Аналогичный мир. Том четвёртый. Земля обетованная

Старый проспектДом князей Краснохолмских

Ярослав сказал, что приедет обязательно, но не раньше двадцати трёх.

– Хорошо, Ярик, – согласилась Елизавета Гермогеновна. Мы тебя ждём. До свидания.

Положила трубку и пошла в спальню. Степан Медардович лежал под пледом на диване. Кадошка и Фиделька, свернувшиеся клубочками на своём законном месте в его ногах, подняли головы и завиляли хвостами.

– Ярик будет в одиннадцать.

– Спасибо, Лизанька, я отдохну пока, а вы ужинайте, не ждите меня.

– Не выдумывай, – улыбнулась Елизавета Гермогеновна. – Мальчики жаждут услышать рассказ. Отдыхай спокойно, я зайду за тобой.

Она вышла, прикрыв за собой дверь, и закрутилась в неизбежных домашних хлопотах.

Без пяти одиннадцать зазвенел звонок, и Кадошка с Фиделькой бросились вниз облаять и приветствовать гостя. По верхнему коридору они пробежали молча и залаяли только на лестнице. Степан Медардович встал и сменил халат на домашнюю куртку. В спальню заглянула Елизавета Гермогеновна.

– Как ты?

– Всё в порядке, Лизанька. Ярослав приехал?

– Да. Сядем по-семейному.

– Разумеется, Лизанька.

Ярослав приходился Степану Медардовичу племянником по родству, так как братьями были их прапрадедушки, и по возрасту, будучи ровесником Захара, бывал у них часто, и потому можно спокойно ужинать на кухне. Тем более, что совсем недавно, в войну, кухня слишком часто бывала единственным тёплым местом в огромном доме, а в одну из зим даже спали здесь же.

– Добрый вечер, дядя, – улыбнулся Ярослав входящему в кухню Степану Медардовичу. – Как съездили?

– Добрый вечер, Ярик. Отлично. В провинциальных сокровищницах всё ещё попадаются настоящие бриллианты. Основная экспертиза будет после реставрации, но уже ясно, что подлинный Мартелли. Двести лет считался безвестно утерянным. Будет о чём поговорить с итальянцами. И у тебя, гляжу, дела в гору, уже майор милиции. Поздравляю.

– Спасибо, дядя, – Ярослав немного смущённо повёл плечами с новыми погонами.

Лариса и Зоренька уже поздоровались с гостем и ушли к детям, хозяйничала за столом Елизавета Гермогеновна.

– Ты прямо со службы, Ярик?

– И на службу, тётя, – улыбнулся Ярослав, садясь к столу. – Так что случилось?

Степан Медардович принял у жены стакан с чаем, со вкусом отхлебнул.

– Спасибо, Лизанька, очень хорошо. У меня в дороге было небольшое приключение.

Ярослав стал серьёзным.

– Нужна моя помощь?

– Скорее консультация. Закончилось всё благополучно, я жив, здоров, и даже с деньгами.

Рука Елизаветы Гермогеновны, раскладывающей по тарелкам ломтики холодного варёного мяса, на мгновение замерла.

– Даже так? – сурово спросил Роман.

– Ende gut – alles gut, – ответил старинным присловьем Степан Медардович.

– И всё же, отец, – Захар покрутил ложечку. – Ведь думали… Лучше бы я поехал с тобой.

– И кто бы улаживал в ГАУ и на заводе? Нет, Заря, я ни о чём не жалею, но за заботу спасибо.

Ярослав слушал внешне спокойно, и голос его был спокоен, но не безмятежен.

– Так что же случилось, дядя?

Степан Медардович кивнул.

– У меня был очень интересный попутчик. Познакомились в вокзальном ресторане.

– Сразу, дядя, – извинился улыбкой Ярослав. – Кто к кому подсел?

– Я к нему. Фактически единственный свободный от гуляк столик на двоих. Указал метрдотель, я посмотрел и согласился. Милый провинциальный мальчик из приличной семьи растерянно изучает меню.

Ярослав понимающе кивнул.

