Аналогичный мир. Том четвёртый. Земля обетованная

Андрей улыбнулся, покрутил головой. Надо же, как он психанул тогда. А зря. Никуда Колюню не увезли, и Маманя… как она целовала его, благодарила, крестила и плакала. Будто он и её… и ей не чужой. Снимает теперь комнату в Алабино и работает санитаркой в госпитале. Чтоб к Колюне поближе, ну, и зарплата всё ж-таки. А он сам, как и раньше, ходит к Колюне. Поболтать. И вообще…

Из-за заборов его облаивали собаки, но без особой злобы, так… для порядка. Но ивинские собаки не злые, а которые злые, так те на цепях и заботы там другие.

А вон и его проулок. И дом. Окна тёмные, все спят. Поздно же. Но калитка не заперта, как и входная дверь. Его ждут. Входя, он, как всегда, аккуратно запер за собой калитку и дверь. В тёмной прихожей, не зажигая света, разулся и босиком, неся ботинки в руках, поднялся к себе. И только, закрыв за собой дверь, включил свет. На столе стакан молока и тарелка с нежно-золотистым коржиком. Его ждали.

Андрей положил у двери сумку с книгами, быстро разделся, убрал свои вещи в шкаф и в одних трусах сел к столу. Что его кто-то увидит с улицы, он не боялся, хотя и не задёрнул занавески. Поздно уже, да и если увидят – не страшно. Вон у Серебрянки на пляже загорают каждый день. А в воскресенье там и шагу ступить негде. И все почти что нагишом, и никого это не волнует. А стакан надо отмыть, нехорошо, если присохнет.

Он взял посуду и по-прежнему в трусах и босиком пошёл вниз. Опять же не зажигая света, скользя, а не шлёпая босыми ступнями по полу, прошёл на кухню. Воду открыл еле-еле, чтоб не журчала. Вымыв стакан и тарелку – хотя, чего там мыть: ни соуса, ни жира – он поставил их на сушку и пошёл к себе. В душ он сходил после смены, так что сейчас вполне обойдётся. Теперь книги.

Андрей выложил на этажерку учебники и тетради, завёл будильник, быстро разобрал постель, скинул прямо на пол трусы и нырнул под одеяло. Всё, день закончен.

Он вытянулся на спине, привычно закинув руки за голову. Всё хорошо, всё спокойно, всё безопасно. В открытое окно тянет ночными запахами листвы и травы, где-то лениво взлаивают собаки, птицы уже умолкли. Завтра у него вторая смена, он с утра всё успеет. Школа послезавтра, он в первую, так что завтра надо всё к школе сделать. Что там у него? Русский, как всегда, историю он прочитал уже, математика. Ну, это всё легко. Ладно, можно спать. В воскресенье… в Царьград… нет, он уже два воскресенья пропустил, не ходил в церковь, надо будет сходить, а то переживают за него. Ладно, ему нетрудно, а им приятно. Они-то всё для него делают. Они… любят его. Теперь-то он это понимает. И жизнь у него теперь, как у всех. И семья… почти, как у всех. Ну, всё. Подвёл итог, убедился, что всё хорошо, теперь можно и спать.

Он потянулся, поёрзав спиной и ягодицами по простыне, сдвинул одеяло к груди, чтоб не давило. Если вот так, под такие мысли засыпать, то и сниться ничего не будет. И хотя ему ни Паласы, ни хозяева уже давно не снились, он старался засыпать так, как его учил Иван Дормидонтович, доктор Ваня. По правилам.

Внизу, в гостиной, отбили полночь часы. Обычно он у себя их не слышал, но сейчас так тихо… Да, а помолиться на ночь он опять забыл. Ладно, с утра двойную прочитает. Бог простит. Андрей улыбнулся, не открывая глаз. А может, он и в самом деле уже спал.

Работа, школа, да ещё хозяйство… Никогда ещё Крис так не уставал. Но усталость была приятной. И Люся на его отлучки совсем не обижается. Или просто не показывает своей обиды?

