Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020

Аксиологическая оппозиция форм крыльев и крыл представлена в таком тексте:

Последний император закурилИ робко вывел дымом на обоях, —Вначале рухнул Автор, позже – Рим,И лишь затем любовница обоих.А под окном знаком до кинолент,В проекции внезапной как Меркатор,В полдневный жар терзал коньяк «Дербент»Последний и, суровый, гладиатор.Остановившись на шестом глотке,Как на поэте – смерть, (зрачок – суть боги),Он выдавил прикладом на песке, —Я – Ной. Я – спасся. Ной – един во многих.И крыльев нет, что хуже, чем нет крыл,Великий дар – лететь не обжигая,Так гладиатор сферы посетилИ вывел влажным пальцем «дорогая».Но император, был превыше всехИ был велик, как зритель и дальтоник, —Он на секунду поднял палец вверх,Его вонзая в ветхий подоконник. Дима Мониава. «Последний император закурил…» 251.

Персонажи этого стихотворения император и гладиатор – пациенты психиатрической больницы, мечтающие ее покинуть (в тексте изображены многие современные реалии, он входит в цикл «Стансы к медсестре»). В таком случае строку И крыльев нет, что хуже, чем нет крыл можно понять так: в изображенной ситуации помогли бы реальные крылья, а не условные поэтические «крыла» (Ср. стихотворение А. С. Пушкина «Сижу за решеткой в темнице сырой…» со словами Давай улетим). Д. Мониава в телефонном разговоре подтвердил, что речь идет о психиатрической больнице, согласился с этой версией антитезы, но сказал, что, по его замыслу, форма крыльев относилась к самолету как символу эпохи модерна, уповающего на технический прогресс, а форма крыл как архаическая указывала на христианство. Строку И крыльев нет, что хуже, чем нет крыл Д. Мониава объяснил тем, что опора на технический прогресс менее надежна, чем опора на моральные ценности.

Системная вариантность форм родительного падежа множественного числа слов мужского рода, преимущественно с окончаниями -ов/-ев и нулевым окончанием (типа помидоров – помидор) в современной поэзии побуждает авторов употреблять формы с нулевым окончанием и в тех случаях, когда норма препятствует этому.

При очевидной интертекстуальности формы родительного падежа множественного числа гад (т. е. при отсылке к строке И гад морских подводный ход из стихотворения Пушкина «Пророк») обнаруживается дефразеологизация существительного – изъятие его из устойчивого сочетания гад морских:

В змее реки листов и гадВодилось много в нейВосток перетекал в закатАлей и зеленей Анри Волохонский. «Дом и река» 252 ; любезный воздух мой и ты моя водаи гад заоблачных ненужное летаньеневидимых камней подземная войнавсе передано мне в удел и пропитанье Алексей Хвостенко. «Пока переживать сознанию не больно…» 253 ; И видит глаз – назад, и вверх, и прямо,и гад подводных, и надводных гад,и каждой жизни жесткая программасвершается как будто наугад. Ирина Знаменская. «Как сохранить фасеточное зренье…» 254.

Влияние пушкинского формоупотребления гад морских настолько велико, что нулевое окончание родительного падежа множественного числа тех слов мужского рода, которые в соответствии с нормой современного русского языка не должны иметь такого окончания, само по себе воспринимается как грамматический поэтизм, употребляемый и с романтическим пафосом, и с иронией:

На черно леглизвёзды – божий пот.Глянь – в глазах нули,лодочка плывет.Чёрная река,белых бинт замах,мы на вёслах кар,сигарет в зубах. Анджей Иконников-Галицкий. «Слева месяц-мент..» 255. У матросов нет вопросов,у поэтов нет ответов.Есть вопросы у философ,у ментов и идиотов,и у ченых, и в суде.А ответов нет нигдекроме только в небесахда у девушек в трусах —да таких, что без вопросовотдал жизнь за них Матросов. Владимир Строчков. «У матросов нет вопросов…» 256 ; Цезарь едет на войнуцелует бледную женуона играет марш на прялкеи к ней луна плывет русалкой.Вокруг полки и много шкаф.Летает время как удав. Владимир Эрль. «Цезарь на Буцефале» 257 ;