– Представляю. И что этот мальчик?

– Кое-что показалось мне несколько… противоречивым ещё в ресторане, но я не обратил на это внимания. А нам оказалось на один поезд и даже в один вагон, купе, правда, разные. Ну, ночь как обычно, а сегодня с утра началась игра.

– Тоже, как обычно, – вставила Елизавета Гермогеновна, стараясь немного разрядить обстановку.

– Совершенно верно, тётя, – кивнул Ярослав, оставаясь серьёзным.

– Да, Лизанька. Шесть человек. Этакий кондовый купчина, моряк-фронтовик, мелкий чиновник, молодой… – Степан Медардович на секунду запнулся, подбирая определение, – человек неопределённых занятий, я и этот мальчик. Играем в «двадцать одно».

– Кто предложил? – вежливо, но жёстко спросил Ярослав.

– Именно этот мальчик. Назвался он, кстати, ещё в ресторане Андреем. Ну, а в поездной игре представляться, ты знаешь, не принято.

– А что, Яр? – спросил Захар. – Узнал кого-то?

– Ещё не уверен. Продолжайте, дядя.

Степан Медардович кивнул.

– Благодарю. Ну, играю с переменным успехом. В проигрыше, но разумном. А купец разошёлся. Вожжа под хвост, и всё к этому полагающееся. К Воложину купец проигрался вчистую и сошёл. Мы остались впятером. И тут, – Степан Медардович с ухваткой опытного рассказчика обвёл взглядом слушателей. – Я никогда такого не видел. До этого момента я всё понимал. А дальше… и вот тут, Ярик, ты знаешь, меня… фольклором расейским не удивить, но этих слов не знаю, не встречал.

– А именно?

– Болдох зелёны ноги. Кого так называют, Ярик?

– Беглого каторжника, – по-прежнему очень спокойно ответил Ярослав. – Термин старинный, применяется редко и по очень серьёзным основаниям. И кто кого так назвал?

– Фронтовик Андрея. А тот ответил странным вопросом. Куму доклад готовишь?

– Правильно ответил, – кивнул Ярослав. – Как и положено. Кум – это начальник оперчасти в тюрьме и на каторге. Тоже по старинке, сейчас в ходу другой термин.

– Интересно, – протянул Роман. – И что, отец?

– Из участника меня сделали наблюдателем, и Андрей играл только с этими тремя. Забрал карты и не просто держал банк, а заставил их играть на своих условиях. Сам назначал им ставки и…

– Выигрывал? – не выдержал Роман.

– Не то слово. Пятнадцать конов и пятнадцать раз подряд у него двадцать одно, а у них то перебор, то недобор.

– И они не сопротивлялись? – спросил Ярослав.

– Стоило им хотя бы чуть-чуть слегка намекнуть на сопротивление, и он давил их… Даже нож показал. Прятал в рукаве, выпустил на ладонь и снова убрал, – Степан Медардович вдруг улыбнулся. – Ах, какой нож, Ярик. Рукоятка самая обычная, явно рабочая, но лезвие… заточка… полировка… Я еле удержался, чтобы не спросить о мастере. Привёл бы нашу коллекцию в порядок.

– Хорошо, что не спросили, дядя, – улыбнулся Ярослав. – Такая любознательность слишком дорого обходится.

– Да, этот… Андрей так и сказал, что один его знакомый покойник тоже много спрашивал.

Ярослав кивнул.

– Ещё о чём-нибудь говорили?

– Его спросили, не «мокрушник» ли он.

– И что ответил?

– Что его масть выше.

– Выше «мокрушника» только «мочила», – Ярослав отпил чая, оглядел сидящих за столом и продолжил академически спокойно: – «Мокрушник» убивает, но по делу, грабя, воруя или насилуя. Убийство – не цель, а средство, или побочный продукт. «Мочила» – только убийца и, как правило, по заказу. На той стороне их откровенно и почти официально называют киллерами. Эти трое – шулеры или, на этом языке, «каталы». Что он их задавил и отобрал у них деньги, правильно. По воровской иерархии он несравнимо выше. Но как вы уцелели, дядя?

