Головоломка

– Раз в год, ровно в полночь и ни минутой позже, мы, волшебные феи, даём возможность одному существу, которое ходит на двух ногах и с одной головой…

– Человеку, – подсказала Зоя.

– Да-да, всё время забываю. Так вот, мы даём человеку порошок, который позволяет ему летать над землёй, словно птица.

– И феи выбрали меня? – дрожащим голосом спросила девочка. – Но разве я достойна? Я вчера банку с вареньем разбила, а позавчера съела все конфеты, которые мама на праздник купила.

– Ошибки быть не может, – отчеканила фея, – до полуночи три минуты. Решай скорее.

– Я согласна, – не раздумывая ответила Зоя. – Но я ни разу не летала. Я справлюсь?

– Не беспокойся, – фея ласково погладила её по плечу, – я буду рядом.

И ровно в полночь и ни минутой позже с заднего двора дома №4 на Бульваре Роз в небо взмыли две загадочные фигуры, одна из которых была похожа на девочку семи лет, а вторая – на сказочное существо, маленькое и с крыльями. Да-да, фея, всё время забываю.

Первые минуты полёта Зоя, конечно же, очень боялась. На улице было темно, дул прохладный ветер, а она была в тонкой пижаме.

«Заболею, вот мама всыплет! Так взгреет, что мало не покажется!», но тут же отмела грустные мысли, потому что они пролетали над озером, гладь которого была похожа на зеркало – такая гладкая и ровная, что Зое тут же захотелось потрогать её рукой. Однако она не знала, как нужно снижаться, но признаться в этом фее ей было стыдно. Поэтому они продолжили полёт. Девочка закрыла глаза и попыталась понять, что она чувствует: лёгкое головокружение, чуть-чуть холодно в груди от страха, кончики пальцев слегка покалывают, а голос, кажется, и вовсе пропал. Зое тут же захотелось проверить свою догадку, и она запела глупую, наивную и даже слегка бессмысленную детскую песенку.

– Ты что, с ума сошла?! – цыкнула на неё фея. – Ты мне весь город, всю страну, всю планету разбудишь своим пением! Ты этого хочешь?

– Простите, я не знала, что нельзя петь. Просто тут, наверху, так здорово, что я не удержалась.

– Ладно, на первый раз прощаю. Но в следующий раз скину во-о-он в то озеро, – и маленьким пальчиком с острым ноготком указала на то самое огромное водное зеркало, которое оставил в их краях какой-то великан много-много веков назад.

Фея научила Зою купаться в воздушных волнах, пикировать, как коршун, широко раскинув руки бросаться вниз и перед самой землёй набирать высоту. Девочка и её волшебная знакомая прыгали через воздушные ямы, кувыркались и переворачивались в воздухе. Но всё хорошее рано или поздно заканчивается, вот и Зое пришла пора возвращаться домой.

– Тебе всё равно никто не поверит, – предупредила фея, – поэтому даже не вздумай никому рассказывать, где ты провела эту ночь.

– Не скажу, – пообещала Зоя и, поблагодарив фею за приятную компанию, приземлилась во дворе дома №4 на Бульваре Роз. И уже в кроватке, прижимая к груди плюшевого мишку Кузю, Зоя подумала: «А не приснилось ли мне всё это? Неужели и правда где-то на облаках живут волшебные феи, которые раз в год разрешают добрым, отзывчивым и честным существам с двумя ногами и одной головой немножечко полетать?»

А фее, прилетавшей к Зое, сильно попало от главной Феи, потому что совсем юная (семь тысяч лет для феи – это совсем ещё младенец) и неопытная фея перепутала улицы и вместо достопочтенного мэра города, который снёс детскую площадку и построил торговый центр, прилетела к маленькой девочке, которая разбила вазу, съела все конфеты и разрисовала обои фломастером.

Но феи никогда не ошибаются в людях.

СЛОВАРНЫЕ ДИКТАНТЫ

Трудовые будни конкистадора

Третий день в моей голове творится что-то невообразимое. Бабушка сказала, что это от того, что я привыкла спать на мадаполаме. Мол, это сгубило многих корифеев, и ты, дорогуша, следующая. О’кей, ба.

Сегодня я конкистадор, я скачу на коне меж узких равелинов и мочу врагов из пушки. Да, я Брэд Пит, чёрт возьми. Накинься на меня когорта – я раскидаю их словно котят. Маменькины сыночки. Что ж, устроим дивертисмент? Где наш концертмейстер? Где кардебалет? Почему молчат критики? Где заслуженные панегирики? Непорядок, товарищи. «На каторгу его», – скажет Сталин. «Отрубить ему голову», – говорю я.

