте, где маленькие озорники легко могут получить пулю в лоб или оказаться похищенными.

В семьях вроде моей, бабушки маячат где-то на заднем плане, как снежный человек. Я всегда думал, что она мое благословение, и до сих пор часто задаю себе вопрос, не из-за ее ли влияния мой отец превратился в депрессивного болвана. Он был умственно отсталым и никогда бы не заработал и десяти центов, но бабуля давала ему неплохие суммы и держала его около себя на коротком поводке, не отпуская далеко от своей юбки. Он целиком посвятил себя акварелям (так он сам говорил). В подвале их была куча. Его небольшой дом был пуст, если не считать картин с цветами, кроликами, щенками и закатами, висящих на каждой стене. Бабуля не сомневается в том, что и там была подпольная лаборатория.

Может быть, и я чувствовал то же, что и он, глядя на бабушку, которая до сих пор сидела с прямой спиной, держа в руках половину сэндвича («Я надеюсь, ты мыл руки перед тем, как трогал мою еду»), и вдыхала сильный запах тополей, водяного кресса, растущего в ручейке, впадающем в широкую искрящуюся реку. Я думал о проплывающем мимо утопленнике, раскинувшем руки как летучая мышь. Именно бабушка когда-то объяснила мне, что у каждой реки есть свой запах, и пока одни благоухают, другие источают невыносимое зловоние и исчезают в пустынях, чтобы их больше никогда не видели.

Я думаю, что некоторые из этих размышлений были вызваны не самыми приятными воспоминаниями о моем штрафе за вождение в нетрезвом виде. Я знал, что это было невесело. Я уже был изрядно пьян, когда ушел из «Безумного Шляпника» перед самым его закрытием. В конце концов, за этим я сюда и приехал. Пока персонал прибирался, через заднее окно бара я наблюдал, как полицейская машина объезжает квартал, до тех пор, пока не убедился, что путь свободен. Я вышел на холодную улицу, сел в машину и поехал в долину. Я отъехал не очень далеко, как вдруг в зеркале заднего вида увидел красные мигалки. И вот тут я принял не самое удачное решение. Я дал по тормозам, выскочил из машины и побежал прямиком через пастбище, порвав рубашку и брюки о забор из колючей проволоки. Я бежал, пока не свалился в какую-то яму и не сломал руку. Этот отблеск, который я увидел в зеркале заднего вида, принадлежал машине скорой помощи, которая поехала дальше. Я вылез из ямы, вернулся к машине и поехал обратно в город, в медпункт. Вскоре я привлек внимание настоящего полицейского, а, следовательно, получил штраф, гипс на руке, а теперь еще и разочарование бабули. Может, с нее и начались мои проблемы. Я знал, что эта мысль была неожиданной, противоречащей здравому смыслу, но мне она казалась все больше похожей на правду.

Я смотрел на дома на другом берегу через вереницу машин. Сквозь шум реки я слышал шум газонокосилки. Через берег пролетел теннисный мяч, и черная собака смотрела, как он исчез в реке.

– Когда ты был маленьким, я думала, ты станешь президентом США, – сказала бабушка.

Я почувствовал то странное холодящее чувство, к которому я привык с того времени, когда наши родители не могли с нами справиться, и тогда она была вынуждена приезжать к нам в гости. Я решил промолчать, но она этого не заметила. Я смотрел, как она вбирала в себя все запахи и звуки, сидя с довольным видом все также прямо. Я неожиданно решил, что имею право порадовать себя рюмкой-другой и, крадучись, пошел к машине, однако это оказалось напрасным: я слышал, как бабушка сказала: «Только не долго. Возвращайся быстрее!» Я мог добавить только, что крался я зря. Я не понимал, почему, когда я включил зажигание и выжал сцепление, мне стало так радостно, что и пить не хотелось. Теперь даже пропустить пару стаканчиков казалось мне лишним. Не знаю почему, но это было так, и, едва войдя в участок, я почувствовал себя прекрасно. На выходе я столкнулся с заместителем шерифа Крейном, поймал его за рукав и спросил про труп. По выражению его лица было заметно, что он чувствует запах выпивки, исходящий от меня.

– Его вытащили из воды в районе моста Рид Поинт. Я сейчас еду туда.

– Можно мне поехать с вами?

– С вами все в порядке?