Степан Медардович кивнул и продолжил.

– Я сидел молча и смотрел. Если честно, любовался виртуозной работой. К Скопину он их обыграл вчистую, мелочь медную из карманов заставил выгрести и выгнал. А потом рассортировал все деньги. Отделил и забрал, что проиграл вначале, отделил и отдал мне мой проигрыш, а остальное поделил пополам и половину отдал мне, – Степан Медардович усмехнулся. – Как компенсацию за моральный ущерб. И немного просветил. Что эти трое шулеры, а колода с крапом… Кстати, колоду он мне отдал на память. Лизанька, у меня в пиджаке, в кармане.

– Я сейчас принесу, – встала Елизавета Гермогеновна и вышла.

Когда за ней закрылась дверь, Степан Медардович быстро спросил, понизив голос.

– Татуировка, точка на верхней губе под носом, что это за знак?

– У кого он был?

– У Молодого. Андрей называл его петушком. Когда, судя по тону, оскорблял.

– Это и есть оскорбление. Это название… пассивного гомосексуалиста. И точка на губе… оказывает любые услуги, в том числе и сексуальные.

– Понятно, – кивнул Степан Медардович.

Захар брезгливо поморщился, а Роман передёрнул, как от озноба, плечами, но оба промолчали.

Вошла Елизавета Гермогеновна и положила на стол колоду.

– Вот.

Ярослав быстро, тасуя, просмотрел её и передал Захару и Роману.

– Профессионально сделано. У кого из трёх она была?

– Принёс проводник. Я его давно знаю, Арсений, и Андрей мне сказал, что проводник всегда заодно с шулерами и даже указывает им потенциальные жертвы.

– Так и сказал? – улыбнулся Ярослав.

– Нет, он сказал: в доле и даёт наводку. На это моих знаний хватило. И вот кстати, Ярик, ещё в ресторане, я говорил о странностях, скорее, несовпадениях. Сказал, что репатриант, угнали ребёнком, а говорит совершенно чисто, без малейшего акцента. Представился рабочим в цеху, а речь вполне интеллигентная, словарный запас опять же скорее студенческий. Столичного гонора, правда, нет, но для провинциального института вполне приемлемо. И одет. Во всём джинсовом. Рубашка и брюки, новенькие, от Страуса, знаешь эту фирму?

– Конечно, – кивнул Ярослав. – Да, для репатрианта не характерно. А ещё что интересного вы заметили?

Степан Медардович немного смущённо улыбнулся и кивнул.

– Меня поразили его превращения. Наивный провинциал, неопытный, растерянный, даже трогательный, и вдруг… волк, настоящий матёрый волк, даже улыбка оскалом, а потом опять, но не мальчик, а опытный поживший мужчина, и в голосе… покровительство, как у наставника. И мгновенность переходов. Что это было, Ярик?

Ярослав задумчиво прикусил на мгновение губу.

– А как он… выглядел? Внешне?

– Ну, полный словесный портрет я не осилю, – усмехнулся Степан Медардович. – А в общем. Лет двадцать, не больше. Во всех обликах. Высокий белокурый, очень светлые, чуть золотистые кудри, аккуратная стрижка, без выкрутасов и наворотов… Про одежду я сказал. Тип… скорее смешана Коренная Русь с северо-западом. Если знаешь, был века три назад такой художник, Герхард Васильцев, ездил по России и писал только портреты, художественно малоценные, но этнографически точные. Вот у него я видел похожий тип. И… да, не само Поморье или Печера, а ещё западнее.

Ярослав кивнул.

– Первая нестыковка. Возраст и облик. Должно было… Лет сорок – сорок пять, малоподвижное лицо, очень бледное или красно-бурое, северного загара, хриплый сорванный голос, матерная ругань и блатной жаргон вместо речи, волосы очень короткие или вообще брит наголо, и татуировка – кольцо на пальце. Возможно и не одно.

– Ничего даже близко не было, – твёрдо ответил Степан Медардович.