Пришла секретарша Леночка в неприлично короткой юбке. Пристала. «Где, – говорит, – паритет? Бизнесмены требуют паритет!» «Хлеба и зрелищ им, Леночка, – парирую я. – Я сегодня конкистадор. Принеси кофе и морковку моей лошади Зорьке». Леночка ушла.

«Посмотрю-ка я телевизор, – решила я, – вдруг наступит экзальтация».

На экране замелькали кадры: вот Барак Обама играет на балалайке, негры прыгают с трамплина в банановое пюре, утка родила котят… хочется шоу, такого, как у Киркорова. Но нет перьев, нет эскалации. Обама и балалайки, а этого очень мало для храброго конкистадора.

Грустная история человека Пафнутия

Никто не заметил, как умер Пафнутий. Впрочем, этим странным людям было всё равно. Даже пронесись вдруг ураган – не заметят, только наморщат свои веснушчатые носы.

Пафнутий не был бизнесменом, у него не было личного вертолёта, он не ходил в ботфортах на каблуке, не ел бифштексы и не носил усов.

– Он умер от бронхита, – скажет позже врач, который привык ковырять людей. – Я люблю людей, я виртуоз внутренностей.

Жалко Пафнутия. Он был славный малый, страдал от насморка, поэтому всегда носил берет и валидол в кармане на всякий случай.

Каждое утро Пафнутий выходил на улицу, садился на ста-ренький табурет и продавал прекрасные нежные гиацинты. Их никогда у него не покупали – давали деньги просто так. Настолько жалко выглядел Пафнутий в своей старой, но опрятной одежде.

Когда-то Пафнутий служил в батальоне маршала Жукова, помогал строить баррикады. А потом сменилась власть, пришли олигархи и меценаты, и баррикады стали не нужны. Многие товарищи Пафнутия подсели на витамины и рано ушли на тот свет. Пафнутий тоже принимал витамины, но мазался вазелином – возможно, это его спасло.

Пафнутий был сиротой, поэтому его никто не пришёл провожать в последний путь. Его воспитывала мачеха, любившая валюту, но и та отправилась на вернисаж.

Ватага ребят, резвившаяся на улице, не заметила отсутствия Пафнутия. Им было не до этого: они гоняли мяч, играли в волейбол, а те, кто постарше, ворковали с девчонками.

Мечта Пафнутия – стать бакалавром – так и не сбылась. Он не раз представлял, как входит в большой вестибюль университета, где его ждут друзья.

Но у Пафнутия никогда не было друзей. Даже умер он в одиночестве.

Дама с авторалли

– На этой трассе проходят авторалли! Здесь категорически запрещено ходить посторонним, а играть в хоккей – тем более, – говорил нараспев пузатый импозантный мужчина, тщательно смакуя каждое слово.

– Вы шулер! – кричала ему в ответ маленькая седоволосая женщина, директриса местной школы. Она любила импрессионизм и презирала коррупцию. – У детей должно быть хобби! Это я Вам как биссектриса, тьфу, как директриса говорю! Это моя профессия, понимаете, научить их кириллице и игре в хоккей. Не говоря уже о воспитании юннатов.

– Послушайте, мисс, – перебил её дядька, – Я настроен пессимистически и используйте Вы хоть мильон аллегорий, Вы не произведёте фурора.

– Нет, это вы послушайте, несчастный масон! – вспылила директриса. – Человеческая раса прогрессирует, её не остановят ни колонны, ни перила. Уберите мерзопакостную гримасу с лица – я ухожу.

И она ушла, взмахнув плиссированной юбкой, громко хлопнув дверью, истоптав палас и оставив после себя аромат прекрасных нарциссов.

Любитель манной каши

Когда Гена был маленький, он играл на аккордеоне, любил бывать у бабушки в коттедже и собирать можжевельник. Он приходил на перрон задолго до прибытия поезда, как будто кто-то подстёгивал его невидимыми вожжами.

С детства Геннадий был худой и щуплый, а потому активно налегал на манную кашу и к шестнадцати годам вырос, как говорят в народе, «как на дрожжах». Но мы-то с вами знаем, что всё дело в манной каше.

Повзрослев, Геннадий полюбил оперетту и даже написал пару незатейливых либретто, которые отправил в Ниццу своему дяде Фаддею, в прошлом – оккупанту.