Первый из этой группы примеров содержит немало архаизмов: синтаксический (берег мне), лексический (чело), морфологический (на черно легли), и сочетание белых бинт органично вписывается в этот ряд (при резком контрасте современной лексики с архаической грамматикой). Второй пример представляет собой элемент неообэриутской абсурдистской поэтики с омонимической игрой, сосредоточенной в слове полки, предусматривающем сдвиг ударения: сначала это слово воспринимается как полкú – наименование воинской части, затем как пóлки – обозначение деталей шкафа. Возможно, здесь есть и анаграмматическая отсылка к знаменитой цитате из «Вишневого сада» А. П. Чехова: сочетание много шкаф представляет собой анаграмму обращения Многоуважаемый шкаф.

Можно предположить, что такие формы, как ок, уш фигурируют в поэзии под влиянием традиционного поэтизма крыл, а также нормативных форм ног, рук:

Муравьи:Середь игл и середь пикПоскорее разомкнитеОк кукушки карий миг Анри Волохонский. «Ветеринар бегущий» 258 ; Я в ванну залег со смаком,Погрузившись до самых уш.Надо мной вопросительным знакомИзгибается тонкий душ. Юлий Ким. «Я в ванну залег со смаком…» 259.

Обращают на себя внимание и такие тексты, в которых грамматическая форма существительных может быть интерпретирована и как форма единственного числа, и как форма множественного числа. Неопределенность грамматической принадлежности формы основана на полисемии флексий:

Дверь открыл – зеркала.Облак белая чудь.Деревьев колоколаРаскачиваются чуть.<…>И гляжу – облак седнад скалами возьми Анджей Иконников-Галицкий. «Дверь открыл – зеркала…» 260 ; Вот вырвался в поля, осенний, одинокий,Как листик желтый, оторванный от ветки,Несется вдаль с протяжным тонким криком,Блуждает между облак с тонким ликом. Владимир Кучерявкин. «Когда беснуется в саду автомобиль…» 261 ; Вчера была погода – нынче снег.Сегодня шторм облаивает брег —Назавтра штиль слегка его щекочет.Вчера я Крез; сегодня грош в обрез;Вчера давили газ; наутро – трезв,И лишь похмелье голову морочит! Юлий Ким. «Когда в печи с трех щепок огонек…» 262.

В примерах из стихов А. Иконникова-Галицкого и В. Кучерявкина слово облак может быть прочитано как традиционный поэтизм в обеих возможных формах: и в именительном падеже мужского рода единственного числа, и в родительном падеже множественного числа с нулевым окончанием. Ю. Ким совмещает те же формы, однако в сочетании грош в обрез актуальной оказывается не традиционно-поэтическая, а, напротив, разговорно-просторечная стилистика – как потенциальной формы родительного падежа с нулевым окончанием, так и метонимическим единственным числом в сужающей синекдохе. И если семантика числа при описании облака или облаков оказывается нерелевантной (точнее, неразличение количества входит в художественный образ), то при употреблении слова грош неизвестно, в каком числе автор изображает комическую ситуацию: персонаж говорит о недостатке денег, а количество их указывает невразумительно. Поверхностная мотивация может быть связана со строкой И лишь похмелье голову морочит, более глубокая – с размышлением персонажа об изменчивости сущностей и о бренности жизни.

Грамматическая омонимия форм единственного и множественного числа иногда определяется интертекстуальностью поэтического слова, например:

Се возвращается блудливый сукин сынтуда, туда, в страну родных осин,где племена к востоку от Ильменявсе делят шкуру неубитого пельменя.* Он возвращается, стопы его болят, вся речь его чужой пропахла речью, он возвращается, встают ему навстречу тьма – лес – топь блат. Лев Лосев. «Се возвращается блудливый сукин сын…» 263.