Крейну надо было вставать пораньше, если он хотел от меня отделаться. К тому моменту, как он выехал из города, я висел у него на хвосте. Федеральная трасса шла вдоль реки, стрелка на спидометре показывала за сотню, а река время от времени появлялась слева от меня. Но жених все равно опережал нас.

Съехав с трассы на парковку у берега, я убедился, что эйфория была редким и ценным чувством, и таким же хорошим, как всякое, лелеющее меня, поэтому я начал опасаться, что, увидев труп вблизи, я упущу это чувство. На берегу реки собралась небольшая толпа. Полицейская машина стояла неподалеку. Я припарковался там же, и заместитель шерифа, выходя из машины, увидел меня и пробор-мотал: «Господи, опять ты». При виде человека в форме толпа расступилась, и я проскочил за ним. Мне грубили и просили не толкаться. Чуть поодаль в кругу зевак лежал мертвый жених: либо его свадебный костюм был ему мал, либо он распух. Зачем-то его положили на стол для пикника. Аккуратные усы казались лишними на круглом, как луна, лице с широко распахнутыми глазами, от одного этого вида мне стало не по себе. Любопытные смотрели то на его лицо, то друг на друга в поисках объяснения. Мужчины с такими длинными бакенбардами неизбежно оказывались на противоположной стороне дороги, там же, где жила моя семья. А моя бабуля была не такой. Я не могу сказать, почему мне казалось, что у трупа не должно было быть усов и бакенбард. Похоже, пора наигранно повеселиться. Но для начала надо сообщить этим людям, что это я первым обнаружил нашего приятеля, проплывающего мимо. Однако мои слова остались без внимания. Я огляделся, улыбаясь унылой, иронической улыбкой, которая не поблекла даже от их негодования.

Кто-то в «Безумном Шляпнике» говорил, что в баре «Ватерхол» будут бои лилипутов. У входа стоял фургон с плакатом «Поддержи ярость карликов», но ни одного карлика не было видно: может быть, они спали внутри. Две лошади были привязаны возле корыта, а рядом с ними – четыре пикапа с такими грязными лобовыми стеклами, что водитель мог видеть дорогу только через пространство, очищенное дворниками. Между двумя грузовиками примостился ярко красный Порше Каррера с номерами Нью-Мехико, а на месте водителя расположился спаниель породы Кинг Чарльз. Я получил, что хотел, не показывая, что принял до этого. Бармен остервенело надраивал стойку. Как только я встал, мои чаевые вмиг испарились. Он сделал вид, что ищет деньги под тряпкой, и вся толпа засмеялась, когда я вышел. Я хотел было вернуться и поднять шум, но заметил, что Порше не заперт, и отпустил спаниеля. Было темно, и в голове у меня вертелось только одно слово: «Бабушка!». Собака убежала за дома с освещенными окнами, а меня охватило беспокойство.

Что-то заставляло меня гнать на бешеной скорости. Я изо всех сил старался понять, как я мог упустить так много времени. Куда бы я ни вляпывался, я никогда не ощущал за собой особой вины. Если кто-то подсунул мне труп на пути, значит, виноват в этом не только я. Если бы он жил на бабушкиной половине города, его жизнь сложилась бы совсем по-другому, даже без бакенбард.

В темноте было не так-то просто найти наше место для пикника. Я бы не был так уверен, что это оно, если бы не заметил остатки нашего завтрака. Я съел второй бутерброд с беконом и специями, яйцо вкрутую, маринованный огурчик и закусил печеньем, затем, глядя на широкий простор реки и вдыхая полной грудью, я пытался собрать мысли в кучу и унять истерику.

Стульчика не было. Значит, она не прыгнула в реку. Я не выдержу два трупа за один день. Наверное, кто-то нашел бабушку и отвез ее домой. Эта мысль особенно сильно задела меня, потому что означала, что еще один человек будет меня презирать – вот мерзавец, бросил свою слепую бабушку на берегу реки.

Я пересек город, проехал через мост Харлотон, направляясь в Сноб Холоу, где жила бабушка. У меня были часы со светящимся циферблатом, но я боялся смотреть на них, чтобы вконец не испортить себе настроение. Когда я остановился перед домом бабули, у меня бешено колотилось сердце. Я пошарил на заднем сидении в поисках минералки, которая иногда там валялась, но нашел как назло только груду пустых бутылок. Я посмотрел через лобовое стекло на аллею из можжевельника, ведущую к входной двери. Мой мозг был настолько возбужден, что когда я выходил из машины, мне показалось, что я вижу чье-то лицо. Я кинулся к входной двери и стал колотить, еще и еще. Наконец, я услышал внутри какой-то шум и почувствовал, как кровь прилила к голове.