– Люся…

Они уже лежали в постели, и голова Люси на его плече.

– Да, Кирочка, – тихо откликнулась она.

– Люся, – повторил он и запнулся, подбирая слова. – Ты… тебе хорошо? Со мной.

– Ага, – счастливо вздохнула Люся.

И Крис решил больше не спрашивать. Если сильно приставать, то услышишь правду. А может, и впрямь… так положено. Чтоб жена мужа дома ждала, а не наоборот. И не то, чтобы он, как говорится, гулял на сторону. Всё ж по делу. И работа, и учёба… Повернув голову, он коснулся губами лба Люси.

– Спи, Люся. Ты устала, спи, отдыхай.

– И совсем я не устала, – ответила, не открывая глаз, Люся и хихикнула. – Что ты, Кирочка, от этого не устают.

– Хочешь ещё? – обрадовался Крис.

И, не дожидаясь её ответа, мягко повернулся к ней, дотронулся до груди. Но тело Люси уже засыпало, и он погладил её, успокаивая, усыпляя поглаживанием. Люся сонно вздохнула, обнимая его.

– Как хорошо, Кирочка. Как же мне хорошо, когда ты со мной. Я самая счастливая, Кирочка.

– И мне, – ответно выдохнул он, хотя она ни о чём его не спрашивала, наверное, потому, что уже спала, и Крис, засыпая, всё-таки договорил: – И мне хорошо. Я тоже счастлив, Люся.

Сонная тёплая тишина, дыхание Люси, её тело рядом, кожа к коже. На мгновение ему стало тяжело дышать, и Крис несколько раз широко открытым ртом схватил воздух, но позы не изменил, не потревожил Люсю. Он никак не мог до конца поверить, что Люся… что он и Люся вместе. Люся с ним, и он защитит её от всего. Здесь всё хорошо, к ним хорошо относятся. Он так боялся, что над ними будут… смеяться, вышучивать Люсину беду, но всё обошлось. В глаза никто ничего, а если что за спиной, то они же этого не слышат, а, значит, этого и нет. И на работе всё хорошо. Хоть у него и краткосрочные курсы, но Юрий Анатольевич согласился, чтобы он работал в хирургии. Ничего, за начальную школу он сдаст, с сентября пойдёт на трёхлетний курс за среднюю школу. А потом в институт. В Военно-медицинскую Академию, ВМА, там учился Юрий Анатольевич. И другие врачи. Через год он получит гражданство, и в Академию – она же военная, студенты под присягой – его примут. Всё будет хорошо…

…Он сидит напротив Юрия Анатольевича, стараясь не отводить глаз и в нарушение всех вбитых ещё в питомнике правил смотреть прямо в глаза, но его смелости хватает ненадолго, и он снова рассматривает разделяющий их стол.

– И что дальше?

Он молчит, но доктор Юра смотрит на него так, будто слышит его вопрос, и он нехотя спрашивает вслух.

– Что дальше, сэр?

Ответ неожиданный, так что он, забывшись, вскидывает глаза и смотрит открыто.

– Решай сам.

– Что, сэр? – потрясённо переспрашивает он. – Что вы сказали, сэр?

За такое доктор Юра должен его ударить, а не улыбаться. Он быстро опускает глаза, следя из-под ресниц за руками доктора. А доктор Юра говорит:

– Как тебе дальше жить, ты должен решить сам.

Он из последних сил сдерживается, чтобы не закричать:

– Я раб, мне нельзя решать!

Но он уже знает, что говорить этого не стоит. Всё равно ответ будет один:

– Рабство отменили, ты свободен.

Он уже слышал это, и не раз, но не верил. И сейчас не верит. Рождённый рабыней рождён рабом и всегда раб. Номер на руке, и ты – раб, навечно и до смерти. Рождён рабом, живёшь рабом и умрёшь рабом. Но этому, сидящему напротив, странному человеку он дал клятву, сам, никто не заставлял. Он должен верить его каждому слову, даже непроизнесённому.