Дядя Фаддей работал на нефтяной скважине дворником и грёб деньги лопатой, но любил барокко и тратил все деньги на своё увлечение.

Когда племяннику исполнилось двадцать шесть, он решил, что пора бы подружиться и пригласил его на выходные в Голландию. Гена охотно согласился. Он с детства любил цветочки.

В Голландии им не понравилось, и на следующие выходные они решили поехать куда-нибудь в горы, например, в Апеннины, но билетов не оказалось и, расстроенные, они отправились на Филиппины.

Гена был недоволен, что в отеле нет манной каши, и уехал домой раньше своего дяди, который решил остаться и покататься на каравелле под аккомпанемент жужжания жужелиц.

Немного о Гегемоне

Эмилия была совсем юной, похожей на греческую богиню Элладу. Многие маэстро поэзии посвящали ей свои элегии, водили её в кафе, приглашали друг друга на дуэли, в общем, составляли проекты на её молоденькую неопытную натуру.

Но Эмилия была далеко не промах. Сидевшая вечно на диете, она мечтала выскочить за менеджера, чтобы прожить до конца своих дней в роскоши. Ей, дочери Евклида и Мэри, хотелось поскорее закончить школу, может даже экстерном, чтобы не вспоминать больше о физике, которую ей приходилось зубрить день и ночь. Заветной мечтой её был штемпель в паспорте и связи в мэрии. О большем Эмилия не смела и подумать.

Но она была настолько глупа и неинтересна, что поговорить с ней можно было только о кабаре и статуэтках. Ни о какой идентификации не могло быть и речи.

В шестнадцать лет Эмилия благодаря своему недурному силуэту вышла замуж за пожилого сэра Гегемона, увлечённого фонемами и гигиеной. Это был нонсенс. На свадьбу в стиле модерн были приглашены многие, в том числе рэкетиры. Зазвучал реквием, невеста поклялась на Евангелии, что будет любить своего мужа, пока смерть не разлучит их. Она знала, что это ненадолго – старика Гегемона уже ждала в фужере смертельная квинтэссенция.

Когда наступит прериаль…

Наверное, это следовало бы назвать предысторией. Жизни-то у меня нет. Я живу в постоянном Present Perfect, в надежде, что результат всё же появится. Может быть, поэтому я безынициативна. А к чему суматоха, если твоё состояние предынфарктно? У меня нет престижной профессии, я не преследую никаких целей, не преступаю закон. Я непривилегированное сословие. Препротивно звучит, согласитесь?

Сколько раз меня предавали осмеянию, страшно вспомнить. Но зверя они так и не приручили. Я стала ещё больше их ненавидеть. Притворщики и привереды. Я вам покажу, как злить Её Высочество. Прифугую и присупоню. Пришабрю. Я отомщу за себя.

Когда наступит прериаль и я стану пресвитером, я упеку всех прерафаэлитов за решётку. Я нашлю на них страшные беды – преэклампсию и пресбиопию. Они приползут в пресвитерию, будут умолять о пощаде, а я наступлю каблуком на их жёлтые худые руки и растопчу их, как когда-то они растоптали меня. На премьере будут присутствовать все, кто когда-то знал меня. Я превыспренняя, я знаю, не надо мне об этом напоминать. А ещё я бесстрашна и расчётлива. Жалкие масоны, вы раздражаете меня, я вас презираю.

Я не преувеличиваю опасность, нет. Вам не удастся преградить мне дорогу. Не преклоняйте свои колени, не поможет.

Выучите правописание приставок, дети. Завтра контрольная!

Роковой день пенсионера

Какой ветеран не хочет находиться на иждивении у государства! Как это здорово, почувствовать себя словно кенгуру в Австралии – тебя все любят и умиляются, когда ты чавкаешь. Так решил ветеран Виссарион Сталиньевич в тот роковой день.

Всё началось с утреннего аромата яичницы. Виссарион Сталиньевич пошёл на кухню и понял, что его обоняние не подвело его: яичница сгорела, а это значит – нужно жарить новую, а денег на яйца нет. Яйца – это ведь такой деликатес для ветерана, пусть и с лампасами на штанах. Штаны возьмём в кавычки, потому что у Виссариона Сталиньевича они давно протёрлись, порвались, но он носит их, не снимая, в память о канонадах и дифирамбах былых времён.