В этих стихах профессионального филолога наиболее вероятно художественное представление слова лес одновременно именительным падежом единственного и архаическим родительным множественного числа с нулевым окончанием. Однако совмещенная грамматическая омонимия замаскирована двойной синтаксической отнесенностью, допускающей и синкретическое, и альтернативное прочтение: слово лес как именительный падеж читается в ряду номинативов тьма – лес – топь, а как родительный – в параллелизме с генитивной конструкцией топь блат (ср. строку Пушкина Из тьмы лесов, из топи блат из поэмы «Медный всадник»). Грамматическая двойственность иконически воспроизводит не только непроходимость лесов и болот, но и затрудненность, к которой блудный сын может воспринять родной язык через чужую речь.

Языковая игра с формами множественного числа мухоморов – мухомор содержится в стихотворении Александра Левина «Мы грибоеды». Подробный анализ этого стихотворения см. в главе 3 «Категория одушевленности и объектный генитив».

Большинство системно, но не нормативно вариантных форм существительных отражают разную для современного литературного языка степень архаичности этих форм. Некоторые поэты создают резкий стилистический контраст между современной лексикой и древнерусской грамматикой:

И опять в трудах бухгалтер,по сбербанкам пробегаяс многоумными бумагии с наличными купюры.И опять в трудах бухгалтер,по налоговым летаяс толстомясыми отчётыи журналами учётов. Александр Левин. «Посленовогоднее» 264 ; Плачут бедные хрестьянове,а над ними ходят тучею,ходят тучею татарове,на конях своих посиживают,ус свой масляный поглаживают,брóней новой похваляются,лютой плеткою поигрывают.Насмехаются татарове:– Где же ваши-де защитнички,где служилые боярове,удалые воеводоведа несметные солдатове?Али рати ваши грозныянас, татаровей, увидемшипо оврагам схоронилися,по уделам разбежалисяда под лавками попрятались?Али ваши богатыровевсе в Америку уехамши? Александр Левин. «Сказ о коте Пбоюле и государевом Инсекторе» 265 ; Не умолкну радиЯ такого Петьки,Вознесу я ПетьковиВсякую хвалу.Ах как хорошо, чтоУ меня есть Петька!До чего же, Петька,Я тебя лублу!<…>Ну-ка, ну-ка, Петька,Ты давай ответь-ка,Спой нам песню, ПетькаПетька-Петушок! Псой Короленко. «Петька» 266 ; ВотПрибыл Паровоз.И к перонови подходить,Сыз вагонови выходить —Кто?Выходить – кто? Псой Короленко. «Паровоз» 267 ; В завершающем тазуу!утопили мы козуу!<…>Тут приехали в теле-гехитромудрые страте- ге и один из них досталто чем пятый пересталИ восстала из таза (ей-богу правда!)и восстала из таза (ну это ж надо!)и восстала из тазаобновлённая коза. Александр Левин. «В завершающем тазу…» 268 ; Пицунда Гагры Лыхны ГудаутаЗдесь вся земля замешана на светеи пении – и радостью прогретаЗдесь древоцерквовиноградохрамхурьмапереплела все души и дома —и далеко внизу – бус, красовид и мы…Здесь плавают курлы, дракони и грома —Кавказия. Генрих Сапгир. «Хрст и самарянка» / «Генрих Буфарёв. Терцихи» 269.

Итак, современная поэзия во многом отражает языковую динамику, находя ресурсы поэтической выразительности и в истории языка, и в тенденциях его развития. При этом конфликт между парадигматикой и синтагматикой чаще всего решается в пользу парадигматики. Синтагматическое давление в наибольшей степени определяется интертекстуальным аспектом формоупотребления, однако и в этом случае отсылкой к произведениям классической поэзии является не столько словоформа, сколько падежное окончание, отделенное от цитатного словоупотребления. Поэты активно используют системную вариантность форм, преодолевая их денотативную отнесенность, стилистические и лексические ограничения формоупотребления и формообразования, фразеологическую связанность вариантов, преобразуют стилистическую дифференциацию вариантов в семантическую.