– Чего ты хочешь?

– Остаться здесь, – сразу отвечает он.

И облегчённо переводит дыхание. Потому что доктор кивает.

– Хорошо. Оставайся. Будешь работать.

– Да, – сразу соглашается он. – Да, сэр.

Да, конечно, он будет работать, делать всё, что ему скажут, и тогда его не выгонят, оставят. Он уже понимает, что его клятву не приняли, он только ещё не понял, почему, но это неважно. Он остаётся здесь, с доктором Юрой. И с ней…

…Крис улыбнулся. Тогда он ещё не знал её имени и не понимал, что с ним происходит, вернее, боялся понимать, но всё это в прошлом. Люся теперь его жена, и Юрий Анатольевич разрешил ему работать рядом с собой. Нет, всё хорошо, на самом деле хорошо. А что было раньше… так оно ж было. Было да прошло.

За окном приглушенно зашумели деревья. Дождь? Да, дождь. Ну и отлично: завтра меньше поливать. Ночью дождь, а днём жара – говорят, это самое оно, что нужно для огорода. Не проспать бы, а то под дождь хорошо спится.

РоссияГде-то в лесах

Прошлое неповторимо. Новодел – всегда имитация. Как бы точно ни копировался подлинник, копия останется копией, искусственно наведённая патина может обмануть зрителя, но не исследователя. Бурлаков дописал строчку и привычно охватил быстрым взглядом всю страницу. Так, сегодняшние находки отмечены, описаны и заинвентаризованы. Работа для студента, от силы практиканта. Ну, а кто вы, профессор, после стольких лет перерыва? Так что… получил, что хотел. Угу. Профессор, доктор наук, руководитель, гм, ну, об этом можно и не вслух, едет рядовым работником в одну из множества рядовых археологических экспедиций куда-то в глушь, куда и почта не добирается, а связь только по рации, никаких перспектив для славы… какая скромность, какая научная самоотверженность, слёзы умиления и кручение пальцем у виска. Угу. Что и требовалось доказать. И показать кое-кому…

…Безликая гостиничная комната, на столике два нетронутых стакана и полупустая бутылка дорогого, но не роскошного, а точно под стать комнате спиртного.

– Тебе придётся исчезнуть.

Мишка смотрит спокойно, тон деловит, но не напряжён.

– Причина?

– Тебя ищут. Хотим отследить маршруты поиска. И лучше, чтобы тебя на виду не было.

– Именно меня?

– Рассчитывают так выйти на твою сеть. Не беспокойся, твоих «крысок» мы прикрыли. Ну, кроме…

– Кто уже на свету, – кивает он. – Но те либо не знают, либо умеют молчать.

– А некоторые, – усмехается Мишка, – говорят. Но так, что поиск становится невозможным. Из-за обилия возможных, но неизменно ложных направлений.

– Да, – улыбается он. – Учитель это умеет.

– Читал его интервью?

– Конечно. Он молодец. И школа его…

Мишка кивает.

– Там, – и неопределённый кивок на стену, – там у тебя всё налажено. А здесь… Поработают без тебя месяц-другой. А если до них и дойдут… Кадры проверенные, знают, что, где и как.

– Да, – кивает он. – Лагеря всё равно сворачиваем. Да, практически, только в Атланте и остался. Имущество частью вывезем, частью распродадим. Покупателей твои отследят.

– Правильно, – соглашается Мишка. – И пусть твои идеалисты-бессребреники туда не лезут, только помешают.

– А выручка вся твоя?

– А как же! – ухмыляется Мишка. – И нечего было такие щедрые ссуды давать. Знаю, знаю я все твои расклады и аргументы. Изящно было сделано, не спорю. Но уже сделано. Закончилась та игра, Гошка. Другие начались. Послевоенные.

– Предвоенные, Мишка, – поправляет он. – Послевоенными мы занимались до нашей Победы и ихней Капитуляции. А что начинается после войны, это уже предвоенные к следующей. Азбучная истина, между прочим.