Миссис Девлин запахивала на груди халат. Она была немолода, а ее большие зубы и полные укора глаза только выделялись из общего впечатления невинной женщины. Она была настолько безгрешна, что даже если бы у нее был полный рот дерьма, она бы не осмелилась бы произнести это слово вслух, но, прикрываясь бабулиным авторитетом, она могла вытворить что угодно.

– А вот и ты, – сказала она.

– Я просто хотел проверить, как бабуля.

Я услышал, как в темноте за спиной миссис Девлин бабуля спросила: «Это он?»

– Да, Аделина, это он.

– Миссис Девлин, будьте любезны, дайте ему по морде вместо меня.

Это, конечно, меня задело.

Я представил, как говорю: «А как вам это?» – и бью миссис Девлин наотмашь, но вместо этого я продолжал стоять, пока дверь не захлопнулась прямо у меня под носом. Я поехал обратно в центр, который в темноте казался заброшенным: там было мало огней, силуэты одиноких зданий выделялись на фоне ночного неба: безликий фасад брошенного торгового центра, каланча пожарной станции, а над ней – серебристые звезды. Я вернулся в отель, в фойе которого висели картины с нарисованными горными пейзажами, на затертом ковре стоял старый биллиардный стол, на котором сто лет назад хирург оперировал жертву перестрелки, пахло красным деревом, и приглушенный свет ламп отражался в стеклянных дверцах шкафа. Сейчас я нахожусь в таком состоянии, что мне хочется жалеть самого себя: я лишь еще одно ничтожество, которое весь мир считает своим долгом пнуть. Я думал, что остался совсем один, разумеется, за исключением бабушки, которая предавалась размышлениям о том, чего она достигла за это время. Эти мысли убаюкали меня. Утром меня разбудил стук тарелок в ресторане. Накрывали к завтраку. Новый день значил для меня новый шанс на успех. Как обычно, удастся ли мне сделать большую часть задуманного или нет, будет приятно просто посмотреть, что из этого выйдет, потому что, что не говорите, для меня стакан наполовину полон.

Я не успел перекусить перед уходом на работу. Миссис Хесслер становилась настоящим тираном, когда дело касалось пунктуальности. Я старался не смотреть на себя в зеркало, и то и дело поглядывал на часы, пока чистил зубы. Я натянул одну из своих рабочих футболок. Миссис Хесслер приобрела их на какой-то крупной распродаже и ожидала увидеть на мне. На ней спереди было крупно напечатано «Название вашей компании здесь», «Ваш логотип» – чуть пониже, и в самом низу – «Уделяем время каждому».

Я устроился на работу к миссис Хеслер после того, как год отработал в казино и, так как она видела мое резюме, она попросила, научить ее играть. У нее получалось неплохо, но все-таки она переоценила свои возможности: уехав на выходные в Лас-Вегас, спустила все свои деньги. В чем, естественно, обвинила в этом меня. Это задало тон нашему общению. Я сказал ей, что в мире, где доноры спермы должны платить алименты, может произойти что угодно.

Ура! Я действительно не опоздал! Я прошел в игровую комнату и понял, что так и не убрал в пятницу. Я так спешил в «Безумный шляпник», что теперь у меня совсем не было сил, а мне надо навести порядок до того, как миссис Хесслер своим молчанием даст мне понять, как она несчастна со мной, тунеядцем.

Назад в загон, черномазый!

Я рассказал ей, что читал, как один архиепископ в пятизвездочном отеле на Сейшелах обварил задницу в биде. Она не выдавила из себя даже подобие улыбки. Детали конструктора были разбросаны по всему полу, и у меня закружилась голова, пока я собрал все части. Дурацкие инструменты для малышей: барабан, бубен, дудочка – все они должны лежать на своей полке. Плакат с надписью «Бог сделал меня особенным» – оторвался от стены, а кнопки остались торчать. Я не помнил, чтобы в пятницу здесь царил такой бардак: наградные ленты и сертификаты, короны на день рождения, значки в виде звездочек, наклейки с буквами алфавита по всей комнате, а мой разум блуждал в другом месте.