История грамматики во многом определяется конкуренцией возможных форм, и современная поэзия наглядно демонстрирует такую конкуренцию. Возможность художественной мотивации вариантов способствует их востребованности, а следовательно, и сохранению в языке.

ГЛАВА 3. КАТЕГОРИЯ ОДУШЕВЛЕННОСТИ И ОБЪЕКТНЫЙ ГЕНИТИВ

Что говорить про вольный дух свечей —все подлежим их ворожбе и сглазу.Иль неодушевленных нет вещей,Иль мне они не встретились ни разу. Белла Ахмадулина

Современные поэты извлекают художественный смысл из таких свойств категории одушевленности-неодушевленности, как ее противоречивость, неупорядоченность, динамичность, и этот художественный смысл помогает увидеть свойства самой категории, а также картину мира поэтов.

Систематизируя основания колебаний в грамматическом оформлении существительных по их отношению к этой категории, А. Г. Нарушевич пишет:

Зону пересечения Поля Одушевленности и Поля Неодушевленности составляют имена существительные, совмещающие в своих значениях семы, отражающие признаки живого и неживого. К ним относятся:

«а» – имена существительные, обозначающие умерших людей;

«б» – имена существительные, обозначающие человека и животных на стадии эмбрионального развития;

«в» – имена существительные, обозначающие микроорганизмы;

«г» – имена существительные, обозначающие животных в качестве пищи;

«д» – имена существительные, обозначающие персонажи мифов, легенд, сказок и фантастических произведений;

«е» – имена существительные, обозначающие кукол;

«ж» – имена существительные, обозначающие игровые фигуры;

«з» – имена существительные, обозначающие совокупности живых существ;

«и» – имена существительные, обозначающие части тела человека и животного (Нарушевич 1996: 4).

Все эти колебания, и не только они, отражены современной поэзией, которая вполне подтверждает высказывание Я. И. Гина, сформулированное им в результате подробного исследования связи грамматической одушевленности с олицетворением:

Совершенно ясно, что никаких формальных преград для грамматического одушевления быть не может – причина в организации плана содержания данной категории (Гин 2006: 50).

При этом поэтические эксперименты с категорией одушевленности указывают как на логику нормы, так и на логику отступлений от речевого стандарта.

Категория одушевленности в языковой игре

Рассмотрим один из многочисленных примеров – стихотворение Александра Левина «Мы грибоеды»:

Не всякий из насрешится съесть гриб-маховик:массивен, велики скорость имеет большую.Но опытный грибоедумеет и сам раскрутиться,догнать гриба и спокойносъесть маховик на ходу.Не всякий из насумеет скушать валуй:коленчат, тяжёли страшно стучит в работе.Но опытный грибоедсначала съедает подшипник,и вывалившийся грибстановится лёгкой добычей.Не всякий из наслюбит испытывать груздь:странное ощущение,и чешутся перепонки.Но опытный грибоедспециально ищет то место,где гроздья изысканных грустейрадуют сердце гурмана.Не всякий из нас знает,как высасывать сок из маслёнок;как правильно из молоканоквыплёвывать молоко;что нужно перед едойвырубать коротковолнушки,иначе они в животеначинают громко скрипеть.Мы учим своих грибоедиковподкрадываться к лисичкам,выслеживать шампиньонови всяких хитрых строчков.Мы учим своих грибоедиковтак съесть белый гриб-буровик,чтоб зубы остались целы,и чтоб он не успел забуриться.Мы любим собраться вместеи послушать рассказы мудрейшино кознях грибов сатанинских,о доблести и благочестии.Мы любим своих грибоедикови славных своих грибоедок.Мы любим чесать друг другуперепонки, наевшись грустей.Но каждый из нас знает,что не следует есть мухоморов,даже если ты очень голоден,даже если счистить все мухи.Потому что мы – грибоеды!И предки у нас – грибоеды!Поэтому нас, грибоедов,не заставишь есть мухомор! Александр Левин. «Мы – грибоеды» 270.