– Азбучная, – соглашается Мишка. – Так что давай, линяй из Царьграда на всё лето. Обоснованно, эффектно и эффективно…

…Бурлаков закрыл дневник и встал. Лагерь археологов жил обычной вечерней жизнью. Голоса, смех, тявканье приблудного щенка с бессмертным именем Шарик. Что ж, обоснование оказалось действенным для всех, достаточно эффектным, а эффективность просчитаем, как и положено считать – по осени.

– Игорь Александрович, – позвали его снаружи. – Ужинать…

– Спасибо, Галя, – отозвался он. – Иду.

И, выйдя из палатки, окунулся в так знакомый, любимый мир. Да, прошлого не вернуть, но разве это не подлинность? Сбитый из досок походный стол на козлах, каша с лесным дымком, чай с брусничным листом, деревенский ноздреватый хлеб и самое главное – разговоры. Где житейское и научное, воспоминания и предсказания, острые на грани приличия шутки и глубокомысленные изречения, – всё вперемешку. То, что он всегда любил больше всего, что помнил с детства с чайных и не только вечеров в дедовском доме, и по чему так тосковал, а что главным за столом Вениамин Строков, его собственный – когда-то давным-давно – студент и аспирант, так это жизнь повернулась этаким Макаром. И он не в претензии, могло быть и гораздо хуже. Блаженное чувство свободы, не безопасности, а безответственности. И лекционное турне от него никуда не денется, Мишка, наверняка его уже тоже в свои планы включил. Да, он – уже не студент, и юность не вернуть, и не войти дважды в одну и ту же реку, потому как изменились и ты, и река, но он живёт, и не заново, а дальше… Молодые смеющиеся и хмурящиеся лица, необидные сейчас шутки и подначки… Чёрный камень с ровными строчками… нет, не надо, не хочу. Да, Серёжа мог быть за этим столом, мог… если бы не эта проклятая война и трижды проклятая Империя. И, как всегда и всюду, неизбежный разговор о войне. Всех ведь затронула, по каждому шипастым катком прокатилась.

– Игорь Александрович, а как же там было? В Сопротивлении?

Все лица обращены теперь к нему: он единственный знает и может рассказать. Бурлаков медленно кивнул. Да, это надо, но…

– Даже не знаю, с чего начать, – и улыбнулся, заметив понимающую усмешку Строкова. – Спрашивайте.

Они смущённо переглядывались, как-то не то что неловко, но…

– Игорь Александрович, – Галя смотрит на него, до предела распахнув свои обычно узкие, словно прищуренные глаза. – Ведь это уже не тайна? Всё уже известно?

– В истории всегда известно только что-то, – негромко, как про себя, говорит Строков.

– Да, – кивает Бурлаков. – Абсолютно полное знание невозможно, – и улыбается Гале. – Да, многое уже не тайна. Но известно далеко не всё. И если собирать информацию, то надо это делать сейчас. А источник один – люди и их память.

Стол взрывается многоголосием.

– Но, Игорь Александрович, ведь «врёт как очевидец».

– И неужели ничего материально?!

– А имперские архивы?!

– Ничего бесследного нет!

– Хоть что-то, но должно же было уцелеть!

Бурлаков слушал этот взволнованный гомон, соглашался, спорил и пояснял. Да, в архивах СБ кое-что уцелело, там можно искать и кое-что найти. А у кого сейчас хватит сил читать протоколы допросов с отстранённым вниманием историка? С архивами СБ и вообще имперскими сейчас работают. Но не историки и с другими целями. Да, вы правы, исследование начинается с вопроса, ответ получают в результате поиска, а не ищут подтверждения уже готовой гипотезе. Да, цель не оправдывает средства, она их определяет, и замена средств меняет и цель. И многое уничтожалось вполне сознательно и целенаправленно. По отсутствию источника можно реконструировать, какие именно вопросы не хотели услышать. А расспрашивать людей? Как это делают фольклористы и этнографы? Да, каждое высказывание субъективно, но если опросы массовые, то можно вычленить статистическими методами. Но ведь и уцелевших немного. Для статистики маловато будет. Все дружно смеются, услышав давно ставшую крылатой фразу из какого-то старого, но всеми любимого фильма. А разговор продолжается. И как вы планируете эти расспросы? Расскажите, как у вас на глазах пытали вашего друга, а вы изображали, что видите этого человека впервые и вообще всей душой за Империю и рабство? Так? И что вам ответят?