Старичок решил сварить вермишель, раз уж запас яиц, будто есаул, ускакал на фестиваль прогорклой яичницы в мусорную корзину. Кстати, интересный факт: Виссарион Сталиньевич ходил выбрасывать мусор с коромыслом, утверждая, что это придаёт бодрость духа и прилив жизненных сил. Вообще, он был виртуозом в деле выдумывания всяких штук. Например, на Хэллоуин нарядился аборигеном и бросался в прохожих винегретом. Сам он называл такие выходки «фестивалем безумных идей» и был очень рад, когда у него находились единомышленники.

В эту пятницу случилась катастрофа (кое-что пострашнее испорченной яичницы). В гости к ветерану спонтанно пришёл лауреат многих конкурсов, аккомпаниатор, искусный декламатор, обладатель волшебной диадемы, преподаватель Хогвартса Никанор Евграфович, злейший враг Виссариона Сталиньевича. Они мило поболтали, почистили форель (потому что это здорово успокаивает нервы) и наконец выпили по рюмочке волшебного эликсира. Пришла бодрость духа, злейшие враги выбежали на улицу, кружась в танце, держась за ручки, побежали по бордюру, и плевать им хотелось на бетон и палисадники – всё это суета в мире меридианов и олеандров.

Зелёные Столбищи

В этой деревеньке всё говорило о том, что её жители неравнодушны ко всякого рода суффиксам. Взять хоть бы её название: «Зелёные Столбищи». С виду – ничего примечательного в ней нет: то и дело попадается ветхий заборишко да возишко с сеном около каждого домишки, однако люди из соседнего городишка всё равно тянулись сюда, словно мухи на мёд. Взять, к примеру, оливкового магната Бориса Пузищева, который после переезда стал не просто магнатом – магнатищем! Вот какой человечище стал! В родном городище носил худенькое пальтишко, слыл мелким воришкой, а его любимый сынишка, словно ураганище, носился по городишку, бил стёклышки и слыл трусишкой.

Воодушевился в деревушке Борис, соловушка в душе запел. Проснулась вся семеюшка, отрадно видеть отца радостного. А тут принесли письмишко занятное – Бориса колхозным председателем назначили. Уточки тут закрякали, парнишки гопака стали танцевать, волчище громадного зажарили, трое суток пировали. Вот такие делища в деревне Зелёные Столбища.

Интервью с…

Вечер – это такое время суток, когда спать ещё рано, а делать больше нечего. Именно в это время на охоту выходят ненасытные комарики, жаждущие вашей крови, готовятся ко сну кузнечики, чей стрёкот постепенно становится тише, и к закату он сходит на нет.

Среди этого ласкающего слух шума доносится совсем не типичное для города блеяние козла. На крыльце небольшого кирпичного дома по очереди появляются его жильцы – сначала плотная невысокая пожила женщина, а следом за ней, буквально наступая ей на пятки, рослая, русоволосая девочка, лет пятнадцати. Прислушиваясь к новому звуку, они пытались определить, кто же из соседей завёл себе такое необычное домашнее животное. Потерпев неудачу, девочка высказала предложение нанять детектива.

Тут из-за кулис появляюсь я – сыщик всех времён и народов и, на ходу поправляя свою широкополую шляпу, со всех ног спешу к новоиспечённой клиентке.

– Здравствуйте, – с широкой белозубой улыбкой произношу нараспев, стараясь понравиться миледи.

Она отвечает мне сдержанным кивком головы и приятным мелодичным голосом просит поскорее приступить к козлиному делу. Вооружившись биноклем, блокнотом, ручкой и бельевой верёвкой, я отправляюсь на поиски. Кровожадные комары дают о себе знать, и то и дело, хищно жужжа, врываются в ход моих мыслей. Обойдя по периметру все соседские участки, я не заметил ничего, что могло бы напоминать о парнокопытном. Собираясь возвратиться к клиентам ни с чем, я заметил своим зорким глазом фрагмент копыта, торчащий из травы, высотой с человеческий рост. Заподозрив неладное, я остановился, дабы перевести дух и найти в безразмерных карманах бейджик с надписью «пресса». Сменив свою потрёпанную шляпу на рыжий парик, я смело шагнул в заросли сорняка. По ту сторону неизвестности их мило пожирал козлик весьма приятной наружности. Он тщательно пережевывал травку, перекидывая её с одной стороны на другую. Видя, как прекрасное существо жаждет дать мне интервью, я позабыл о смущении и твёрдым шагом приблизился к скотине.

– Кхм.

Собеседник оторвался от своего занятия и, как мне показалось, слегка удивился, но виду не подал.

– Добрый день. Я собственный корреспондент овощного журнала «Баклажан». Не могли бы Вы ответить на несколько интересующих меня вопросов?