Миссис Хесслер осмотрела холодильник, громким голосом пересчитала снэки для перекуса, убрала в шкаф съемные швабры, натянула свою футболку с той же надписью, что и у меня, и встретила у дверей первую мамашу. Ну, началось. Они шумно входили, мы с миссис Хесслер посмотрели друг на друга: достаточно ли мы радостные. Я чувствовал себя хорошо, но создавалось ощущение, что мои челюсти склеились. Две мамочки попросили, чтобы контейнеры для грудного молока были подписаны, и очень грубо заметили, что бумага для заметок в холодильнике обязательно отклеится. В комнате было полно детей, почти младенцев, мальчиков и девочек, одетых согласно ожиданиям их родителей: маленькие принцессы и ковбои, некоторые до сих пор были в пижамах. Казалось, что миссис Хесслер всегда точно знает, что надо делать, и начинает создавать порядок. Я рылся в куче кукол-перчаток, пробираясь через кукол, изображающих персонажей из Библии, кукол-монстров, кукол в виде животных, пытаясь найти ту, которая была бы сейчас кстати. Я искал ту, которая подойдет, так как на прошлой неделе я, не подумав, взял Иоанна Крестителя, и миссис Хесслер ругала меня за то, что я не приводил соответствующие цитаты из Библии.

Поняв, что по меркам миссис Хесслер я уже опаздываю, я наугад схватил первую попавшуюся куклу и натянул на руку афроамериканского пожарного. Второй рукой управлял шлангом в руке пожарного. И все ради угрюмого четырехлетнего Роджера. Роджер даже не улыбнулся и после долгого молчания назвал меня тупицей. Я засмеялся тупым смехом, и Роджер сказал то же самое.

– Через десять лет, Роджер, – прошептал я, – ты будешь нюхать клей для моделек из пакета для завтраков

Бросив пожарного на скамейку, я пошел к более милым детям. Я играл с ними до перерыва, а потом вышел перекурить. Холодный ветер колыхал последние листья на старых шершавых дубах на углу. А на холме, где стоял дом бабули, светило солнце, миссис Девлин наверняка накрывала к чаю, и бабуля была уверена, что все вокруг в идеальном порядке.

ПОГОВОРИМ ПО ДУШАМ

Итак, она звалась Татьяной

2 ноября в нашем университете прошло уникальное мероприятие – Кубок университета по чтению вслух, организованный отделением литературного творчества (ИПиМ). Накануне мне удалось пообщаться с куратором проекта, педагогом с большой буквы, доцентом кафедры языкознания, русской филологии, литературного и журналистского мастерства, кандидатом филологических наук Татьяной Дмитриевной Савченко, которую студенты отделения литературного творчества совершенно искренне называют своей «второй мамой».

Здравствуйте, Татьяна Дмитриевна! Расскажите, пожа-луйста, как долго вы преподаёте в ПГУ?

В течение двадцати лет я работала с иностранными студентами в Пятигорской государственной фармацевтической академии (сегодня – это Пятигорский медико-фармацевтический институт, филиал Волгоградского медуниверситета). И всё это время у нас, преподавателей кафедры русского языка, были научные и творческие контакты с нашим добрым соседом – лингвистическим университетом: это, прежде всего, конгресс «Мир на Северном Кавказе через языки, образование, культуру», важные научные конференции, обсуждение диссертационных работ, встречи с ведущими учёными, известными писателями, поэтами… Университет, открывающий мир, всегда был открыт и для студентов фармацевтической академии: мы читали здесь стихи, посвящённые М.Ю. Лермонтову, приходили со своими творческими работами: именно в ПГЛУ состоялись премьеры спектаклей «За закрытыми дверями»; а немного позже – «Послушайте! или Маяковский возвращается…», посвящённый столетнему юбилею «горлопана и главаря», в которых играли студенты двух вузов – ПГЛУ и ПятГФА.

И вот в 2009 году, когда в университете открыли отделение литературного творчества, я получила приглашение от его руково-дителя профессора Вячеслава Ивановича Шульженко. С этого времени началась моя новая жизнь…

Чем, по-Вашему, студенты отделения литературного творчества отличаются от студентов других факультетов?3