– И не забывайте. Навыки конспирации въедливы. Будут отказываться и молчать просто по привычке.

– Точно, – кивнул один из студентов в гимнастёрке с нашивками за ранения и следами от погон. – Военная тайна! И всё тут.

Многие закивали, соглашаясь.

– Да…

– Кто служил, тот знает.

– А раз знает, то лишнего не скажет.

– И не спросит!

– Да, – кивает Строков. – Даже о революционном движении до сих пор нет объективного исследования.

– Но тех ветеранов всех опросили. Ещё когда!

– И результаты опросов положили в архив!

– Там же до сих пор архивы закрыты! – возмущается кто-то. – И зачем?! Столько лет прошло!

– Видимо, – усмехнулся Бурлаков, – Это ещё современность.

– А о войне…

– О войне ещё рано писать, – студент в гимнастёрке даже ладонью по столу прихлопнул. – Какая это история, когда боль живая.

– Так что?! Ещё сто лет ждать?! – возмущается Галя.

– Мы раньше вымрем, – отмахнулся он от неё. – Тогда и пишите. Что хотите. Из могилы не поспоришь.

На секунду ошеломлённое молчание и тут же возмущённый взрыв. Что считать историей? А что истиной? И возможна ли истинная история? Бурлаков с наслаждением окунулся в этот кипящий бестолковый и упоительно безоглядный спор, изредка переглядываясь со столь же наслаждающимся Строковым.

Спорили, болтали и пели уже у традиционного костра и засиделись бы до рассвета, но в раскоп надо идти выспавшись, а то ещё череп с берцовой перепутаешь.

Вернувшись в свою палатку, Бурлаков ещё немного посидел над своими записями. Вот от чего он совершенно отвык, так это от дневников. Отвыкал мучительно, вернее, приучал себя вести дневник только мысленно, без записей. И вот… опять можно писать. Даже странно. Да, и Маше письмо. Почта… через два дня. Почтальон оставит письма и заберёт готовые к отправке. Ждать, пока прочтут и напишут ответы, не будет, ну, часок его за чаем продержат, но не дольше. Так что, пишем сейчас, а тогда только приписочка в конце по обстоятельствам. Вот так. И не думать о прошлом, как это ни трудно. Не думать. Когда-то ты умел держать себя в руках. Вот и держи. Вот и молодец.

Американская ФедерацияАлабамаГрафство ОлбиОкруг Краунвилль«Лесная Поляна» Джонатана Бредли

После гроз всё будто с новой силой пошло в рост. Саймон гордо показывал Джонатану сад.

– Так что, масса Джонатан, совсем оправилась, – он ласково погладил ствол яблони, – это хорошая яблоня, масса, её обожгло тогда, а теперь выздоровела. Она даст много яблок, масса.

– Хорошо, Саймон, – Джонатан с улыбкой оглядывал усыпанные начавшими созревать плодами деревья. – А груши как?

– Две очень хорошие, масса, остальные ещё болеют. Одну вырубить надо, масса, – Саймон горестно вздохнул. – Умерла, масса.

Вздохнул и Джонатан.

– Тогда руби, конечно. Остальное ещё раньше расчистили.

– Да, масса, остальное в порядке, масса.

Да, как Саймон взялся за сад и огород, так и стало в порядке. Всё растёт и плодоносит, как ему и положено.

– Мелюзга не шкодничает? – улыбнулся Джонатан, заметив в кустах мордашку Тома.

– Как можно, масса?! – выкатил в притворном ужасе белки Саймон и уже серьёзно: – Зачем шкодничать, если по правилам можно.