Козёл задумчиво почесал бороду, но вразумительного ответа я так и не дождался. Сенсации не получилось. Откинув в сторону рыжий парик, я напялил свою старую шляпу, с грустью подумав, о том, что даже козёл не стремится дать мне интервью, наверное, считая это ниже своего козлиного достоинства.

ПЕРЕВОДИМ ЧАСЫ

Джеки Кей

КРАСНАЯ ПЫЛЬНАЯ ДОРОГА

(отрывок из романа)

Отель «Хилтон», Мильтон Кейнс

Моя первая встреча с матерью тоже была в отеле. Я сидела в приёмной возле стойки администратора и всё ждала, ждала… Я предупредила на ресепшене, что меня будет спрашивать некая Элизабет Фрейзер, и что я буду ждать её здесь. Я не сказала, что эта женщина – моя мать, и что я никогда не виделась с ней раньше, хотя какая-то часть меня так и подзуживала рассказать об этом, наверное, чтобы всё стало более правдоподобным. Я всё ещё сомневалась, придёт ли она, так как мы пытались назначить встречу уже в течение трёх лет, но каждый раз она поджимала хвост. Мы собирались встретиться зимой 1988-го, через несколько месяцев после того, как у меня родился сын, затем перенесли встречу на весну 1989-го, затем на осень того же года, а потом на лето 1990-го, и вот сейчас была уже осень 1991-го. Моему сыну было три года. Первое письмо от своей матери я получила за три дня до того, как он родится.

Я стала интересоваться своей биологической матерью, когда забеременела, возможно, из-за тех вопросов, что обычно задают доктора: «Знаете ли Вы, чем болели в Вашей семье? Есть ли наследственные заболевания?». Я начала искать её, когда мне было двадцать шесть, и мне удалось связаться с её сестрами в Шотландии, в городке Нэрне. Они сказали, что перешлют ей моё письмо. Оставалось дождаться ответа, и он пришёл как раз перед тем, как родился Мэттью.

Встреча с биологической матерью похожа на свидание вслепую. Я даже не знала, как она сейчас выглядит, хотя мне прислали её старые фотографии. Я вставала с кожаного диванчика и прохаживалась вдоль стеклянной перегородки возле входа. Любая женщина, что входила через вращающуюся дверь, могла оказаться моей матерью. Я могла случайно встретиться с ней на улице, сесть рядом в поезде или придержать для неё дверь магазина. А может, мы разминулись – скажем, она села на поезд в Юстоне за час до моего приезда, и я только что упустила её. Так странно и тревожно думать, что ты уже встречала мать и даже не узнала её. Ведь на самом деле она тебе чужая. Она может оказаться кем угодно. Она могла умереть до того, как ты её нашла, а ты бы даже не узнала об этом. И никто бы не рассказал, что это случалось, потому что никто не знал, где тебя искать. Для неё ты такая же незнакомка. Чужие друг другу родственники.

Сердце колотится у меня в груди. Думаю, мы знакомы. Думаю, что узнаю её, как только она войдет. Что она выберет – турникеты или раздвижную дверь? Ожидание особенно волнительно. Какая у неё прическа? Что она носит? Как ходит? Подарит ли что-нибудь? Обнимет и расплачется? Или будет держаться холодно и настороженно? Меня наполняет не предвкушение, но страх. Я в ужасе. Я чувствую, что всё обязательно пойдет не так. Я боюсь встречи с матерью. Не уверена, что случится какая-нибудь катастрофа, но если бы я сама не заварила эту кашу, то сбежала бы немедленно. Я вдруг понимаю, почему все те встречи были отменены. Чтобы остаться, требуется храбрость. Часы тикают. Она опаздывает на пять минут, теперь на десять. Минуты тянутся одинаково медленно. Возможно, она не придет. Если она не придёт, я испытаю облегчение. Но если она всё-таки придёт, думаю, это значит, что она тоже собрала всю волю в кулак, чтобы увидеться со мной.

Наконец, через раздвижные двери проходит женщина, которая может оказаться моей матерью, а с ней девушка намного моложе неё. У женщины, которую я принимаю за мать, в руках пластиковый пакет, огромная панда и букетик орхидей, что очень странно, так как я тоже принесла букетик орхидей. Она небольшого роста, даже ниже меня, с рыжеватыми волосами. Хорошо сложена, не такая крупная, как я, но и не худая. На ней кремовый плащ и чёрно-белый шарф.