В русском литературном языке слово грибоед имеет значение ‘жук, живущий в грибах и гнилой древесине и питающийся главным образом грибницей’ (Словарь современного русского литературного языка 1992: 335). Это значение известно далеко не всем носителям языка, о чем свидетельствует его отсутствие в словарях Ожегова и Шведовой, в словаре Ушакова и даже в словаре Даля. Интернет дает словарную ссылку только на Большую советскую энциклопедию. Однако в литературе это слово встречается, например, в таком тексте:

В старых грибах между трубчатым слоем и мясом шляпки всегда проделаны какие-то черные норки, овальные, вытянутые в ширину. Мне ни разу не удалось видеть в грибе самих грибоедов (Владимир Солоухин. «Третья охота»).

Прозрачная внутренняя форма слова делает его потенциально возможным для обозначения любых существ, которые едят грибы, в том числе и для людей.

Грамматический сдвиг от неодушевленности к одушевленности при назывании грибов соответствует типичным явлениям разговорного языка. Но, в отличие от узуса на границе нормы, в поэтическом тексте грамматическая метафора, связанная с категорией одушевленности, порождает нестандартные сочетания.

В стихотворении Левина омонимическая и паронимическая игра слов состоит в причудливом варьировании форм винительного падежа, совпадающих с формами то родительного, то именительного. Отчасти это варьирование связано с тем, что «грибы в народных представлениях занимают промежуточное положение между растениями и животными271; наделяются демоническими свойствами» (Белова 1995: 548)272, отчасти с особенностью поэтического мира Левина: для этого мира типичны единство и взаимные трансформации органических и неорганических сущностей, что отражено заглавием первого сборника поэта – «Биомеханика», в состав которого включено это стихотворение.

Так, сочетание догнать гриба создает противоречие не только между нормативной неодушевленностью и контекстуальной одушевленностью273, но и между обычным представлением о статичности гриба и метафорой движения, основанной на омофонии моховик — маховик274. А динамика маховика (детали, приводящей машину в движение) тоже относительна: сам он не перемещается в пространстве. Так что глагол догнать метафоричен и при объекте маховик275.

Присутствует здесь и другой образ, в котором маховик – метонимическое обозначение машины, которую можно было бы догнать. Если при восприятии текста приоритетен маховик как механизм, слово гриб представляет собой перифразу, а если приоритетен гриб (поскольку в название стихотворения входит слово грибоеды), то омофония слов моховик – маховик дает импульс к развертыванию метафоры. То, что гриб скорость имеет большую, можно понимать и как воплощение потенции, заданной грамматическим одушевлением гриба. Возможны и другие объяснения скорости: грибы быстро съедаются, быстро растут (в языке есть устойчивое сравнение растут как грибы). В стихотворении игра слов основана и на многозначности глагола догнать, и на выражении грибная охота (ср.: догнать зверя), и на жаргоне наркоманов: «Догоняться – пить или употреблять наркотики после того, как некоторое количество уже выпито (или употреблено)» (Юганов, Юганова 1997: 70). Кроме того, в общем жаргоне распространено употребление слова догонять в значении ‘понимать, догадываться, соображать’ (Химик 2004-а: 145).

Поскольку игровая стилистика всей этой строфы направлена на смешение органического и неорганического, омонимия захватывает и многие другие слова: раскрутиться – и ‘осуществить вращение до максимума’ и ‘проявить максимальную успешную активность’, на ходу – и ‘во время движения механизма’ и ‘во время собственной ходьбы’.

Во второй строфе название гриба валуй фонетически порождает у автора ассоциацию с коленчатым валом, поэтому и гриб валуй оказывается коленчат, тяжел и совершенно абсурдным образом страшно стучит в работе. Фонетически подобным и этимологически родственным словом валун называют камень. Коленчатым гриб валуй вполне можно себе представить: у него есть утолщение в середине ножки. В словаре Даля отмечено и такое употребление слова: «Валуй м. кур. орл. сиб. человек вялый, неповоротливый, ленивый, разиня, ротозей; валанда, валец, валюга» (Даль 1978: 162). Вполне вероятно, что название гриба вторично по отношению к названию ленивого человека (то есть языковая метафора основана на олицетворении).