– Вот. И второе. Поведение. В лучшем бы случае он бы обобрал вас вместе с шулерами, а устроив при вас разборку…

– Убил?! – ахнула Елизавета Гермогеновна.

– Тётя, я понимаю, но такие не оставляют свидетелей. Как вы расстались, дядя?

– Что когда-нибудь встретимся и сыграем по-честному, – улыбнулся Степан Медардович.

– И только?

– Ещё сказал, что между нами нет счётов. Это я попытался его поблагодарить.

Захар положил на стол колоду.

– Заметить трудно, но возможно.

– Но в игре, конечно, не до этого, – вздохнул Роман. – Отец, может, и в самом деле, мы с Зарей будем ездить с тобой? По очереди. Мама?

– Пустяки, – отмахнулся Степан Медардович. – Обходилось раньше, обойдётся и впредь. Я просто подумал, Ярик, что тебе будет интересно.

– Спасибо, дядя, это и в самом деле, очень интересно. Разумеется, он – не Андрей, не репатриант и не рабочий. И где вы познакомились? В Ижорске? – Степан Медардович кивнул. – Ну, и не оттуда.

– Ложный аэродром? – усмехнулся Роман.

– Вот именно, – кивнул Ярослав. – Ложная засветка. Чтобы искали там, где ни его, ни его следов заведомо не будет. А колоду… я заберу её, хорошо?

– А я думал поместить её в наш музей, – засмеялся Степан Медардович. – В назидание потомкам.

– Я хочу показать её кое-кому в научно-техническом отделе, а потом верну.

– Конечно, Ярик, – вмешалась Елизавета Гермогеновна. – Раз нужно для дела, конечно, бери.

– Спасибо, тётя, – Ярослав посмотрел на часы. – Дядя, мне пора на службу. Если вспомните ещё что интересное, позвоните, хорошо? Спасибо за ужин, тётя, очень вкусно. Заря, проводишь меня?

– Конечно, – встал Захар.

Ярослав попрощался со всеми и вышел.

Уже внизу Захар тихо спросил:

– Это опасно?

– Для дяди вряд ли. Но что такой зверь в Царьграде, конечно, неприятно. Эту тройку мы знаем, и, если их рискнули раздеть… большие разборки грядут. Есть о чём подумать.

Ярослав надел шинель, пояс с портупеей и кобурой.

– Заря, ты во фронтовое очко играл?

– Ещё бы!

– Так что, как говорят в южных портах, не бери в голову. Дважды по одному месту не попадает.

– А это по залповому весу глядя. Счастливо, Яр.

– Счастливо.

Захар закрыл за Ярославом дверь, проверил засов. Сюда всё же, конечно, вряд ли полезут, но… и оружие лучше держать под рукой, благо, разрешение есть.

Наверху Степан Медардович весело, но твёрдо отбивался от жены и младшего сына, настаивавших на сопровождении в поездках.

– Нет, Лизанька, я – не король и не царь, ни лейб-гвардия, ни рынды мне не нужны. Кстати, как правило, именно личная охрана и оказывается самой опасной. Масса примеров в истории.

– Папа…

– Нет, Рома. И хватит об этом.

Захар вошёл в кухню и сел на своё место.

– Уехал. Я думаю, папа, ты прав. Дважды такое не бывает.

– Такое, а если… – Елизавета Гермогеновна не стала договаривать.

Степан Медардович с улыбкой оглядел сыновей и жену и повторил:

– Обходилось раньше, обойдётся и теперь.

Захар улыбнулся.

– Тоже игра, отец, так?

– Верно, – кивнул Степан Медардович.

– Дёргать смерть за усы, а бога за бороду, – улыбнулся и Роман. – Игра княжеская, согласен.

Елизавета Гермогеновна вздохнула.

– Ну, раз это игра, то я молчу.

– Спасибо, княгиня, – Степан Медардович с чувством поцеловал ей руку.

Захар и Роман рассмеялись.

Новоболотинская улица, дом 6, квартира 56

Бурлаков постелил сыну на диване в кабинете. И, как ни устал Андрей, но войдя в кабинет и увидев книжные полки по стенам, не удержался от завистливого:

– И это ты всё прочитал?