– Джеки? – спрашивает она и обнимает меня. Её глаза полны слёз. Я ждала, что тоже заплачу, но нет. Что со мной происходит? Я обнимаю её в ответ и чувствую, что цепенею.

– Это Дженни из моей церкви, – говорит она, представляя меня худенькой девушке с растрёпанными волосами.

– Привет, Дженни, – говорю я и пожимаю ей руку.

– Мне нужно идти, я вернусь за ней через час, – говорит мне Дженни так, будто моя мать – ребёнок, а я нянечка в детских яслях. Я чуть было не пошутила: «Она будет готова, подгузник я поменяю». Дженни широко улыбается Элизабет, чтобы её подбодрить, и уходит через турникет, не переставая махать нам.

Мы с Элизабет идём в приёмную и садимся на большие серые кожаные диваны, которые стоят там друг напротив друга. Это не совсем правильно, но в моём номере Мэттью и соседка Луиза, а у нас всего час, поэтому нет смысла искать более укромное место. Я столько лет ждала встречи с ней и не собираюсь тратить ни одной секунды. Мы садимся рядом на большой серый диван, и она снова обнимает меня. Она берёт мою руку и поглаживает её. В её глазах всё ещё стоят слёзы.

– Я принесла это для Мэттью, – говорит она, указывая на панду. Мы обмениваемся букетиками орхидей, посмеиваясь над таким совпадением. Я начинаю нервничать, не связан ли наш выбор с генетикой.

– Я схожу приведу сына, чтобы вы могли увидеться, – говорю я. Она расстёгивает плащ, снимает его и укладывает рядом на диван. На ней чёрно-белый кардиган и короткая чёрная юбка. Её колени кажутся такими круглыми и беззащитными.

Элизабет встревожено и беспокойно мнёт в руках пакет.

– Дженни пришла, чтобы поддержать меня, – говорит она. Я киваю.

Мне кажется, что сейчас не время засыпать её вопросами о себе, и всё, что так терзало меня, требуя ответов, неожиданно исчезает. Не знаю, что бы я хотела спросить. Передо мной женщина пятидесяти лет, хорошо одетая, на шее повязан симпатичный узорчатый шарф. Я не вижу сходства в наших лицах. У неё очень тонкие губы. Я понимаю, что разглядываю её слишком бесцеремонно. Она принесла фотографии своих детей и начинает их показывать:

– Это Ройс, – говорит она с грустью. – Он был красивым мальчиком. Это Аиша. А это Хлоя.

Я разглядываю фотографии. У её детей такой же цвет кожи, как и у меня, потому что мать вышла замуж за темнокожего мужчину из Сингапура. Я всегда представляла их белыми, с рыжими волосами. А на самом деле у них тёмные волосы и смуглая кожа. Мне кажется, что одна из её дочек немного похожа на меня. Я показываю ей фотографии, которые взяла с собой. Я старалась выбрать те, из которых станет ясно, как я живу. Вот я с папой и братом на острове Малл1. А здесь мне четыре, и мы играем в шотландскую армию. А вот я даю концерт на заднем дворе у Джесси Кларк, в то время как брат окапывает дерево. Я в белом платье, мне три, я смеюсь, запрокинув голову. Вот я с мамой. Я в коричневой курточке с капюшоном, брат в такой же, только синей. Мы едем на пароме в Малл. А вот я в Стерлинге, во дворце Аберкромби, студентка с прической афро2. А на этой фотографии маме с папой около тридцати. Мама очень долго разглядывает это фото и, наконец, говорит, что представляла их совсем не такими. В её голосе звучит лёгкое разочарование.

Перевод с английского

выполнен в соавторстве

с Яной Гончаровой

Томас Макгуэйн

БАБУШКА И Я

(рассказ из сборника(«Ярмарка Кроу»)

Моя бабушка потеряла зрение три года назад, незадолго до своего девяностолетия. Кроме слепоты у нее было полно болячек, так что она быстро привыкла к своему новому состоянию. Благодаря любви к свежему воздуху, здравому рассудку и неиссякаемому оптимизму бабуле удалось сохранить жизнерадостность и здраво-мыслие. Она все так же резво шлепала меня по заднице. Она жила обонянием, поэтому я следил, чтобы в ее доме всегда были живые цветы, а миссис Девлин вот уже сорок один год содержала в чистоте дом, не забывая собирать последние сплетни и менять газету в клетке Чаки, тридцатилетнего синелобого попугая, который неоднократно меня кусал. Как только бабуля умрет, Чаки тоже отправится на покой.