Подшипник оказывается в стихотворении съедобным, вероятно, потому, что название этой детали по словообразовательной структуре напоминает названия грибов подберезовик и подосиновик.

Каламбур третьей строфы Не всякий из нас любит испытывать груздь побуждает заметить энантиосемию (противоположность значений) слова испытывать: этот глагол, обозначая состояние субъекта, предстает пассивным по своему значению, а обозначая воздействие на объект, – выразительно активным. Слова груздь и грусть сближены в этом стихотворении не только фонетикой, но и сочетаемостью: глагол испытывать, стандартно употребляемый в сочетании со словом грусть, синонимичен глаголу пробовать, типичному для разговора о грибах. Но испытывают еще и машины, механизмы, поэтому очень возможно, что при развертывании текста именно глагол испытывать послужил передаточным звеном от строфы с моховиком-маховиком и валуем – коленчатым валом к строфе про грусть-груздь.

Языковая игра в строке как высасывать сок из маслёнок представляет слово маслёнок то ли формой женского рода множественного числа (и тогда масленки мыслятся как емкости, наполненные маслом, что оживляет общеязыковое метафорическое значение в названии гриба), то ли аномально несклоняемым существительным мужского рода. Если принять второе толкование, то в несклоняемости русского слова можно предположить и пародию на рекламный прием, эксплуатирующий языковые неправильности.

Неологизм коротковолнушки очевидным образом связывает представления о волнушках с представлениями о коротких волнах, на которых работают приемники, и о микроволновых печах. Тогда грибы волнушки предстают принимающими устройствами. Эти грибы действительно и похожи на антенны, и (как любые грибы) впитывают в себя радиацию (ср: близость слов радио и радиация). Кроме того, на шляпке у волнушек видны концентрические круги, напоминающие изображение звуковых волн (хотя, конечно, волнушки получили свое название задолго до открытия звуковых волн в физике). Обратим также внимание и на синонимию словообразовательных формантов коротко– и микро-. И к радиоприемникам, и к микроволновым печам, и к грибам вполне применим разговорный глагол вырубать, который, если речь идет о грибах, может связываться и с собиранием грибов в лесу, и с едой (ср. просторечное рубать – ‘есть’).

В пятой строфе обыгрывается зооморфный образ, давший название грибам лисичкам. Суффикс уменьшительности в слове грибоедиков готовит восприятие слова лисички как уменьшительного, то есть суффикс, почти деэтимологизированный в языке, актуализируется текстом. Глагол подкрадываться из лексикона охотников тоже приписывает лисичкам свойства зверей.

Дальше в этой же строфе слова выслеживать шампиньонов / и всяких хитрых строчков представляют названия грибов одушевленными существительными. Одушевленность слова шампиньонов, совершенно очевидно, производна от звукового подобия шампиньон – шпион, и глагол выслеживать переносится в стихотворение из разговоров о шпионах. Кроме того, выслеживают и зверей на охоте, поэтому, вероятно, здесь, как и в предыдущих фрагментах стихотворения, текстообразующую роль в развертывании образов играет глагольная сочетаемость. Но именно в этой строфе есть явный текстопорождающий импульс, связанный с одушевленностью слова строчков: поэт Владимир Строчков – друг Александра Левина, стихи этих авторов часто представляют собой перекличку, издан их совместный сборник под названием «Перекличка» (Левин, Строчков 2003).

Последняя строфа задает читателю грамматическую загадку, которая касается и категории одушевленности, и категории падежа, и категории числа. В начале строфы автор пишет не следует есть мухоморов, а в конце – не заставишь есть мухомор. Поскольку при отрицании родительный падеж неодушевленного существительного нормативен, форму мухоморов естественно было бы понимать как обычную форму неодушевленного существительного. Но, так как на протяжении всего текста автор провоцировал читателя видеть в названиях грибов существительные одушевленные, утверждение не следует есть мухоморов можно понимать и как конструкцию с винительным падежом одушевленного существительного (без отрицания это можно было бы себе представить, например, так: ‘кто-то будет есть мухоморов’).