Бурлаков горько улыбнулся: жалкие остатки и попытки хоть частично восстановить утраченное, правда, кое-что сданное тогда на хранение в университетскую библиотеку, сохранилось, но как же это далеко от былого… Но ответил весело.

– У тебя ещё всё впереди.

– С собой же не возьмёшь, – сразу ответил Андрей, чтобы профессор не подумал, что он остаться решил. А вот это да, лучше прямо сейчас и решить. – Вот ещё что. Как мне тебя называть? Не папочкой же? А на пахана ты не тянешь. Кликуха хоть есть, или там, – он ткнул пальцем в пол, намекая на подполье, – не заработал?

– Не умножай свою печаль излишними знаниями, – сразу и очень серьёзно ответил Бурлаков. – Кому надо, те знают, а тебе незачем.

– Ага-а, – задумчиво согласился Андрей. – Ясно-понятно. Ну, а мне как?

– Как хочешь, – пожал плечами Бурлаков.

Но Андрей его равнодушию не поверил.

– На… батю согласен?

– Да, – сразу и даже, к удивлению Андрея, с радостью согласился Бурлаков.

– Замётано, – кивнул Андрей.

На этом они и расстались на ночь.

Бурлаков ушёл в спальню, разобрал постель и прислушался. Вроде хлопнула дверь ванной, Серёжа сказал, что бритва у него с собой, хотя вряд ли он будет бриться, да и что там брить, он же мальчик совсем, ну вот, вот оно и наступило, снова дверь ванной, кабинета, мальчик лёг. Мучительно хотелось пойти посмотреть, удобно ли ему, но понимал, что делать этого нельзя, реакция непредсказуема, нет, надо ложиться и спать, господи, какой был день…

Андрей разделся до трусов, откинул одеяло и лёг, укрылся, нашарил выключатель настенной лампы – всплыло вдруг в памяти смешное слово «бра» – и щёлкнул им. Темнота оказалась светлее, чем дома, фонарь, что ли, за окном, и не такой тихой, что-то где-то булькало и переливалось. Ну, что же, это он сделал, смог, переломил себя. И неплохо, в общем-то, получилось. На все его условия согласились, он ничем не поступился и Эркина не обделил. А на свадьбу он устроит, всех соберёт, то-то у профессора глаза на лоб полезут. Об игре в поезде Андрей уже не думал. Мало ли что бывает, было, да и прошло. И спал он спокойно. Без снов.

Бурлаков лежал без сна, в каком-то странном забытьи. Не было ни мыслей, ни чувств, пустота, но тёплая, нестрашная и очень приятная пустота покоя. Какие же слова нашла Женя, что мальчик понял и приехал. Да за одно это… это неважно, всё неважно, здесь, совсем рядом, за стеной спит его сын, чудо всё-таки есть. Выжил, сохранил память и рассудок, и… чудо, и ещё раз чудо, и ещё раз. Он засыпал и просыпался от страха, что ничего не было, и прислушивался, пытаясь уловить за стеной дыхание.

Когда в очередной раз Бурлаков открыл глаза, окно – он вечером забыл задёрнуть штору – было серым. Значит, утро. Он откинул одеяло и сел. На часах уже начало восьмого. Мальчик пусть спит, конечно, но чайник надо поставить, и что-нибудь из еды, чтобы, когда проснётся, всё было готово.

Бесшумно двигаясь, он навёл порядок в спальне и пошёл на кухню. В кабинет он не заглянул: мальчику это может не понравиться, ещё подумает, что за ним следят. Обычно утром Бурлаков ограничивался чаем с бутербродами, но сегодня не простое воскресенье, да, где-то у него было сало, яичница с салом – это то, что нужно молодому голодному парню.

Андрей, проснувшись, не сразу сообразил, где он и почему вокруг так много книг. В библиотеке ему ещё не приходилось ночевать. А сообразив, тихо засмеялся и сел, спустив ноги на пол. Тот показался приятно прохладным, и Андрей, не обуваясь, как был, в одних трусах, встал и пошлёпал на кухню, где упоительно пахла и трещала на огне яичница.