Джонатан кивнул. Порядок здесь завёлся как-то сам собой, как и с молоком. Зачем тайком из ведра хлебать, если тебе за столом полную кружку наливают, и масло ещё, и творог всегда не всегда, но частенько. И с ягодами так же. А падалицу Роб собирает и тащит на компостную яму, а прополотое на скотную. В саду сорняк, а скотине приварок.

– А здесь, может, цветов, масса? – неуверенно предложил Саймон.

Они стояли на лужайке у бывшей террасы Большого Дома. Джонатан задумчиво покачал головой.

– Не думаю, Саймон. Дом доламывать будем.

– А там и новый строить, – понимающе закивал Саймон. – Какие уж цветы на стройке. Понятненько, масса, так что лужком оставить. Трава-то уж здесь ничего, я её подкошу, масса.

– И на скотную, – вылез появившийся как из-под земли Роб.

– А если подумать? – чуть насмешливо посмотрел на него Джонатан.

Роб растерянно приоткрыл рот.

– Ага-а, – сообразил Саймон. – Полыни же много, масса, молоко загорчит.

– Лошадям скошенное, – распорядился Джонатан.

– Ага, ага, масса, – закивал Саймон. – Сделаем, масса.

И вдруг лай, визг, детские и женские вопли, щёлкнул… Выстрел?!

Когда Джонатан влетел на двор, всё уже было кончено.

Вьюн и Лохматка дотрёпывали уже мёртвую крысу, а столпившиеся вокруг Мамми, Дилли, Эрси, Молли и Гвен наперебой рассказывали друг другу, где они были, да как испугались, да куда бежали, Роланд выяснял у Молли, не слишком ли она испугалась, Дик и Билли хвастали, что в Заваруху они таких крыс дюжинами давили и ели, визжали что-то совсем невразумительное Том, Джерри и Джой, сосем забывшая, что ей уже десять и она большая, гудел совсем по-шмелиному Сэмми, успокаивая Дилли, Эйб объяснял, что ни Монти, ни коровы, ну, ничуточки не испугались.

Джонатан взглядом нашёл стоящего в дверях конюшни Фредди и убрал кольт в кобуру. Подошёл, вытирая руки ветошью, Стеф и кивком показал на щенят.

– Сообразили, теперь дело пойдёт, – и тихо: – Кровь всегда скажется.

Джонатан кивнул.

Стеф вытащил из кармана резиновые перчатки и натянул их.

– Ну-ка… – подошёл он к щенкам. – Дик, Вьюна держи, да за хвост возьми, вот так, правильно, цыц, Лохматка, дай, ну-ка, дай, – и прямо из пастей вытащил остатки крысы.

– И куда её, дядя Стеф? – почтительно спросил Дик, с трудом удерживая за хвост рычащего Вьюна.

– В топке сожгу, чтоб заразы не было. Рол, песком с известью присыпь, чтоб не расползалось.

Роланд быстро искоса глянул на Джонатана и, поймав его кивок, бросился за песком и лопатой. Мамми, подозвав щенков, кормила их лепёшкой, чтобы не мешали и не раскапывали кровяные пятна.

– Дай им мяса, Мамми, – распорядился Джонатан.

Больше он ничего не сказал, но толпа рассосалась, как сама собой.

Подойдя к Фредди, Джонатан достал сигареты. Фредди кивнул и взял у него одну.

– В первом бою надо победить, – улыбнулся Джонатан. – Так, ковбой?

– Сам знаешь, – усмехнулся Фредди. – Выгнали они её сами, хватка у кобла есть, за ушами точно взял, да челюсти пока слабоваты. И зубы не все.

– Это когда ты ему зубы смотрел? – искренне изумился Джонатан.

Фредди неопределённо пожал плечами и, считая вопрос исчерпанным, пошёл в загон к лошадям.

Происшествие обсуждалось долго. И даже сообщение Саймона, что малина поспела и надо уже убирать, пока не осыпалась, только на время отвлекло общее внимание от великой битвы и победы.