– А чего, утро уже?

Бурлаков вздрогнул и обернулся. Его сын. Взлохмаченный, полуголый, стоя в дверях кухни, по-детски протирал кулаками глаза. Как… как когда-то, теми же детскими движениями. Но белая кожа, туго обтягивающая костлявое худое тело, испещрена, исполосована шрамами и рубцами, торчат шары коленных суставов, шишки сросшихся переломов на рёбрах… У Бурлакова вдруг ослабли руки, и тарелка звонко ударилась о край стола, отскочила, раскалываясь на две половинки, и уже на полу разбилась на мелкие осколки.

– Ты чего? – удивился Андрей.

Он наконец протёр глаза и удивлённо смотрел на Бурлакова, на его побледневшее застывшее лицо.

– Ничего, – глухо ответил Бурлаков, отворачиваясь к плите, чтобы не броситься обнять и прижать к себе этого изломанного, изорванного беспощадной вражеской силой мальчика. – Иди, умывайся. Завтракать будем.

– Пожрать я завсегда, – согласился Андрей, поддёргивая сползающие трусы, и, уже повернувшись уходить, сообразил: – А-а, так ты этого, – он похлопал себя по груди, – испугался? Ништяк, зажило уже всё.

Он изобразил залихватский блатной плевок и вышел из кухни.

Собирая осколки, Бурлаков слышал, как он, насвистывая, возился в ванной, ходил то в прихожую за своей сумкой, то в кабинет. И наконец Андрей вошёл в кухню уже в джинсах и аккуратно заправленной и застёгнутой на все пуговицы рубашке, свежевыбритый, со сверкающими в кудрях надо лбом каплями воды.

– А вот и я! Пожрать ещё есть что?

– Садись, – улыбнулся Бурлаков. – Кофе хочешь?

– А ну его к богу в рай, – весело отмахнулся Андрей, усаживаясь к столу. – Чай не в пример лучше.

И, уже начав есть, быстро вскинул на Бурлакова глаза.

– А чего ты испугался так? Я уже о-го-го, ты б меня прошлой весной увидел, вот это было, да-а!

Бурлаков сглотнул вставший в горле комок.

– Сейчас… всё в порядке?

– В абсолютном!

Андре даже подмигнул ему и снова набросился на яичницу. В самом деле она была такой вкусной, или это он так проголодался? А профессор тоже ничего, наворачивает – будь здоров.

– Поезд у меня в шесть.

– Я помню, – кивнул Бурлаков. – Пройдёмся по центру, Гостиный Двор в воскресенье работает.

– Дело, – улыбнулся Андрей. – А то из столицы без гостинцев нельзя.

– Да, конечно, – поддержал Бурлаков и внезапно, сам не ждал, что сорвётся, спросил: – Как ты выжил?

Андрей отодвинул опустевшую тарелку, отхлебнул чаю.

– Ты про что? Про лагерь, заваруху или Хэллоуин? Или про всё сразу? Жить хотел, вот и выжил. Ну и… помогали мне, конечно.

О Фёдоре Морозе Бурлаков не спросил, удержался. А Андрей вдруг со злой насмешкой улыбнулся и спросил:

– А ты что, засомневался? На, – он рывком расстегнул манжету и отодвинул рукав. – Смотри, вот он. Несводимый.

На белой коже цепочка синих цифр. Бурлаков смотрел, не различая их, и не в силах отвести глаза. Скрипнув зубами, Андрей справился с собой и опустил рукав, застегнул манжету.

– Всё! – отхлебнул чаю, обжёгся, крепко выругался и покосился на Бурлакова.

– Умеешь, – спокойно оценил Бурлаков.

Андрей ухмыльнулся.

– Хорошие учителя были. Да и я ученик не из последних.

– У нас в роду иначе и не бывает, – улыбнулся Бурлаков.

Закончили завтрак они уже в согласии, хотя бы внешнем. Пока ели, за окном посветлело, в серой облачной пелене показались прожилки голубого по-осеннему неба, проглянуло солнце. И, хотя не тянули и не копались, а из дома вышли уже после десяти.