– Вот завтра и наберёте, – кивнула Мамми. – Я варенья наварю.

Роб задумчиво облизал ложку.

– А дикая пусть что, зазря пропадает?

– Она сама по себе, – пожал плечами Саймон. – Коль не растят, то и не убирают.

– Верно, – кивнул Сэмми. – Завсегда так было. Да и далеко она.

Остальные тоже закивали.

– А чего ж нет? – возразил Стеф. – Далеко не далеко, а дикая малина мала ла душиста.

– Да сколько они наберут без присмотра? Слопают больше, – начал Саймон. – Да никогда ж раньше… – и осёкся.

– Ну, так то раньше, а то сейчас, – спокойно возразил Стеф. – Сэмми, пустишь Билли?

– А чего ж нет, – сразу кивнул Сэмми.

Ребятня притихла в предвкушающем ожидании.

И решили, что завтра с утра все малые и пойдут, а садовую сам Саймон с Эрси и уберёт, чтоб ягодка к ягодке легла, тогда и на продажу можно будет, ну, и если что, то остальные бабы подмогнут.

И снова заговорили, что Вьюн – щенок ещё, а смотри, как показал себя.

Фредди удобно расположил ноги на каминной решётке и отхлебнул.

– Неплохо, Джонни.

– Если ты о моём произведении, то согласен и признателен.

– Твоё произведение, – Фредди покачал свой стакан и посмотрел сквозь него на огонь, – слишком традиционно. Школяр ты, Джонни. Старательный, правда. А я о Роле. Не знал, что он в собаках разбирается. В жеребёнке и то угадаешь не всегда, а щенок… они же все один к одному, Джонни.

Джонатан кивнул.

– Я тоже думал, что он взял первое, что ему дали, а выходит, с выбором и разбором. Думаю, там, ну, где он раньше был, держали собак. И рабов ими не травили, а то бы он не приглядывался.

– А, может, и ходил за ними, – задумчиво согласился Фредди. – Больно уж много он об этом знает.

– Собачий питомник? – удивился Джонатан, но тут же кивнул. – Да, вполне резонно. Набил глаз.

– Угу, – Фредди отпил, погонял во рту и проглотил терпкий напиток. – Ты о той стороне думал?

– Вдвоём мотаться накладно, согласен, – Джонатан так же покачал свой стакан, словно прислушиваясь к шуршанию льдинок. – По очереди?

– Составим общую схему, согласен?

– Царьград нам не по зубам.

– Столица есть столица, – кивнул Фредди.

– Тогда по регионам.

– В Пограничье каша, Джонни. Вода слишком мутная.

– Можно поймать большую рыбу.

– И напороться на большой крючок. К тому же, Джонни, учти. Там, где была Империя и фронт, английский слушать не любят.

– Слишком длинные трассы, будем терять на перегонах.

– Чака через границу? – Фредди удивлённо посмотрел на Джонатана. – К нему Бульдог такой хвост прицепит, что всех клиентов распугаем.

– Зачем? Чаку здесь вполне хватает. Свяжемся с «Гермесом».

– Двойные комиссионные? – весело хмыкнул Фредди. – Лихо. Но «Гермес» – крупная фирма. Может нас и отодвинуть.

– Может, – кивнул Джонатан. – Но и подумает. А «Октава» не торговец, а посредник. «Гермесу» тоже не всегда прямые контакты удобны. И, – Джонатан задумчиво покачал перед глазами стаканом, – пошарь аккуратно, Фредди. Через границу перевозки дороги, но прибыльны.

– Резонно, – передразнил его Фредди. – Но и опасны, Джонни. А ты пошарь в Экономическом. С Айртоном как? – и в ответ на показанный ему оттопыренный большой палец удовлетворённо кивнул. – Совместная отсидка сближает. Сокамерник как никак.

– Знаю, – Джонатан усмехнулся. – Кстати, Паука он не любит.

– А что, есть любящие? – изумился Фредди.