Было прохладно, но сухо, дворники убирали опавшую за ночь листву. Андрей вертел головой, разглядывая витрины и прохожих.

– Ну город, – наконец выдохнул он. – Себя потеряешь и не заметишь ни хрена.

Бурлаков улыбнулся и кивнул своим мыслям. Да, если утренний полусонный и пустынный Царьград кажется мальчику слишком шумным и многолюдным, то, конечно, в Загорье ему будет лучше. А впереди долгие, блаженные, бесконечные семь часов, которые он проведёт с сыном, господи, неужели это правда?!

Ижорский ПоясЗагорье

Только Эркин с Алисой пришли домой, как потемнело и повалил мокрый снег.

– Ну, как вы вовремя успели! – радовалась Женя, помогая Алисе вылезти из курточки. – И листья очень красивые, потом засушим и сделаем букет.

Дома тепло, из кухни, как всегда когда Женя дома, упоительные запахи, всё хорошо.

– Как ты? – Эркин пытливо посмотрел на Женю.

– Всё в порядке, – Женя поцеловала его в щёку. – Переодевайся, и будем обедать.

– Да, Женя, хорошо.

В спальне он разделся, натянул домашний костюм – осень уже, опять как раз, и хорошо, что штаны успели высохнуть, а то он будто купался в них. Он вешал джинсы в шкаф, когда в спальню вбежала Алиса.

– Эрик, а обед уже готов.

– Иду, – улыбнулся ей Эркин.

За столом говорили о школе и о том, что Жене за такую переработку должны были дать отгул, но работы так много, что просто оплатят сверхурочные и в двойном размере. Эркин слушал и кивал. Конечно, лучше бы отгул, чтобы отдохнуть, но раз так получилось, то что уж тут поделаешь. Чем именно занималась Женя на своей работе, он не спрашивал, как и не рассказывал о своей работе, ведь Женя тоже ему вопросов не задаёт. Это и раньше, в Джексонвилле, было неважно, а здесь-то… работа – она работа и есть, да и слова Саныча о военной тайне засели в голове.

После обеда Алиса отправилась спать. Эркин озабоченно посмотрел на Женю.

– Ты устала, Женя, тебе надо выспаться.

– А я уже спала, – возразила Женя. – Пока вы учились. Вчера всё нормально было? Как Алиска себя вела?

– Хорошо, – убеждённо ответил Эркин.

Ему хотелось похвастаться, как он сумел пересилить себя, не видеть Алискиной белизны, но решил воздержаться: слишком многое ему бы пришлось объяснять и неизвестно, как ещё Женя это поймёт. И – вдруг он подумал – можно ли это вообще понять? Так что не стоит трепыхаться, обошлось и ладно. И когда Женя поставила последнюю тарелку на сушку, он легко подхватил её на руки и понёс в спальню.

За окном снег стал дождём, небо оставалось низким и тёмно-серым. Эркин опустил Женю на кровать и стал раздевать мягкими усыпляющими движениями.

– Но я не хочу спать, – тихо засмеялась Женя, обнимая его за шею. – Я тебя хочу.

– Да-а? – радостно удивился Эркин. – Я тогда сейчас дверь запру.

Он оторвал себя от Жени, в два шага пересёк спальню и щёлкнул задвижкой. И от двери посмотрел Женю. Она перекатилась на живот и лукаво смотрела на него, из-под рассыпавшихся и упавших на лицо волос. Эркин тихо счастливо засмеялся, стаскивая через голову рубашку, и мягким прыжком оказался рядом с Женей.

– А вот и я!

– Ага, – согласилась Женя, обнимая его. – Как же я соскучилась по тебе, я тебя целые сутки не видела.

– И я, – вздохнул Эркин. – Так долго, мм, какая ты вкусная, Женя, – он даже причмокнул, целуя её.

Женя засмеялась, сладко ёжась и потягиваясь в его объятиях. Эркин целовал её, мягко тёрся о неё, её телом раздевая себя.